Добро пожаловать в АД/РАЙ - нужное подчеркнуть.

      Юнги болезненно жмурится. Замирает, упустив возможность спрятаться и остаться незамеченным. Одно слово, сорвавшееся с непослушных губ, так легко взрывает стены равнодушия и независимости, которые Мин, убедивший себя, что те нерушимы, упорно возводил годами. Четыре буквы преданного забвению обращения проникают в организм как элитный крепкий алкоголь, разнося их по крови до самых мелких капилляров, до каждой нервной клеточки. Ударяют в голову так, что потребность в дозе никотина становится всепоглощающей. А ещё малодушно хочется молча выйти за дверь.       Продолжая стоять спиной к Хосоку, Мин на автомате хлопает по карманам брюк, едва ли понимая, что не может закурить прямо в палате. Но сигарет нет. Он прикончил пачку ещё ночью на берегу. Руки дрожат, как у наркомана на пороге ломки. Нервным движением он стягивает с запястья резинку, чтобы собрать волосы в хвост — хоть чем-то занять руки.       — Оставь, пожалуйста, — сдавленно хрипят сзади, — дай полюбоваться тобой. Ты стал таким красивым. Таким сильным и взрослым.       Сиплый кашель, тяжёлый и надсадный, останавливает поток слов, каждое из которых ядовитыми шипами жалит душу Юнги. На негнущихся ногах он возвращается к больничной койке, хватает с тумбочки слева стакан с водой и подносит к потрескавшимся губам альфы соломинку. Рука дрожит, глаза устремлены на стену над изголовьем кровати. Чтобы поймать трубочку, Хосок обхватывает запястье Мина прохладными пальцами, фиксируя его.       — В одном только не изменился, — совсем тихо добавляет Чон, отпив немного воды, — так же не слушаешь старших. — Он пытается поймать взгляд, который мечется с одного предмета на другой, упрямо отказываясь сталкиваться в выжидающим взглядом Хосока.       Юнги так резко вырывает руку, что несколько капель проливаются на грудь Чона, но вряд ли кто-то из них замечает это.       — Я просил тебя стрелять и не сомневаться…       — У меня будет ещё шанс сделать это, не беспокойся! — кричит в ответ Мин, но тут же осекается, врезаясь в глаза, цвета жаренных каштанов. В них до краёв плещется боль. Той так много! Она жгучая, мучительная. Такая всепоглощающая, что не умещается в ярких радужках. Она, переливаясь через край, скользит по вискам и впитывается в низкую подушку. — Прости, — вдогонку срывается с губ Юнги. Он аккуратно ставит стакан на место и, не зная чем занять руки, всё-таки собирает волосы. Потом зачем-то переставляет стакан. Поправляет уголок покрывала. Поднимает глаза на инфузионный пакет на штативе капельницы, словно что-то соображает в этом. Уже думает не сходить ли за термометром, чтобы ещё раз проверить температуру, когда его метание останавливает тихая просьба:       — Сядь, пожалуйста, у меня голова от твоих передвижений в пространстве, кружится. — Мин послушно опускается в кресло рядом с кроватью. И не считает это безоговорочным подчинением. Он сам — ноги просто не держат.       — У тебя есть вопросы, — с утвердительной интонацией произносит альфа. Юнги кивает, ковыряя заусенец на большом пальце и находя его очертания более привлекательными в данный момент для изучения. — У меня тоже.       Мин снова кивает, планирует уже поднять руку, чтобы вцепиться в тонкую кожицу зубами, но резко замирает от строгого: «Не грызи».       И именно сейчас приходит осознание, что это не сновидение, не мираж, не причудливая фантазия — Хосок, и правда, здесь, на расстоянии вытянутой руки. Смотрит также проницательно, как и десять лет назад. Когда был светом для одинокого мальчишки, его верой, его лучшим другом — целой вселенной. Когда покупал сладкую вату и смеялся над вечно чумазым Мином, когда сидел с ним над геометрией, которая никак не давалась, когда лечил ободранные коленки поцелуями…       — Я так понимаю, мне сделали операцию, — начинает Чон, когда молчание между ними затягивается. — Что у меня было?       — Тебя били в живот незадолго до того, как я нашёл тебя, — отрывисто бросает Юнги и складывает руки на груди, закрываясь. Чтобы защитить сердце, которое трещит по швам, причиняя невыносимые страдания. Он много лет таил обиду на альфу за то что тот ушёл, потом запер воспоминания на неприступные замки. Но он никогда не хотел, чтобы Хосоку причинили боль. — У тебя было внутренне кровотечение. Сейчас ты в медицинском центре на моей территории.       — Твоя территория, — тихо повторяет за ним Чон, на его лице читается неподдельная тревога, — Я знаю кто ты сейчас. И это не укладывается в голове. Даже не думал, когда выпускался…       «Когда бросил меня» — мысленно перебивает его Мин. Он считал что время детских обид прошло — ошибся. Рядом с Хосоком он сдаёт позиции, перестаёт быть лидером криминальной группировки. Пятнадцатилетний Шуга внутри плачет навзрыд и тянет руки к Сок-е, но лицо босса мафии снова скрывается под маской мнимого равнодушия.       — Давно ты узнал, кто я? — озвучивает Юнги вопрос, который мучает его на протяжении нескольких часов. Его тон холодный и отрешённый, но Чон смутно различает в нём упрёк.       — Давно, — просто отвечает альфа. Он сказал только одно слово, но уже чувствует на языке тошнотворный привкус этого разговора.       — Там?       Хосок сдержанно кивает. Он болезненно осознаёт, что Мин расценивает это в качестве предательства. И ему остаётся только втайне надеяться, что тот поймёт его мотивы.       — Возможно ты помнишь, я уходил на несколько часов в тот день, когда тебе исполнилось шестнадцать, — Чон снова начинает кашлять но, когда Юнги тянется за стаканом с водой, жестом показывает, что не будет пить.       — Ты ходил за скейтбордом, — невозмутимо отвечает Мин. Его маска, может быть и не окончательно слетела, но уже пошла неровным тектоническим разломом. Воспоминания о доске из тёмного канадского клёна с ярким черепом на деке давно потускнели, но они до сих пор будоражат. Словно он снова оказался в их спальне в интернате. С открытым ртом и большими глазами, ошеломлённо разглядывающий заветную мечту каждого подростка. Он отчётливо помнит, как осторожно касался маленьких колёсиков, словно переживал что они сломаются в руках, которые росли не из того места. Как неумело встал на скейтборд, оттолкнулся одной ногой и под истерический смех альфы врезался в дверь. А потом понуро сидел на своей кровати, пока Хосок держал ложку на его лбу, чтобы синяка не было.       — Не только, — продолжает Чон, заставляя Юнги вынырнуть из не прошенных ретроспективных кадров. — В тот день ко мне приезжали отец и старший брат. Они открыли мне то чего ты не знал и, вряд ли хотел бы узнать когда-нибудь. Я не мог сказать тебе, не мог, — торопливо произносит он, предугадывая реакцию Мина.       Тот дёргается, словно готовится к гневной тираде, но сразу же сдувается. На месте Чона он поступил бы также — промолчал. Юнги решает что пришло время объясниться:       — Семь лет назад двое мужчин вывезли меня — прямо в домашней одежде и тапочках — из Америки и рассказали увлекательную историю о том кто я, чей я сын, и чем занималась моя семья. Я не хотел всего этого. Меня вполне устраивала моя жизнь, и первое время я мечтал сбежать, спрятаться, чтобы не быть частью всего этого.       — Почему не сбежал?       — Нашёл причину остаться, — обтекаемо отвечает Мин. — А вчера ночью я застрелил твоего отца, — честно признаётся тот, не видя причин скрывать.       — Надеюсь ты пожелал ему удачной дороги в ад?       — Я его поприветствовал там, — яростно выплёвывает Юнги. — У меня с ним свои счёты были.       — Я знаю, — голос Хосока, хриплый и проникновенный, скользит по коже Мина, заставляя последнего вскинуть недоумённый взгляд. — Я знаю, что этот ублюдок виноват в смерти твоих родных. Мне очень жаль. Он получил по заслугам. Я не буду страдать о нём. Мой отец был лишним на этой планете.       — Как и твой старший брат, — вставляет Юнги. И сразу же осекается, когда глаза альфы мгновенно наполняются предательскими слезами. — Это он… приезжал на новый год? — спрашивает Мин, не в силах озвучить итог той встречи. Хосок кивает, прижимая сжатый кулак к груди. Он пытается бороться со слезами, но его печаль и безысходность видны невооружённым взглядом. — Почему он сделал это?       — Он убил Тагу из-за меня, — срывающимся голосом шепчет Чон. — Потому что я не подчинился.       В палате повисает гнетущая тишина, разбавляемая лишь монотонным звуком кардиомонитора. Хосок молчит, но участившееся сердцебиение красноречивей сотни слов.       — Я должен был выбрать, но выбора не было! — обречённо выкрикивает он. — И повторись всё это, я поступил бы так же. И я, такой глупый, не предвидя последствий наивно решил, что с Лиеном снова можно будет договориться. Забыл какой он урод. Когда я в очередной раз отказал ему, он молча подошёл к Таге и выстрелил ей в живот. Потом меня видимо ударили, я потерял сознание и очнулся уже в подвале особняка. Мой любимый старший брат периодически наведывался ко мне. Поэтому я уже знаю, что она не выжила, умерла от потери крови и что Джеймс похоронил её в Байраме. Именно Лиен рассказал мне, что теперь ты не просто наследник, а криминальный авторитет своей территории. Как же так, Шуга? Как же так?       — Чего от тебя требовал этот ублюдок? — спрашивает Юнги, игнорируя последний вопрос Чона. А какой ответ он вообще может дать? Ведь в день похорон родных он был решительно настроен бежать. В этом мире альфа единственный, кто знал его настоящим, тем, которым он был после выпуска из интерната — тот парень не тянул на главаря мафиозной фракции.       Хосок не успевает — да и по глазам видно, что не собирается — ответить, в палату заглядывает Гук.       — Так и знал, что найду тебя здесь, — негромко обращается омега к Мину и, не отрывая заинтересованного взгляда от неожиданного пациента их частной клиники, встаёт за креслом, в котором сидит двоюродный брат. — Я Гук.       — Очень приятно, — отвечает Чон, и его изувеченные губы растягиваются в подобии улыбки.       — Это Чон Чонгук — мой кузен и по совместительству правая рука.       — Консильери? — с сомнением переспрашивает альфа, изучающе рассматривая того. — Я прошу прощения, а сколько тебе лет? — обращается к задорно ухмыляющемуся парню. — Шестнадцать?       — Почти, — перебивает дружескую болтовню Юнги и поднимается на ноги. — Я сейчас подойду, — указывает подбородком на дверь.       Гук послушно покидает палату, напоследок шепнув Хосоку:       — Выздоравливайте.       — Ты уходишь? — спрашивает Чон. В его голосе шелестит грусть, которую тот и не пытается скрыть.       — Я уже задал все вопросы и получил ответы, которые мне требовались, — с напускным безразличием отрезает Мин и поворачивается в сторону двери чтобы последовать за Чонгуком.       — У меня остался ещё один, — ударяет в спину. Ладони Юнги непроизвольно сжимаются в кулаки, он прикрывает уставшие глаза, потому что доподлинно знает, о чём не успел спросить альфа. — Кто мы друг другу сейчас?       Мин мысленно переносится на сутки назад. Он помнит свои чувства, когда Чимин сказал ему, что собой представляет альфа в его постели. Помнит, как уверенно прикручивал глушитель к пистолету, помнит, как сердце металось и выло в грудной клетке. Как сильно ненавидел в том момент, но убить не смог. А ещё вспоминает, как не мог сдержать слёз на похоронах родных, как звал Хосока, потому что тогда был уверен — без его поддержки, без его крепкой руки он просто не выживет, распадётся на атомы, и те развеет равнодушный холодный ветер.       — С моей стороны ничего не изменилось, Хосок, — с циничным оскалом оборачивается Мин. — Я к тебе испытываю те же чувства, — чётко проговаривает он и ловит искры безграничной радости в тёмных глазах напротив, — что и сутки назад. Последние слова гремят «контрольным выстрелом», от которых Чон резко дёргается. Но Юнги уже не видит этого, спешно покидая палату.       В коридоре опирается на прохладную стену и медленно сползает на пол. Настоящая наркоманская ломка необратимо подступает, побуждая его сдаться и вернуться назад. Ещё раз увидеть, поймать на себе взгляд мягких и до боли родных глаз. Просто посидеть рядом, просто помолчать. Скучал. Как же он безмерно скучал! Больше нет смысла отрицать. Лгать себе — заведомо проигрышный вариант. То что он запретил себе вспоминать, ещё не значит что Чон Хосока не существовало. Мин ещё какое-то время сидит возле двери палаты, обдумывая жестокие слова, которые сказал альфе перед тем, как выйти. Но разве была альтернатива? Хосок всё равно уйдёт. В этом Юнги не сомневается. И собрать по кусочком своё израненное сердце снова, он уже не сможет.       На пол перед ним опускается Чонгук и невесомым жестом прикасается к щеке Мина.       — Родной, ты не в порядке, — тихо шепчет он и, стараясь выразить негласную поддержку, утыкается лбом в плечо Юнги, который сразу же крепко его обнимает. — Если бы я знал чем помочь тебе.       — Мне уже не помочь, — с иронией негромко произносит Мин. — Что-то случилось? Ты искал меня? — спрашивает омегу.       — Малыш Су Юнг плохо спал, температура поднялась ночью, — Гук поднимается на ноги и, схватившись за руку Юнги, словно куклу тащит его вверх. — Тэхён его осматривает, — осторожно добавляет он, зная отношение брата к альфе.       — Больше педиатров не нашлось на этом острове? — недовольно бурчит Мин, следуя за омегой в смотровую. — В конце концов у нас есть ещё пластический хирург.       Чонгук сердито фыркает в ответ на циничные высказывания двоюродного брата, но — вот уж неожиданность — выражение лица его мгновенно меняется, стоит только вышеозвученному доктору попасть в поле его зрения. На озабоченном ещё пару минут назад лице расцветает восхищённая улыбка, такая яркая, такая восторженная, что у Юнги буквально чешутся руки бесследно стереть ту с личика парня, желательно чем-нибудь тяжёлым.       — Что с ним? — он с трудом отвлекается на Кима, склонившегося над хныкающим мальчиком, по царски усаженного на широкую кушетку.       — Ничего сверхъестественного, просто зубы, — отвечает альфа. — Ему давали жаропонижающее?       — Мы с Лидией пытались, — разводит руками омега. — И суспензию, и свечку, но ничего не задерживалось в нём.       — Я сейчас поставлю укол, это снизит жар и притупит боль, а когда он уснёт, поставлю капельницу, — рапортует Тэхён, стараясь визуально не съёжиться под цепким недоверчивым взором босса. Он прекрасно осознаёт, что путь к Чонгуку лежит отнюдь не через желудок, как обычно это бывает с альфами, а через его грозного братца. Но вот как сменить вектор отношения к себе, понятия пока не имеет. А в том что Мин — мягко говоря — терпеть его не может, и ежу понятно.       Он ещё в аэропорту почувствовал холодное отношение, граничащее с пренебрежением и даже неприязнью, природу которых объяснить себе не мог. Потом «памятный» вечер, когда Юнги бесцеремонно проигнорировал его ладонь, протянутую для рукопожатия, а после без зазрения совести затушил в его чашке сигарету. Даже с Намджуном, как успел заметить Тэхён, у них сложились вполне дружественные — если можно так назвать в сложившейся ситуации — отношения.       — Укол? — Чонгук кусает нижнюю губу, и в его глазах отражается неприкрытая паника за приёмного сына, хотя умом он понимает, что без инъекции не обойтись. — Он и так плачет.       — Мы отвлечём его, — Ким пытается подмигнуть Гуку, но вовремя одергивает себя. Мин стоит, привалившись плечом к косяку и сложив руки на груди, словно сканирует его взглядом профессора на экзамене по топографической анатомии. Он ещё помнит как сдавал его, буквально через несколько недель после «завершающей» вечеринки. Тогда, как и сейчас, у него по спине тёк пот. Но в тот день, как и сегодня, он не позволил никому заметить это.       Тэхён жестом просит Чонгука сесть на кушетку и положить малыша на колени попой вверх. Ловко отламывает от ампулы кончик и наполняет шприц. Готовит стерильную салфетку с антисептиком, после чего вытаскивает из морозильной камеры холодильника для чувствительных к температуре препаратов, яркую силиконовую игрушку мальчика, которую тот остервенело жевал когда его принёс омега и, оставляет на бумажном полотенце.       Су Юнг извивается на руках у Гука. Тэ слегка приспускает штанишки и резинку памперса, обрабатывает место для укола и резво вгоняет шприц в ягодицу мальчика, после чего практически одновременно нажимает на поршень и вставляет в рот ребёнка игрушку.       Тот на мгновение замирает, планируя разразиться истошной сиреной, но резко передумывает, когда дёсен касается приносящий облегчение холод.       — Мммм, — мямлит он, с удивлением заглядывая в глаза папы. — О!       — Я даже не подумал, что можно заморозить прорезыватель, — скорбно вздыхает парень, поправляя на малыше пижаму.       — С Тэён попроще было? — Тэхён, выбросив в мусор использованный шприц и пустую ампулу, уже моет руки, повернувшись к своим пациентам спиной.       — С кем? — непонимающе переспрашивает Гук, буквально пожирая глазами мышцы спины альфы, так отчётливо просвечивающиеся сквозь ткань белоснежного халата. Он даже губы облизывает, будто перед ним не обычная спина, а как минимум кусок сладкого и сочного торта, ещё и украшенного свежими ароматными ягодами.       — С Тэён — твоей дочерью, — мягко повторяет Тэ, повернувшись к нему.       — Я слегка пропустил этот период, — тушуется омега, спрыгивая с кушетки и удобнее укладывая на руках сына, который благодаря сделанному ранее уколу уже клюёт носом.       — И чем же ты был занят? — альфа смотрит в глаза напротив так дерзко, так задорно, так провокационно.       — Сдавал экзамены в выпускном классе, — за брата отвечает Юнги, принимая уснувшего мальчика.       Они втроём выходят из смотровой, и Тэхён бесшумно выдыхает. В глазах Мина, перед тем как тот покинул комнату, наконец он «прочёл» то, что оставалось под пеленой непонимания всё это время — обвинение. Бред какой-то!

***

      Юнги барабанит пальцами по столу, напрочь забыв о чашке с ядерным эспрессо. Вообще он не любитель настолько крепких напитков, но бессонная ночь диктует свои правила. Рука на автомате тянется к карману на джинсах, но сигарет там за последние несколько часов не прибавилось. Не жалея сетчатки, он упорно вглядывается в небесное светило, появление которого на горизонте знаменует начало нового дня. Он всегда считал, что у солнца какое-то подобие деменции. Вот как можно вставать каждое утро и снова освещать это проклятый, прогнивший до дна, мир?       Ладонь снова ложится на плотную ткань в бессмысленных поисках пачки. Неожиданно его отвлекает звук, с которым небольшой чёрный флакончик с никотиновым спреем стремительно скользит по столу и с громким звоном врезается в его чашку.       — Обойдёшься, — по слогам проговаривает он, игнорируя красноречивый взгляд Роя.       — Какой у тебя стаж?       — Пожизненный, — хмыкает Мин в ответ.       — Так, давайте к делу, — строго осаждает их — словно директор подравшихся первоклассников — Брайан и ставит перед блондином небольшой стеклянный стакан с капучино, — какие новости по Нью-Йорку?       — Я нашёл бывшую хозяйку, которая продала квартиру моему папе, — собираясь с мыслями, отвечает Юнги. Сутки на ногах так и манят принять прохладный душ или завалиться в постель, или вернуться в палату медицинского центра, чтобы снова… Мин отчаянно трясёт головой, пытаясь вышвырнуть из неё предательскую и такую заманчивую мысль. Рой, Брайан и присоединившийся к ним Чимин замирают в напряжённом ожидании. — Не смотрите вы на меня так, — закатывает глаза Мин. — Она при смерти, её отправили из больницы доживать последние дни домой. Она приняла меня за своего сына. За ней ухаживает дочь, но кому и когда её мать продала квартиру, сказать не может.       — Босс, Вы говорите что у той женщины ещё сын есть, — замечает Пак, задумчиво постукивая кончиками пальцев по губам. Сегодня омега выглядит сногсшибательным: укладка, лёгкий, но эффектный макияж. И кое-что новенькое: оригинальные очки в золотой оправе. Юнги фиксирует буквально зашкаливающее внимание на Чимине обоих альф. У него нет способностей слышать обострившиеся запахи людей со вторичным полом, но то что на маленькой кухне, где они предпочитают собираться по утрам, тестостерон явно зашкаливает, он определяет безошибочно.       — Есть, — кивает он, прямо-таки насильно перетягивая осоловевшие взгляды мужчин на себя, — Тот был в отъезде со своим супругом, — на последних словах Юнги кривится, словно обнаружил в тёмном и неприглядном цвете кофе чей-то волос, — а мне надо было возвращаться, чтобы закончить подготовку к благотворительному вечеру, и я не смог встретиться с ним.       — Так, давайте подытожим, что у нас есть в сухом остатке? — подаёт голос брюнет.       — Да нихуя у нас нет! — взрывается Рой, подскакивая на ноги, и упирается руками в спинку стула так, что костяшки пальцев, обхвативших декоративную планку, белеют от напряжения. — Мы топчемся на месте уже несколько лет.       — Вы действительно никогда не слышали о том подозрительном завещании? — отмахиваясь от эмоционального взрыва дяди, спрашивает Мин.       — Мы уже сто раз обсуждали это, Босс, — качает головой Брайан. — По плану супруг покойного босса должен был исчезнуть из твоей жизни по достижению тобой двадцати-однолетнего возраста и выпуска из интерната. Но что-то изменилось в тот день, когда он приезжал к тебе в последний раз. Поэтому мы с Роем и удивились, когда при знакомстве ты сообщил нам, что твой родитель умер за три года до этого.       — Мне тогда исполнилось семнадцать, — вспоминает Юнги. — Его поведение показалось мне странным: он не переставая плакал, потом долго не мог отпустить меня, хотя время посещения давно закончилось.       — Значит, уже тогда решил больше не возвращаться, — резюмирует Рой, давит в себе вспышку гнева и снова усаживаясь за стол. — Странно, что мы ничего не знали. У них с твоим отцом не было тайн друг от друга. Но покойный босс узнал, что его супруг не будет больше ездить к тебе, только когда пришло время готовить поездку на твои восемнадцать.       — Допустим, — Мин откидывается на спинку стула и кладёт ногу на ногу, замечая, как сильно затекли мышцы спины и шеи. — Папа принял решение не навещать больше меня и по какой-то причине не сообщил об этом отцу, — он на пару мгновений замолкает, пытаясь переварить детское чувство обиды. — Но остаётся вопрос с квартирой. Апартаменты в центре Нью Йорка — это вам не галстук. Значит у папы были сбережения, о которых в семье не знали.       — Исключено, — вставляет блондин, — мы были осведомлены обо всех счетах моего младшего брата.       — Значит, вы что-то упустили, — поджимает губы Юнги.       — Или кого-то?       Все синхронно поворачивают головы к источнику звука. Возле кофемашины стоит Намджун и, судя по практически опустевшей стеклянной чашке, уже давно является невольным свидетелем утреннего совещания.       Брайан, Рой и Чимин переводят выжидающие взгляды на Мина. Тот оценивающе щурится, осматривая Кима с ног до головы: решает, стоит ли тому доверять. После чего кивает, побуждая альфу продолжать.       — Это всё похоже на математическую формулу, — пожимает плечами Джун. — В каждой из них есть неизвестные — переменные значения, о которых данных нет и их нужно вычислить. Получается твоему папе кто-то помог — дал или одолжил деньги. Ну, или вернул старый долг.       В комнате повисает абсолютная тишина. Юнги провожает взглядом невесомые пылинки, которые кружатся в воздухе, подсвеченном яркими солнечными лучами. Они никогда не думали о том, что в покупке квартиры, да и, вообще, в инсценировке смерти родителя и оформлении липового завещания, мог принимать участие ещё кто-то. Тот, кто не связан с из семьёй. Мин решает для себя что надо срочно рассказать об этом человеку, которому он доверяет больше всех вместе взятых на этой кухне, даже больше чем самому себе. А ещё перед этим человеком надо покаяться: он совершил на днях поступок, за который его, возможно, подвесят за яйца. Он решает не откладывать разговор в долгий ящик и поднимается на ноги, чтобы сходить в небольшой коттедж, выстроенный на территории острова специально для того человека. К тому же в том доме, определённо, должны быть сигареты.       Юнги, насвистывая под нос, спускается со ступенек крыльца. Он любит ходить в тот коттедж, старается каждый день, но не всегда позволяют дела. Именно там его всегда ждут с нетерпением, там ему всегда рады, несмотря на то что вечно пытаются промыть мозг и направить на путь истинный. Неожиданно перед ним вырастает Тэхён с небольшой больничной сумкой, как догадался Мин, в которой находится переносной штатив и капельница для малыша.       Умеет же Ким одним своим присутствием испортить настроение!       — Хотел предупредить тебя, — Юнги максимально близко подходит к альфе и, хотя слегка уступает в росте, Тэхён всё равно ощущает, что «ниже» здесь он, — Не подходи к нему, не смотри на него, не разговаривай с ним. Если кто-то из детей заболеет, все вопросы через Пака, Лидию или меня.       — Почему? — одно слово, но за ним и горечь, и разочарование, и неприкрытая злоба.       — Я прекрасно знаю таких, как ты, — шипит в лицо ему Мин. — И, поверь, я знаю тебя. Ты не подходишь ему.       — У нас с Чонгуком другое мнение. Я понимаю, что отец Тэён…       — Да что ты понимаешь? — перебивая, Юнги еле сдерживается, чтобы не перейти на крик.       — Я не оставлю его никогда, не поступлю с ним так, как поступил тот урод, — стоит на своём альфа. — Я хочу чтобы Гук был моим мужем, хочу заботиться о девочке. Что мне сделать, чтобы ты изменил своё мнение обо мне?       — Ты уже сделал всё, чтобы оно никогда не поменялось, — выплёвывает Мин, обходит замершего каменной статуей альфу и скрывается в небольшой посадке из лиственниц за особняком.       Коттедж находится на расстоянии полу-километра, он преодолевает его достаточно быстро. Довольно широкая асфальтированная дорожка, которой никто так и не воспользовался за несколько лет по назначению, потрескалась в некоторых местах, и Юнги делает заметку в голове, что ту надо подлатать.       Он бесшумно входит в дом, тихо прикрывает дверь, чтобы не потревожить хозяина который, возможно, спит. Разувается в небольшой прихожей и снимает носки. Босиком проходит в стеклянную оранжерею с видом на скалистый утёс неподалёку. Здесь они сидели в последний раз перед тем, как Мин улетел на несколько дней в Америку. Пачка и зажигалка покорно дожидаются его на низком стеклянном столике. Засунув добычу в задний карман джинсов, он проходит мимо небольшого лифта и бегом поднимается на второй этаж.       Не стучит — они не утруждают себя формальностями, слишком близки. Проходит через залитую солнцем комнату и плюхается в кожаное кресло у окна. Предвкушение заводит его, он вытаскивает пачку и цепляет зубами фильтр. Огниво чуть слышно чиркает, глубокий вдох и спасительный, такой необходимый сейчас никотин ласково обволакивает лёгкие.       — Я просил тебя не курить в моей спальне, — вздыхая, произносит мужчина на широкой двуспальной кровати и переворачивает страницу книги.       — Да блять, — стонет Юнги, крутит головой в поисках пепельницы, которой априори не может быть в этой комнате и, не найдя ничего подходящего, тушит сигарету в цветочном горшке на подоконнике.       — Юнги, ты издеваешься? — недовольно цокает мужчина. — Я еле выходил этот цветок, после того как ты полил его текилой. Церопегия Сандерсона — очень нежный экземпляр.       — На территории острова огромное количество растений — если бы ты хоть раз вышел из своей темницы, ты бы мог увидеть их и по достоинству оценить их расцветки и разнообразие, — ехидно цедит Мин.       — Мы с тобой уже не раз это обсуждали. Я — не хочу! Мне и здесь хорошо.       Юнги отодвигает инвалидное кресло и усаживается на край кровати. Да, они не раз говорили на эту тему, иногда так сильно ругались, что он убегал, хлопнув дверью. Но Мин никогда не устанет повторять одни и те же слова:       — Послушай, хён, я, когда был пацаном, всегда мечтал о старшем брате. Представлял, как мы смеёмся, болтаем обо всё на свете, делимся секретами, да и дерёмся даже, — мужчина откладывает книгу и отворачивается к окну. Его губы скорбно поджимаются, а пальцы на левой руке барабанят по бедру. Он всегда так делает когда теряется, злится, когда ему нечего ответить на упреки младшего брата. — Ты знаешь, как я хотел сбежать. Я всё распланировал. Мы должны были поехать в Сеул с Брайаном и Роем в одну организацию. Это было назначено через пару недель после похорон. Нам уже сказали что Гук-и беременный, но это не остановило меня. Я был уверен — о нём есть кому позаботиться, — Мин поправляет край тонкого покрывала и кладёт ладонь на безжизненные, нереально исхудавшие ноги старшего брата. — Я узнал что у той конторы есть пожарный выход, рядом со станцией метро. Я должен был отлучиться в туалет и, всё — адьёс. Я помню тот момент. Я уже разворачиваюсь в сторону уборных, и у Роя звонит телефон. Говорят, что нашли тебя в какой-то богом забытой деревушке Муктинатх.       Мужчина сникает, сдаётся, и переводит горестный взгляд на Юнги. Он помнит, как открыл глаза в частном медицинском центре в Сеуле и увидел его. Сначала решил, что у него галлюцинации. Не мог тот парнишка, которого в последний раз он видел на сцене Колумбийского университета, когда тому вручали награду за футуристический проект города, находится так близко. Плакать и улыбаться одновременно. Непрерывно прикасаться: то к щеке, то к плечу, то заламывать руки и постоянно повторять: «Господи, я не верю.»       — Я выжил, — еле слышно шепчет он, словно их могут подслушать.       — Да, тебя нашли местные жители среди обломков и останков тел наших родных, — улыбается ему Мин. — Лечили травами и всякой другой фигнёй, пока староста деревни не дошёл пешком до ближайшего города и не связался с Катманду. И тогда сбылась моя самая заветная мечта: я обрёл старшего брата, которого успел оплакать на похоронах.       — И Хаммера, — глаза мужчины наполнены слезами, он крепко сжимает ладонь младшего брата. Никогда и представить себе не мог, что страшная катастрофа и потеря родителей вернут ему того, кого после рождения ему даже не показали. — Приведи его в следующий раз.       — Ну уж нет, — строго смотрит на того Юнги, — хочешь увидеть Хаммера, вылазь из своей раковины.       — Я подумаю, — отвечает мужчина и, чтобы Мин снова не завёл свою шарманку о том, что ему пора прекращать многолетнее затворничество, меняет тему разговора. — Говорил уже с Хосоком?       — Почему ты портишь такой прекрасный день? — бурчит Юнги и пересаживается в кресло.       — Почему ты делаешь вид, что тебе наплевать? — невозмутимо парирует старший. — Не забывай — я единственный человек на этой планете, который знает всё.       — Он ещё не пришёл в себя после операции, — нагло врёт Мин и снова на автомате тянется к пачке, но во время вспоминает, что хозяин не одобряет его пагубной привычки.       — Да кури уже, — вздыхает тот, — Только окно открой. И вообще, ко мне недавно Гук заходил.       — И?       — Странно как-то получается: Чон еще не очнулся, при этом Чонгук разговаривал с ним утром и, представь, он находился в его палате одновременно с тобой.       — Ладно. Ладно! Мы говорили с ним. Ты не отстанешь, да? — старший отрицательно машет головой, и его лицо приобретает такое серьёзное выражение, что Юнги становится смешно, хотя смеяться совсем не хочется. — Если коротко: на цепь его посадил старший брат.       — Какой изверг! — восклицает недовольно мужчина. — Как можно сотворить такое с человеком, в жилах которого течёт твоя кровь?       — Не забывай, что мы говорим о Чон Лиене, — сжимает челюсти Мин. — Но это ещё не всё. На новый год он ворвался в дом Хосока, застрелил его жену и сына, а Хосока вывез в Корею.       — Его как можно быстрее следует отправить к праотцам! — мужчина настолько возмущен, ему требуется выплеснуть куда-то своё негодование. Он подтягивает к кровати инвалидное кресло и ловко пересаживается в него. — Дай сигарету.       — Ты не куришь, хён, — хмурится Юнги, но всё-таки вытягивает стик из пачки.       — Дай, — упорствует тот. И, выдернув из пальцев брата уже прикуренную сигарету, жадно затягивается.       — Ты куришь, хён, — с удивлением присвистывает Мин. — Что ещё я о тебе не знаю?       — Курил иногда, — пожимает плечом старший. — Когда учился в университете. Мой парень против был, но я будто успокаивался, когда никотин разносился по венам. — Юнги многозначительно хмыкает. Родная кровь не вода. Два брата, которые познакомились только через двадцать лет после рождения младшего. Такие разные, но при этом так сильно похожи. — Это не всё, — сухо резюмирует мужчина. И Мин в который раз поражается - насколько тот его чувствует.       — Да, по поводу квартиры в Нью Йорке: тут кое-кто навёл на мысль, что папа не мог бы в одиночку такое провернуть. Ему кто-то помог. Человек, который не имеет отношения к нашей семье.       — Кто? — хмурится мужчина. Снова глубоко затягивается и смотрит расфокусированным взглядом перед собой. О странном завещании и якобы безвременной кончины папы он знает, но ему тоже не приходило в голову, что в этом деле мог быть замешан ещё кто-то.       — Понятия не имею, разводит руками Юнги. — Кто-то дал папе деньги, вернул долг, или родитель кого-то шантажировал, — шутит он, прекрасно осведомлённый, что папа не из той категории.       — Или он провернул это с тем, кто тоже был неравнодушен к твоей дальнейшей судьбе.       — Я тебя умоляю! Назови хоть одного человека, который мог участвовать в этом и одновременно не был бы связан с нашей семьёй.       — Преподаватели в интернате? — находится старший.       — Маловероятно. Им просто платили за то, чтобы я был в относительной безопасности.       — А Хосок больше ничего не сказал? — Юнги на этот вопрос закрывает глаза ладонью и долго выдыхает, надув щёки. — Не может быть, чтобы вы говорили только о его старшем брате.       Мину хочется сбежать. Вот так просто: молча подняться из кресла и уйти. И пусть брат думает всё, что взбредёт ему в голову. Он не готов говорить о Чоне. Да, Хосок является незримым сопровождающим всех его мыслей и действий за последние сутки — но ОН НЕ ГОТОВ!       Но от старшего брата не сбежать и не скрыться, как и от дяди. Мужчина, который сверлит его в данный момент немигающим и цепким взглядом судьи, ещё много лет назад узнал, что у одинокого парнишки в интернате для богатых ублюдков, появился смысл жизни. Внутренности Юнги крутит, потому что он через несколько секунд озвучит тот самый вопрос, который задал ему Чон. Тому он ответ не дал. Но старшему брату лгать сложно.       — Он спросил, кем мы приходимся сейчас друг другу, — старший не торопит. Даёт переварить и собраться с духом. Даёт время, чтобы осмыслить вопрос и сформулировать правильный ответ, который в единственной занятой палате медицинского цента на острове Мину не хватило духу дать. — Ничего не изменилось, — скорбно, еле слышно и обречённо. — Я заставил себя забыть. И вроде получилось. Но нет. Он всё ещё здесь, — касается указательным пальцем виска. — И здесь, — нещадно сминает материю тёмной футболки на груди в кулак.       Мужчина молчит. Он знает, насколько младшему сложно и больно. О Чон Хосоке он узнал не сразу. Если бы не лошадиная доза спиртного, которая развязала Юнги язык. Он помнит, как тот кричал и плакал, выражая ненависть к человеку, который — несмотря ни на что — бросил его. Забыл и вышвырнул как ненужную тряпку из своей жизни. Но среди матов и проклятий старший «услышал» ещё кое-что — жгучую и невыносимую боль. Ту, что колючей проволокой вспарывала внутренности младшего брата, ту, что постоянно сдавливала горло, не давая дышать, и ту, что в конце концов научила быть сильным.       — Я хочу уйти, — выдавливает из себя Мин. Он знает, что не обидит и не оскорбит хозяина.       — Иди, родной, иди, — отвечают Юнги.       Он подходит к двери, и рука уверенно ложится на дверную ручку. Сжимает ту, а пальцы дрожат.       — Хён, я должен сказать тебе ещё кое-что, — и именно сейчас становится жутко страшно. Старший брат убьёт его, заживо зверски четвертует. Но пути назад нет. Рано или поздно тот узнает, и лучше он сам признается. — Я кое-что сделал. Ты был, есть и будешь против. Но я уже это сделал.       Тишина. Её можно вспороть ножом. Мин мог признаться завтра или послезавтра. Одним словом, не сейчас. Но он должен. Он сделал это умышленно. Он долго планировал и вычислял все за и против. Через пару мгновений он сделает старшему брату больно.       — Юнги?       — Почти двадцать четыре часа назад я привёз на остров Намджуна, Сокджин.