colder than the north

Она не успевает вдохнуть морозный воздух в полную силу, лишь заглатывает его едва-едва в то мгновение, когда двери скоростного поезда распахиваются и им предстоит пройти несколько метров заиндевевшего коридора, прежде чем оказаться непосредственно внутри Стены. Здесь работают системы терморегуляции, и, несмотря на то, что, как знает Санса, многим дозорным и ученым здесь холодно, ей воздух внутри помещения кажется приторно-теплым, вызывающим рвотные позывы. Кожа, облепленная плотным слоем термобелья и коконом морозоустойчивого костюма, вспревает за минуту. Санса хочет оказаться снаружи — там, где дует рваный ветер, бросающий в лицо комья жесткого, царапающего снега, там, где от белизны слепит глаза, там, где нет человеческих голосов — только гулкий вой последних волков, которых еще можно встретить здесь — в самой северной точке Вестероса. Санса хочет содрать с себя слои одежды и лечь в снег, нагая. Смотреть в затянутое облаками, серое, под цвет глаз убитого отца, небо, и больше никогда ничего не чувствовать и не помнить: ни собственной глупости, ни боли от предательства семьи, ни синяков и ссадин, оставленных на ее коже законным — перед глазами богов и людей — мужем. Те, под пропитанной потом шершавой тканью, горят ожогами, набухают воспаленными рытвинами. Рамси держит ее под локоть почти мягко — синяки от этой хватки сойдут за сутки-другие. Со стороны, думает Санса, они наверняка кажутся обворожительной респектабельной парой. Санса видела снимки со свадьбы и приемов, на которые Рамси, дорвавшись до отцовского состояния, акций компании и положения в обществе, таскал ее, завернутую в облегающие платья под самое горло, всегда — с длинными рукавами и юбкой в пол, с завидной регулярностью. Этими снимками пестрела не только светская пресса, но и деловая — еще бы, Рамси теперь уже Болтон, восходящая звезда на политической арене, харизматичный жесткий бизнесмен, и его очаровательная, похожая на фарфоровую куклу молодая супруга, — цитата юной журналистки с women.ves в разделе экономических новостей. Санса смотрит на эти фото и не узнает себя: заострившиеся скулы, фальшивая, натянутая улыбка в лучших традициях Серсеи Ланнистер и холодные синие глаза, в которых, будто замерзший в глубоких водах северного моря, застыл крик. — Леди, — обращается к ней Алиссер Торн, и Санса морщится, едва-едва, будто бы уголок рта прошибло судорогой: приклеенная улыбка благополучия съезжает набок, отклеивается, как край размытого бесконечными дождями объявления на портовой стене. Леди, думает Санса, не ебут, как шлюх, поставив раком и впечатав лицо, украшающее последние обложки модных изданий, в бетонный пол. Леди, думает Санса, не связывают по рукам и ногам проводами и не бьют usb-шнуром по нежной, аристократической коже. Леди, думает Санса, не зашивают в подпольной клинике подкупленные Болтонами врачи — от внутренних разрывов. Леди не вылизывают разбухшим от укусов языком ноги своего дорогого супруга. Леди плачут над мелодрамами, а не от тонких змеистых порезов, оставленных на ее бедрах (правда, красиво, дорогая?). Сансе кажется, что и плакать она уже разучилась: сначала ее слезы забавляли Рамси, но теперь все чаще вызывали глухое раздражение, расцветавшее на ее когда-то холеной коже багровыми синяками. Санса запирается в лабораториях, милостиво отведенных ей принимающей стороной. И прежде чем автоматические двери закрываются за ее спиной с тихим «вжих», чувствует острый взгляд, ввинчивающийся между лопаток: Рамси позволяет ей провести несколько часов не подле него. Возможно, когда она вернется к нему вечером (отдельной комнаты для нее не предусмотрено), он будет в хорошем настроении. И ограничится жестким, но почти безболезненным сексом. Когда Рамси в хорошем настроении, Санса даже иногда кончает с ним. И после долго блюет, заперевшись в ванной и включив воду до упора — умирая от омерзения к себе и своему телу, которое приспособилось получать удовольствие от боли. Но когда перед ужином они сталкиваются в коридорах с ее единокровным братом, Санса видит, что все добродушие слетает с Рамси, словно шелуха. Она лишь говорит: «здравствуй, Джон», — и чувствует, как взгляд дорогого супруга вспарывает ее кожу не хуже ножа: обещая долгую ночь. Длинные нити жемчуга, которые Рамси собирался преподнести ей на годовщину (которую? — Санса давно не считает) в самом сердце Севера (правда это романтично, дорогая?), затягиваются тугим узлом вокруг шеи. Санса хрипит. Рамси шепчет почти ласково: будет твое ожерелье всегда с тобой, родная. Натянутая до скрипа леска бус рвется, вспарывая кожу. Рамси с силой ставит ее на колени. Разлетевшиеся бусины впиваются в кожу: Санса даже не морщится. Это еще не боль. Его член, толстый и искривленный, мажет по губам. Сансу мутит. Санса открывает послушно рот и принимает его до упора. Он вытрахивает ее до выступивших от нехватки кислорода слез. Челюсть сводит судорогой, и зубы, острые, оставляют красные отметины на мужском органе. — Волчья сука! — воет Рамси. «Как жаль, что я не сомкнула зубы до конца», — думает Санса, получая ребром собственной шкатулки с украшениями по лицу и раскатывая на языке кровь вперемешку с осколками зубной эмали. — Пошла вон, — ее не нужно просить дважды. Она идет по пустым поздним вечером, переходящим в ночь, коридорам пограничной станции, в халате, наброшенном поверх шелковой комбинации, заляпанной ее собственной кровью и спермой Рамси, и молится — никого не встретить по пути. Ее все равно никто не спасет. Никто не сможет ей помочь. И все, что у нее будет — затапливающий нутро жгучий стыд и новая порция боли. И жалостливые взгляды, которые тогда будут провожать до конца ее дней. Сансе не нужна чужая жалость. Санса хочет, чтобы конец наступил побыстрее. В лаборатории пустынно и темно: только горят тонкие линии светодиодов, расчерчивающие железные стены. Комната похожа на каюту космической станции — Санса видела их на большом экране, когда Робб затаскивал ее-таки на премьеру очередного фантастического блокбастера. Боги, это было так давно. Санса стаскивает с себя безумно дорогой шелк (Рамси важны атрибуты, указывающие на его высокое положение, и вещей жены это тоже касается), запихивает его в пакеты, помеченные «биоотходы». Забирается под тугие струи холодной воды. Полощет рот стылой водой до тех пор, пока ей не сводит скулы. Облачаясь в форму местных научных сотрудников, Санса представляет, будто она и взаправду — на космическом корабле. Совсем одна, за миллионы световых лет от всего человечества. Санса думает, что ей не нужна семья. И не нужны люди. Санса думает, что в одиночестве нет ничего плохого, если одиночество значит, что чудовище, от которого она хочет спрятаться, не сможет ее догнать. В базе данных сотрудников Стены контакты Джона находятся быстро. Санса набирает прямо со служебного компьютера (ее телефон, ноутбук и нано-часы Рамси большую часть времени хранит в сейфе под замком, в остальное же время — проверяет все ее соцсети и переписки) сообщение: «Я в лабораториях. Приходи, если хочешь поговорить.» И, сверяясь с вспыхнувшими на экране схехами помещений, отправляет еще одно: «Третий уровень. Отсек C5.» Она не просит о помощи. Она знает — не помогут. Но истончившаяся до полупрозрачности ниточка привязанности к семье тянет ее пальцы к сенсорному экрану. Пока Джон не пришел (и придет ли вообще? ведь их единокровный брат всегда так хотел походить на Робба, а Робб… Робб ее бросил), Санса начинает знакомый, изученный и ставший рутинным ритуал. Промокнуть антисептиком разбитую губу, обработать спиртом медицинскую иглу, устроиться перед зеркалом, будто она светская львица, собирающаяся на очередной раут. И шить губу наживую, почти не морщась. Разве это боль. Санса вздрагивает, когда раздается уже ставший за день знакомым звук открывающейся автоматической двери, но поймав взглядом в отражении зеркала мелькнувшую форму дозорного, успокаивается. — Подожди минуту, мне нужно закончить, — говорит она брату. И шьет дальше.