поцелуешь меня перед эшафотом?
29 мая 2023 г. в 09:00
— С глаз долой.
— Да брось, я просто выпиваю со своей повзрослевшей дочерью. Ты себя в зеркало видела? У меня вон юнга голову потеряет, если тебя увидит.
— Не мели ерунды. Это ты выпиваешь. Я работаю. Свожу концы с концами.
— Ты можешь отложить работу, пока мы здесь? Я бы напоил тебя как следует. Ты и ром-то не умеешь пить.
— Да, не умею. Боюсь алкоголизма, передавшегося от папочки.
— И куришь не в затяг. Бекмана на тебя не хватает.
— Не курю.
— Смотри, как много нужно наверстать.
— Без меня, Рыжий. Без меня.
— Нам здесь еще быть две недели. И ты не составишь мне компанию?
— Чем я могу вам помочь, чтобы вы закончили свои дела быстрее, чем за две недели? Что вы тут делаете? Закупки? Я позвоню всем, кого знаю на рынке. Ремонт? Я лично пойду в доки подавать докерам инструмент. Если вы здесь ради пьянки, я спою каждого из вас так, чтобы на ногах не стояли, только бы убрались побыстрее.
— Занятно. Но мы здесь строго фиксированный срок. Не меньше двух недель.
— Так почему?
— Потому что где-то в эти недели ты должна была родиться. Мы вроде как отмечаем твои недели рождения.
— Что? Ты торчишь здесь по две недели, только потому что не знаешь, когда мой день рождения?
— Потому что ты сама не говоришь.
— И не скажу.
— Хорошо, не говори. У меня будет оправдание быть здесь две недели вместо одного дня. Слушать твой голос. Смотреть на твое лицо. Ты на нее очень похожа. Больше, чем на меня. Что у меня осталось от былой любви, кроме тебя, м?
— Такие вещи, если ты называешь себя отцом, ты просто должен был знать. Но ты бросил нас обеих. И что, и где мама сейчас?
— Мертва.
— Да. А я тут, в этой пивнушке подаю напитки ублюдкам вроде тебя и твоей команды. И кто-то из вас сейчас трахает какую-нибудь девочку на втором этаже, а через пятнадцать лет спохватится: доченьку заделал, оказывается.
— Нам было по двадцать лет, солнце. Я любил ее.
— Рыжий, ты меня похоже не слушаешь. Мне все равно. Этой девочкой, трахнутой пиратом без согласия, и с ребенком на руках могу оказаться я. Как тебе такое, папенька? Молчишь? Вот и правильно.
— Ты говоришь о том, чего не знаешь. Но если боишься за себя, поднимайся к нам на борт. Там тебя никто не тронет. Я не позволю.
— Ноги моей на пиратском корабле не будет. Только в составе команды вице-адмирала, вязать руки вам за спины. Как тебе такое?
— Хочешь податься в Дозор?
— Хочу.
— Зачем?
— Чтобы ты перестал считать меня дочерью. Глядишь, перестанешь думать, что нас что-то связывает.
— Ну, ты моя дочь, ты станешь сильной. У тебя хорошие гены. Дозор — значит, Дозор.
— Да, и я буду гонять вас по всему Гранд Лайну. Вы все подонки поголовно, вам место — в тюрьме.
— И что, победишь меня в бою? Подпишешь мой приговор?
— Да.
— Ты сделаешь на моей поимке имя. Тебя нарекут героем Дозора.
— Да.
— Тогда поцелуешь меня перед эшафотом?
— Иди к черту, Рыжий, иди к черту со своим эшафотом, не смей провоцировать меня на любовь дочернюю. Тебя в моей жизни не было. И лучше бы так оно и оставалось.
— Я бы хотел быть в твоей жизни. Но я узнал, когда узнал, и вот я здесь третий год подряд пытаюсь добиться твоего прощения.
— Узнал? Имеешь в виду, вспомнил, кого имел по пьяни в новогоднюю ночь?
— Она тебе о нас разве так рассказала?
— Нет, она рассказала об этом с романтическим флером, тошнотно тоскливым по пиратским приключениям. «Твой папа — пират, он в море борется за свободу». Ссусь кипятком, как романтично, рада за него. Какая удобная ложь, когда отец — трус и идиот и сбежал от ответственности и был рад забыться, занятый грабежом и разбоем под черным флагом.
— Она могла мне сказать, что беременна. Она сама выбрала промолчать, когда мы отплывали.
— Значит, она такая же идиотка, как ты.
— Ты очень жестока. Тебе пойдет быть в Дозоре.
— Не говори того, во что не веришь.
— Тогда и ты не говори того, во что не веришь.
— Не тебе меня учить.
— А кому?
— Некому больше, в том и дело. Пей свой ром, не трожь меня. Мне работать надо. Я не могу просто подрезать у кого-то кошелек золотых, чтобы купить себе хлеба.
— Дать тебе на карманные расходы?
— Можешь оставить на чай, если тебя устроило обслуживание.
— Обслуживание было так себе. Грубиянка за баром.
— Простите великодушно мне мою грубость. Я росла без семьи, у меня было тяжелое детство, и я полночи собачилась с мужиком, который изволил назваться моим отцом и вылез как черт из табакерки, когда уже было поздно.
— Как ты сурова.
— У меня был целый год, чтобы, пока я жду твоего возвращения, подумать, что тебе сказать. Чтобы ты понял хотя бы вполовину, как жалко и низко то, что ты творишь.
— Так ты ждешь моего возвращения.
— Я не это сказала.
— Ты сказала, «целый год, пока я жду твоего возвращения». Я тебя очень внимательно слушаю. Каждое твое слово.
— Целый год я думаю о том, как мне омерзительна эта встреча. Потом так легче на душе. Что ты лыбишься, Рыжий, черт тебя за ногу?
— Ты ждешь моего возвращения.
— Если тебе угодно. Да, жду. Чтобы посмотреть в твою нахальную морду, убедиться еще раз, кем я не хочу стать.
— Если моя роль в том, чтобы ты нашла свое место в жизни, пусть так. Если моя роль в том, чтобы ты сказала вслух про обиду, пусть так. Я не хочу отнимать у тебя свободы. Свободы выбора, как жить, свободы выбора, что говорить, и никакой другой свободы.
— Да-да, и все прочая вот эта пиратская звезда. Про свободу всего на свете, кроме свободы от сожалений однажды попасться у вас на пути.
— Мама сожалела?
— А я знаю?
— Ну что она говорила?
— Вешала мне лапшу на уши про розовую пиратскую мечту, которую вы все дофига преследуете. Ну что ты улыбаешься? Мне страшно, когда ты улыбаешься, черт возьми.
— Она ждала нашего возвращения? Не ждала ведь.
— Никогда. Тебя это радует? Думал, она будет тебе обузой?
— Ей нравилась эта мечта, она в нее верила. Она в ней участвовала. Я понял, почему она не сказала про ребенка.
— И почему по-твоему?
— Потому что посчитала, что это мне помешает. Хотя это конечно не так. Но это был ее выбор. Если бы мы вернулись, она была бы счастлива, но она никогда не хотела быть причиной этого возвращения.
— А я не верю. Я не верю, что женщина осознанно отправит отца своего ребенка в море, чтобы обречь себя и этого ребенка на абсолютно безрадостную жизнь. Если только это не было рациональным выбором, чтобы не иметь дело с таким подонком, который бы угробил ее вместе со мной.
— Ты не веришь, что твоя мать не желала тебе зла и что твоя мать любила человека, от которого выносила ребенка?
— Такое вот я твое разочарование, Рыжий. Вот если бы был со мной с самого начала, знал бы, что воспитание детей — это сплошное огорчение.
— Все в тебе хорошо. Воля, сила, здравомыслие. Но не знаю, как так вышло, что ты совсем не веришь в мечты.
— У меня мать умерла, когда мне было двенадцать, потому что я не знала, как читать инструкцию к лекарству — какие к черту мечты? Мне не хватает денег на хлеб, какие мечты?
— Не кричи только, солнце.
— Меня трижды чуть не отымели в темном переулке за смену — какие нахер мечты, Рыжий, ты думаешь вообще головой, о чем говоришь?
— Ты плачешь?
— Да пошел бы ты лесом!
— Скорее бы морем.
— Да куда хочешь.
— Посмотри на меня.
— Только руками меня не трожь — ударю.
— Как скажешь. Ну, вытри слезы.
— Мы, Рыжий, в разных мирах живем. Мы здесь возимся в грязи и пытаемся…
— Солнце?
—…не сдохнуть, пока вы там геройствуете.
— Прости меня.
— Или злодействуете — мне все равно, откровенно говоря.
— Прости меня. Прости меня, если сможешь.
— Почему тебя не было раньше, хотя бы ненадолго? Почему я должна верить в мечту на слово? На слово тебе вне закона и на слово матери в гробу? Почему?
— Потому что я идиот.
— Ну что ты мне слезы вытираешь? Не поможет это нихера, я уже столько выплакала. Или ты думаешь, кроме твоей рубахи мне некуда плакаться?
— У тебя вся жизнь впереди. Я не уследил, как ты ее начинаешь. Но я хочу вмешаться, пока ты можешь жить ее по-другому.
— Какое у тебя право вмешиваться теперь? Теперь, когда ясно всем, что моя жизнь проиграла в стоимости вашим мечтам дохера?
— Никакого. Только если ты позволишь. Только если ты простишь.
— А если я не смогу?
— Значит раз в год осенью я буду заходить только чтобы напомнить, что в этом не твоя вина. Моя.