***
По дороге к дому Лины Шепс так и не разомкнул своих объятий. Дима смутно помнил, как дошёл и по приходе сразу же завалился на кровать в комнате. Спать хотелось ужасно, глаза слипались, а всё тело, казалось, налилось свинцом. Но как только Матвеев оказался в тёплой кровати, сон как рукой сняло — Дима даже удивился этой резкой бодрости. Протерев глаза и осмотревшись, он пошарил рукой по кровати в поисках телефона, похлопал по карманам и наконец включил. Вспышка света озарила лицо, а в голову резко ударила мысль — Дима досадливо зашипел, открывая ВК. Чёрт, он забыл про Каонаси. Время половина второго ночи, новый год в Питере наступил полчаса назад, а Матвеев забыл его поздравить. Дима кусает губу, а рука замирает над звонком. Поговорить хотелось, услышать мягкий, чуть сонный голос — впрочем, как и всегда. Лина и Олег за дверью, скорее всего на кухне, но Диме всё равно. Как и на то, что Безликого не было в сети больше пяти часов. Проходит секунда — резко дверь открывается, и на пороге возникает Олег. Не успев позвонить, Дима вздыхает, выключает экран телефона и косится на него. Шепс виновато отводит взгляд. Дверь со скрипом закрывается за его спиной, когда он всё-таки проходит. — Спал? — Нет. — Извини, — на всякий случай произносит Олег, подходя к розетке у изголовья кровати. — я трубку заряжаться поставлю. — На кухне бы поставил, — бурчит Дима, со вздохом откладывая телефон на полку рядом и накрываясь одеялом. Почему-то после того, как Олег его обнял, в плечах теплилось что-то уютное, и Матвеев обнял себя за них, чтобы согреться. Олег не уходил. Так и стоял над Димой, близко-близко, тихо дышал, словно боясь спугнуть и наверняка смотрел — Матвеев его не видел, но точно всё это себе представлял. Тишину нарушал шум машин за окном и привычное тиканье часов. Где-то в коридоре бесшумно ходила Герда, напуганная шумом и посторонними шагами, но в такой тишине Дима сам стал слишком чутким до звуков и расслышал даже это. — Ты меня ненавидишь? Матвеев дёрнулся под одеялом. Резкий вопрос застал врасплох, сбил все мысли. Дима закусил губу и натянул одеяло ещё посильнее на голову. Сжался, засопел. К чему такие вопросы именно сейчас? К чему эти щепительные темы, если на катке Олег его обнимал за плечи, если они катались, держась за руки, если вместе падали на лёд? Ответ напрашивался сам. Но Дима думает, что из них двоих только для него это было так важно. Шепс как обычно — его абсолютно точно это не зацепило. Правильнее всего сейчас было ответить холодное «да» и не бояться задеть чужие чувства, но даже если бы Дима действительно не боялся, всё равно сказал бы правду. Матвеев никогда не скажет, что ненавидит Олега Шепса. Почему — неясно. — Нет. — А должен. — Почему же, — Дима приподнимается, садится на кровати и кутается в одеяло. Силы были, но лёгкая сонливость всё ещё никуда не ушла. — Ты спас меня тогда, в квартире. Ты защитил меня от Кости, хоть я тебя и не просил об этом. Ты не позволяешь Владу навредить мне, и всё это тебе, по сути, не нужно, но ты продолжаешь. Ты за меня. Всё ещё должен? Олег кусает губы. Садится напротив, на край кровати, почему-то вспоминает, как навещал Матвеева в больнице, точно так же сидел напротив, но тогда ещё не был по уши влюблён. С ним рядом хочется молчать, хочется говорить, да всё что угодно — главное с ним. — Это меньшее, что я могу сделать для тебя, Дим. Матвеева передёргивает от неожиданно мягкого голоса, звучащего на грани шёпота. Из окна бьёт слабый свет фонаря, лицо Олега приобретает синеватый оттенок, и Дима старается отогнать от себя навязчивое сравнение с мертвецом. Сам того не замечая, он протягивает руку и касается его щеки, словно проверяя. Проводит ниже и наклоняет голову, чуть улыбаясь, когда Олег тает под его руками. — Ты холодный. — А у тебя руки горячие, — отзывается Шепс, наклоняя голову и прижимаясь к чужим пальцам. Дима не перестаёт улыбаться. Снова проводит по скуле самыми кончиками и на секунду касается волос. Олег тихо выдыхает, и Матвеев чувствует его дыхание. Внутре Шепса нехило так колотит от этих прикосновений, и больше всего на свете хочется застрять в этом моменте навсегда, чтобы Дима всегда был с ним рядом, всегда касался вот так вот аккуратно. Рядом с ним тепло. Но Олегу нужно идти. Нужно говорить с Линой, искать новые отмазки и оправдания — Шепс, честно говоря, уже устал оправдываться. На самом деле всё, чего он хочет сейчас — остаться с Димой. Больше всего на свете. Но Олег поднимается. С неохотой отстраняется, опускает голову. Матвеев вопросительно смотрит на него, сжимает руку в кулак и едва уловимо вздыхает. Он тоже не хочет расставаться, и когда Шепс уже собирается уходить, наконец подаёт голос. — Подожди, Олег, — Дима ловит его за запястье, заставляя замереть и ощутимо дёрнуться от касания. — можешь... Немного побыть здесь? — С тобой? — испуганно уточняет Шепс, на что Дима кивает, глядя снизу вверх, и наконец отпускает руку. Матвеев сидит, опираясь на подушку, и Олег укрывает его одеялом, чтобы не замёрз. Странно всё это. Странно, что не сопротивляется, что просит остаться. С каких пор ему вообще Олег нужен? — Я не должен был говорить тебе такое. После ночи таких потрясений Шепс не сразу понимает, о чём вообще Дима говорит, а когда понимает, вспоминает сразу всё. Горечь от его слов, несколько дней апатии и пиво на лестничной клетке. Почему-то теперь всё это не кажется Олегу таким страшным. Он садится на край кровати, близко-близко к Диме и смотрит ему в глаза. У Матвеева взгляд виноватый, у Шепса — тёплый и влюблённый. — Ты не сказал ничего такого, что может быть неправдой. Не стоит, Дим, — с усилием выдавливает из себя Олег. — Всё у меня в порядке. — Мне так уже говорил один очень близкий человек, — задумчиво отзывается Дима. — А потом оказалось, что не всё в порядке. Я сам это понимаю. Поэтому лучше скажи мне правду. Олег так и не успевает понять, что имел в виду Дима своей фразой про очень близкого человека — Шепс ему и вполовину так не нужен, как Каонаси. Дима перед ним как будто бы извиняется. Такого опыта ещё не было. — Всё правда в порядке. Просто я ещё и влюблён в тебя до одури. Вслух Олег этого, наверное, никогда не озвучит. Матвеев ему не верит, и правильно делает. Олег на него ничуть не сердится на самом деле — только в этом Дима в своих мыслях прав. Стыдно, что те слова были правдивы. Шепс и правда сволочь, а Дима — дурачок. Очень наивный. Матвеев больше не говорит. Он опускается на подушку головой, переворачивается на бок и закрывает глаза. Олег сидит рядом ещё несколько минут, пока из-под одеяла не раздаётся мерное сопение, а потом возвращается на кухню к Лине, где его ждёт очень тяжёлый разговор. Когда-нибудь и он должен был случиться. Лина сидит за столом, очень строго оглядывая подошедшего Олега. Суровая, серьёзная, хмурая, она напоминала всем своим видом разъярённую родительницу, и Шепс по привычке строит виноватое лицо, когда проходит на кухню. Нужно подобрать правильные слова, как-то начать диалог, чтобы не вырыть себе могилу заранее, но что-то подсказывает, что без конфликта это всё не обойдётся. Олег примирительно вскидывает руки и начинает: — Лин, я понимаю, конечно, что... — Ничего ты не понимаешь! — взрывается Джебисашвили, мгновенно подлетая со стула и в два счёта оказываясь около Олега. — Если бы ты хоть что-то понимал, сказал бы ему правду сразу. Послушай, мне надоело тебя покрывать. — Лина переходит на крик, запускает руки в волосы и оттягивает. — Мне надоело слушать твой бред о том, что ты всё ему расскажешь когда придёт время! И даже не пытайся сейчас мне сказать, что всё для его же блага, — перебила Лина, стоило Шепсу открыть рот и попытаться хоть как-то защитить себя. — ты не просто эгоист, думающий только о себе, а ещё и слабак. Если ты настолько трусливый, что не можешь сказать ему правды, это сделаю я. Я больше не дам тебе его мучать. Выдав эту гневную тираду, Лина вдохнула и скрестила руки на груди. Олег замер. Тогда, на катке, он даже подумать не мог, что в конце концов их разговор, именно разговор, который должен был пройти спокойно и мирно, вызовет внутри бурю давящих эмоций. И теперь Шепс, у которого несколько минут назад не было сил передвигаться по квартире, сейчас вдруг почувствовал в себе закипающую слепую ярость. Руки сами сжались в кулаки, а глаза начала застилать красная муть. Хотелось вдарить в стену рядом, разнести стоящий неподалёку стол и перебить всё стеклянное в доме. Олегу страшно осознавать своё желание ударить ещё и Лину. Но как она смеет говорить такое? Как смеет лезть в их жизнь, командовать и говорить, что нужно сделать правильно? Какое право имеет распоряжаться чужими тайнами так, как ей удобно? Олега уже не останавливал спящий за стенкой Дима, когда он с силой ударил по столешнице. Лина, ойкнув, замерла, а Шепс не почувствовал ни грамма облегчения. Хотелось бить и крушить, ломать всё, что попадалось на пути — не смеет, не смеет, Олег не позволит ей! — А тебе не кажется, что ты слишком много в чужую жизнь лезешь? Не кажется, что пора остановиться!? — с каждым высказанным словом глаза всё сильнее наливались кровью, а челюсть до боли сжималась. Олег чувствовал, как ярость сносит крышу, как жгучее желание выплеснуть ярость, сгустившуюся в потёмках сознания, овладевает рассудком, затмевает собой здравый смысл, душит, душит в себе все другие эмоции — страх, переживания, ощущения безысходности. На фоне гнева всё мешалось в одну кучу, и до сегодняшней ночи Олег думал, что научился контролировать это состояние. Но злобное нечто внутри, дикое и жаждущее крови, завладевало рассудком. Оно кричало, рвало и метало и металось само — Шепса колотит изнутри. Всё, о чём думал последние дни Олег, всё, что тревожило его — всё сегодня нашло выход в этом бесконечном цунами эмоций. — тебя не касается, что я делаю, слышишь? Оставь его, оставь нас обоих и не лезь! Не смей! Не смей лезть, не смей помыкать мной, никогда. Это не твоё дело, ясно?! Слышишь?! Крик эхом разносится по квартире, но Шепсу всё ещё кажется, что его не услышали. Олег вздрагивает от звона разбитого стекла, проникающего в сознание словно сквозь толщу воды, и не сразу понимает, что на пол полетела стеклянная ваза со стола. Лина стоит напротив, с огромными испуганными глазами, в которых читается дикий, нечеловеческий страх. До Шепса не сразу доходит, что это он её так напугал, а когда доходит, разум словно начинает проясняться. Он смотрит на стеклянные осколки на полу, смотрит на свою руку, в которой держит чужое запястье, и с ужасом осознаёт, что произошло. Пальцы разжимаются, а голову резко прошибает боль. — Лин... — Уйди. Живо. Она отворачивается, потирая покрасневшее запястье и кусает губы, чтобы слёзы не полились из глаз. Олег, теперь окончательно осознавший, что только что произошло, боится уйти. Он думает, что сейчас слишком виноват, чтобы просто так покинуть квартиру. Тихий скрип двери в коридоре заставляет Шепса и Лину одновременно обернутся. На пороге сонный Дима потирает глаза и смотрит на них с мягким укором. На самом деле проснулся Матвеев не от звона вазы — напугало его другое. Снова шум, снова эти крики, и Дима чувствует себя как в детстве — тот самый страх, когда на кухне ночью горит свет и скачут тени. Значит, родители ссорятся. Значит, скоро конец. Всего. — Что у вас происходит? Дима смотрит на разбитую вазу, а затем поднимает глаза поочерёдно на Олега и на Лину. Беспечный сонный взгляд сменяется обеспокоенным, когда он видит слёзы в её глазах. — Что такое? Разбудили? — неловко и совсем не в тему спрашивает Лина надломленным голосом, изо всех сил игнорируя подавленное состояние и подходя ближе. Олегу она в этот момент напоминает Влада на катке — та же потерянность, та же обида, тот же страх — и всё из-за Олега. Матвеев чуть заметно качает головой, врёт. Джебисашвили отходит к раковине за мягкой тряпкой, чтобы убрать осколки с пола, и в этот момент Олег ловит укоризненный взгляд карих глаз, направленный на него. Тут же отворачивается. Сейчас он его точно не выдержит. — Чувствую себя так, как будто родители на кухне ругаются, — честно отвечает Матвеев и усмехается с какой-то тонкой, едва уловимой грустью в низком сонном голосе. По телу Олега вмиг пробегают мурашки. — Лин, что случилось? В какой-то момент Шепсу становится даже немного обидно, что расспрашивает он Лину, а на него только смотрит, как на врага. Запоздало Олег соображает, что Дима был и всегда будет прав в своём отношении к нему, и от этого горло начинает сковывать неприятная боль. — Ничего. Просто Олегу пора идти. Упрашивать не пришлось — стоило голосу Лины холодно прозвучать с нажимом на последнее слово, как Шепс сразу же поднялся и, не оборачиваясь, быстро прошёл в коридор. Он не помнил, как зашнуровал ботинки, как провернул ключ в замочной скважине, как вылетел в подъезд. Помнил единственное, за что тогда зацепился — обеспокоенный взгляд Димы из квартиры, которым он Олега провожал, наградил практически — Шепс нещадно за него зацепился. Он беспокоится. Олегу больно: он этого беспокойства не заслужил. — Зря ты так резко его, Лин, — задумчиво протянул Матвеев, выглядывая в подъезд и до последнего провожая взглядом удаляющуюся тёмную фигуру. — я не знаю, что у вас случилось, конечно... А что случилось-то? Лин? У Лины взгляд потерянный, а невыплаканные слёзы повисают на ресницах. Дима даже вздрагивает. Снова смотрит на лестничную клетку, пару секунд думает о том, как бы там Шепс не замёрз, а затем возвращает взгляд к Лине. — Ты совсем ничего не слышал? — негромко спросила Джебисашвили всё таким же надломленным голосом. Дима отрицательно мотнул головой. — Он сволочь. А ещё эгоист. И из-за этого люди страдают, а я этого не хочу. — Лин... — Дима легонько притянул всхлипнувшую подругу за плечи, приобнимая и стараясь не думать о том, что тот, кого Лина сейчас ненавидит, кто её обидел — Олег Шепс, чёрт возьми — его так же обнимал на катке. — я тут. Всё хорошо. Дима снова ничего не понимал. Сонливость потихоньку испарились, но яснее не стало — почему вдруг Олега вышвырнули на мороз поздней ночью, что такого он тут наговорил? Оставив Лину сидеть на кресле в коридоре с мокрыми глазами, Матвеев прошёл на кухню и попытался собрать осколки. Почему-то сейчас его бледные руки с заметной тонкой сеткой вен подрагивали, а разум вдруг затуманила очень странная, но навязчивая идея. Сначала она вызвала дикий страх, и почти сразу же сменилась таким же диким любопытством. Дима вдруг с интересом проводит подушечками пальцев по самому острому краю, чувствует давящую боль, морщится, но руку не убирает. Странно, почему ощущать боль так неожиданно приятно? Дима не думает ни о чём, когда берёт один, самый большой осколок в руку — в кожу на пальцах уже неприятно впивается острый край, но Матвееву от этого только хорошо. Он с усилием сдавливает стекло в руке, сквозь пелену перед глазами замечая, как несколько особо острых углов задевают вены на запястье, кончики пальцев, которые ещё фантомно ощущали прикосновения к щекам Олега... Дима слышит собственный болезненный крик словно со стороны, а затем резко разжимает пальцы, на которых теперь повисли липкие красные капли. Окровавленный осколок выпадает из руки, и Матвеев с ужасом смотрит на ладонь, по которой теперь пролегал глубокий шрам. Кровь сочится, капает на пол, пачкает кофту и джинсы, и Дима задыхается собственным криком. В голове набатом бьёт вопрос: зачем? зачем? зачем? Зачем он это сделал? Дима ответ дать не может даже самому себе, а уж тем более не может Лине, которая уже трясёт его, пытаясь привести в чувства. Матвеев ойкает, когда ему в лицо прилетает холодная вода. Она тяжестью повисает на волосах, и Диме страшно думать о том, что кровь с руки добралась и туда. Бред это, но такой навязчивый, что он снова верит. — Димка, ты чего творишь... Кровь перестаёт капать, когда Матвеев зажимает рукавом запястье и пытается выдавить хотя бы слабую улыбку, чтобы не пугать Лину. Выходит лишь болезненная гримаса. — Снова надумал чего-то, да? Ты же не сам, Дим? Ты не специально же, нет? Дим, ответь пожалуйста, — она ловит побледневшего Диму за локоть и пытается поймать ещё и его взгляд, направленный в одну точку. Матвеев медленно поворачивает голову к ней и часто моргает. Лину это, видимо, пугает ещё сильнее. — Я не сам, честно. Я вообще не знаю... Чёрт, ну и что это было, — Дима неловко посмеивается, глядя на глубокие раны, а у самого паника всё сильнее нарастает. С каких пор его сознание обрело над разумом такой контроль? Лина же наоборот, неожиданно успокаивается. Выпрямившись и захватив осколок с пола, который тут же полетел в мусорку она вздохнула и сухо проронила: — Сейчас принесу бинты. Дим, сядь куда-нибудь и вообще не шевелись, понял? Я уже боюсь тебя одного оставлять... Матвееву становится неловко от мысли, что ещё несколько минут назад Лина едва не плакала из-за ссоры с Олегом, а теперь вынуждена быть для Димы в роли медсестрички и забыть, забить на собственные проблемы. Но сам Матвеев не справится, это точно. А потому, когда на руку заботливо ложаться бинты, он смущённо бубнит: — Извини пожалуйста. Я правда не специально, у меня крыша поехала чего-то... Я уберу осколки остальные! — Не надо! — испугалась Лина. — Сейчас руку перевяжу и сиди вообще не рыпайся никуда, понял? Вот и отлично. — наконец закрепив конец бинта на запястье, она поднялась и быстро смахнула стекла в мусорное ведро. Герда запрыгнула на диван рядом с Димой и как-то странно осмотрела забинтованную руку. Матвеев и сам ощущал себя не лучше. Проще было понять, что у него просто-напросто едет крыша, но чтобы настолько, что теперь берёт контроль над действиями... Дима всё ещё по-детски напуган, как после кошмара, и Лина очень настойчиво отправляет его спать. Так и не дождавшись внятного ответа насчёт ссоры с Олегом и ещё несколько минут повинив себя в том, что напугал подругу, Матвеев снова засыпает в комнате, пока не начинает светать. Проходит несколько часов, прежде чем он вновь просыпается у Лины. И первая мысль, такая странная, посещает его сразу же после пробуждения — Дима почему-то чертовски сильно хочет увидеть Олега. Того самого, который прошлым вечером обидел Лину — и которого Матвеев касался. Даже во сне. Утро начинается с чувства вины перед Джебисашвили и Дима этому уже даже не удивляется. Он молчит об этом. Не хочется задевать Лину, которая теперь выглядела скорее раздражённой, нежели грустной, лишними разговорами про Олега, и Матвеев уходит к себе, в пустую квартиру, ещё с кучей вопросов в голове, в каждом из которых собирается разобраться хотя бы на длинных зимних каникулах.Dima_Mat 08:40 прости, что не набрал вчера. потерялся во времени очень. как ты там?
Дима думает, что хочет уехать в Питер. А ещё думает, что будет долго отсыпаться после новогодней ночи, которая, несмотря на грустное завершение, стала одной из самых запоминающихся ночей в его жизни. Матвеев ещё пару секунд рассматривает забинтованную руку, стоя на улице, затем выдыхает пар изо рта и ускоряется, когда в лёгком утреннем полумраке разглядывает своё окно.