Фейерверк

      Он долго наблюдает за ней в открытое окно.       Это так странно и в какой-то степени даже глупо для него — Мобэй не из любопытных. Его мало интересует жизнь других людей, тем более, таких, которые живут — нет, даже не так, выживают — в этом богом забытом месте.       Но проходя мимо этого старого обшарпанного дома, облизываемого шершавыми языками теней, Мобэй почему-то поднимает глаза на тусклый желтый свет, приветственно мигающий ему сквозь грязные стекла окна на первом этаже. Старая лампочка вместо люстры, грязно-бежевые стены с дешевыми обоями в уродливый цветочек — все это пахнет чем-то тоскливым, тяжелым, как сигаретный дым, ядовитым грузом оседающий в легких.       Оттого вдвойне удивительно, что в этой бетонной клетке вдруг расцвел такой очаровательный цветок.       Мобэй видел множество красавиц в своей жизни, немало побывало и в его постели.       Но почему-то именно эта фигура в свете одинокой лампочки цепляет его взгляд, лениво скользящий по неровностям сизых стен и запыленных окон.       Он замирает, разглядывая темный силуэт — девушка в окне медленно переодевается, с трудом поднимая подрагивающие руки и стягивая растянутый серый свитер. Скинув его на кресло, она вытягивается струной и разминает затекшие плечи, а потом вдруг зябко ежится, обхватывая себя руками. Пересекая крохотную комнату быстрыми шагами, девушка хмуро что-то ищет, бормоча себе под нос. Локоны распущенных каштановых волос забавно подпрыгивают при каждом ее шаге, и Мобэй позволяет себе приподнять уголок губ в подобии улыбки.       Ее сложно назвать идеальной с точки зрения современной красоты — невысокая, пухленькая, с мягкими щеками и чуть приоткрытыми губами, она похожа на надутого хомячка, ищущего, где бы сделать запасы. Взгляд Мобэя лениво скользит по округлым бедрам, проходится по животику и груди, пока не останавливается на недовольном личике, внезапно озарившимся радостью.       Девушка с довольной улыбкой извлекает из кучи вещей, закрывающей одинокий стул, изрядно помятую футболку, достающую ей до колена, и поспешно переодевается — Мобэй успевает заметить родинку на обнаженной груди. Вдруг, застыв на месте, она резко поворачивает голову в сторону окна — и смотрит на мужчину в упор.       Девушка с тревогой всматривается в темноту улицы, прежде чем подойти ближе и поспешно задернуть плотные шторы, будто ставя преграду между собой и чем-то опасным и неизведанным.       Мобэй только хмыкает в ответ на этот жест. Занятно.       Как будто это его остановит.       Мужчина шагает в тень, и та послушно расплывается, принимая его в свои холодные объятья.       Ничто не гарант безопасности для других, когда тьма — твой лучший друг.       Цинхуа не может избавиться от холодного взгляда, мурашками скользящего по ее коже.       Уже который вечер она нервно оглядывается и ускоряет шаг, пытаясь попасть домой как можно скорее. Ее район нельзя назвать криминальным — да, он не самый богатый, но отморозков здесь крайне мало, все друг друга знают. Девушка крепче сжимает лямку рюкзака, стараясь не торопиться слишком очевидно и краем глаза смотрит на витрину крохотного овощного магазинчика, разглядывая свое отражение.       Но на узкой улочке нет никого, кроме нее.       И не чувствуется ничего, кроме острого взгляда из темноты, лезвием кинжала скользящего вдоль ее позвоночника.       Не выдержав, Цинхуа срывается на бег — в висках гулко пульсирует прилившая кровь, дышать с непривычки становится тяжелее, и она чувствует себя полной дурой, но не может заставить себя притормозить и выдохнуть.       Дома безопасно, ее дом — ее крепость.       Даже если от дома — одно название.       Она практически влетает в дверь дома. Ее ощутимо потряхивает, и девушка едва не роняет ключи, подхватывая их буквально за секунду до столкновения с асфальтом. Цинхуа спиной чувствует могильный холод, ей хочется и одновременно до кома в горле страшно обернуться, страшно увидеть, что ее тень перекрыта чем-то большим, неестественно вытянувшимся в свете, льющимся из соседских окон.       Дверь открывается с противным скрипом, и девушка поспешно захлопывает ее за собой, закрывая на все замки — одна из немногих вещей, на которые она разорилась вместе с товарищами по несчастью соседями, заселившись сюда. Она устало сползает вниз и обнимает руками колени, пряча лицо.       Ее жизнь и так не сахар — Цинхуа рано начала работать, не решаясь висеть на шее разведенных родителей, и теперь все ее силы уходят на то, чтобы не сорваться на очередного покупателя, решившего высказать все свои претензии продавцу маленького книжного магазинчика. Может быть, ей было бы легче, не проводи она бессонные ночи за написанием очередного веб-романа, но трепетная мечта однажды опубликовать собственную книгу — один из немногих поводов терпеть последствия постоянного недосыпа.       Даже если в последнее время ее сон ухудшается еще сильнее.       Цинхуа морщится и с трудом поднимается на дрожащие ноги. До ее комнатки — буквально пара метров, но для нее, скованной усталостью и растекающимся по венам животным страхом, не желающим отпускать свою жертву, это расстояние превращается едва ли не в пару километров. Выдохнув и с трудом попадая ключом в скважину, она наконец заходит домой, тут же закрывая дверь на замок и кое-как стаскивая потрепанные жизнью кеды. Гостиная встречает ее ожидаемым бардаком, и девушка мысленно делает себе в голове пометку «прибраться на выходных». Стянув с себя рюкзак, она невольно поворачивает голову к зашторенному окну — с недавних пор Цинхуа вообще старается не открывать его лишний раз — и выдыхает облачко пара. Несмотря на конец мая, в комнате до мурашек холодно, но, оценив стоимость электричества, в которую ей обойдется использование обогревателя, девушка вздыхает и идет ставить чайник.       Может, хотя бы горячий ужин и серия любимого шоу согреют ее застывшее от ледяного ужаса сердца?       Она хорошенькая.       Мобэй внимательно наблюдает за закутанной в плед девушкой. Она сидит на диване в той же заляпанной растянутой футболке, в которой он увидел ее в первый раз, и громко хохочет над каким-то глупым шоу, идущим по телевизору, едва не давясь быстрорастворимой лапшой, и это должно выглядеть, мягко говоря, неприятно, но ему нравится.       В ней на удивление много жизни.       Доев лапшу, она тянется за чаем и некоторое время греет пальцы о горячую кружку. Мобэй с интересом придвигается к ней, вдыхая аромат — но чай дешевый и пахнет какой-то приторной сладостью ароматизаторов. Наверное, он подошел слишком близко — девушка снова ежится от холода и бросает короткий взгляд на обогреватель в углу. Хмыкнув, мужчина отсаживается и откидывает голову на край дивана — придется подождать еще несколько часов, прежде чем она ляжет спать.       Или же…       Он неотрывно следит за тем, как девушка опускает ноги в дурацких вязаных носках на пол и, подхватив со стула полотенце, идет в ванную комнату. Усмехнувшись, Мобэй следует за ней и, прислонившись к дверному косяку, не без удовольствия наблюдает, как она поспешно стягивает с себя домашнюю одежду. Ее смуглая кожа тут же покрывается мурашками, и девушка трет озябшие плечи, прежде чем усесться в холодную ванну и включить воду. Она скептически перебирает баночки с пенами и морскими солями, а мужчина не может отвести взгляда от родинки на ее напряженной округлой груди. Даже сквозь шум воды он слышит как гулко бьется ее сердце, как шумит кровь в ее венах, как пульсирует ее жизненная энергия, собираясь внизу живота. Мобэй с трудом сглатывает слюну, поднимая глаза на жилку, бьющуюся под кожей на шее девушки — желание впиться в нее зубами, попробовать густую сладкую энергию становится все сильнее, и ему приходится впиться когтями в собственные ладони, чтобы удержать себя на месте, когда расслабившаяся от тепла воды девушка опускает руку к низу живота и судорожно выдыхает.       Еще не время, она еще не готова.       Самое вкусное всегда лучше оставлять напоследок.       Мобэй позволяет себе самую малость — по его скромному мнению, разумеется.       Оставаться в стороне с каждым разом становится все сложнее. Он старается утолить свой голод днем, пока девушка работает, но эти жалкие подпитки не приносят ни грамма удовольствия. Мужчина глухо рычит, прогоняя очередную надоевшую девицу из своей комнаты — этого мало, чертовски мало, эти крупицы энергии кажутся абсолютно безвкусными и дают лишь мгновение удовлетворения.       Ло Бинхэ, разумеется, не удерживается от проницательной улыбки в его адрес, стоит им случайно пересечься, но все же благоразумно молчит. И правильно делает — может быть, Бинхэ и сильнее него, но это не значит, что он вернется к своему благоверному в целости и сохранности, если разозлит Мобэя. Шэнь Цзю, впрочем, недалеко уходит от супруга — только вместо ухмылки он одаривает ледяного демона каким-то… сочувствующим (?) взглядом. Так обычно смотрят на тяжело больных, прежде чем сообщить, сколько им отведено.       Мобэй умирать не собирается и упорно игнорирует чужое внимание. В конце концов, эта девчонка — всего лишь очередная его жертва, и нет ничего такого в том, что он старается подольше растянуть удовольствие от сладости чужой энергии.       Иногда ожидать ее становится слишком скучно — расположение вещей в крохотной квартире он выучил едва ли не наизусть. Он прекрасно знает, что вмешательство может выдать его присутствие, но с другой стороны…       Не пора ли ему заявить свои права на этого человека?       Мобэй позволяет себе самую малость — по его скромному мнению, разумеется.       Он начинает с ее вещей — мужчина скептически перебирает вешалки, едва удерживаясь от недовольного фырканья. Состояние одежды оставляет желать лучшего — что-то в пятнах, что-то помято, а Пизанская башня из футболок и кофт, грозящаяся свалиться со стула в любую секунду, раздражает его взгляд еще с первого появления Мобэя в этом доме. Конечно, не хотелось бы трогать все это безобразие своими руками — для подобной работы у него обычно имеются слуги, готовые мгновенно исполнить желание своего господина. Но при одной только мысли, что кто-то посмеет коснуться своими грязными лапами вещей его маленькой птички, все нутро мужчины сжимается от плохо сдерживаемой ярости, и он пересиливает себя, касаясь холодными пальцами чужой одежды.       Остается только понять, как пользоваться этой странной штукой, которая должна стирать вещи…       Что происходит…?       Цинхуа в ужасе застывает на пороге комнаты.       Неужели кто-то залез в ее дом?       Она резко срывается с места, делая два шага вперед, и снова застывает. Как это возможно?       Почему здесь так чисто, если утром она оставила квартиру в полнейшем хаосе?       К горлу подступает тошнота, и девушка едва удерживает в себе желание проблеваться. Панический ужас накрывает ее с головой, она дышит через раз, стремительно окидывая взглядом пределы комнаты. Кое-как пошевелившись, Цинхуа бросается к тумбе, с оглушительным грохотом дергая старенький ящик. Все ее лекарства, блокноты и мелкая канцелярия сложены аккуратными стопками, но это не волнует девушку. Она впивается взглядом в маленькую шкатулку-сейф, скрытую на самом дне. Едва набрав дрожащими руками код, Цинхуа сдавленно выдыхает.       Слава богам, ее сбережения на месте.       Она оседает на пол и судорожно выдыхает. Ей будет на что жить — это самое главное. Кое-как отдышавшись, девушка оглядывается по сторонам и, успокоившись, задумывается.       Если это не ограбление… кто и что сделал с ее квартирой?       Оттолкнувшись ладонями от пола, Цинхуа поднимается на дрожащие ноги и внимательно осматривает каждый уголок своей маленькой комнаты. Но чем больше она изучает пространство, тем сильнее проявляется недоумение на ее лице.       Ничего не пропало.       Все ее вещи на местах… точнее говоря, на местах, где им положено быть — постиранная и поглаженная одежда висит на вешалке, вся грязная посуда, скопившаяся за неделю, обнаруживается помытой и стоящей в кухонном шкафу, на полу нет ни одной пустой коробки из-под быстрорастворимой лапши.       И, что самое странное — в кастрюльке на плите Цинхуа находит свежеприготовленный ужин.       Мобэй с нескрываемой гордостью наблюдает за тем, как она уплетает за обе щеки еду, сделанную его руками.       Он, конечно, не учел, что его человек может испугаться, увидев свою квартиру в таком состоянии — какие же они все-таки пугливые, эти люди — но, судя по ее довольному лицу и расслабленной позе, хороший ужин перекрывает все страхи. Теперь напиток в ее кружке пахнет гораздо приятнее — мужчина лично добыл самые редкие травы, что растут на территории Северных земель, и улыбка девушки лучше тысячи слов говорит о том, что подарок она оценила.       Мобэй задумчиво смотрит в сторону тумбочки. За сотни лет, проведенных в демонической форме, он уже успел забыть, насколько важны для людей эти печатные бумажки с цифрами. Конечно, к нему приходили заключать сделки, прося богатств в обмен на душу, но то были несусветные суммы, которые решительно невозможно потратить и за две жизни. Оглядев же бедную обстановку и убедившись в том, насколько мало вещей у девушки, Мобэй вспомнил, что есть люди, для которых деньги — это жизненная необходимость, а не роскошь.       И если его Цинхуа они нужны, чтобы стать еще мягче и вкусней, он позаботится о том, чтобы она ни в чем не нуждалась.       — Что бы ты ни задумал, это плохая идея.       Мобэй поднимает хмурый взгляд от часов на своей руке — одно из немногих человеческих изобретений, которое он действительно считает полезным — и внимательно смотрит на Шэнь Цзю.       — Не припомню, чтобы я спрашивал твоего мнения, — лениво отзывается он, снова переводя взгляд на часы. Цинхуа должна освободиться уже совсем скоро, если не задержится в очередной раз для уборки магазина, за которую ей даже не платят.       — Ты же помнишь, что нам нельзя привязываться к людям? — Цзю игнорирует его слова и резким движением захлопывает угольно-черный веер. Его острый взгляд прошивает Мобэя насквозь, но мужчина даже не дергается — сложно не привыкнуть к этому за сотни лет их знакомства.       — И к чему ты это? — фыркает ледяной демон. — Хочешь воспитывать кого-то — делай это со своим псом. Да и кроме того… что-то незаметно, чтобы вас с Бинхэ это остановило тогда, — он ухмыляется, с холодным вызовом глядя Цзю в глаза.       — Ты же понимаешь, что это совершенно другое, — безразлично замечает Шэнь.       — Вот как? Какой интересный подход — такой же двуличный, как ты. Впрочем, мне все равно это неинтересно, — Мобэй встает из-за стола, легким движением руки оправляя плащ. — Но если тебя действительно это беспокоит, в чем я очень сильно сомневаюсь, ибо сердца у тебя нет, то я ни к кому не привязан.       — Тогда к чему тебе это? — Цзю брезгливо указывает сложенным веером на его часы.       Мобэй пару секунд смотрит на свое запястье, прежде чем взмахом руки рассечь пространство теней.       — Я всего лишь стал ужинать по расписанию.       Жизнь Цинхуа становится чересчур странной.       Она по-прежнему ощущает на себе тяжелый взгляд из темноты каждый вечер. Но чем больше времени проходит, тем проще становится смириться с «чем-то», что внезапно стало частью ее повседневности.       В квартире теперь порядок. Просыпаясь утром, девушка находит на столе пышущий жаром завтрак, возвращаясь домой после работы — еще не остывший ужин. Где бы она ни оставила одежду, собираясь впопыхах, вернувшись, она обнаруживает ее висящей на вешалке. И, что самое загадочное, в ее доме становится больше вещей.       Закусив губу, Цинхуа задумчиво осматривает длинное светлое платье, расписанное морозными узорами. Оно выглядит так волшебно, будто его взяли откуда-то с древних свитков, из старых сказок, где бедные девушки внезапно обретали свое заслуженное счастье. Такого у нее точно не было.       Она растерянно оглядывается, будто пытаясь обнаружить своего странного благодетеля, но в комнате никого нет. Девушка осторожно мнет ткань в руках — та приятна на ощупь, легка и воздушна, и сердце в груди Цинхуа вдруг наполняется странным теплом. Не удержавшись, она прижимает платье к себе и замирает, не в силах оторваться от этой красоты.       Ей страшно, ей страшно узнать, чем ей придется заплатить за эту странную заботу от неизвестного, которого не останавливают ни замененные замки, ни маленькие ловушки, раскиданные по квартире, ни видеокамера, на которой отражаются лишь двигающиеся сами по себе вещи.       Ей так страшно…       И до ужаса приятно, ибо за всю жизнь ей не дарили столько внимания, сколько дал ей ее преследователь за пару месяцев пребывания здесь.       Сегодня фестиваль фейерверков.       Цинхуа устало закрывает магазинчик и поднимает голову в небо. На безграничном темном полотне яркими огнями расцветают миллионы сверкающих разноцветных звезд… должны, во всяком случае. Отсюда ничего не видно и не слышно — все, кто мог, уже ушли праздновать в центр города, и от этого становится еще тяжелее. Она хотела бы поехать, полюбоваться этой красотой, но усталость железными цепями сковала ее ноги, и единственное, о чем сейчас мечтает девушка — это добраться домой и насладиться заслуженными выходными за компьютером. Читатели явно заинтересовались ее новой историей, так что имеет смысл написать как можно больше, пока есть время.       Она неспешно движется домой, размышляя, что ее ждет сегодня. Возможно, ее «благодетель» удивит ее чем-то интересным в честь праздника. К хорошему легко привыкаешь, и Цинхуа не всегда успевает обдумать свое положение. А поразмыслить есть над чем.       В полицию пойти она так и не решилась — да и какой в этом толк, если доказательств практически нет? Покажи она записи двигающихся вещей с домашней камеры наблюдения — покрутят пальцем у виска и пригрозят штрафом за глупый розыгрыш и отвлечение полицейских от работы. Да и ни одна ее вещь не пропала, даже наоборот — они стали прибавляться, а быть обвиненной в воровстве или еще чем похуже — это последнее, чего хочет Цинхуа. Остается только продолжать пытаться поймать ее постоянного гостя или…       Или смириться с его положением нового хозяина в ее доме.       Девушка тяжело вздыхает. Ее незримый спутник уже совсем рядом — она чувствует его присутствие по легкому ветерку, оглаживающему ее ладонь. Каким-то образом это успокаивает, и Цинхуа расслабляется, надевая один из наушников.       — Сегодня праздник, — как бы невзначай говорит она в микрофон на проводе наушников. — Тебе разве не хотелось бы посмотреть на это вместо того, чтобы быть тут?       В ответ она слышит только собственные шаги. Впрочем, ничего нового — кто бы ни был ее спутник, он не отвечает. Цинхуа все чаще кажется, что она просто сошла с ума или попала в кому, где ей снится этот бред. С ее образом жизни это было бы неудивительно.       — Странный ты, — тянет девушка, поправляя лямку рюкзака. — Нашел бы себе кого-то поинтереснее. Зачем наблюдать за мной?       Холод будто ладонями скользит по ее плечам и пробирает до самых костей. Цинхуа тут же ежится и ускоряется. Похоже, ее спутнику не слишком-то нравятся вопросы.       Черт возьми, она определенно сошла с ума.       Разговаривать с тенями — это худшее, до чего вообще можно было дойти.       Домой Цинхуа буквально вваливается. Ее встречают вкусные запахи с кухни и идеальная чистота в квартире. Девушка невольно улыбается — кто знает, сколько бы еще она жила так, не появись в ее жизни этот… кто бы он ни был. Напевая себе под нос, Цинхуа неспешно переодевается и ужинает, смотря очередное ток-шоу по телевизору. Работа без выходных дает о себе знать, и к тому моменту, как девушка выходит из ванны и досушивает волосы, на нее наваливается такая усталость, что трогать компьютер решительно не хочется.       «Пожалуй, отложу главу до завтра — все равно сегодня все на фестивале и вряд ли много кто будет читать».       Посмотрев на часы и тяжело вздохнув, Цинхуа снова включает старенький телевизор, попадая точно на трансляцию праздника. Все выглядит так ярко и красиво даже через тусклый экран, и на секунду у девушки щемит сердце от какой-то глухой, спрятанной глубоко внутри тоски.       Цинхуа смотрит на взрывающиеся фейерверки — и что-то с треском обрывается в ее душе.       И почему ей не дано быть такой же яркой?       Она отворачивается в сторону, и ее взгляд вдруг падает на то самое белое платье с морозными узорами. Девушка не решилась ни надеть его, ни убрать в шкаф, и только любовалась им долгими вечерами, думая о том, кто мог сотворить такую красоту. В свете огней телевизора переливы сияющей ткани выглядят особенно чарующе и притягательно, и, поднявшись с дивана, Цинхуа медленно приближается к вешалке и, посмотрев на платье еще раз, осторожно берет его в руки.       В конце концов…       Разве ей не стоит быть чуточку наряднее в день праздника?       Она недоверчиво оглядывает себя в зеркале.       Платье сидит идеально.       Оно струится холодными волнами по ее телу, и это ощущается так правильно, словно его сшили точно на нее, подчеркивая достоинства ее неидеальной фигуры. Цинхуа крутится еще раз, и платье с шелестом кружится вслед за ней. Девушка с улыбкой распускает волосы, и те локонами спадают на ее округлые плечи.       Неужели это правда она? Неужели она может быть такой…       — Так гораздо лучше?       Цинхуа замирает.       Она смотрит, как за ее спиной появляются широкие бледные ладони и укладываются на ее живот. Девушка коротко вздрагивает от холода чужих пальцев, но не может пошевелиться, не может отвести взгляд от отражения, в котором клубится тьма. Она быстрее чувствует, чем видит, как к ее спине прижимается чье-то крепкое тело, подтягивая ее ближе. Температура в комнате резко падает на десяток градусов, но девушка не чувствует этого — тело будто горит в местах соприкосновения с неизвестным, и она с трудом заставляет себя сделать судорожный вдох.       К ее плечу склоняется мужчина. Он с любопытством смотрит в отражение, и взгляд его прозрачных, будто лед, глаз буквально гипнотизирует Цинхуа. Мужчина оглаживает ее живот ладонью и поднимает руку выше, проводя кончиками пальцев по мягкой щеке. Каждое его прикосновение обжигает холодом, и это должно пугать, но Цинхуа не может отвести глаз от таинственного незнакомца.       Как это вообще возможно…       — Тебе подошло, — тихо замечает он, склоняя голову набок. — Мне нравится твой вид.       — Кто… кто вы? — едва слышно шепчет Цинхуа, с трудом сглатывая комок в горле. Надо позвать на помощь, надо подать голос, пока это еще возможно…       Но мужчина хищно скалится и укладывает пальцы ей на шею, ненавязчиво сжимая тонкую кожу.       — Меня зовут Мобэй. Я долго ждал тебя, Шан Цинхуа.       Она едва успевает вскрикнуть, когда ее тело дергает назад, прямо в сгустившуюся тьму.       Надежда на спасение разбивается вдребезги, как сосулька об асфальт.       Шан Цинхуа трясет.       Ладони мужчины ледяные, и когда он ведет ими по ее бедрам, задирая платье, девушку бьет крупной дрожью. Цинхуа едва успевает осознать, что тени выкинули их в какое-то странное пространство, где вокруг только лед, переливающийся разноцветными огнями, похожими на Северное сияние — до девушки запоздало доходит, что ее платье должно быть тоже соткано из этого льда. Она могла бы даже насладиться этим потрясающим видом, если бы не тот факт, что над ней навис этот пугающий незнакомец…       А, нет… Мобэй, да?       — Господин Мобэй… — едва слышно шепчет Цинхуа, подрагивая от каждого его движения. Мужчина оглаживает ее талию, но тут же замирает, глядя на нее в упор нечитаемым взглядом. — Пожалуйста… я хочу домой…       Он слегка хмурится, кивая сам себе, прежде чем снова склониться над ней.       — Это пройдет.       Острые зубы впиваются в ее шею, и девушка кричит, дергаясь в крепкой хватке и цепляясь за крепкие плечи в жалкой попытке оттолкнуть. Она чувствует, как холодный язык слизывает ее горячую кровь, и этот контраст ненадолго притупляет пульсирующую боль. Цинхуа сдавленно хнычет, не в силах сдержать слез, но даже это не вызывает жалости в Мобэе. Он спокойно стирает горячие дорожки с ее щек большими пальцами. Его губы испачканы в ее крови, и от этого зрелища у девушки стынет кровь в жилах. Она откидывается назад, пытается привстать на локтях, несмотря на боль, отползти от этого демона, и ей даже удается сделать это и сесть у изголовья.       Вот только мужчина сидит прямо перед ней, а из этой сияющей комнаты нет выхода.       — П-почему? Почему я…? — шепчет Цинхуа, не в силах сделать глубокий вдох. Мобэй слегка склоняет голову набок, словно любопытный кот, и внимательно смотрит на нее.       — Я так захотел, — пожимает плечами Мобэй и небрежно откидывает плащ в сторону.       Цинхуа сглатывает. Он красив, нечеловечески красив, но его красота остра и режет не хуже ножа. В обычное время она была бы счастлива, обрати такой мужчина внимание на нее, но при таких обстоятельствах…       Силы небесные, тут поможет хоть какая-нибудь молитва?       Но даже если бы Цинхуа знала хотя бы одну, она вряд ли могла бы прочитать ее дрожащими от холода и ужаса губами.       — Я хочу домой… — всхлипывает она, дергая окоченевшими пальцами. Мобэй подсаживается ближе и подтягивает ее на свои колени.       — Ты хотела увидеть фейерверки, — замечает он и поднимает ее голову за подбородок. — Я сделал их для тебя.       Девушка не сразу понимает, о чем он говорит. Она смотрит в потолок, и ее сердце вдруг гулко ухает, обрываясь и падая в преисподнюю.       В высоте взрываются и гаснут миллионы сверкающих огней. Они сплетаются в причудливые фигуры и распадаются падающими звездами, они с грохотом разбиваются в вышине и разлетаются огненными всполохами, такими чуждыми этому месту. Ледяной купол отражает фейерверки по всей комнате, и Цинхуа кажется, что она сама — центр этого безумия, взрывающегося в ее голове. Она опускает глаза на лицо Мобэя и тяжело сглатывает.       В его прозрачных глазах ярким огнем сверкает ее отражение.       Он вспарывает удлинившимся когтем свою ладонь, и девушка заторможенно наблюдает, как из царапины проступает густая синяя кровь. В голову отчего-то лезет мысль про «особ голубых кровей», и Цинхуа нервно хихикает — в стати господина Мобэя действительно есть что-то королевское. Мужчина не обращает внимание на ее состояние — вместо этого он резко прижимает свою ладонь к ее приоткрытому рту.       Зрачки девушки расширяются, стоит ей почувствовать соленый вкус на своих губах. Несколько мучительных секунд в ее глазах пляшут дикие тени, и тело Цинхуа судорожно дергается в чужих руках, но Мобэй держит крепко, не позволяя ей отстраниться, пока ее не перестает трясти. Девушка резко хватает воздух посиневшими губами и приходит в себя.       Тьма из ее глаз пропадает.       И холод отступает вместе с ней.       Мобэй гладит ладонями ее тело.       Цинхуа больше не думает о пульсирующей боли в шее и о пронзающем насквозь морозе. Воспоминания о маленькой квартирке и пережитом животном ужасе притупляются, успокоенные чужими ласковыми прикосновениями. По ее венам растекается дикий жар, греющий изнутри, и ей становится так тепло, будто она согрета знойным летним солнцем. Она пьяно улыбается Мобэю, закидывая руки ему на шею — голова кружится, и это ощущается несколько неприятно, будто в Цинхуа влили пару бутылок крепкого вина, но одновременно так окрыляюще, что ей хочется взлететь под потолок и стать одним из тех ярких фейерверков, что продолжают полыхать над ее головой.       Он такой красивый, такой статный, будто выточенный изо льда, а Цинхуа кажется, что она принцесса, унесенная в сказочную страну, и все это звучит так волшебно, что она не может сдержать звонкого смеха.       — Тебе хорошо? — вкрадчиво интересуется Мобэй, разводя ее мягкие бедра. Девушка хихикает — как же ей может быть плохо, когда этот мужчина так заботлив, так ласков с ней? Никто и никогда не думал о ней, не делал ее жизнь настолько комфортной, никто так не грел ее тело и душу, как этот ледяной король.       — Точно, король, — озаренно шепчет Цинхуа. — Вы… мой король. Я же могу вас так называть, мой Король? — она смотрит на Мобэя сверкающими глазами, и его сердце прошивает чистый пьянящий восторг от этого невинного взгляда.       — Только если ты согласишься остаться здесь и быть королевой, — его низкий голос звучит так обворожительно, так тягуче, что девушка не может ему сопротивляться. Да и зачем? Разве в той жизни есть что-то, за что можно цепляться?       — Как прикажет мой Король, — едва слышно шепчет Цинхуа и сдавленно стонет, чувствуя, как в ее тело медленно толкаются, распирая изнутри. Эта близость ощущается так странно, так пронзительно, что девушку пробирает до самых костей, и она вжимается в мужчину всем телом, подаваясь навстречу. Цинхуа никогда в жизни не испытывала ничего подобного, и ей хочется урвать как можно больше этих необычных ощущений. Девушка обнимает Мобэя за шею, утягивая на себя, едва не сливаясь с ним в одно целое, а он глухо рычит ей в шею и снова прикусывает тонкую кожу, выбивая сдавленный стон с губ Цинхуа.       — Да, мой Король… вот так… — бормочет она, жмурясь от пульсации крови в растерзанной клыками шее. В воздухе разливается запах холода и железа, этот запах кажется ей до боли знакомым, но перед глазами все плывет от возбуждения, и все, что она может различить — это точенное лицо Мобэя с легким румянцем на острых скулах, вбивающегося в ее дрожащее тело.       — Я тебя не отпущу, — коротко шепчет мужчина, резким движением сажая Цинхуа на колени. Лед в его взгляде трескается, обнажая бушующий огонь, и девушка подается вперед, прижимаясь своими губами к чужим, будто скрепляя эту сделку незримой печатью.       Цинхуа падает в пропасть удовольствия, не замечая, как с ледяных стен медленно стирается ее отражение.       Мобэй не может перестать любоваться ей с первой минуты, как увидел ее.       Облаченная в свадебные одежды его клана, Цинхуа сияет в свете волшебного ящика, кружась перед зеркалом.       Да, может, это глупость. Да, может, это лишь прихоть.       Но это его глупость, это его прихоть.       И, сжимая в своих руках ее мягкое, покрытое его метками тело, глядя на ее синие от его крови губы, ловя ее сияющий от эйфории взгляд, выбивая из нее тихое «мой Король», Мобэй готов отдать все души, что он собрал, будучи демоном, в обмен на одну-единственную, что сейчас дрожит в его объятьях.       Цинхуа горит в адском пламени.       Но Мобэй не позволит ей сгореть.

На меня красиво падал лунный свет, лунный свет,       Рассыпался над домами фейерверк, фейерверк.       Я не отражался в окнах — в чём секрет, в чём секрет?       Солнце село — я уже не человек, не человек.