Нежное электричество

Если быть до конца честной, Мальбонте — последний, кого Эйвери ожидала увидеть. Но судьбу не просто так зовут коварной. Она сталкивает тебя с тем, кого ты уже даже не надеешься встретить. И встреча эта сулит либо долгожданное благополучие, либо ещё один жестокий урок, который запросто может поставить тебя на колени. Главное — суметь снова подняться с них. Выстоять и не позволить себе сломаться. К какому исходу приведёт встреча с Мальбонте? К тому, что он сможет ей чем-то помочь, обучить нахождению в новом мире? Или к очередной смерти уже от его собственных рук? Почему-то Эйвери кажется, что ничего хорошего в будущем её точно не ждёт. Сердце неистово отбивает сумасшедший ритм, в крайней степени отличающийся от нормального. Глубинный страх поднимается сокрушительными волнами и немилосердно ударяет в голову. Она не умеет сдерживать эмоции, не знает, как менять маски фальшивых чувств, и взгляд её ясно отображает то, что бушует внутри. Её можно без особых усилий прочитать как открытую книгу. Она и есть открытая книга. С потрескавшимся переплётом, взбугрившимися, пожелтевшими от времени страницами, на которых трудно разобрать хотя бы слово среди выцветшего текста. Забытая всеми, но зачем-то вытащенная из далëких глубин на всеобщее обозрение, как бы показывая всем, что она ещё существует. Что она ещё есть. Но эта древняя книга намного бледнее остальных новых — ярких, созданных совсем недавно, история которых ещё только начинается. И Эйвери такое же блеклое пятно среди молодых бессмертных. Совершенно не познавшая жизнь, но уже пережившая свое время. Ей не место здесь. Её отстраненная задумчивость не укрывается от Мальбонте. Он и без того видит всех насквозь, а её запросто сканирует и подавно. Что-то меняется в его глазах, внимательно наблюдающих за ней, но выражение лица всë так же непроницаемо. А вот он — книга с семью печатями под десятью замками. И Эйвери никогда его не узнать. Ни тогда. Когда он был невысоким зашуганным мальчишкой, искренне обидившимся на то, что она назвала его злым. Ни сейчас. Мальбонте сильно изменился. Она помнит его совсем другим. И дело вовсе не в том, что он вырос в мощного мужчину, наверняка способного свернуть обидчикам шею голыми руками. Хотя... Вряд ли у него вообще бывают обидчики. Такого страшно обидеть. А в том, что в нëм нет эмоций. Он словно прекрасное изваяние из мрамора, ради создании которого скульптор продал душу дьяволу. Но нет в этом образце совершенства ни капли жизни. Как и в ней самой. В чём-то они похожи. Вот только Эйвери не эталон, не идеал, а наоборот — ошибка природы. Она не должна тут быть. Не должна в принципе существовать. Ей место в пучине нескончаемого мрака и всепоглощающего холода. Самой судьбой ей была предписана короткая жизнь. Короткая и совсем не яркая. Они вздыхают одновременно. Он — устало, словно ему уже давно надоело абсолютно всё в этом мире. Она — нервно, почти панически. И отчего-то именно эта случайная синхронность разрушает колючие ветви пробирающего до костей страха, сковавшие внутренности. Но давить из себя вежливую улыбку совсем не хочется. — Почему она назвала меня игрушкой? —Эйвери сложно привыкнуть к своему новому голосу тихому настолько, что саму себя едва слышно. Мальбонте хмурится, пытаясь разобрать её сиплое блеяние. — Ты действительно не понимаешь? — Он смотрит на неё так пронзительно, что крылья непроизвольно содрогаются. — Знаешь, мне как-то не объяснили. В ответ Мальбонте краток. — Не сейчас. Ей остаётся только согласно кивнуть и смиренно принять, что ныне она всегда и у всех будет на втором плане. Словно негромкие звуки природы, которые замечаешь только когда важный разговор прекращается. Что-ж, Эйвери осталось дождаться своего часа, когда вспомнят и о ней. Благо терпения она выработала за тысячелетия пребывания в небытие предостаточно. Выдержки хватит ещё на столько же, если даже не больше. Бокал в форме перевёрнутого конуса с яркой синей жидкостью внутри привлекает к себе внимание. Эйвери берёт его холодными пальцами и подносит к лицу, с осторожностью принюхиваясь. В нос ударяет резкий едкий запах, от которого глаза тут же начинают слезиться. Мальбонте, всë это время не спускавший с неё глаз, усмехается, периферийным зрением она замечает, как черты его лица смягчаются на мгновение, выдавая в нём живого метиса. — Это глифт, — объясняет он, снова приобретая безучастный вид, — его пьют залпом. Эйвери следует его инструкции, запрокидывая голову. Во рту, горле и груди в один миг будто разгорается самое настоящее пламя, дыхание перекрывает. Она заходится в сильном кашле, прикрывая пышущий жаром рот рукой, облачённой в перчатку. И снова это выражение ничем не прикрытой насмешки на его лице. А Мальбонте, оказывается, тот ещё паршивец. Но всему и без того натянутому недовеселью, если его можно так назвать, приходит конец, когда чёрные глаза метиса замечают что-то в толпе. Или кого-то. Эйвери прослеживает за его взглядом и встречается с голубым взором молодой девушки. Не ангела, но и не демона. Полукровка. И смотрит на недавно ожившую бессмертную в ответ с нескрываемой ревностью, если даже не ненавистью. Её красивые глаза едва ли не слезятся, когда она замечает Мальбонте с Эйвери. Или дело вовсе не в самой Эйвери? Девушку с обеих сторон окружили два похожих бессмертных — метисы, с одинаковыми бело-чëрными крыльями. Наверняка братья. Бледное лицо Эрагона плавно всплывает в памяти. Словно он тоже здесь, всего в десятке метров от неё, стоит у стены и разглядывает с самым увлечённым видом, на который он только способен, картины в золотых узорчатых рамах. Руки за спиной — поза старцев, но он тоже далеко не молод; белоснежные волосы лежат на прямых острых плечах, облачëнных в светлые одежды. Две пары крыльев... В толпе, но отстранённый от всего мира, будто его не окружают снующие неподалёку бессмертные, а на самом деле он один, в тишине пустого заброшенного зала. Эйвери почти подрывается подойти к нему, как призрачная дымка отголосков воспоминаний рассеивается, вновь оставляя ни с чем. Хотя нет... с новыми открытыми ранами на незащищённом сердце. Чувствуя себя явно лишней в этом месте, Эйвери отступает в сторону, не проронив ни слова, и собирается покинуть зал, не желая присутствовать здесь. Вряд ли кто-то заметит, что она ушла. Ей нужно остаться одной. Хотя бы на несколько минут. — Стой. Приказной тон заставляет удивлённо обернуться к Мальбонте. — Я не разрешал уходить. — С каких пор мне нужно разрешение? — брови сами выгибаются, желая получить объяснения. Ангелы не выказывают недовольство подобным образом, более подходящим дерзким демонам, но сейчас разве только мир с ног на голову не перевернулся. Ей необходимо побыть в одиночестве. — С этих. Ну уж нет. Она не останется здесь. Это выше её сил. Не собираясь спорить, Эйвери молча разворачивается на каблуках, но сильная рука, крепко схватившая за запястье, не даёт сделать даже крохотный шаг. Мальбонте резко притягивает её обратно, явно раздражённый своенравным поведением и цедит сквозь зубы в самое ухо. — Слушайся меня, если хочешь жить, — грозный голос эхом отдаётся в голове, каждое слово колом вбивается в сознание, — Наш мир хотят уничтожить всадники. Не знаю, что ты о них знаешь, но если не хочешь сойти с ума или подохнуть от их рук — слушай меня. Осознание приходит быстро. С каждой секундой, с которой горячее дыхание Мальбонте касается её щеки, мысли приходят в порядок, словно солдаты в боевую готовность. Апокалипсис. Всадники. Чума. Как она раньше этого не поняла? — Хорошо, — Эйвери кивает, смотря, как расслабляются челюсти метиса перед собой, — Я буду слушать тебя. Она постарается. Пока его приказы будут правильными. Не в том привычном смысле «правильности», скорее полезности. Мальбонте кивает в ответ, полностью удовлетворëнный её послушанием. Он наконец отстраняется, прекращая нарушать личные границы, и она выдыхает, осознавая, что всë это время даже не дышала. Никаким бессмертным не нужно дышать для поддержания жизни. Это просто привычка, от которой ещё нужно избавиться. Трудно объяснить ребёнку, что ты можешь жить без постоянного движения лёгкими, поэтому не все сразу отучаются, а некоторые и вовсе не желают отучаться. Чума задорно хлопает в ладоши, говорит что-то с притворной восторженностью в больших глазах обращаясь к публике, но Эйвери её не слышит. Все мысли заняты одним-единственным. Понять, собрать по кусочкам в цельную картину. Поэтому она отступает, когда большинство бессмертных начинают танцевать, отдавая предпочтение наблюдать за этим действом со стороны. Всë равно с такими каблуками даже шагу ступить больно. Украдкой смотрит на Мальбонте, которого увлекает в вальс довольная всадница. Скалящаяся, как самая настоящая гиена. Что он заставит делать, какие приказы отдаст своей новой рабыне? Притворяется ли, что не желает ей зла, или в действительности хочет помочь? Шепфа, какой глупой она была ещё три минуты назад. Как можно было ничего не понять, зациклившись на себе, когда всë находилось буквально под носом? Допустим, она просто была сбита с толку после неожиданного воскрешения, этим можно хоть как-то оправдать себя. Мальбонте двигается совсем не грациозно, более напоминая бревно, криво плывущее по течению реки. Чума всячески пытается его растормошить, начать слушать музыку и танцевать ей в такт, но он полностью погружён в свои мысли. То ли он чудовище, которым его считали уже давно, или все ошиблись? Мог ли ошибиться сам Шепфа? Все меняются парами. Мальбонте тут же отпускает Чуму, отдавая её в партнёрство к незнакомому демону, сам же без промедления подхватывает ту самую голубоглазую девушку, закружив её с бóльшим рвением, нежели раньше. Едва ли не расталкивая других бессмертных в стороны, он погружается в танец, прислушивается к музыке, словно ожив, очнувшись ото сна. Наблюдая за тем, как они разговаривают о чём-то наверняка важном для обоих, Эйвери берёт ещё один бокал с глифтом, который проходит куда легче предыдущего. Тепло заволакивает грудь изнутри, растекаясь по конечностям. Взгляд бегает, цепляется за совершенно неважные, незначительные вещи, не позволяя сконцентрироваться на происходящем. Мысли путаются, не собираются вместе. Но ей не хочется останавливаться. Полузабытье и отрешённость, приятная слабость в теле, ощущение которого словно теряется, приглушается — всë напоминает уже привычное состояние в небытие. Даже оно куда лучше того бесконечного непонимания, охватившего с самого воскрешения. На втором бокале Эйвери не останавливается. За ним следует третий, а дальше возможно даже и четвёртый. И пустота в голове кажется настолько спасительной, что она не замечает приближение высокой фигуры со стороны. — Тебе хватит, — Мальбонте буквально вырывает бокал из её ослабевших рук и выпивает горячительную жидкость самостоятельно. Даже не морщится, проглатывая всë одним махом. — Я сама решу, когда мне хватит, — она тянется за другим, но метис выхватывает и этот, ставит обратно на стол с неприятным звоном, немилосердно бьющим по слуху. — Хочешь в край опьянеть и выкинуть очередную глупость? — Мальбонте явно готов отправить её обратно в небытие, о чём говорит весьма красноречивый взгляд, но Эйвери его игнорирует, — Ведëшь себя, как ребёнок. — Интересно, почему? Раздражённо выдохнув, он снова хватает её за руку — когда этому метису уже надоест трогать её? — и выводит из зала. Но не останавливается ни за его массивными дверями, украшенными узором из чистого золота, ни в одних из открытых галерей или коридоров, вдоль которых стремительно проводит её. Ноги болят, туфли натëрли ступни уже наверняка до крови, но у Эйвери нет иного выхода, кроме как едва ли не бежать вслед за ним, потому что он слишком быстр, а один широкий шаг его равен её трём. Бессмертные, попадающиеся на пути, то ли почтительно, то ли в страхе отступают назад, освобождая им дорогу. Эйвери ловит на себе их сочувственные взгляды. Возможно, и ей самой стоит начать бояться. Но почему-то совсем не хочется. Мальбонте вталкивает её в комнату. Грубо, совсем не прилично. С той голубоглазой полукровкой он обходился куда лучше, чем с Эйвери сейчас. Она открывает было рот, чтобы возмутиться, но он затыкает её одним резким взором, словно клинок врезавшимся в сердце. — Сиди здесь, пока я не вернусь. И не смей уходить. Не смей, запомнила? Эйвери ничего не отвечает, не соглашаясь и не препираясь. Как только дверь с оглушительным хлопком закрывается за ним, она падает прямо на постель, расправляя крылья. Просто громадных размеров кровать с балдахином, на которой запросто уместятся не то, что двое — пятеро, но при этом мягкая, с двумя пышными подушками. Во всём этом хочется просто лечь и утонуть. Расправив занавески глубокого синего цвета, словно чистое ночное небо без единого облака, Эйвери погружается в темноту комнаты. Закрывает глаза, полностью отдаваясь слабости в теле. Позволяя себе впервые за долгое время заснуть. По-настоящему, а не просто забыться, как это изредка бывало в небытие. В чужой спальне, в чужой постели, глубоко вдыхая чужой запах. Но именно он и успокаивает, убаюкивает, как укачивают матери в руках своих младенцев. Неужели это потому, что Мальбонте — единственный знакомый человек, в совершенно незнакомом мире?

***

Утро встречает головной болью. Но боль — лишь ещё одно подтверждение того, что она теперь жива. Снова. Может ли быть жизнь в неволе лучше смерти? Оторвав лицо от подушки, Эйвери перекатывается на спину. Запутывается в тёплом одеяле и собственном платье. Видимо, Мальбонте укрыл её, когда вернулся с бала. И снял с гудящих ног эти ужасно неудобные туфли. Какая забота. На её лице не появляется улыбки, но... Где-то глубоко в груди зарождается тепло, контрастирующее с заледеневшим в бесконечном одиночестве сердцем. Слабое, словно последняя маленькая искра среди тлеющего пепла давно сожжённого костра. Подняться с постели удаётся далеко не сразу: комната вся кружится и то и дело темнеет перед глазами, а в виски отдаёт сильная резь. Неужели, это из-за глифта? Если он так действует на организм, создавая крайне неприятные последствия, то распивать его больше не стоит в будущем. Ещё одно такое утро она точно не переживёт. Тягучая тошнота скручивает желудок. Если бы только было чем. Но она так и остаётся горьковатым привкусом под ложечкой, и голодным урчанием в кишечнике. Шепфа, она же ничего не ела три тысячи лет. Вчера была слишком занята собственными мыслями и воспоминаниями, что даже и не подумала засунуть в рот хотя бы сладкое пирожное с вишней поверх крема, которыми были напичканы столы во время бала. Стоит найти кухню — она наверняка есть в этой школе. Заодно изучить окрестности. Раз Эйвери теперь предстоит здесь жить, то было бы неплохо перестать утруждать других бессмертных в просьбе проводить или указать дорогу и начать ориентироваться самостоятельно. Но сначала душ. Аккуратно повесив на спинку массивного кресла с кроваво-красной вельветовой обивкой помятое за ночь платье, Эйвери складывает рядом нижнее бельё, постоянно оглядываясь на входную дверь, которая может в любой момент открыться, впуская нежданного гостя. Хотя гостья здесь как раз-таки она. Наверное, ей стоило бы сполоснуться в своей комнате, однако не Мальбонте ли ещё вчера запретил выходить отсюда? В таком случае, пусть в следующий раз не брезгует уточнениями. Если быть до конца честной, Эйвери и сама не может выделить определённую причину её решения принять душ в его комнате. Просто... захотелось. Вряд ли ванная сможет хоть что-то рассказать о своём хозяине, в разы логичнее было бы порыться в вещах или ящиках стола, да и не желает она лезть в чужую личную жизнь. А если Мальбонте это не устраивает, то пусть выкажет всë своё недовольство позже. Когда она будет чистой, свежей и взбодрившейся. Предусмотрительно заперев дверь в ванную, Эйвери не может удержаться от того, чтобы не разглядывать новое отражение в большом, широком зеркале. Ощупывает мягкие бока на выраженной талии, бёдра, вдруг ставшие широкими. Пальцами пересчитывает знакомые родинки на незнакомом теле. Одна из них в центре солнечного сплетения, другая — на шее, скрывающаяся за копной густых чёрных волос. Вчера она постеснялась рассматривать себя при той женщине-ангеле. Тем более обнажённой. А сейчас Эйвери одна и смущаться ей нечего. Ведь это довольно обыденное для всех занятие. Но никто не просыпается однажды в совершенно чужом теле. И неважно, что тело её. Оно — чужое. Она не видела его медленное взросление, не замечала постепенные изменения. Они навалились все и сразу. Даже лицо сильно похудело. Неуверенно обхватывает увесистую грудь, что с трудом помещается в ладони. Она несказанно больше и намного тяжелее детской плоскости. Подушечкой пальца водит по тёмному ореолу, задевая сосок. Неприятная дрожь проходит по пояснице вниз. Эйвери резко отступает от зеркала, опустив руки. Бездумно глядит в пол, не видя ничего перед собой. Ей больше не хочется изучать новоявленные особенности своего тела. Ей вообще не хочется его изучать. Ни визуально, ни на ощупь. Она кажется себе мерзкой. Проходит достаточное количество времени, когда Эйвери наконец выходит, обëрнутая в полотенце. В спальне заметно прохладнее, чем в охваченной призрачно-белой дымкой тёплого пара ванной, и кожа моментально покрывается мелкими мурашками. Оставленной одежды на кресле больше нет. Вместо платья там лежат чистые новые вещи: свободные белые брюки и такого же цвета водолазка. Неподалёку стоят классические светлые ботинки, которые наверняка невероятно удобные и не будут натирать. Без каблуков, глубоких вырезов и в принципе открытых участков — всë, как Эйвери особенно нужно сейчас. Мальбонте сам подбирал это? У неё даже в голове подобная мысль не укладывается. Скорее всего, он приказал кому-то найти одежду. Впрочем, ей стоит поблагодарить его. На столе, медленно растекаясь вкусным ароматом по комнате, стоят тарелки с горячей аппетитной на вид едой. Мальбонте действительно предусмотрителен... и заботлив.