____________________
Вернувшись от Дау Та, хакер засел у себя в кабинете, вывел полученную информацию на мониторы и глубоко задумался. М-да. Негусто. Похоже, всё ещё серьёзнее, если сведений настолько мало, что даже Дау смог добыть лишь это. Если бы они были, но «строго засекречены», это одно дело: любую защиту можно преодолеть, всё зависит от мастерства и знания. Но совершенно другое дело, когда информации попросту нет, нигде! Это означало только одно: «Атропос» под крылышком у настоящего умельца, возможно, по уровню близкого к самому Тао. Это не вселяло оптимизма. Впрочем, одна из крупиц оказалась поистине драгоценной: судя по всему, уже какое-то время «Атропос» пребывали на границе с КНДР, участвуя в пограничном конфликте, наличие которого тщательно скрывалось военными и ССД. Хакер тут же «наведался» к защищенному серверу службы военной безопасности и подробнее об этом разузнал: оказывается, уже в течение месяца на границе между Южной Кореей и КНДР разворачивался самый настоящий военный конфликт, начатый со стороны северокорейцев, пытавшихся проникнуть на территорию страны с какими-то мощными единицами боевой техники. Судя по тому, что небеса над городом до сих пор не пожрало пламя, школьники спокойно сдавали свои экзамены, да и вообще обычные люди даже не знали о творящемся на границе, атаки Южной Кореей отражались успешно. Вполне возможно, в том была заслуга пребывающего там подразделения А-7. Тао был удивлён тем, что узнал: неужели у властей были настолько серьёзные причины скрывать эти события от мирного населения? А он сам-то! Хотя в том, что хакер оказался не осведомлён о ситуации на границе, не было, в общем-то, ничего удивительного – в последнее время ему было совершенно не до того, – однако Тао почувствовал, будто его неприятно щёлкнули по носу. Он должен был знать обо всём ещё до того, как северокорейцы пересекли границу, это его обязанность! Он обязан улавливать малейшие проявления опасности со стороны, пусть даже отдалённой, чтобы все они смогли и успели защититься! А если бы захватчики всё же смогли пересечь границу? Население не было подготовлено к такому. Конечно, у них с Франкенштейном всегда всё готово к чрезвычайной ситуации и быстрому перелёту в безопасное место, но от мысли, сколько знакомых людей, школьников придётся оставить в хаосе, становилось не по себе. Тао вдумчиво пробежался кончиками пальцев по клавиатуре, едва касаясь клавиш. Военный конфликт – это крайне плохо и опасно, несомненно. Однако благодаря нему «Атропос» и особенно Вестар отвлеклись от этого города и поисков убийцы сотрудников ССД – на время, конечно, но теперь оно у Тао и остальных хотя бы было. Неизвестно, как долго ещё продлится пограничная стычка, однако это время нужно использовать с умом. Хакер по опыту знал, что на сто процентов никогда нельзя быть подготовленным к чему-то. Но можно быть – на девяносто девять. Как бы то ни было, подготовка к обороне уже давно шла полным ходом, и новости об отсутствии А-7 в городе и их занятости стали лишь приятной неожиданностью, не более. К тому же, кроме них были люди Союза. Последние пару недель Тао трудился не покладая рук, мало спал, стал дёрганным, нервным. Работы у него было много: приходилось совершенствовать систему наблюдения и раннего обнаружения по всему городу, систему защиты и информационной безопасности, заниматься поисками и закупкой нужного оборудования и многим-многим другим. Он чувствовал, что у него не хватает рук. Контролировать так много всего было сложно, хоть он и справлялся – всегда справлялся. Но постоянное напряжение, болезненное ожидание, тревога понемногу убивали его. Если бы можно было уехать из этого города! Затаиться, скрыться всем вместе! Почему Франкенштейн ещё не отдал на то распоряжение… Парень вздохнул и вытянулся на стуле, разминая затекшую спину. Поглядел на мониторы, вновь вывел на передний план информацию об А-7. Пара очень размытых фотографий, сделанных на телефон, случайно и явно не с целью снять именно неуловимых атропосовцев. Если приглядеться, на одной можно было увидеть высокого светловолосого мужчину, запечатлённого в характерной позе, вернее, мгновением после неё: похоже, он только что стрелял. Ничего примечательного в полуразмытой фигуре не было, лицо смазанное, разглядеть пистолет и вовсе не получилось, только очертания. Нужно будет показать стрелка Такео. Вторая фотография тоже очень плохого качества, но Тао даже не было нужды гадать, кто на ней. Вестар. Про Вестара вообще было больше всего информации, будто из всего подразделения не скрывался один командир. Где и в каких войсках служил, даже в каких военных конфликтах принимал участие – указывались не все, конечно, но и это впечатляло. Впрочем, о многом Тао когда-то слышал от самого Вестара: в хорошем настроении тот любил рассказывать подопечным о случаях из своей военной практики. В паре мест Вестар указывался как «главнокомандующий», и хакер невольно заинтересовался этой характеристикой. ССД было правительственной организацией. Какого уровня войсками руководил вояка? Из трёх названных имён, предположительно принадлежавших членам А-7, незнакомым для Тао было только одно – «Александр». Напротив имени стояла короткая, но красноречивая пометка – «не связываться». Хакер хмыкнул. С радостью, с радостью, дорогой неизвестный советчик, но жизнь – штука непредсказуемая. Всё шло к тому, что связаться всё-таки придётся. Второе фигурировавшее в записях имя принадлежало, разумеется, старому вояке, но и третье, на удивление, оказалось для Тао знакомым. – Герберт? Так вот за кого приняла Такео та горячая чернокожая дамочка! Это было уже интересно. Учитывая настолько строгую секретность, покрывавшую всё, что касалось «Атропос», знание имени одного из членов уже говорило о многом. Вряд ли каждой мелкой сошке в Союзе было известно то, чего Тао так долго не удавалось вычислить. Создания Кромбела, осведомлённые не только об именах (скольких? Всех членов или с «Гербертом» так повезло?) атропосовцев, но и, похоже, об их специфике – не те ли это «люди от Союза», отряженные расследовать убийство Лаэра и Брэйка наряду с А-7? Или просто совпадение? Тао легко вызвал в памяти имена той женщины и её напарника, напавшего на Такео – Стэлл и Орейл. Настоящие ли имена? Впрочем, если женщина думала, что перед ней член подразделения, с которым ей предстоит работать, лгать не было смысла. Очевидно, вживую с отрядом они ещё не контактировали. Но почему она приняла Такео именно за Герберта? Напрашивался единственный вывод: из-за тактики ведения боя. Похоже, этот Герберт в отряде был стрелком. Не он ли на той смазанной фотографии? Тао ещё пару минут поразглядывал снимок, но так и не пришёл к ответу. Может, Такео скажет больше. Что ж, вояка Вестар, Герберт-стрелок, неизвестный опытный хакер и Александр «Не Связываться». А также – создания Кромбэла: тёмная лошадка Стэлл и каучуковый Орейл, пока что показавший себя только с неуправляемой и агрессивной стороны. Это было уже что-то, намного больше, чем раньше. Нужно рассказать обо всём остальным. И о военном конфликте на границе с КНДР в том числе. Это была опасность более косвенная, но от того не менее реальная. – Почему мы никогда не сможем жить мирно? – со вздохом вырвалось у Тао. В глубине души он знал ответ. На нём слишком много грехов, чтобы спать спокойно. Но зачем из-за него страдать другим? «Анри, это всё твоя вина. Всё это – из-за тебя. Из-за твоего тщеславия, твоей опрометчивости! Если бы не ты… ничего этого бы сейчас не было.» Тао зажмурился и спрятал лицо в ладонях. Всё так, всё правда, не поспоришь. Именно из-за Анри завертелись все нынешние события, именно в его действиях был корень бед. Это его искали Лаэр с Брэйком, из-за него схватили Наиту, из-за него М-21 был вынужден сразиться с агентами в одиночку и уничтожить их. И жизни М-21, Наиты и всех их оказались под угрозой из-за него. Но мог ли подумать об этом Анри, канувший в небытие почти шесть лет назад? Мог ли он хотя бы предположить, что его деятельность окажется так опасна для людей, которых он никогда не знал, и для собственной сестры, которую он так пытался защитить? …После смерти Тари им пришлось очень тяжело. Они опять остались одни в этом большом и шумном городе, практически без средств к существованию. Накопленные Тари деньги быстро закончились, и Анри пришлось бросить школу, к которой он только-только привык, и пойти работать. Первые пару месяцев он убирал территорию одного элитного делового центра – подметал дорожки, подстригал кусты, мыл крыльцо и холл, – но такая работа ему быстро осточертела. К этому времени у него уже появились связи в… так скажем, сфере информационного обеспечения, и когда ему предложили первое дело, пустяковое, но авантюрное, он закинул швабру куда подальше и не раздумывая согласился. Первое же дело увенчалось успехом, и постепенно спрос на его способности возрос, да так, что со временем Анри мог сам выбирать, за что ему взяться. Принимая заказы через посредников, он хранил свою личность в строжайшем секрете, иначе к нему давно бы наведались представители государственной безопасности. В узких кругах ему дали кличку – «Ловкач». Анри это льстило, ему нравилось ощущение собственного превосходства, собственной гениальности, он пребывал на высотах, достичь которых было чрезвычайно сложно, практически невозможно. Ему доставляло ни с чем не сравнимое удовольствие быть впереди всех, справляться с самыми сложными и дерзкими задачами, обыгрывать мастеров своего дела, легко вскрывая их защиту и ускользая так неуловимо, что его действия ещё долго оставались незамеченными. Он был живой легендой и наслаждался этим! Каким же он был беспросветным глупцом. Ему следовало быть осторожнее, вести себя не так нахально. Но это было так здорово – в конце концов ни в чём не нуждаться! С теми деньгами, которые он зарабатывал, они имели возможность хорошо питаться, хорошо одеваться, не экономить, покупать нужное сразу, а не копить на это. Они могли бы переехать в шикарную квартиру – да хоть в особняк! И хотя маленькая двухкомнатная квартира Тари была для них дороже всего, ведь именно она стала для них настоящим домом, приятно было осознавать, что у них были на это деньги. Анри нравилось в свободное время заниматься с Наитой, обучать её – с особенностями их памяти это происходило быстро и легко. Он боялся отдать её в школу, хотя и понимал, что рано или поздно это сделать придётся. Нехорошо запирать девочку в четырёх стенах, не давать ей общаться с миром. Но можно чуть отсрочить столкновение с опасностями, которые её в этом мире поджидают. Маленькая Наи чувствовала, что Анри занимается чем-то не очень законным, но ему всегда удавалось её успокоить. Старший брат на то и есть, чтобы со всем справиться. Он должен был её защитить, обеспечить, и делал это так, как умел. Как же он был самонадеян и неосторожен. Конечно, однажды им заинтересовались особые люди. Милая вежливая девушка в платье с рюшками позвала на собеседование. Роковая ошибка в его жизни. Ему не суждено узнать, что именно Айрис добавила в его еду – или, может, отрава попала к нему каким-то другим образом… Всё было похоже на грипп. В то время свирепствовала эпидемия, много людей болело. Он принимал дорогие лекарства, отлёживался дома, на время оставив работу, знал, что скоро поправится. Вроде бы поправился. Но когда у него внезапно начали сильно отекать ноги, когда во время приступа жуткого удушья он впервые выхаркал в салфетки кровавую пену, легендарный Ловкач осознал, что умирает. Вот так. В больнице ему поставили неотвратимый диагноз: «Сердечная недостаточность, терминальная стадия». Горькая жалость в глазах лечащего врача – так молод… Единственной возможностью была бы пересадка сердца… донора которого он бы вряд ли уже дождался. Ему не говорили о прогнозе, но он и сам понимал. Лежал под капельницами, глотал таблетки, улыбался Наите. От лекарств становилось легче, но он умирал, быстро и неотвратимо. Вот так. На пятый день пребывания в больнице, дождавшись удобного момента – Наи уснула в коридоре на кушетке – и некоторого облегчения своего состояния, Анри сбежал из палаты. Не насовсем, но ему было жизненно необходимо успеть сделать одно важное дело. Заплатил таксисту вперёд и много, чтобы дожидался его, и отправился в банк рядом с домом, где хранил большую часть денег. Снял всё со счетов, набил наличными большую дорожную сумку и вернулся к машине. У него даже мысли не мелькнуло, что таксист, увидев его выходящим из банка с такой сумкой, может надумать забрать деньги себе, а его переселить в багажник, по частям. На счастье Анри, ему попался честный и добропорядочный человек. Задыхаясь и останавливаясь после каждых пяти метров ходьбы, парень добрался до квартиры и кое-как скидал пачки денег в старенький, но большой и добротный сейф Тари в её шкафу. Ввёл код, нацарапал в первой попавшейся на столе тетради – «твой номер, мой номер» – и кинул тетрадку в шкаф, захлопывая дверцы. Лёг на пол. Это всё, что он теперь мог ей дать. Из-за своего тщеславия, своей жадности он оставлял её без защиты, одну в этом мире. В больнице на него, бело-синего и еле идущего, накинулись медсестры. Опять капельницы, датчики приборов. Зарёванная и такая маленькая Наита в углу на стульчике – к постели больного ей было не пробраться. – Всё будет хорошо, – улыбаясь синюшными губами, обещал ей Анри. А на следующий день его измученное сердце остановилось. Если бы он не стал заниматься тем, что в итоге его погубило? Если бы нашёл менее оплачиваемую, но законную работу? Остался бы уборщиком, в конце концов. Или в ремонт техники подался – на них спрос высокий… Тао даже вообразить себе не мог, сколь многое пошло бы иначе, стоило Анри выбрать другой вид деятельности. Жизни столь многих людей изменило, перевернуло – и, что скрывать, оборвало – стремление паренька угодить своему тщеславию! «Ты доволен, Анри? Можешь с уверенностью называть себя вершителем судеб.» Тао щекой прижимался к столу. Его мелко трясло от холода и осознания столь ничтожно малой части устройства мироздания, которая ему так поздно открылась. Чтобы внутренне успокоиться и собраться, потребовалось некоторое время. Хорошо, что никто не видел его в этот момент. Он должен вселять в других уверенность, надежду, а иначе кто будет это делать за него? Полежав так немного, Тао сел и, повинуясь внезапному порыву, прижал руку к груди. Сердце, бившееся в ней, было здоровым, живым, сильным, готовым ещё много-много лет обеспечивать его жизнь. В отличие от сердца Анри, навсегда остановившегося в той больнице и уже давным-давно обратившегося в прах. Есть над чем задуматься. Хакер ещё некоторое время посмотрел на мониторы, ощущая ладонью, как выравнивается сердцебиение, потом свернул всё и быстрым шагом покинул кабинет. Он не мог изменить прошлое. К лучшему ли, к худшему, но не мог. Зато в его силах было повлиять на настоящее. Сделать то, что не получилось у Анри, исправить его ошибки. Но как же он устал от всего, боги, как он устал…____________________
– Мм… Что? Судя по интонации, предыдущая фраза Шинву была вопросом. Последние несколько минут Юна не слышала, о чём говорит ей рыжий парень, только автоматически поддакивала. Это было несложно: он часто трепался в режиме монолога. Почему-то сейчас вслушиваться в то, что он говорит, хотелось меньше всего. – Видимо, замёрзла, раз не слышишь, – улыбнулся Шинву, отвечая на свой же вопрос. – Нет, я не… Извини. Задумалась. – Таким прелестным девушкам вредно много думать: у них от этого появляются морщинки… сказал бы я, если б мог отбежать на безопасное расстояние. Но-о… – он танцующим шагом оказался перед ней и пошёл спиной вперёд, заглядывая ей в лицо, – уходить от тебя так далеко мне совсем не хочется. Поэтому я такого не скажу. Юна не удержалась и закатила глаза. Она не хотела обижать Шинву, но, боги, как же он её сегодня раздражал. Каждое его предложение, слово, его голос, лицо – даже эта его дурацкая шапка. Особенно шапка. Не надо было никуда идти, сказала бы, что голова болит… – Что случилось? – с лёгкой тревогой в голосе спросил друг. – Ты сама не своя. Даже удивительно, насколько легко он мог видеть, что творится у неё внутри – будто Юна стеклянная. Вот только иногда всё же хочется оставить свои чувства при себе. – Ничего не случилось, – ровным голосом ответила девушка, чуть опуская лицо, чтобы глубже зарыться в шарф. – Я, наверное, немного устала. Шинву вздохнул и, легкомысленно закинув руки за голову, пошёл рядом с ней. – Тогда пойдём, я тебя до дома провожу. Промолчать было проще, чем отказываться – и объяснять, почему. Сегодня опять похолодало. Шапку надевать не хотелось – холодно, по мнению Юны, было всё-таки не настолько, – и перед выходом из дома школьница только замоталась шарфом по самый нос. Сейчас она была этому почти рада: ветерок приятно шевелил волосы на макушке, кажется, даже немного освежая сами её мысли. К тому же этой шапки им на двоих хватало с лихвой. Юна тогда просила его не покупать её. Совершенно дурацкого цвета, жёлто-зелёная с каким-то непонятным фиолетовым выростом вместо помпона и ушками с кисточками. Она не была ни красивой, ни модной, ни даже хотя бы забавной – одно сплошное нелепое недоразумение. «Ты ничего не понимаешь в моде, – заявил тогда Шинву, – это перуанская шапка чульо! Я в ней неотразим.» И купил. Не помогли даже угрозы никуда вместе не ходить, пока это убожество будет на его голове. Всё-таки рыжий парень был железобетонно упрям. Теперь же образ этой нелепой… вещи взгромоздился на верхушку кучи сплошного раздражения, которая от всех этих действий, событий, слов выросла у Юны где-то даже не в груди, а в горле и голове, лишая воздуха и вызывая тошноту. Словно большая груда наваленных друг на друга мусорных мешков, набитых раздражением, обидой, отчаянием и тоской. А сверху – шапка. Он просто взял и купил её – как будто мнение Юны для него ничегошеньки не значит. А теперь ещё и носил. Юна чувствовала себя отвратительно. Пока она молчала, согреваясь от собственного дыхания, впитываемого тёплым шарфом, Шинву шагал рядом, смотрел на беззвёздное вечернее небо и что-то говорил. О том, как первый и, видимо, единственный раз в жизни попытался приготовить кимчи, и теперь оно приходило к нему по ночам, вяло шевеля пересоленной капустой; как чистил от пыли системник своего компьютера, после чего пришлось отмывать комнату и мыться самому; рассказывал, как в детстве почему-то долго не мог научиться кататься на велосипеде, а сейчас мог ездить хоть с закрытыми глазами и без колёс. Говорил и говорил… Он просто не мог вынести молчания между ними – сейчас оно ощущалось почему-то особенно тяжёлым и мрачным. Казалось, стоило ему замолчать и позволить этой тишине рухнуть на них обоих, случится что-то ужасное. Подземные гигантские черви пророют ход на поверхность, самолёт врежется в высотку. Или Юна повернётся и уйдёт от него. Почему-то это представлялось всё более вероятным. Она была такой уже больше двух недель. Непривычно замкнутой, раздражительной, хмурой, будто бы упрекающей его в чём-то… но он понятия не имел, в чём перед ней провинился. На прямые его вопросы Юна не отвечала, от попыток её приободрить, кажется, становилось только хуже… Он не знал, чем ей помочь. Раньше Шинву казалось, что будет достаточно, если он останется самим собой, окружит её вниманием и своей любовью, пусть иногда несколько наивной и бесхитростной, но очень-очень искренней. Он думал, будто сможет примирить её с теми внутренними собаками, которых она сама на себя натравила, что… его огромной и такой давней любви хватит им обоим. Шинву всё ещё верил в это. Он всегда был чертовски упорным. Поднимался и продолжал идти, когда другие переставали дышать от изнеможения, и хранил надежду, когда все остальные давно её теряли. Но даже Хан Шинву бывал придавлен к земле глухим и беспросветным отчаянием. Сделай Юна хоть шаг к нему навстречу! Маленький шажок, движение вперёд, чтобы показать: она ему доверяет, не считает его чужим, посторонним человеком… Он бы горы свернул. Но несмотря на все его рывки вперёд и отчаянные усилия, расстояние между ними не уменьшалось ни на волос. Искренний, добрый, несчастный Шинву, виноватый лишь в одном-единственном обстоятельстве, осуждать его за которое было бы так же несправедливо, как солнце за то, что оно заходит на западе!.. Он просто был Шинву, а не… кем-то другим. Юна вдруг остановилась, молча, тупо и тоскливо куда-то уставившись. Шинву повернул голову в ту же сторону, потом опять взглянул на девушку. От выражения её лица у него внутри всё сжалось и заледенело. – Они не первый раз тут гуляют, – будто бы между прочим произнесла школьница, безуспешно пытаясь сделать хоть что-то с голосом. – Тут тихо и далеко от школы… – почти шёпотом ответил Шинву, с внезапной усталостью склоняя голову. Юна отчаянно изобразила легкомысленный смешок. Притворный и какой-то скособоченный. – Староват он для неё, да? – Тебя это так волнует? – Нет, – фыркнув, солгала Юна. – Мне-то что. Лишь бы… в школе никто не узнал. – Ага, – выдохнул Шинву. И замолчал. …Когда они пришли к дому школьницы, Шинву привычно потянулся поцеловать её на прощание. Юна, виновато опустив глаза, отстранилась и шагнула на крыльцо. Он стиснул челюсти. Юна достала из кармана рюкзачка связку ключей, и парень вдруг окликнул её и что-то проговорил. Девушка замерла и медленно повернулась к нему. – Что ты сказал? – Давай закончим это всё, – повторил Шинву. – Давай расстанемся. Это был не вопрос и не предложение, а будто констатация уже свершившегося факта. Юна несколько долгих мгновений смотрела на него – даже не в глаза, а куда-то в область подбородка, – не ощущая ничего. Внутри неё была полнейшая пустота и тишина, будто бы все органы чувств погребло под ватой. Даже дыхания внутри не осталось, и когда она разомкнула губы, её выдавившийся шёпот был на грани слышимости: – Как хочешь. Оклик Шинву, изумлённый, взволнованный и сердитый, ударился в её спину, но увяз в толстом слое стекловаты: – Серьёзно? Это всё, что ты можешь мне сказать?! Девушка потянула на себя дверь и шагнула в подъезд, не оборачиваясь. Серьёзно. Она безбожно, дико устала. У неё не осталось сил на вопросы и ответы, на выяснение отношений. В ней не было воздуха, чтобы говорить, слёз – чтобы плакать. У неё теперь уже по-настоящему заболела голова, и мысли, тупые, тяжеловесные, перекатывались внутри словно свинцовые шары. Ей просто хотелось тишины и ни о чём не думать. Отчаянно хотелось. Даже если для этой тишины ей придётся разбить свою голову об асфальт. Она будет плакать – потом. Горько, с обидой и болезненным стыдом, сначала в одиночестве, а позже, уже выплакав самое чёрное и мерзкое, рядом с Суйи. Выдавив из себя всё, что мучает, услышит много нужных слов. Поймёт. И у неё появится, что сказать ему. Потом. Сейчас же ей хотелось перестать существовать.________________
Крохотные снежинки, истаивая ещё в полёте, скапывали Ренару на лицо. Он с блаженством ощущал их лёгкие, точно поцелуи феи, прикосновения к своей чистой обнажённой коже. Ренар всегда любил снег, особенно пушистый, морозный, каждую снежинку которого можно было рассмотреть с толстых шерстяных перчаток, но и такой, влажный, почти дождь, ему тоже нравился. Когда случалось бывать на заданиях в странах с действительно холодными и обильными на снегопад зимами, атропосовец не мог оторваться от слепяще белой россыпи и то и дело, пока никто не видел, украдкой сцапывал горсточки снега с машин, мимо которых проходил. Однажды ему даже довелось принять участие в создании самого настоящего снеговика, большущего, высотой почти с него самого. Выуживая попутно необходимую информацию, Ренар помогал катать плотные тяжёлые шары, в которые набивалась всякая мелочёвка вроде сухих веточек и потрёпанных жухлых листьев, и ему было действительно весело… до тех пор, пока снеговику не начали изображать «лицо». В этом безобидном процессе «очеловечивания» снежного истукана не было ничего плохого, но Ренару он показался неприятно похожим на гротескную пародию его самого. Больше снеговиков он не лепил, хотя любви к снегу у него не убавилось. Иногда в моменты особенной рассеянной мечтательности Ренар думал, как было бы здорово жить в какой-нибудь заснеженной и богом забытой деревеньке. Чтобы целая стена непроходимого снега отделяла всех её малочисленных жителей от благ и бед цивилизации. Он был бы тихим добродушным малым, уединённо живущим в своём маленьком доме, слушал бы кантри по вечерам, а по пятницам варил бы облепиховый пунш. У него был бы крытый загон для домашних животных и… альпака? У них густая курчавая шерсть, они, кажется, должны быть приспособлены к таким низким температурам. Дурашливая и весело скачущая по двору альпака. Ренар почти вживую видел цвет её шерсти. Если бы натурального хозяйства для жизни ему не хватало, он мог бы работать, скажем, учителем в местной школе. Занятия два раза в неделю, если удастся прокопать в снегу дорогу до школы. Прекрасно. В этих наивных мечтах о жизни в глухой деревне остро и болезненно отражалась его жажда спокойствия и тишины. Ему осточертела его теперешняя жизнь. Ренар занимался тем, что у него получалось лучше всего – и что он ненавидел всей своей душой, всеми её струнами, сильнее с каждым днём. В его горле будто уже навсегда застрял тошнотворный комок от подражания чужим голосам, его кожа в скором времени обещала покрыться корками расчёсов из-за этого вечного зуда от масок и грима. Он назывался столькими именами, что иногда несколько мучительных мгновений не мог вспомнить, какое из них его собственное. Наверное, он слишком вживался в роль, не мог отделить себя от того образа, в который перевоплощался… по-хорошему, ему требовалась помощь штатного психолога. Так было бы правильно, профессионально. Пожалуй, действительно стоило бы к тому наведаться, вот только… если выражаться предельно откровенно, Ренар лучше бы своей рукой пустил пулю себе в голову, чем позволил бы копаться в ней психиатрам ССД. Он видел и знал слишком многое… и многих. А уж если они сочтут, что он больше не годен к службе… Да хранят его тогда боги, в которых он не верил. Ветер беспощадно дул по высунувшемуся из шарфа горлу, но Ренару нравилось сидеть вот так, запрокинув голову и разглядывая серое бескрайнее небо. Молодой человек прикрыл глаза на несколько секунд, чтобы открыть их и увидеть перед собой склонившееся к нему девичье лицо. – Добрый вечер, – улыбнувшись всеми уголками своих губ и души, поздоровался он с девушкой. – Я тебя не заметил. С последним Ренар, разумеется, слукавил: Суйи он засёк задолго до того, как она к нему подошла, но ему очень захотелось, чтобы она вот так наклонилась к нему. От тёплого взора её красивых глаз его будто отпустило. Иногда возникает такое ощущение, словно мышцы, напряжённые в камень столь долго, что это уже и не чувствуется, вдруг постепенно расслабляются, и сразу становится очевидно, насколько же они были зажаты. С ним сейчас было то же самое. – Что с твоими волосами? – вместо приветствия девушка удивлённо поворошила пряди на его макушке. – Решил побыть брюнетом? – Работа, – неловко улыбаясь, пояснил Ренар. – Заказчики – странный люди с… предубеждением. Так проще. – Ничего себе… – Тебе не нравится? – Я этого не сказала. – Я могу перекрасить. – Перестань. Тебе даже идёт. К тому же… какого бы цвета ни были твои волосы, я очень рада тебя видеть, – наклонившись, Суйи аккуратно поцеловала его в щёку и с некоторой долей беспощадного женского кокетства добавила: – Извини, я немного опоздала. – Казаться, я ждал тебя so долго, что эти двадцать минут – такое ерунда… – Ты опять позабыл весь корейский, пока мы с тобой не виделись? – Oh, это бесконечное долгое время не пошло на пользу to me, – удручённо покачал головой молодой человек. – Я надеюсь, ты вернёшь меня в норму. Он и правда в этом нуждался. И дело было вовсе не в корейском. – Приложу все усилия, – пообещала певица и протянула к нему руки, заставляя подняться со скамейки. – Но сначала тебе придётся меня накормить, потому что я умираю с голоду. – Ты тоже имеешь эту страшную диету, как и все ваши школьницы? – ужаснулся Ренар. – Я… – Суйи вовремя запнулась, прикидывая, что о жёстких требованиях для приближающихся съёмок клипа лучше не говорить. – Я утром просто не успела позавтракать… И потом тоже времени не было. – Тебе нужно заботиться себя больше, – печально и укоризненно пробормотал молодой человек, потянув её ладонь ближе к себе, чтобы нежно поцеловать в запястье. – Пока я тут, я тоже буду, но меня не всегда есть рядом. К сожалению. – К сожалению, – с грустным вздохом согласилась певица. И, ощущая тепло его губ на своей коже, добавила: – Но пока ты рядом, вверяю заботу о себе в твои надёжные руки. Срочно покорми меня. Ренар звонко и счастливо рассмеялся и сжал её ладонь своей. Сейчас он, даже с выкрашенными волосами, наконец-то действительно чувствовал себя собой. В его мечтах о жизни в занесённой снегом деревеньке всё чаще возникал образ девушки, живущей с ним. С ведением хозяйства этот образ, правда, не очень хорошо вязался, но по вечерам они вместе пили пунш и танцевали под кантри. Ренар точно знал, что популярная певица, к тому же школьница, которой учиться ещё целый год, с каким бы теплом и любовью она к нему ни относилась, ни за что не уедет жить в глухую богом забытую дыру. Это были только мечты, ничем не обоснованные, изначально обречённые и несбыточные, и из-за этого Ренар ощущал смутную досаду и растерянность. Но сейчас они с Суйи шли рука об руку, и все его невесёлые мысли медленно накрывало толстым слоем пушистого снега. Он был почти счастлив._________________
Для стихии нет никакой разницы, что происходит в твоей жизни в тот момент, когда её масса рушится тебе на затылок. Где ты, с кем ты, бодрствуешь, спишь, радуешься, злишься. Ты можешь общаться со знакомыми, рисовать картину масляными красками, вести автомобиль. Можешь бежать трусцой за автобусом, сидеть за партой, объедать куриную ножку или пьяно шататься до ближайшей лавочки. Или нести домой пакет с продуктами. Ты никогда не будешь готов к этому. Горожане текли мимо, равнодушные и безликие, точно такие же, как в день их с Анри прибытия в этот город. Их много, улица довольно людная. Повернётся ли к ней хоть кто-нибудь, если она позовёт на помощь? Сможет хоть кто-нибудь из этого множества людей её защитить? Если бы все люди, все, которые сейчас шли мимо, бросились ей помогать – он ничего не смог бы сделать с толпой. Как легко: от каждого требовалось бы всего лишь оглянуться и подойти… Наита вполне могла бы выпустить пакет из пальцев, и он бы грузно шлёпнулся на мокрый грязный асфальт – такой правильный и уместный жест отчаяния. Но она почему-то, хотя эти продукты не имели больше ровным счётом никакого значения, крепче сжала врезающуюся в ладонь ручку. – Пойдём, – гулко приказал Вестар и с обманчивой мягкостью положил ей руку на плечо. Вот, каково это. Наита дышала. Тяжестью волны ей переломило хребет. У неё не осталось сил сопротивляться и бежать – от неё самой как будто ничего не осталось. Даже пакет с продуктами, последний маленький якорь и оплот жизни, Вестар отнял и аккуратно поставил на землю рядом с урной. Самое ужасное, оказывается, – иметь возможность осознать, сколько всего не сделал и не сказал. Уж лучше бы сразу, чем вот… так.