colder than the north

Маленькая Санса прилежно шьет: ровные стежки складываются в узор. Всего лишь короткие цветные черточки, но если правильно их сложить, то на ткани проступят фантастические цветы, завитушки листьев и даже крыло дракона — Санса маскирует его особенно тщательно за вышитой верхушкой леса и грядой гор. Санса знает, что дракон — символ падшей королевской династии, той, против которой воевала ее семья бок о бок с нынешним королем. Санса знает, хоть при детях об этом в ее семье и не говорят, что дело было не только в безумном короле. Санса знает, что на нижних уровнях их поместья в ряду почивших мужчин рода Старк покоится единственная женщина — мертвая сестра ее отца. Санса любит делать все правильно, но отголоски прошлых лет, похороненные в засекреченных архивах, стягивают нутро сладким узлом. Санса распечатывает найденные на новостных ресурсах фотографии давно умерших Таргариенов, предыдущих принцев и королей, вклеивает в свой девчачий дневник и прячет в тайник под половицей, о котором не знает даже проныра Арья. Маленькая Санса смотрит на фото Рейгара Таргариена, оглаживает большим пальцем точеный профиль и не верит, что мужчина с таким красивым и благородным лицом мог оказаться похитителем и насильником. Маленькая Санса еще не знает, что чудовища носят лица правильные и благородные и любят прятаться за масками галантности и обходительности, на которые так падки маленькие глупые девочки. Арья же от вышивки воротит нос, заставляя их леди-мать поджимать губы: на кой черт им сейчас сдалось это средневековое занятие, — ворчит Арья и уговаривает отца нанять ей учителя боевых искусств. Лучше бы и она научилась рукопашному бою, вместо того чтобы вышивать драконов, — думает Санса, — впрочем и от умения обращаться с иглой и ниткой есть толк — шрама на губе почти не останется. Маленькая Санса вышивала на ткани целые картины, которые ее отец и мать с гордостью показывали гостям Винтерфелла. Теперь же отец мертв по ее вине, мать, кажется, забыла, что у нее и вовсе были дочери, а повзрослевшая Санса кладет ровные, идеальные стежки поверх раскроенной губы, зашивая собственное лицо, которое потом Рамси — с гордостью — будет показывать всему миру. Джон ждет — Санса ловит его взгляд под нахмуренными веками в отражении зеркала и отчего-то чувствует себя виноватой: отчего она решила, что не принесет неудобств своими синяками и шрамами сводному брату? Санса затягивает аккуратный узел, чиркает по нитке ножницами и, наконец, оборачивается к брату. Когда она начала называть Джона братом, пусть и про себя? Они никогда не были близки, а если быть честной (честность — это все, что у нее осталось), то в детстве она была невыносима. С Джоном была близка Арья, и иногда Сансе казалось, что все это было в отместку ей — за ее близость с Роббом, за их одинаковый со старшим братом цвет волос и глаз, за будто отраженные друг в друге черты лица — как если бы они были близнецами. Робб был для Сансы эталоном рыцаря из старых сказок, тех, что спасают прекрасных дам. Но Робб ее не спас. Маленькая Санса любила своего старшего брата (единственного старшего брата) больше всего на свете, даже чуть больше, чем верила в свою любовь к Джоффри. Маленькая Санса умерла — не в Гавани даже, когда королевские гвардейцы сдирали с нее одежду на потеху своему королю. И не когда обезумевшая от страха толпа хотела поквитаться за свои горести и невзгоды с ней: толпа простых работяг и солдат не делала разницы, кто перед ними — член королевской семьи или дочь казненного предателя. Маленькая Санса Старк умерла на супружеском ложе на родных северных землях, всего ничего скорым поездом до Винтерфелла — пока новоявленный супруг насиловал ее так, как обезумевшие от боя солдаты насилуют военнопленных женщин. Санса Старк умерла с удерживаемым в глотке всхлипом, стерлась, исчезла, растворилась — в Сансе Болтон. Сердце Сансы Старк споткнулось, замерло — вместе с ним замерла ее любовь к Роббу. Сердце Сансы Болтон завелось с механическим скрипом несмазанных маслом петель, там, где раньше был Робб — осталось обугленное пятно, зияющее чернотой. Санса чувствует себя пустой. И эту пустоту надо чем-то заполнить. Санса смотрит на Джона, в чертах которого, будто наложившаяся поверх лица голограмма, проступает отец, и примеряет слово — «брат». Считал ли Джон когда-нибудь ее сестрой? Джон спрашивает о докторе, и Санса улыбается раскроенным ртом, губу прошибает пульсацией. Санса вспоминает прохладные морщинистые руки, что прикасались к ее синим, будто бы ей снова десять и она опрокинула себе на колени чернильницу в отцовском кабинете, бедрам. Вспоминает еле уловимое, прячущееся за толстой коркой спокойствия и безразличия, сочувствие в белесых глазах. И плотно сомкнутые, будто прижатые друг к другу заблокированные магнитные двери, губы: хранящие молчание и все грязные болтоновские секреты. Санса не винила и не ненавидела этого человека, чьего имени она не спрашивала, а ей никто и не говорил. Своя шкура ближе к телу, — знает Санса. И лучше бы ей там и оставаться, когда служишь семье, на чьем гербе распят ободранный человек. — Есть, — Санса вспоминает, что нужно говорить. Слова не идут, разваливаются на непослушном языке на слоги, крошатся в труху из несвязанных букв. В Дредфорте ей не задают вопросов. В Дредфорте от нее не ждут, что она будет говорить. А когда ждут криков, то вопросы не задают. — Не мой, конечно, но есть. Семейный, — не слово — едкий яд на языке. Джон продолжает стоять, возвышаясь над ней, сидящей в кресле, и Сансе на миг кажется, что ей снова десять и это в полумраке вовсе не Джон, а отец, заставший их с Арьей в компьютерном зале далеко за полночь. Санса жмурится на миг — глупости — это просто тоска, это просто вина, Джон похож на отца, но он другой. Санса видела это всегда, но никак не могла понять, что в нем — другое. Чужое, — вертелось на языке. — Сядь, — кивает она на одно из пустующих крутящихся кресел. И, вспоминая, что она больше не грандлордовская любимая старшая дочь, говорящая с бастардом, добавляет: — Пожалуйста. Она отворачивается от Джона резко, не в силах больше смотреть на призраков (отца ли только?). Слова, которых нет, скребут грудную клетку изнутри. — Ого, тут и такое есть, — говорит она то ли себе, то ли Джону, когда вводит на сенсорном дисплее химическую формулу. Один из ящичков хранилища с препаратами и химикатами, занимающего одну из стен, выдвигается вперед с тихим писком. Санса отталкивается пятками от металлического пола и, разогнавшись, проезжает на кресле до противоположной стены: она штурман на этом космическом корабле. — Неплохо вас финансируют, я скажу, — вести светские беседы, растирая регенерирующую субстанцию по лопнувшему багрянцу щеки — вот все, что она может. И, кажется, даже этого ей сейчас — достаточно. Санса знает, не спасут, — поэтому не просит. Сансе просто нужна передышка, нужен глоток студеного воздуха, чтобы после снова спустится в раскаленный ад. Быть может, в последний раз. Санса тянется рукой назад, к основанию шеи, и морщится: неудобно. Замирает на мгновение и, подобрав распущенные волосы, просит, как если бы просила Джона помочь ей застегнуть платье: — Помоги, — и давится двусмысленностью. Джон молчит. В глубине его серых глаз разгорается давно позабытое Сансой чувство — отчаянная храбрость. Санса думает о том, как Джон похож на отца, вспоминает стук, дробящий кости черепа не хуже битов на техно-вечеринках в подпольных клубах Блошиного конца, стук, с которым отрубленная голова Эддарда Старка скатывалась по ступеням Септы Бейелора. Перед глазами один за другим встают в ряд призраки, глядящие на Сансу с укором. Дредфордская прачка с отрезанными мочками на ушах: Рамси прижимался своими мясистыми, истекающими слюной губами к уху Сансы, обводил шершавым языком ушную раковину и шептал с придыханием, будто готов был кончить в этот момент прямо в штаны: «Я подрезал ей кое-что ещё, хочешь посмотреть?». Механик, неосторожно проникшийся к новоиспечённой леди Болтон сочувствием и вложивший ей в руку ключи от спортивной бугатти: Санса помнит эти руки, крепкие и мозолистые, тёплые и сухие — не знавшие страха. Тогда в ней ещё жила надежда: заполняла её до краёв, выплескиваясь наружу отчаянными попытками спастись. Рамси выжал её из неё до капли, выскреб изнутри с искусностью хирурга всю мякоть… оставив пустоту, в которую хлынуло отчаяние — тёмное, холодное и беспощадное — к себе и к другим. Руки механика — крепкие и тёплые — превратились под автомобильным прессом в кожаные перчатки, забитые фаршем из мяса и костей. Следующего в этом призрачном ряду — курьера, смотревшего на леди Болтон слишком долго и слишком томно — Санса привела к мужу сама. И больше Рамси не заставлял её смотреть: она была хорошей девочкой, усвоившей урок, выдрессированной сучкой, знавшей своё место. Призрачные бусы из багряных отметин впиваются в горло напоминанием, что бывает за одно простое «здравствуй, Джон». В серых старковских глазах, которыми на Сансу смотрит и мёртвый отец, и пропавшая без вести сестра, храбрость пополам с неуверенностью. Санса знает, откуда там второе: дело не в Рамси, Джон его не знает и потому не боится, дело — в ней. И сейчас Санса почти рада тому, как была резка и холодна с отцовским бастардом в детстве. Он хочет сказать: «я помогу, я спасу тебя», — но Санса заливает ещё не разгоревшийся костёр решительности, искру, которая могла бы её спасти, своим отчуждением. Санса знает: её не спасут. — Нужно обработать шею и плечи, я не дотягиваюсь, — ей почти удаётся неловкий смех. — Да, конечно. Руки у Джона прохладные и мягкие. Он проводит по основанию шеи ладонями, растирая регенерирующую мазь, впитывающуюся в кожу с тихим шипением, замирает на мгновение и принимается разминать её плечи. Мягко, но сильно. Санса прикрывает глаза и непроизвольно вздыхает. Закрытые веки изнутри жжёт увиденное мгновенье назад: отраженные в зеркальной поверхности панели управления, в приглушённом свете лаборатории, они с Джоном будто сами — призраки из прошлого, сошедшие со страниц семейных фотоальбомов — молодые Кейтилин и Эддард Старки.