Добро пожаловать в АД/РАЙ - нужное подчеркнуть.

      Мин стоит зажмурившись. Пару раз основательно прикладывается лбом к прохладной поверхность двери. Сердцебиение отсчитывает секунды, которые складываются в тягучие, вязкие, как смола, минуты. Он медленно оборачивается и едва успевает наклониться, как над его головой разбивается тот самый уникальный и капризный экземпляр, что Юнги уже пытался пару раз уничтожить.       — Это же твой любимая стратегия Андерсона, — ошарашенно выдыхает он, даже не стараясь отряхнуться от рыхлых комьев земли. И вообще старается не делать лишних движений.       — Церопегия Сандерсона! — визжит Джин, лихо подъезжает к подоконнику и хватает с него следующий горшок. — А это синнингия!       — Хён, пожалей фиалку, — обречённо стонет Мин, как футбольный вратарь, пытаясь просчитать траекторию полёта «мяча».       — Это не фиалка! — верещит мужчина и, размахнувшись, швыряет в младшего брата растение, которое постигает та же участь, что и его предшественника. — А вот это уже фиалка! — тянется к ярко-алому цветку.       — Стой, стой, пожалуйста, — наступая на осколки горшков и тонкие изувеченные стебли, Юнги нерешительно, на пробу, делает пару шагов по направлению к старшему, вскинув ладони вверх. — Не надо гробить цветы. Ты зол, я понимаю, но давай поговорим.       — Мне не о чём с тобой говорить! — кричит Сокджин, объёзжает Мина и, выехав через широкие двери в холл, нервно нажимает на кнопку лифта. — Видеть тебя не могу.       В кабинке места хватило бы и для двоих, но альфа сознательно останавливает кресло так, чтобы Юнги там не поместился. Створки начинают мягко съезжаться, и тому не остаётся ничего другого, как спуститься вниз по лестнице.       Первого этажа они достигают одновременно. Джин проезжает мимо брата и скрывается в просторной оранжерее. Мин сворачивает в ванную комнату, чтобы отряхнуть футболку и вымыть руки, даёт возможность Сокджину успокоиться, в глубине души надеясь, что многочисленные «жители» сада, который любовно разбивал тот на протяжении нескольких лет, не пострадают.       Но когда он входит в пропитанное экзотическими ароматами помещение, альфа сидит возле застеклённой стены и невидящим взглядом провожает редкие облака. Сгорбившийся, маленький и одинокий.       — Хён, — негромко зовёт Юнги, подходя сзади. Кладёт руки на ссутулившиеся плечи и упирается подбородком в макушку старшего, — ты постоянно повторял его имя, пока был без сознания. Я ещё цвет глаз твоих не видел, но уже знал, как много значит для тебя Джун. Ты ведь ни разу так и не улыбнулся после авиакатастрофы. И заточил себя здесь как в тюрьму не только из-за своих ограниченных возможностей: ты не живёшь без него, не дышишь, просто существуешь. Тебе не интересен мир, если в нём нет Ким Намджуна. Я больше не знаю способа, как заставить тебя снова смеяться. Хён? — Мин резко разворачивает инвалидное кресло. По лицу Сокджина стекают горькие, неудержимые слёзы.       — Как ты, — глухие рыдания душат его, он гулко сглатывает, — как ты можешь так поступать со мной? Ты считаешь, я нужен ему таким? — он со всей силы ударят по ногам-палочкам. — Инвалид, немощный калека, урод!       — Тише, не бей себя! — Юнги перехватывает запястья Сокджина.       — Да мне же не больно! — воет он и пытается вырваться.       — Ты оставишь синяки, а они долго потом заживают, — терпеливо, словно обращаясь к ребенку, ласково шепчет Мин. — И давай начистоту. Всё это можно исправить, — он нежно гладит острые коленки, — нам об этом сказали ещё семь лет назад. Требуется ряд операций и потом комплексная реабилитация. Это инвалидное кресло только твой выбор, хён. Семь лет назад, когда твоё тело не было обнаружено, тебя признали пропавшим без вести. Как бы в нас не теплилась надежда, что ты не погиб и мы тебя найдём, она угасала с каждым днём. В горах никто бы не выжил. Было решено, что под плитой с твоим именем закопают пустой гроб. А когда нам сообщили, что ты жив-здоров и прохлаждаешься в горах, как на курорте, — шутит он, большими пальцами стирая слёзы с бледных щёк старшего, — мы посчитали, что скрыть это от всего мира, в том числе от заказчика авиакатастрофы будет правильно. Но ты жив! Ты вообще много людей знаешь, которые выжили в такой ситуации? — Джин неопределённо пожимает плечом. — И я о том же.       — Назови мне хоть один веский мотив своего необдуманного поступка? — мужчина вытирает лицо рукавом сорочки, но слёзы этим не остановить.       Юнги не может озвучить правду, поэтому выбирает самый «идеальный» вариант:       — Он любит тебя. До сих пор любит, — присаживается на корточки и пытается поймать обречённый взгляд брата. — Намджун мне сам сказал утром. Мы с ним пили кофе, и он вспомнил, как вы репетировали клятву Гиппократа в университете.       — Да не меня он любит, родной, — отрицательно машет головой альфа, — а того, кем я был тогда. Другое тело — сильное и гибкое.       — А мне он сказал, что не в тело твоё влюбился, а в душу. Так что перестань ныть, как впечатлительный омежка. Мне надо идти, я пришлю кого-нибудь, чтобы прибрались в твоей спальне. Зайду вечером — поужинаем вместе, — он поднимается на ноги и легко прикасается губами ко лбу Сокджина.       — Юнги, подожди, я хочу попросить кое о чём.       — Хён, я ничего не скажу ему. Пока не скажу. Но рано или поздно он всё равно узнает. И за то, что ты бросил его без объяснений, надерёт твой тощий зад, — на последних словах мужчина до кончиков ушей покрывается алой краской. — Фу, — тянет Мин, отступая на шаг назад. — Даже думать не хочу, какие грязные мысли посетили только что твой гениальный мозг!       — А я ведь, действительно, бросил его, — понуро вставляет Джин, отметая ненужные сейчас воспоминания. — Молча забрал документы и ушёл.       — Ты защищал его жизнь от нашего мира, — уже в дверях, не оборачиваясь, отвечает Юнги, — это ты должен помнить в первую очередь.       Сокджин остаётся один. Вытирает лицо трясущейся ладонью. Всё, что могло случиться — уже случилось. Шок и вспышка гнева исказили его отношение к неожиданной новости. Сейчас, когда он понимает, насколько Намджун близко, его охватывает мелкая дрожь. Она вибрирует в центре груди и на кончиках пальцев рук. Его альфа, его мужчина, самый прекрасный человек на свете совсем рядом.       Джин с детства знал, чьим сыном он являлся, и что в тот день, когда жизнь его отца — по естественным или нет — причинам подойдёт к концу, он займёт его место. Папа часто повторял: «Мы не выбираем семьи, в которых рождаемся». Покойный босс был не только справедливым правителем, но и отличным отцом. В меру строгим, честным и правильным. Он беспрекословно подчинялся законам мира, в котором они жили. Пусть эти законы и регулировались порой жестокими и кровавыми мерами. В силу своего характера и весёлых позитивных взглядов, Сокджин относился к своему положению философски.       Ему было пять, когда он узнал, что у него скоро родится младший брат или сестра. Ему никто не сказал этого, он случайно подслушал разговор родителей. Папа изменился до неузнаваемости: вымученно улыбался сыну, часто плакал. Отец был постоянно мрачен. Маленькому альфе было сложно понять: почему нельзя радоваться таким новостям. Дети — это же счастье!       Он помнит день, когда на свет родился мальчик, которого назвали Юнги. Радости в их семье это не прибавило. А Джину его даже не показали. Первые несколько дней он малодушно считал, что тот по какой-то причине не выжил. Пока не узнал — вернее, снова подслушал, потому что такие вещи с ним никто обсуждать не собирался — что младшего брата увезут и Сокджин никогда его не увидит. Верное это было решение или нет — у него не было права судить. В шесть лет он доподлинно уяснил, что такое беспрекословное подчинение закону.       Постепенно он смирился с тем, что никакого брата у него нет, словно его никогда и не было. Только один раз в год, в середине мая, когда папа уезжал «на две недели в Канаду, чтобы поправить здоровье», он позволял себе мечтать. Эти фантазии были такими причудливыми. Какой Юнги? Он блондин, как дядя Рой и папа, или у него тёмные тяжёлые волосы, как у Джина и их отца? Он ботаник-заучка, который предпочитает книги бесцельной беготне на улице, или хулиган, приёмные родители которого строго наказывают и запрещают смотреть телевизор? Любит ли он видео-игры, какую музыку слушает, целовался ли он уже? Воображение рисовало настолько яркие картинки, что Сокджин невольно начинал верить, что они реальны.       Его собственная судьба была предопределена с рождения. Он знал, что после школы поступит в Сеульский Юридический Университет. И ещё за пару лет до окончания школы, серьёзно взялся за подготовку к вступительному экзамену. Но видел он себя исключительно в медицине. Поэтому как гром среди ясного неба прозвучало решение отца отпустить его в тот ВУЗ, который он выберет сам. А слова родителя он запомнит, наверное, на всю жизнь: «Мы не в состоянии выполнить ни одного желания Юнги, поэтому иди, куда зовёт душа». И он пошёл.       У судьбы свои законы и правила. Даже если ты сопротивляешься ей и игнорируешь её намёки. Всё, что случается с тобой — это и есть судьба. Для Сокджина весь мир, вся Вселенная, весь смысл жизни сосредоточились в тёмных глазах Ким Намджуна. И для него пять лет рядом с этим альфой были подарком небес. Но, на самом деле, Джин прекрасно понимал, что счастье это было взято взаймы и однажды его придётся вернуть. И одновременно с тем, как время неумолимо отсчитывало годы, месяцы и дни до окончания учёбы, он бесчисленное количество раз репетировал «прощальную» речь. Он исписал целый блокнот, который тщательно прятал от Джуна, рвал пером ручки бумагу, когда зачёркивал слова и переписывал всё заново. Его однажды посетила мысль, почему среди страниц никак не заведётся плесень, потому что плотные желтоватые листы никогда не высыхали от постоянных слёз.       Всё встало на места и решение было принято, когда накануне «завершающей» вечеринки позвонил папа и срывающимся от бурных эмоций голосом сообщил, что через несколько часов они вылетают в Штаты на награждение Юнги. Они проворачивали этот трюк не раз. Всегда в неполном составе, потому что отцу Сокджина, дяде, консильери семьи, и самому Сокджину передвигаться на одном транспорте было опасно. Но в этот раз отец сделал исключение, положившись на тщательную предполётную подготовку частного самолёта и охрану. Джин тут же написал Чонгуку, но тот ответил, что он дома и чувствует себя погано, сказал, что чем-то отравился и поедет к двоюродному брату в следующий раз.       Улучив момент — пока Намджун и Тэхён добывали контрафактное спиртное — за десять минут до закрытия, он уверенно зашёл в деканат, написал заявление и забрал документы.       Воспоминая о той ночи до сих будоражат его истерзанное сердце. Сильное тело Джуна, тяжесть которого так правильно всегда ощущалась на его собственном; ласковые слова, которые тот беспрестанно шептал, пока входил в него; широкие горячие ладони, которые дрожали, прикасаясь к пылающей коже Сокджина.       Он не позволил себе тогда ни одного «неправильного» слова, ни одного обречённого, прощающегося навсегда взгляда. С его лица не сходила очаровательная любящая улыбка. Джин знал, что сделает своему альфе больно. Что тот, возможно, никогда его не простит и каждое слово, сказанное когда-та Сокджином, в будущем будет воспринимать через искажённую призму предательства. Но лучше так. Для Намджуна приблизиться к его миру даже по касательной — уже означало угрозу. Его жизнь, его безопасность всегда были в приоритете. Пусть и ценой двух разбитых сердец.       Джин на лифте поднимается на второй этаж, прихватив из прачечной возле кухни веник и совок. Поджимает губы, расстроенно оглядывая «поле боя». Надо затребовать с Юнги новую церопегию Сандерсона, эта была в единственном экземпляре. Достав из прикроватной тумбочки мусорный пакет, он наклоняется и аккуратно собирает нежные стебельки и яркие уже слегка подвядшие бутоны. Сметает землю и осколки глиняных горшочков и, ссыпав всё в чёрный пакет, завязывает тот на узел.       Юнги прав, он сам принял решение не вставать на ноги и отказался от операций. Способность ходить ему не нужна — раз сердце в груди больше не бьётся. Он отчётливо помнил ужас на лице папы, слышал бессвязные молитвы ни разу не набожного отца. Дяде повезло больше — как они узнали из отчётов вскрытия — инфаркт «помог» ему не дожить до земли. То, что его самого выбросило в открытый люк, казалось чудом. Сразу же, после того, как очнулся в сеульской клинике, он горько жалел, что не погиб — для него такой исход виделся идеальным. Но он не мог так поступить с парнишкой, который подарил смысл хотя бы существовать, и с кузеном, который умудрился «отравиться» в шестнадцать лет.       Сокджин ненадолго зависает, представив на мгновение, как отреагировал бы его брат, возьми он, вот так, и верни Хосока. Наверное, тоже бы не плясал от радости. Теперь зная, какая судьба постигла Чона, он уверен: у них с Юнги ещё есть возможность всё исправить.       У них с Намджуном шансов нет.

***

      Перед тем, как закончить трудовой день и идти отдыхать, Чимин старательно раскладывает документы на рабочем столе босса: папка к папке, уголок к уголку. Аккуратно, точно, профессионально. Впрочем, как всегда. Он даже представить себе никогда не мог, что однажды получит должность секретаря предводителя незаконной фракции. Он был обычным выпускником Гуманитарного колледжа. Тихим и наивным омегой, у которого при слове «мафия» рождалась только одна ассоциация — командная ролевая игра. Чуть больше пяти лет назад досадная случайность, которая практически привела к трагедии, распахнула ему двери в криминальный мир мафиозной организации.       Не справившись с управлением, его на перекрестке в центре города сбил Мин Юнги. Пак тоже был виноват. Бабочки в его голове, видимо, перекрыли ему угол обзора, и он шагнул на проезжую часть на красный свет светофора. Бронированный внедорожник сломал ему большую берцовую кость в двух местах, выбил почти все зубы и «наградил» закрытой черепно-мозговой травмой.       Юнги не бросил его, отвёз в ближайшую больницу и, как Чимин узнал позже, полностью оплатил лечение. Даже навещал несколько раз, пока омега восстанавливался. Узнав, что Мин мечется в поисках толкового секретаря, Пак попытался предложить свою скромную кандидатуру, которая была категорически отвергнута.       Через несколько месяцев после инцидента, когда омега полностью оправился — начал бегать по утрам и сиять дорогостоящей голливудской улыбкой, дедушка, который, как выяснилось, учился с дедом Юнги, сообщил ему, что его всё-таки приглашают на должность секретаря, но работа Пака ожидает не совсем обычная. Так Чимин прошёл процедуру инициации и стал членом особенной семьи, потому что его порекомендовали.       Он никогда не жалел о принятом пять лет назад решении. Законы, которых придерживаются здесь, не противоречат его мировоззрению. Если ублюдку место в тюрьме или в гробу, кто он такой, чтобы препятствовать этому? А, если Мин и имеет хоть какое-то отношение к наркотикам в Корее, то только как человек, который пытается искоренить эту проблему с улиц городов на своей территории.       А ненормированный трудовой день — как вызов. Идеально выглядеть, превосходно разбираться в делах босса, перманентно бесить Роя и Брайана. Чем не идеальная работа? При мысли об альфах, Чимину становится жарко. Он подхватывает тонкую папку с документами и начинает остервенело обмахиваться, будто только что проглотил ложку горчицы. Недовольно фыркает: этим двум важным персонам должно быть жарко! Уж он не перестанет стараться, чтобы они как можно дольше оставались в таком состоянии.       Мин разрушительным ураганом врывается в помещение. Хаотично жестикулирует, не в силах выдавить из себя ни одного приличного слова. Ярость в глазах, что норовят вылезти из орбит, безошибочно подсказывают омеге: он уже в курсе.       — Пак, что за херня здесь творится?! — шипит Мин, зажав его в углу кабинета. Впрочем, у того ни единый мускул не дрожит на лице. Чимин знает, сейчас босс перебесится, потом начнёт воспринимать информацию не предвзято.       — Вариантов больше нет, — невинно пожимает тот плечами. Придушить бы на месте, да где ж Юнги найдёт ещё одного такого талантливого и безупречного секретаря? Он бы с удовольствием клонировал его, если бы можно было. — Хосока определили в Вашу комнату.       — Я отсутствовал десять часов! Кто такой смелый в этом доме, чтобы принимать решения за меня?       — Наверное тот, кто автоматически становится главным в Ваше отсутствие, — не смущаясь, парирует Пак.       — Ну, Чонгук! — воет Мин и практически бегом поднимается по лестнице на второй этаж. Гук уже не первый объект за сегодняшний вечер, которого руки чешутся прибить. Но, вовремя вспоминая, что в одной комнате с братом спит Тэён, он глушит в себе ненасытную жажду убийства и негромко стучит костяшками пальцев об косяк двери. — Надо поговорить! — рявкает он, когда Чонгук открывает ему. Децибелы его голоса снижаются практически до минимума, но при этом он продолжает орать. Шёпотом. — В особняке четырнадцать спален и две гостевых — ему места не нашлось, кроме как в моей постели? — прозвучало двусмысленно, и тонкая бровь омеги начинает изящно скользить вверх. — Только попробуй! — выставив указательный палец перед собой, чеканит по слогам Юнги. — У нас должны быть свободные комнаты!       — В данным момент в особняке два гостя, все спальни заняты.       — Почему он не может остаться в медицинском центре?       — Потому что Чон был в плену, — терпеливо объясняет ему Чонгук, — сейчас он стабилен, но Намджун и Тэхён считают, что у него может развиться ПТСР Ему нужные более благоприятные условия, нежели больничная палата. Он и так неделю там провалялся. Зайди уже, — вставляет он, — если не хочешь перебудить всех детей.       Мин перешагивает порог и бесшумно закрывает дверь.       — Так давайте переведём его в оранжерею Сокджина! Цветочки, бабочки: прямо-таки санаторная атмосфера, — находится он. Эта гениальная идея настолько увлекает Юнги, что он не замечает скептическое выражение лица напротив.       — Сногсшибательный план, Босс, — иронично хмыкает Гук. — И в первую очередь он непременно сшибёт с ног Намджуна, которому как лечащему врачу Хосока придётся периодически навещать своего пациента.       — Это уже порядком затянулось, — обречённо вздыхает Мин, падая на кожаный диванчик у окна. Нервным движением сдёргивает с волос резинку и зарывается пальцами в тяжёлые длинные пряди. — Неделя прошла, как я сказал ему. Он даже обсуждать отказывается нахождение Джуна на острове.       — Папочка, — зовёт Тэён и усаживается на кровати. — Отец, ты вернулся! — маленькое чудо со спутанными волосами и в пижаме с ярким изображением Эллы и Анны подскакивает на ножки, проносится по постели и прыгает прямо в руки Юнги.       — Меня не было полдня, — журит он девочку, звонко целует в нос и, размахнувшись, бросает её обратно на кровать. Можно было не переживать, что он разбудит кого-то из детей. Об этом позаботилась Тэён. Её радостный визг, определённо, всполошил не только живущих в особняке, но и большую часть населения Инчхона.       — И как мне теперь её уложить? — недовольно цокает Чонгук. — Марш под одеяло, — в приказном тоне обращается он к дочери.       — Я пойду, уже поздно, — Мин приобнимает омегу, который идёт проводить его. Распахивает дверь и выходит в холл второго этажа.       — Дай ему время, родной, — возвращается к прерванному разговору Гук и легко касается ладошкой щеки брата, зная, как ему тяжело, как сильно тот переживает за Джина. — Он передумает.       — Возможно, этого времени уже нет, детка. В любой момент Чон Лиен может нанести удар. Мы с тобой готовы, — Мин трёт лицо и в который раз ловит себя на мысли, что никогда ещё не чувствовал такой разрушающей усталости, как в течении этих семи дней. Уже перевалило за полночь, нормально он высыпался только пару раз, рядом с Хаммером, но это означало оставить дом без присмотра, а в сложившейся ситуации это было, как минимум, не предусмотрительно. — Но Намджун ещё не готов. Я понятия не имею, как рассказать ему, почему он здесь. Что для этого есть веская причина.       Услышав своё имя, произнесённое хриплым шёпотом, Джун замирает в полутьме пустого коридора. Настроенные на движение датчики светодиодных лент у самого пола реагируют мгновенно. Свет гаснет, позволяя альфе остаться незамеченным. Он склоняет голову набок и чуть щурит глаза: весь обращается в слух, чтобы не пропустить ни единого слова.       — Тогда надо объяснить и Тэхёну, почему он здесь, — омега глотает зевок, чтобы скрыть бархатистые нотки в голосе. Он не специально, просто о Тэ по-другому не получается.       — Этот обойдётся, — презрительно фыркает Юнги. — Была бы моя воля, он бы никогда не узнал, — неожиданно его лицо досадливо хмурится, он пару раз сипло кашляет и выплевывает на ладонь маленький металлический шарик с внутренней резьбой. Внимательно рассматривает его, словно видит впервые, после чего крепко сжимает в кулаке.       — Давно пора заменить, — говорит омега, уже не в силах скрыть широченный зевок. — Если это всё, я пойду? Хотел ещё новую маску для лица опробовать.       Мин кивком отпускает его. Кулак сжимается сильнее, точно он боится потерять титановую горошину. Гук прав: надо заменить или выбросить к чёртовой матери. Сколько раз собирался, а духу так и не хватило.

***

      — Шуга, просыпайся, — Хосок настойчиво трясёт Юнги за плечо. Тот болезненно хмурится, что-то неразборчиво бубнит и, повернувшись лицом к стене, накрывается одеялом с головой. — Ну уж нет. В этот раз ты не отвертишься, — строго произносит альфа и стягивает с Мина одеяло. — В чём дело?       — Ни ф тём, — мычит Юнги, пытаясь увернуться от рук Чона. — Фсё намана.       — Да как же нормально? — взрывается Хосок, но голос его дрожит от еле сдерживаемого беспокойства. — Ты болен: ничего не ешь уже три дня, даже воду не пьёшь, постоянно спишь. Я позову воспитателя, — принимает решение он и, как бы не хотелось оставлять Мина, спешит к двери.       — Нет, стой, — Юнги даже не просит, он скулит, прижав ладони к губам. — У меня горло адски болит, — осторожно по слогам проговаривает он. Невооружённым глазом видно, что каждое слово доставляет ему невыносимые мучения. — Немного болит, чуть-чуть, — поспешно исправляется он, замечая, как беспокойство в глаза Чона сменяется неподдельной тревогой.       — Тем более, Шуга, тебе требуется медицинская помощь, — пытается убедить его старший, но покорно присаживается на край кровати, когда Мин протягивает руку и хватает горячими пальцами его ладонь. Парень отрицательно машет головой, но даже это незначительное движение отражается мукой в испуганных глазах. Хосок ласково касается бледного лба. — У тебя жар, — отрывисто выдыхает он. — Подожди, — уходит в ванную комнату и возвращается с мокрым полотенцем, прикладывает его к пылающей коже Юнги. — Почему ты против? Если не лечить горло, могут быть осложнения.       — Это не горло, а зуб, — «путается в показаниях» Мин. — Пройдёт, — совсем тихо добавляет он. Влажная ткань приятно охлаждает кожу, которая последние три дня зудит и неприятно пульсирует. Юнги подаётся вперёд, тянется к рукам альфы, словно те обладают анальгезирующим эффектом.       На всём белом свете только эти руки могут подарить покой и чувство защищенности.       — Так, открывай рот, — теряет терпение Чон, отбрасывая полотенце на изголовье кровати. — Или ты мне показываешь сейчас, что именно у тебя болит, или я вызову сюда всех воспитателей, директора интерната и твоего любимого учителя истории со свистком, — и, чтобы Юнги и не думал увиливать, поднимается и демонстративно поворачивается в сторону выхода.       — Ладно, — стонет парень. Он усаживается поперёк постели и приваливается спиной к прохладной стене. — Только не ори. — Пытается котом из «Шрека» заглянуть альфе в глаза, но прищуренный взгляд не пробиваем, как кевларовый жилет. А сложенные на груди руки лишают Мина последней надежды избежать объяснений. Придётся признаваться. Он обречённо вздыхает и несмело распахивает рот.       — Шуга, ты в своём уме? — Хосок даже не знает, чего ему сейчас хочется больше: рассмеяться или выпороть этого нерадивого подростка. Схватившись за острый подбородок, он медленно поворачивает голову Мина из стороны в сторону. Но, заметив, как тот болезненно хмурится, ослабляет хватку и ласково проводит костяшками пальцев по щеке. — Когда ты успел проколоть язык?       — Когда мы в последний раз ходили в город, — совсем тихо и неразборчиво. — Я не знал, что будет так больно.       — Это когда ты сказал, что быстренько объедешь вокруг парка на скейтборде?       Кивок.       — Там через дорогу тату-салон.       Кивок.       — В грязном помещении с нечистоплотными мастерами?       Ещё один, еле заметный и виноватый.       — Господи, — Чон снова присаживается на край кровати и смотрит на младшего, как на пятилетнего ребёнка, который пририсовал родителю на фото в паспорте усы. — Как же тебя обслужили? Ты ведь несовершеннолетний.       — Я сказал, что мой отец, мистер Чон, перебрал немного и в данный момент блюёт в мусорку у входа, — тянет Юнги, обнадёженный реакцией Хосока: на последних словах тот крепко прикусывает губы, чтобы не улыбнуться. Это, определенно, хороший знак. — Предложил позвать тебя, но администратор салона почему-то отказался.       — Интересно почему? — играет бровями Чон, подтягивает свой рюкзак и достаёт из него бутылку воды и блистер с обезболивающим. Мин куксится, догадавшись, что ему сейчас придётся проглотить капсулу — за три дня он успел забыть, как это делается. Но Хосок игнорирует его жалобный взгляд, кладёт таблетку на распухший, похожий на жирную жабу язык, и протягивает Юнги бутылку. Тот аккуратно берёт её и осторожно прикладывает к губам. Вода проливается через рот и течёт по шее, основательно намочив футболку. А Чон не может оторвать от мокрой материи глаз. Этот вид возвращает его в тот вечер под проливным дождём. Воспоминания вспарывают внутренние органы. Как этот мальчик ластился тёплым котёнком, как сладко стонал в его губы, как, задыхаясь, просил не останавливаться. — Хорошо, с этим мы разобрались, — чуть хриплым голосом произносит альфа и убирает пустую бутылку. — А деньги где взял? — Мин молчит, понуро склонив голову. — Это те десять долларов, которые я дал тебе на новые наушники?       — Я соврал, что старые потерялись, я их спрятал, — глаза Юнги наполняются слезами. — Не хотел обманывать. Просто ты… ты, — выдержка покидает его, он закрывает лицо трясущимися ладонями и начинает плакать навзрыд. Чон резко притягивает его к груди и крепко обнимает, слегка покачивает в своих сильных руках, недоумевая, чем мог обидеть. Но не спрашивает, даёт возможность успокоиться: слишком хорошо изучил мальчишку, в таком состоянии он, как партизан, будет молчать.       Через несколько минут, когда рыдания утихают и Мин продолжает лишь тихо всхлипывать, согретый объятиями альфы, Хосок поднимает его лицо за подбородок и ласково спрашивает:       — Ты сделал это из-за меня?       Юнги кивает и прикрывает дрожащие веки. Мокрые реснички, склеенные в уголках глаз, оставляют следы на щеках, который Чон бережно вытирает большими пальцами.       — Прошло две недели. Ты больше… больше не целовал меня, — смущение и несвойственная парню робость овладевают им, не позволяя поднять стыдливый взгляд на Хосока. — Я подумал, что тебе не понравилось. Решил, может, с пирсингом ты захочешь… меня… поцеловать снова.       Руки Хосока разжимаются, он встаёт с кровати Юнги и пересаживается на свою. Нещадно трёт лицо ладонями. Как объяснить этому мальчику, что ему нельзя привязываться к Чону? Для него самого обратного пути уже нет. Он глубоко погряз в омуте этих лукавых глаз, в очаровательной заразительной улыбке. Две недели назад он пообещал себе, что больше не дотронется, и две грёбаных недели держал слово. Но необходимость прикоснуться, обнять, снова ощутить вкус его губ была всепоглощающей. Она причиняла боль, словно с альфы заживо сдирали кожу.       Он клялся себе, но беспомощно возвращается обратно, когда мука в глазах напротив становится безмерной, а слёзы градом опять начинают скользить по бледным щекам.       — Я хочу, очень хочу, — снова обняв, шепчет в макушку Мина. — Но нам нельзя.       — Почему? — сиплый голос куда-то в центр грудины нещадно бьёт тараном. У Хосока нет ответов для него.       Отец с братом считали, что не оставили ему выбора, что он будет слепо и безоговорочно подчиняться приказам. Но эти ублюдки ошибаются. Ничто в этом проклятом мире не заставит его подвергнуть жизнь паренька, которого он держит в объятиях, опасности. У него всё впереди. Долгая, насыщенная впечатлениями жизнь. Он повзрослеет, встретит прекрасную девушку, создаст семью. И будущее его будет светлым и безоблачным только при условии, что в нём не будет Хосока.       Размеренное дыхание альфы, несмотря на то, что сердце неистово грохочет внутри, убаюкивает Юнги. Он сворачивается на руках Чона, крепко перехватывая его ладони. Точно лиана оплетает своё тело, ещё крепче обнимает ими себя.       — Останься сегодня со мной, — в полудрёме шепчет парень. — Пообещай, что никогда не уйдёшь.       Сука! Какая же ты, жизнь, подлая сука!       — Спи, — ласково отвечает Хосок, отчётливо понимая, что сам не уснёт, и, переложив Мина на подушку, накрывает их обоих одеялом. — Я буду рядом.

***

      Чон крутит в руках упаковку со снотворным. Сегодня днём, когда ему наконец позволили покинуть палату, он уверил Намджуна и Тэхёна, что обязательно воспользуется им, если возникнут проблемы с засыпанием. Но не торопится принимать, будто боится упустить каждую драгоценную минуту рядом с Юнги.       Обосновавшись на широком подоконнике, Хосок обводит задумчивым взглядом спальню. Он уже был здесь, но состояние, в котором он находился неделю назад, не позволило оценить комнату.       Никаких лишних деталей. Даже лампы на прикроватной тумбочке нет. Наверное, потому что самой тумбочки не наблюдается. Только высокая двуспальная кровать с резным изголовьем. Предельный минимализм. Наименьшее количество предметов и людей вокруг. Чтобы не успеть привязаться. Чтобы уходить или отпускать было не больно.       Его мальчик изменился. Волосы, голос, взгляд, тело — всё другое. Словно кто-то взял похожую физическую оболочку и поместил в неё альтернативные разум и чувства. А осталось ли то, что альфа знал когда-то? То, что делало Мина живым. Десять лет — огромный срок. Из-под их гнёта не освободиться. Вернуться на исходную точку невозможно. Время стирает общие волнующие моменты. Слова и воспоминания искажаются. И периодически он ловит себя на мысли: а было ли это или изощрённое воображение играет с ним в свои оригинальные игры. Время беспощадно.       Только в отношении альфы ничего не поменялось. Он всё ещё представляет угрозу для Юнги. Однако, если десять лет назад он, ломая себя, смог уйти. Сейчас такой возможности у него нет. Он и так долгое время избегал необходимости выбирать. Женившись на Таге, он «умер» для своей семьи и спрятался на северо-востоке Штатов. Наивно верил, что десять тысяч километров и программа защиты свидетелей, которую помогли реализовать Джеймс и Томас, не позволят отцу и старшему брату добраться до них. Ошибся. И за это он заплатил жизнью прекрасного человека — девушки с непокорными вьющимися волосами и понимающим взглядом. Той, что была мудра не по годам, той, что отличалась упрямой решимостью и не угасающим оптимизмом. Той женщины, которая стала лучшим другом и единственная в этом гнилом, как болото, мире знала, что Чон ещё в юности отдал своё сердце другому мужчине.       Хосок успел свыкнутся с мыслью о погибшей жене, но не обрёл утешения. Всё его существо требует мести. Она пробуждает в нём чувства, которые альфе до этого были не знакомы — неукротимое желание убивать. Чтобы справиться с заметной дрожью в кончиках пальцев, что вызывает в нём жажда возмездия, он решает-таки воспользоваться снотворным. Чон переворачивает пластиковую бутылочку и читает название: цефтолозан. Непонимающе хмурится. На вещество, способное подарить волшебные сновидения, непохоже. С трудом вспоминает, что эскулапами был выдан ещё и антибиотик, который он, судя по всему, сейчас держит в руках.       Альфа осторожно спускается с подоконника — швы ещё не зажили окончательно, неприятно стягивая низ живота — и бесшумно выходит из спальни. Если завтра Намджун и Тэхён обнаружат «лишнюю» упаковку с лекарством в медицинском центре, то он нарвётся на строгий выговор за несерьёзное отношение к своему здоровью.       Запахивая на иссохшей груди шерстяной тонкий кардиган, Чон бесшумно спускается на первый этаж и выходит на улицу. Многообразие полуночных звуков мгновенно окружают его со всех сторон. Здесь и шум трепещущего над морем ветра, и вкрадчивый шёпот волн, и нестройные песни цикад, и негромкие переговоры охраны острова. После четырёх месяцев безмолвия камеры в заброшенном особняке отца они кажутся ему чарующей музыкой. Роса, осевшая на изумрудном ковре газона, приятно холодит босые ступни. Там, в пропахшей кровью и потом комнате, он забыл, что значит ходить. И думал, что уже никогда не воспользуется функцией, подаренной ему матушкой-природой.       Он так мечтал когда-нибудь покинуть стены своей темницы. Но больше он жаждал ещё раз увидеть Юнги, хотя и молился каждый день, чтобы этого не произошло.       Хосок останавливается в центре ухоженной просторной лужайки. Смотрит на ноги и недовольно морщится: зря не обулся, нанесёт грязи в дом. Меньшее, чего бы он желал, это доставить хозяину неудобства. Не надо быть гением, чтобы понять, одежда на нём — вплоть до нижнего белья — вся новая. Его лечение, даже еда, которую ему разрешили принимать только пару дней назад, — это всё заслуга Мина. И он никогда не сможет с ним расплатиться.       В медицинском центре пусто и темно. Только в холле горит свет, видимо, чтобы не терять время в случае чрезвычайной ситуации. Чон шлёпает по наливному полу в сторону процедурного кабинета, нажимает выключатель и обнаруживает свою пропажу на столе. Уже планирует вернуться в дом, когда резко разворачивается и идёт в стороны палаты, которую занимал в течении семи дней. Он замирает в дверном проёме, задерживает дыхание и даже пару раз озадаченно моргает, когда в полутьме помещения замечает спящего на его бывшей койке Юнги. Хосок не хочет случайно разбудить, но тот приходил только один раз, и альфа банально соскучился.       Чон присаживается на край кровати. Кажущаяся на первый взгляд безмятежность покоится на лице Мина и резко контрастирует с его обычным выражением. Сейчас ему не надо бежать, не надо переживать о миллионе важных вещей и безопасности семьи. Однако Хосок уверен: тот и во сне продолжает решать вопросы первостепенной важности. Его Шуга стал таким взрослым. Тяжёлые длинные пряди разметались по подушке, под которой находится левая рука. Правая лежит вдоль тела, пальцы сжаты в кулак. Он уснул прямо в обуви. И вряд-ли понимал где. Альфа почему-то убеждён: если бы Юнги соображал, куда пришёл, он никогда бы не остался здесь.       Запоздало обуревает раскаяние: он занял спальню Мина, а тому, наверное, негде спать. Хосок дотрагивается пальцем до кончиков тёмных волос, старается впитать каждую черту лица, чтобы навсегда оставить в памяти. Голова Юнги слегка дёргается, и он угрюмо хмурится. Чон не контролирует свои действия. Ему надо было развернуться и уйти, но он уже тянет руку и успокаивающим жестом дотрагивается до вертикальной морщинки между бровями. Одновременно с этим его висок обжигает холодное дуло пистолета, а ночную тишину рвёт звук взведённого курка.       Рефлексы срабатывают автоматически. Только после этого Мин распахивает веки. Сонно щурит глаза, стараясь сфокусировать взгляд на лице, что склонилось над ним. Хосок даже не реагирует, просто склоняет голову слегка вбок, словно опирается на ледяную сталь оружия. И смотрит прямо в глаза. Молча, неотрывно, задумчиво.       — Я мог пристрелить тебя, — хрипит Юнги, опуская оружие на прикроватную тумбу. Чон медленно убирает руку, пальцы которой всё это время оставались на лбу младшего.       — Это уже второй раз, — зачем-то напоминает он.       — Херово считаешь, Хосок. Это третий, — безэмоционально отвечает Мин, игнорируя непонимающее выражение лица альфы. — Зачем ты здесь?       — Мне не спалось, — пожимает плечами Чон, — пришёл за снотворным.       — Нашёл, что искал?       — Нашёл.       — Можешь идти.       — Юнги, — Хосок пытается что-то сказать, но его здесь слушать не желают.       — Я не знаю тебя, — проговаривает по слогам Мин, поднявшись на ноги и наклоняясь к лицу альфы. — Что бы ты ни сказал, мне это неинтересно. Я спас тебя, не отрицаю. Когда поправишься, должен будешь уйти. Ты здесь не нужен.       — Сядь, — строго и повелительно, и Юнги послушно опускается рядом с Хосоком. Но тут же вскакивает на ноги и отходит к окну: его уже порядком раздражает, что Чон имеет над ним такую власть. — Я хотел сказать, что на твоей стороне против Лиена. Я могу помочь найти его, — Мин разворачивается и упирается бёдрами в подоконник, словно пытается пройти сквозь стекло, чтобы не видеть перед собой человека, один только вид которого причиняет неимоверную боль. Щурится, с подозрением оглядывая альфу перед собой. — У него есть дом в Тэгу.       — Неинтересно, — выплёвывает Юнги, — я знаю об этом давно. Вряд ли ты сейчас озвучишь мне адрес.       — Такой информацией я не владею, — Чон медленно поднимается с постели. Его слегка ведёт в сторону, слабость ещё даёт о себе знать. Мин крепко сжимает челюсти, но помощь не предлагает. Для него дотронутся до Хосока равнозначно получить ожог. — Но мой любимый брат весьма словоохотлив. Когда он навещал меня в плену, любил пофилософствовать о том, как приятно просыпаться под звук раннего поезда. Рассказывал о своих детях — они двойняшки, мальчик и девочка. Им по четырнадцать. Те увлекаются фехтованием, и в начале весны оба получили незначительные травмы. Девочке даже пришлось делать несложную косметическую операцию по изменению формы носа. — Юнги отсутствующим взглядом смотрит перед собой, но на самом деле запоминает и пытается переработать в уме каждое слово, сказанное в душной палате. — И ещё. Среди близких тебе людей есть крот.       — Да как ты смеешь? — взрывается Мин. — Я не позволю оскорблять надуманными обвинениями свою семью!       — Не кричи, — осаждает его альфа. Он на пару мгновений замолкает и трёт прохладными пальцами переносицу. Надоело быть таким беспомощным и слабым. Он устаёт даже приняв душ. Знает, что это временно, просто не хочется быть Юнги обузой. — Отец рассказал о тебе, когда мне было девятнадцать. Но меня отправили в интернат уже зная, кто ты. И знали они задолго до того дня, когда я приехал в Штаты.       — Сколько?       — Всегда.