Научимся.

– Ик-Хан, зачем ты вообще к нему полез? – с болью спрашивала Лета, подавая юноше очередную ватку. Тот, пребывая в героическом молчании – шевелить разбитыми губами было больно, – брал её, промокал кровь, к счастью, сочащуюся всё медленнее, и кидал в мисочку, где таких ваток скопилось уже несколько штук. Дежурный врач ушла в столовую за льдом, и парень с девушкой сидели в медпункте одни. – Ик-Хан… – морщилась Лета, изредка не удерживаясь и собственноручно занимаясь той неприятной процедурой, над которой сейчас трудился шатен, терпеливо мычащий что-то, отдалённо напоминающее: «Всё в порядке». Урок, на который двадцать минут назад так торопились, эти двое благополучно пропускали. Честь любимой девушки Ик-Хан защитил… За что пришлось платить – жестоко разбитой губой, зреющим кровоподтёком под глазом и сломанными очками. Как и следовало бы догадаться, оставить удар юноши неотомщённым Пу Хун не пожелал. Мстил с минуту, вкусно, чувственно, азартно. От упавшего Ик-Хана его оттащили проходившие мимо третьекурсники. Они же насильно (он ещё и сопротивлялся!) отволокли пострадавшего в медпункт. Сейчас же, сидя на койке и послушно вытирая губу, юноша сожалел. Нет, ни о том, что ударил этого здоровяка – будь у него шанс, врезал бы ещё! О том, что не смог достойно противостоять ему после. В конце концов, как мучительно сознавать, что тебя избили на глазах собственной девушки! Одно радовало: рядом оказались едва знакомые третьекурсники… а не хёны или, того хуже, Шин. Ик-Хан не простил бы себе, если бы из этой переделки его вытащил рыжий друг. И так слишком часто вытаскивал. И так слишком часто заступался. Хватит. Да, каждому своё, но страдает, страдает уязвленная мужская гордость… Гениальность – штука, конечно, хорошая (а скромность – ещё лучше), но мужчина не мужчина, если не способен постоять за любимую девушку. Впрочем, Лета о поступке «своего мужчины» была другого мнения. Она ужасно злилась - что усердно скрывала. Сердито пыхтела, очень бережно подавая Ик-Хану ватки, хмурилась, нежно поглаживая его по плечу, ворчала, возмущалась, изредка прикладывала холодную ладошку к багровеющей скуле шатена и опять пыхтела. Спустя какое-то время кровь окончательно остановилась, губа перестала неметь, и между школьниками состоялся долгожданный диалог, весь смысл которого выражался в маленьком кусочке: – Муфына я или кто?! – восклицал Ик-Хан. – Муфына, муфына… – со вздохом соглашалась Лета. – Только прежде всего ты умный «муфына». И должен понимать, что иногда лучше пропустить обидные слова мимо ушей. Так длилось до тех пор, пока не вернулась врач с коробочкой льда. «Вы сегодня третий упавший с лестницы, – скептично сказала она, взглянув на приползшего в медпункт юношу. – Скользкие нынче лестницы, не так ли?» По негласному правилу – «школьному этикету», – если была такая возможность, школьники друг на друга не доносили. То есть в случае, когда драчуны взаимно обменивались парой-тройкой ударов – тихо, мирно, без свидетелей со стороны учителей или охраны, – виноватыми признавались лестницы, перила, стены или неудачно открытые двери. Частенько от вышеперечисленных страдал и Шинву. Ик-Хан, едва переступив порог медпункта, промычал: «Я ф лефнифы упал», – и его способность разговаривать временно исчезла. Третьекурсники с сомнением переглянулись, но понимающе покивали, буркнули, что видели, как «он навернулся», и смылись. За понимание юноша был им несказанно благодарен. – Прикладывайте, молодой человек, – женщина протянула парню пакет со льдом. – Спасибо, – за двоих ответила Лета. Врач понаблюдала, как они справляются, и отошла к своему столу. – Ох, надо директору Ли сказать, что пора лестницу на втором этаже ремонтировать… – как бы невзначай произнесла она, убирая пузырёк йода в ящик. – Вы ведь, наверное, с той упали? – С той, с той… – расстроенно сообщила девушка. – Да, вы правы, давно пора! Раз ещё кто-то упал… Женщина ядовито хмыкнула, но смолчала и удалилась в приёмную, оставляя школьников в палате. Само собой, не поверила. Переступать с ноги на ногу под укоризненно-удивлёнными взорами директора Ик-Хану ещё предстоит. Ой как предстоит… Но пока этого не случилось, можно спокойно наслаждаться семейной идиллией. Лета, пользуясь занятостью юноши, лбом уткнулась ему в плечо. Не сдержалась и тюкнулась ещё раз – посильнее. – Ик-Хан… Спасибо тебе за то, что защищал меня. Спасибо… Но неужели нельзя было обойтись без драки?! Из-за неё тебе могут грозить неприятности. Да, тебе, а не этому здоровяку! Юноша грустно пошуршал пакетом. – Ему, по-моему, вообще фиолетово на школьные правила, наказания… Хуну подраться как позавтракать! Вот он и нарывается постоянно… Негодующее шуршание пакета. – Зачем поддаваться на провокацию? Ему только лучше от этого… Шуршание пакета с оттенком ярого сомнения. – Нет никакой разницы, кто как отзывается о нас. Пусть завидуют, нам-то что? Шуршание из разряда «ты права, но…» – Я прошу тебя… Постарайся себя беречь. – Угу, – «я благородно сделал вид, что согласился». – Вот и хорошо… Так или иначе, в итоге каждый остался при своём мнении. Но кое-что новое они для себя вывели: на скорость таяния льда не влияет, дуют на пакет или нет… ______________________________________________ Четверг, 16.14. Суйи, поправляя вылезающую из-за уха прядь волос, спускалась по ступенькам. О счастье – работы сегодня не было, что случается очень редко! Наконец-то можно уделить внимание себе, любимой… Ученики воодушевлённо уползали со школьного двора, согласованно восхваляя Конец Учебного Дня. Шинву с Юной улизнули раньше, чем Суйи опомнилась, Ик-Хана задержал директор Ли (естественно, ведь вчера у юноши неизвестным науке способом образовалась гематома на половину лица, да и губа распухла… Официальная версия – упал с лестницы. По крайней мере, так утверждает сам пострадавший. Друзья ему верили, правда-правда). Можно было Наиту подождать, но она весь день ходила сама не своя. Устала, что ли… Певица уже всерьёз подумывала, не вызвать ли машину, но этого делать не пришлось. У школьных ворот девушку поджидал приятный сюрприз, громогласно обрадовавшийся её появлению. – Ренар??? – поразилась Суйи, застывая около иностранца. Виновник-спаситель, изображавший самолет; приятный молодой человек с жутко смешным акцентом. «Сдержал обещание, ты мой хороший…» – Хай! – показал белые зубки блондин. – Я ждал тебя. – Как давно? – Три… т… – шевеля губами, вспоминал нужное слово он. – Триста минут! – увидев вытаращенные глаза девушки, поправился: – Тридцать, тридцать. Половину часа. – А я уж подумала… – Я не дружу с вашими числами… – тоскливо поведал Ренар. – Не страшно, – Суйи таяла, медленно, но верно. – Но… зачем ты? Как ты тут оказался? – Соскучился, – обезоруживающе выдал молодой человек. – Соскучился? – удивлённо хохотнула девушка. – Угу. Кстати, – Ренар сунул руку в свой портфель, что-то доставая. – Это тебе! Школьница взяла у него какой-то тяжёлый свёрток, сняла упаковку. – «Ананасы… в собственном соку»?! – прочитала она на консервной банке. – В моей стране девушкам принято подаривать еду! – похвастался молодой человек. Полюбовался реакцией, смилостивился и снова полез в портфель. – Но на всякий случай я захватить и мишку. – Какой милый медведь… - уже искренне восхитилась Суйи, принимая небольшую плюшевую панду. – Ананасы… тоже милые. Спасибо! «Да, спасибо! За то, что это чудо свалилось на меня. Прямо с самолёта…» – Я очень рад, что тебе нравится! Он посмотрел по сторонам – видимо, не впервые, но всё равно восторженно. – Твоя школа очень замечательная. Я не видел настолько больших школ ещё! – Да, это всё – заслуга нашего директора. – А второе здание… это что? – Столовая, – пояснила девушка. – У нас столовая в отдельном корпусе. – О-о-о, удивительно! А там? – Стадион. За полчаса ты должен был всё обсмотреть, – с усмешкой вымолвила она. – А, я… эм… я стесняться пройти дальше. Вдруг нельзя? – Понятно, – вздохнула улыбающаяся. – Что ж, тогда я обязана устроить тебе небольшую экскурсию. Банка с ананасами отправилась в сумку – от греха подальше, – а панда была горделиво взята в руки. – Oh, really?! Это здорово! Тебе не трудно? – Нет, конечно… Пойдём. – Твой корейский, – чуть позже заметила Суйи, – намного улучшился. – Да? Я тренируюсь каждый день. Такой красивый язык требует постоянной тренировка! – «ТренировкИ», – аккуратно поправила его она. – Ты молодец! Я бы не рискнула заговорить с тобой на английском: ты бы меня засмеял! – Как можно смеяться над такой девушкой?! – возмутился Ренар. – О, а это что? – Бассейн, – певица мирно относилась к резким сменам темы, присущим Ренару. – Бассейн?! Ого… – Да, у нас проводятся городские соревнования среди школьников. – Ты хорошо плаваешь? – Немножко умею, – поскромничала она. – А я не умею плавать, – признался молодой человек. – Правда, что ли? Да нет, – недоверие, – шутишь… Ренар грустно кивнул: – Я этот… как там… о, топор. – Какая… прелесть. Они завернули за угол учебного корпуса. – Вау, – вдруг оживился иностранец, – ну и волосы! Это… это женщина? – Нет, что ты! – подавилась Суйи. – Это наш охранник. – О, – с облегчением выдохнул блондин, – я и вижу: мужская фигура. Интересная причёска… – он пристальней вгляделся в спины мужчин. – Там трое. Они все охранники? – Да. Хах, настоящие мушкетёры нашей школы… – Мушкетёры! Хм, а тот, слева, уже пожилой? О, а он нормально справляется? Охрана – это… – Бог с тобой! Нашему аджосси и тридцати, наверное, нет. Просто цвет волос… такой… А того, что он не справляется, уж точно никто бы не сказал, – приобиделась школьница. – Извини, извини, извини! – пристыжено опустил голову Ренар. – Это моя природная невнимательность. – Ничего. Откуда тебе было знать? Ты же нездешний. Наш Такео-оппа, кстати, тоже. – Так…йоппа… это..? – Это тот, у которого фиолетовый хвост. – А-а-а, понял! Он иностранец? – Ага. С языком раньше гораздо больше тебя маялся. Как-то нам такого наговорил… Думал, комплимент делает, а сам… – Представляю. Надеюсь, что я ничего такого..? – Нет, – усмехнулась Суйи, – ты безобидно путаешь лица и времена. – Я тренируюсь, – понурился молодой человек. – У тебя очень хорошо получается, не волнуйся, – заверила его она. – У такой школы, наверно, должна быть сильны… сильная охрана… – Так и есть. С такими охранниками мы можем спать спокойно. – Аха, – захохотал блондин, – этот… м-м… тонкий корейский юмор! – Нет, правда… Мы очень уважаем нашу охрану, особенно – тех троих. Когда они стали у нас работать, количество драк на школьной территории значительно уменьшилось. – Оh, так они работают недавно у вас? – А, да… Недавно. Самый первый – аджосси. Тао-оппа и Такео-оппа пришли позже… – Таоппа..? – Посередине. Его обычно легко узнать, потому что он очень… энергичный, – Суйи прыснула. – Сейчас, видимо, устал… – Он, похоже, ещё молод… Или… это… «Не суди о человеке по его одёжке»? – Вообще, да. Он моложе других, зато разговорчивей. К тому же… он по части компьютеров. В отделе информационной безопасности… – О-о, удивительно! Моя сестра тоже работает… эм… системным администратором. Тоже… «по части компьютеров». – Да? Здорово… У тебя есть сестра? Она тебя старше? – Нет, мы эти… одногодки. Но все думают, что она старше… – Почему же? – Она… серьёзная. Не как я… – улыбнулся Ренар. – А ты несерьёзный? – уточнила девушка. – Не всегда. Но чаще… да. – Хм… Зато с тобой вряд ли бывает скучно. Или бывает? – Проверь, – хитро предложил молодой человек. – Да запросто, – не смутилась певица. Они вернулись туда, откуда начали – к школьным воротам. – Наша экскурсия окончена. – Нет-нет, ещё не всё! – В смысле? – Теперь меня необходимо ознакомить со здешними пунктами приёма пищи! – без запинки выговорил Ренар. – Ой… – Суйи остановилась за пределами школьной территории. – Я… я не люблю шумные места, где много людей… – Ничего, – не расстроился блондин. – Есть отличная идея! Так, девушка была доведена до первого попавшегося дворика, заботливо посажена на скамеечке, оставлена на десять минут, после чего осчастливлена возвращением спутника и накормлена джентльменским набором из ближайшего продуктового. Походной экзотики, к сожалению, не последовало: Ренар проявил сообразительность и купил наборчик одноразовой посуды. Ананасы пошли на ура. _______________________________ Четверг, 22.46 _____________________ М-21 вернулся в свою комнату. Плюхнулся на кровать. Посопел. Встал. Дошёл до двери, закрыл её на замок. Сел на кровать. Снова встал. Задвинул щеколду. Мысленно назвал себя идиотом. Добрался до постели и улёгся. Голова была полна мыслей. И лидирующие позиции занимали не те, которым следовало бы. Полчаса назад Тао созвал всех на совещание. Сухо рассказал о том, кого ССД направило для расследования. Подразделение А-7. Кодовое название – «Атропос». «Говорящее, не правда ли? – отозвался о нём сам хакер. – Атропос, одна из трёх мойр – древнегреческих богинь судьбы. По мифологическим представлениям, она перерезала нить судьбы, олицетворяя собой неотвратимость и неумолимость. Именно Атропос выбирала механизм смерти человека…» «… Альфа-7. Семь человек. О шести из них нет ни капли информации – она тщательно уничтожается. Упомянуто только то, что в этом подразделении постарались собрать самые разнообразные модификации. На все случаи жизни…» На седьмом члене подразделения, командире, Тао остановился надолго. Из его рассказа М-21 узнал, что человек, встретившийся им с Наитой, и есть этот командир – чему несказанно «порадовался», – что зовут его Вестар и из всех встречавшихся ранее модифицированных он, вероятно, наиболее опасен. «Кранц – добрый и пушистый зайчик по сравнению с этим монстром». Также парень вселил в присутствующих надежду, упомянув, что боятся «Атропос» как огня, ведь оно считается одной из сильнейших боевых единиц Южной Кореи и всего континента в целом. Намекнул, что А-7, похоже, находится под личным попечительством одного из старейшин Союза. «Скорее всего, девятого… – мрачно подал голос Франкенштейн. – Республика Корея – и его территория тоже». Тао грустно покивал. Добавил что-то про «… способны за короткий промежуток времени стереть с лица Земли целый мегаполис…», «… никто не выживал…», «… не было ни одного провала в заданиях и ни одного свидетеля». В общем, по комнатам все разошлись крайне осчастливленные и донельзя успокоенные. Как обычно. Глядя в потолок, седовласый старательно возвращал свои мысли к рассказу хакера. Бесполезно – они убегали на иное. Нечто, гораздо более волнующее, пугающее и тревожащее. Нечто необычайное, незнакомое и взбудораживающее. Сладкое, горькое, с примесью отчаяния и радости. М-21 заставлял себя, но не мог отогнать воспоминание, во всех красках предстающее перед закрытыми глазами. Снова и снова переживал утренний разговор, чувствуя, как грудь немного стесняет от учащающегося дыхания, сердился на себя, пытаясь успокоиться, и не успокаивался. Чаще других повторял про себя коротенькие три слова, которые впервые были посвящены именно ему, именно ему сказаны и подарены, пробуя их переливающееся звучание на вкус, вникая в смысл. Повторял до такой степени, что они отдавались в ушах, пугался, силился переключиться на что-то иное, но возвращался, с осторожностью, страхом и стыдом вспоминая, что предшествовало им и за ними следовало. Лишь тогда, когда по кромешной темноте в комнате М-21 догадался о наступлении ночи, он внезапно засмеялся – надолго, непонятно, то ли счастливо, то ли издевательски. Заставил себя подняться и пошагать в ванную. Коридоры были залиты мягкой тьмой, чуть рассеиваемой никогда не гаснущими светильниками по стенам. В ванной никого не оказалось. Хорошо всё-таки приходить сюда после полуночи: нет обычного столпотворения, которое умудрялся создавать один лишь Тао своей хиленькой комплекцией. Такео – так, дополнял. Шипенье струй воды в душе, долгое растирание лица полотенцем и отражение в зеркале – странное, непривычное и никогда не замечаемое у себя выражение. «Что ж ей не повезло-то так… Нашла кандидатуру…» А потом опять комната и опять кровать. Одно поменялось: тяжелые шторы были резким движением сдвинуты в сторону, отчего ткань едва не слетела с петель. Распахнутая створка, прохладный воздух и огни наружного освещения. Опять потолок – но на нём застыли слабенькие отсветы, давая расшалившемуся воображению повод сложить их в абстрактную картину. Подушка в лицо. Мягкая, прохладная. Одеяло на пол. Прошлой ночью – под самое утро – было то же самое, только… ярче, гуще, что ли. И короче: до подъёма оставался час, какие-то шестьдесят минут, за которые пришлось спешно приводить разум в порядок. А то не дело охраннику на посту думать о посторонних вещах. Очередная неудачная попытка уснуть. Запуск подушки в полёт до шкафа. Легкий удар макушки о кроватную спинку. Вопрос, эхом летящий от одной стенки сознания к другой. Так? Так чувствует себя человек, когда ему объясняются в любви? ______________________________________________ Четверг, 04.53. _________ Чужой дом. Чужая постель. Духота в комнате и ночной кошмар. В кровати ворочалась русоволосая девушка. Морщилась, всхлипывала, разевала рот в беззвучном крике и сжимала пальцами сбившиеся простыни. Да, сегодня кошмаров Наите было не избежать. Только снился какой-то странный, ещё не виденный. Новый сюжет. Новое лицо. Точнее, не лицо – серые, будто седые, волосы. Бессильно опущенные руки. Удаляющаяся спина. Осознание – навсегда. Ужасный сон. Не потому, что страшно. Потому, что больно. Очень больно. Не успела, не смогла… Даже дуло пистолета, сверлящее лоб, не страшило так, как та удаляющаяся спина. Даже выплывающий из дула кусок свинца не причинял столько боли, сколько те бессильно расслабленные пальцы. Виновна. Только она – никто другой. Не выжила. Покинула. Не сказала… Предала. Виновна. Пробуждение на голом матрасе, одышка и вжимание щеки в холодную подушку. Это только сон. Наита села. В незакрытое шторами окно пробивался тусклый свет – похоже, близилось утро. На электронных часах - "04:57". Только сон… Нет, нельзя допустить, чтобы он воплотился в реальность! Нельзя, нельзя… Надо встать. Надо пойти. В пять утра?! Да, в пять утра. Эти «пять утра» могут оказаться последними. Девушка вышла из комнаты. Ноги повели её, бессознательную, куда-то по коридору. Ковровая дорожка милосердно впитывала в себя звуки, а настенные бра спасали от темноты. Лицо обдало холодным ветром – лишь тогда стало понятно, что добрела Наита до балконной двери. Побуждаемая жаждой свежего воздуха, она переступила порог, придержала дверь, чтобы та не стукнулась о стену… Что она здесь забыла? Ей же надо в другое место, ей надо… к одному человеку, ей надо сказать… Девушка заглушила этот негодующий мысленный голос и сделала ещё пару шагов. На балконе уже кто-то был. Мужчина с серебряными волосами, облокотившийся о перила. Наита беспомощно следила за тем, как он оборачивается, замечает пришедшую, теряется, берет себя в руки и что-то спрашивает. … Нет, не будет сожаления за то, что не сказала. – Аджосси… доброе утро. ________________________________________ Два человека, один балкон и перила. Русоволосая девушка робко пристроилась рядом с мужчиной, повторяя его позу. – Мне не спится… – запоздало вспомнила она про его вопрос. – Вам тоже? – Да… жарко что-то. – Ха, точно… Ветер, шелестя, прохаживался по россыпи листьев на асфальтовых дорожках. Где-то самоотверженно чирикал свою арию одинокий утренний певец. Девушка опустила подбородок на руки. – Хороший у директора Ли дом… И место удачно выбрано. – Ага… – рассеянно согласился М-21. Оба находились в каком-то странном смущении. Она – готовясь, он… предчувствуя? – Мне сейчас кошмар приснился… – неожиданно призналась Наита. – Сон, в котором я исчезаю. Как последние мгновения жизни, последние кадры… Я их вижу, знаю, что скоро меня не станет… -- она зажмурилась. - Раз – и… и всё. Страшно… да. Но вовсе не само исчезновение. Я представила, что… что больше не увижу ни ребят, ни директора, ни брата, ни… ни вас. – Ни ме…ня? – переспросил участливо слушающий седовласый. – Представила… и испугалась, – девушка не прервалась. – Испугалась, что больше не увижу, что больше не услышу, не поговорю… Испугалась – ведь исчезла… а так и не сказала! – Что ты имеешь в виду? Синеглазая усмехнулась, мягко фыркая в предплечье. – Аджосси… Вы очень толстокожий… Мужчина изогнул бровь. – Это ещё почему? Наи, отрываясь от бортика, неторопливо проговорила: – Вы до сих пор не заметили… – Чего же я… не заметил? – Того… Она задержала взгляд на небесной глади и повернула лицо к седовласому, медленно-медленно размыкая губы. – Я люблю вас. Один балкон, один рассвет, два человека и три слова. Глаза в глаза. Смело, с какой-то отчаянностью и, одновременно, сумасшедшей нежностью. Мучительно долго, мучительно коротко. И мало, и много, и сладко, и боязно… – Я люблю вас. Безумно, до дрожи в кончиках пальцев… Я люблю вас так сильно, что порой забываю дышать… Смотрю на вас – и кислорода не хватает! Я люблю вас… так сильно, что, кажется, готова кричать об этом… Пусть, пусть все слышат, пусть весь мир узнает! А я и закричу… Хотите? Закричу! – смеясь, воскликнула Наита. Вдохнула, замирая. – Вы… вы молчите. Да? Будто не верите. Вы… не верите? – она с волнением всмотрелась в мужчину. Он стоял, недвижим, не владея ни дыханием, ни лицом, ни голосом. Постепенно оживающая статуя из мрамора, превращающегося в податливый и легко крошимый гипс. – Я люблю вас. Люблю. Люблю! Сколько, сколько раз мне нужно это повторить, чтобы вы поверили? Ответьте, сколько? Я повторю. Сколько? Миллион? Да хоть миллион! Я так давно хотела это сказать, что и миллиона мало! Краешки губ подрагивали в улыбке, но по лбу ползала горестная морщинка. Седовласый не отрывал от девушки взгляда. Такого выражения на его лице ещё никогда не было. Он словно прокручивал её слова вновь и вновь, не верил, не понимал – точно Наи говорила на другом языке – и опять перематывал коротенькую ленту услышанного, запуская её с начала. Тоненький слой гипса покрылся сетью трещин и начал крошиться, мелкими фрагментами падая на пол. – Я вас люблю… До сумасшествия, до… потери рассудка. Я люблю вас. Вы… Молчите. Всё ещё молчите… Скажите что-нибудь. Можете послать меня к чёрту… Уйти. Только… не молчите. – Я… не знаю, что сказать, – сглатывая, признался мужчина. – Я не знаю, что это – любить…. Я никогда и никого не любил. Никогда… И никого. И меня. Никто и никогда. И сейчас… я… в смятении. Наита опустошила лёгкие, заполняя их новой порцией. – Никогда? –… Никогда. Длительная потрескивающая тишина. Один балкон, два человека и сотни неритмичных ударов сердца. Русоволосая девушка, долго думав, шевельнулась. – Мне тоже… неловко. О-очень, – глубокий смешок. – Я смущена… и пытаюсь скрыть это бойким словом, – настала её очередь сглатывать. – Нет. Это ложь. Я не просто смущена – мне говорить-то тяжело: язык меня не слушается… И убежать хочется, и сквозь землю провалиться… Но с каждой секундой… с каждой фразой это желание куда-то пропадает. Вот я глупая… Бояться признаться тому, кого любишь, – это на самом деле глупость. Теперь я понимаю. А вот молчание… пугает. Действительно пугает. Падают, падают на пол гипсовые крошки, обнажая живую, трепещущую плоть. Отлепляются от кожи, отталкиваемые зашевелившимися эмоциями. – Прости. Прости, Наи. Я не знаю, что тебе ответить. – Зачем вы просите прощения? – удивилась Наита. – Я… понимаю вас. Со мной такое впервые. То, что чувствую к вам, я никогда не испытывала. А тут вдруг раз… и как будто краски стали насыщенней, звуки – выразительней, ощущения – ярче. Как… органы чувств спали и внезапно проснулись. Страшно… Наверное, мне было бы страшно – очертя голову, броситься в этот затягивающий омут, – но испугаться… я попросту не успела, – она на мгновение закрыла глаза. Вдруг что-то надумала, крепко обхватила ладонями перила, напружинила руки и, подпрыгнув, уселась на ограждение. Поёрзала на месте, незаметно цепляясь ступнями за прутья и удовлетворённо устремляясь лицом к мужчине. – Что ты… делаешь? – после секундного оцепенения недовольно проворчал М-21. – Упадёшь же… – Так держите меня! – требовательно протянула к нему руки Наи. Седовласый нерешительно послушался, накрывая её ладони своими. – Только крепко держите. Не отпускайте, слышите? Девушка обернулась назад, вглядываясь в светлеющее небо. Вновь обратила свой взор к мужчине. Чуть подалась вперёд и с живостью заговорила: – Хотите, я расскажу вам, что чувствую? Может, так вам будет легче что-то понять для себя… М-21 в ступоре моргнул. Выбора у него не было. Собственно, давно уже не было. Наита истолковала отсутствие шевеления с его стороны как знак согласия и начала немного издалека: – Я иногда задаюсь себе вопросом: а как человек понимает, что полюбил? Что то чувство, которое будоражит всё его естество, кипятит кровь и замораживает здравый смысл, - это любовь? Мягкое, приятное слуху звучание голоса. Наи была хорошим рассказчиком, впрочем, чаще отдавая предпочтение роли слушателя. – Обычно рядом есть мудрые советчики, уже наступавшие на свои грабли и теперь жаждущие помочь неопытному, неоперившемуся птенцу в этих сложных амурных вопросах. Друзья, родители… Почти у всех есть. Учителя же в любом деле найдутся. А как быть, если не нашлись? Что делать таким, как я? Девушка в задумчивости склонила голову. – Несколько лет меня воспитывали книги. Правильные произведения, где мир делился лишь на белое и чёрное, причём добро обязательно побеждало, какие бы трудности не приходилось преодолевать. Повести, воспевающие верность, честь и милосердие. Романы, в которых любовь идеализирована. В ней нет лицемерия, в ней нет двойственности, неполноценности или несерьёзности в чувствах… Если уж любить, так любить. Полностью, с недостатками, достоинствами, причудами и оригинальностями. Любить, принимая, любить, отдавая. Любить, как в первый и последний раз. Так и я… Я не умею по-другому. Меня не научили – замечательно, что не научили! Она выпрямилась с тем достоинством, которое встречается лишь у людей. Достоинством, какое приобретается, приобретается после шествия по долгому и тернистому пути и никогда не даётся от природы. – Поэтому я не боюсь. Поздно бояться. Мужчина не выдержал её взгляда и опустил глаза. Оседает гипсовая пыль, потрескивает, распадаясь, гипсовая оболочка. – Ох, эти предисловия… Мне только дай повод, сразу отвлекаюсь и съезжаю куда-то не туда… – беззаботно посмеялась Наита. Умолкла. Пошевелила пальцами, словно сама хотела сжать те холодные ладони, обхватывающие сейчас её собственные. Сжать и хоть чуточку согреть. – Что же… я чувствую к вам? Моего словарного запаса не хватит, чтобы выразить это во всех красках. Буду пытаться. Простите за этот поток бессвязных фраз… Глядя на М-21 чуть сверху, она слегка склонялась к нему, преодолевая границу неприкосновенного личного пространства на несколько сантиметров – едва-едва за пределами допустимого. – Я уже и забыла, что такое нормальный ровный пульс. Забыла, потому что когда я думаю о вас или вас вижу, моё сердце радостно скачет, отбивая чечётку по моим несчастным рёбрам… А думаю о вас я постоянно. Думаю, отвлекаясь, глупо и беспричинно улыбаюсь. Да и вижу я вас повсюду, ведь беспрестанно выискиваю взглядом… Найду, опять улыбнусь… – как в подтверждение, уголки её губ в который раз поплыли к скулам. – Тогда, на прошлой неделе, когда я видела вас ежеминутно, была по-настоящему счастлива, – Наи покраснела, но заговорила выразительней и уверенней. – Простите мне эту непозволительную наглость, но вы были полностью и безраздельно моим. Да, вас не отвлекала работа, вас не уводил директор или Такео-оппа с братом. Ваше время тратилось только мною, только мною забиралось ваше внимание. И находясь рядом с вами, разговаривая, слыша вас и слушая вас (ведь обычно вы больше молчите), я чувствовала себя самым счастливым человеком… Руки дрогнули. Непонятно, чьи, но по этим мостикам через главное связующее звено – кисти – пробежал импульс. Тепло от того, кто горячо желал им поделиться, устремилось к тому, кто в нём так нуждался… – Конечно, я хочу быть ближе к вам. Это естественно и обыкновенно для людей – стремиться быть рядом с тем, кого любишь. И я хочу… рядом. Всё время, слышать ваш голос, видеть хотя бы вашу спину. Касаться вас… даже просто пиджака. Ох, – засмеялась девушка, – эти ваши пиджаки… Мужчина, удивлённый внезапной сменой настроения, поднял голову. – Хорошие пиджаки, хорошие… – успокоила его Наита, бестелесно смеясь только оттого, чтобы не замолкать, чтобы избегнуть напряжённости в атмосфере. – И вам очень идут… Она затихла, возвращая себе нужный настрой. – Я желаю быть поблизости. Это нормально. Но и ближе, чем другие. Это тоже нормально. В людях, когда они любят, просыпаются собственнические наклонности… Желание не подпускать никого, кто мог бы завладеть сердцем и мыслями любимого. Не очень-то хорошее желание, но… вполне понятное. Да, от него не спаслась и я: внутри меня что-то шипит и царапается, когда я вижу, как вокруг вас щебечущими стайками вертятся девушки, надеясь привлечь ваше внимание. А когда… не привлекают, это «что-то» радостно мурлычет, разливаясь по телу приятным теплом. Судорожное вжатие живота при выдохе. – Я всего лишь хочу… быть рядом. Рядом, чтобы поддерживать вас. Защищать. Да, мне хочется вас защищать – мне, какой-то… старшекласснице! – со смехом воскликнула Наи. – И в то же время рядом с вами я чувствую себя защищённой от всего на свете. Вот вы сейчас держите мои руки… И я верю! Верю: даже если этот бортик рухнет, даже если этот дом обвалится, буду в безопасности. И вы тоже будете, ведь я точно так же вас не отпущу. Девушка прерывалась всё чаще, всё чаще сглатывала… – Завтра (то есть уже сегодня) мне будет стыдно вам в глаза смотреть. Но пока слова из меня выходят, я говорю. Простите, что заставляю меня слушать… Она отдышалась и продолжила: – Бывает, вы идёте… Мрачный, поникший, осунувшийся… И мне… сразу становится так плохо, будто это меня терзает, а не вас. В такие моменты я понимаю, что… готова на всё, лишь бы вам стало лучше. Лишь бы вы улыбнулись, выпрямились, перестали хмуриться… Лишь бы вас отпустило это внутреннее зубастое нечто, что не даёт покоя ни вам… ни мне. Мужские пальцы болезненно сжали ладони девушки. – В каждом из нас сидит подобное «нечто». Но когда оно мучает дорогого человека, про своё как-то забываешь. Наита провернула кисти, взаимно обхватывая его запястья. – Но, конечно, вы далеко не всегда такой. Я… безумно люблю вашу ухмылку. Да-да, именно ухмылку! То возмущённо-сердитое выражение, появляющееся у вас после… своеобразных шуток Тао. Ваше лицо смягчается, когда вы смотрите на веселящихся ребят – от этого мне становится так радостно и тепло на душе… А вчера… н-н, уже позавчера. Видели бы вы себя, когда я отдала вам этот пакет! Тонкие пересохшие губы трогает лёгкая улыбка. Этой улыбке счастливо отвечает другая. – И надо было видеть меня, когда под вашим замечательным пиджаком, аккуратно высовывая уголки своего воротника, оказалась надета рубашка из того самого пакета… Если честно, весь этот день я… я пряталась от вас. Мне было ужасно неловко! Я боялась попасться вам на глаза, боялась, вдруг вы рассердитесь… А вы всё равно меня поймали, как сильно я не старалась. И да, это мой любимый шоколад! Между серыми бровями зашевелилась, подрагивая, складочка. Фразы давались девушке всё с большим трудом; её взор так и норовил переместиться с лица М-21 на что-нибудь иное или прикрыться спасительной преградой век. – Я… не смогу что-то добавить. Правда, это всё равно что рисовать осеннюю **-скую аллею, имея лишь чёрную и белую краску. Спрашивается, зачем столько лишнего, если всё это можно выразить тремя словами… Я люблю вас. Ёмко, да? Простите меня… Простите. Простите, что заставила вас меня слушать, простите, чт… – Прекрати! – мужчина рассерженно схватил Наиту за плечи, легонько встряхивая. – Не смей просить прощения у меня!!! Длиннокосая замерла в немом изумлении, опасаясь даже шелохнуться. М-21 бережно взял её руки, приближая к груди. – Не надо… Это… это я должен… Очнулся, дёрнувшись назад, едва не оттолкнул Наи, но вовремя опомнился, удерживая девичьи кисти. – Извини, – пробормотал он, одной рукой обхватывая девушку за талию и снимая её с бортика. Пока седовласый аккуратно ставил её на ноги, зачем-то оправляя на ней футболку (из коллекции Тао – ярко-фиолетовая, до неприличия безразмерная), и пятился назад, Наита молчала. С болью она всматривалась и в ссутуленную спину мужчины – он собрался уйти, но остановился, будто через силу разворачиваясь к девушке. – Вам… тоже не за что извиняться передо мной, – тихо вымолвила Наи. Целыми кусками отлетает уже бесполезная оболочка, глухо соприкасаясь с полом. М-21 заметался внутри невидимого квадрата метр на метр. Вертелся, застывал, сжимал кулаки, сутулился, уходил, возвращался, вглядывался, потом неожиданно сорвался и шагнул к синеглазой: – Не надо… так смотреть на меня… Не надо! – А как надо? – Н-никак не надо… – … Не могу. Я уже говорила. Я люблю вас. Такого ответа мужчина, видимо, не ожидал – оцепенел, заметно пытаясь вернуться в спокойное состояние. – Угораздило тебя… – прошептал он, вытирая мокрый лоб. Один балкон, два человека и одно молчание на двоих. Каждый ждал слов от другого. Седовласый первым решился нарушить тишину: – Фух… Хорошо. Я… я не знаю, что тебе сказать… Что, что обычно говорят… Я же… Что мне надо… сделать? – Сделать? Спать… ложитесь, – с оторопью проговорила Наита. – С…пать? – К-конечно, – покивала она. – Да, времени немного осталось, но всё же… Поспите, а после будет проще... думать. – Думать? Ха… И… о чём же мне думать? – В себе разберитесь, – несколько обиженно вздохнула Наи. – Тогда и поймёте, что мне сказать. Смутившись собственной наглости, она направилась к двери в помещение. Остановилась и добавила: – И… оденьтесь теплее. У вас руки холодные. В дверях её догнал сдавленный оклик: – Наи… Синеглазая повернула голову. – Да… аджосси? – Спасибо… Девушка улыбнулась с какой-то светлой грустью и, мазнув по фиолетовой футболке растрёпанной косой, вышла с балкона. Мужчина ненадолго задержался, отыскивая в рассветной полосе то, что, возможно, искала Наита, с усилием потёр виски и двинулся в комнату. На полу остались лежать несуществующие гипсовые крошки.