Memories

      …Дети. Все дети, которых он убил.       Райкири прямо в грудь — один раз, другой, третий.       Кунай в горло.       Огненное дзюцу заживо варит обладателя водной стихии.       Последнее отражение в глазах каждой жертвы — собачья маска АНБУ…       Какаши вдруг подумал о Наруто — о том, каким он был: сначала беззащитным малышом, потом изгоем-одиночкой, бесшабашным подростком и, наконец, героем мира Шиноби… Вспомнил его светлые волосы, голубые глаза — совсем как у Минато.       Радовался бы сенсей тому, каким Какаши стал? Ему наверняка понравилась бы их с Ирукой свадьба. Он крепко обнимал бы Кушину, смотря на них с теплотой и любовью.       Какаши сплюнул кровь на татами, когда-то расстеленные его матерью. Он помнил её пальцы — такие же, как у него — тонкие, бледные, шрамированные. Она тоже мертва, но ведь и Какаши недолго осталось, так что можно подумать о ней в последние минуты.       Пожалуй, и она гордилась бы им и всем, что он успел сделать.       Ниндзя-охотник до странного громко шагнул вперёд, вырвав Какаши из диссоциации. Оказалось, он поставил последний кадр на паузу, отчего-то заинтересовавшись его экипировкой АНБУ, что едва виднелась в левом нижнем углу доски, — все воспоминания воспроизводились от первого лица.       Конкретно этот эпизод происходил в подростковые годы Какаши. Он как сейчас помнил: его голая рука с красной татуировкой тянется вниз, чтобы добить другого АНБУ — изменника. Ничего необычного и достойного столь пристального рассмотрения фрагмент памяти в себе не нёс, но Какаши чувствовал, как отчаянно сопротивляется мозг, и потому инстинктивно попытался вырваться из гендзюцу вновь.       Охотник резко мотнул головой в его сторону.       — Не делай этого. — За маской он явно хмурился. — Твой мозг умирает, а ты только ускоряешь процесс.       — Что ты хочешь найти? — Нервы Какаши были на пределе, он уже не чувствовал физической боли, но что до душевной… Мысленно он умолял Ируку о прощении.       — Кем бы ты ни был, помимо лица Шестого у тебя и его воспоминания. — Каждое слово Охотника жалило подобно раскалённому острию. — Может, ты украл их, когда… убил его? — Тут повисла долгая, ужасающая пауза. — Я узнаю правду и тогда заставлю тебя жалеть о том, что родился на свет.       Сердце Какаши гулко стукнуло в груди, а вслед за этим последовала одна-единственная, совсем слабая, отдалённая мысль: ниндзя-охотник не стал бы предупреждать о таком. Вообще не заговорил бы с подозреваемым, с самого начала.       Что если это не шиноби Конохи вовсе? Что если всё это — обман, а перед ним не более чем изобретательный злоумышленник, который…       Который что? Хочет заполучить секретную информацию? О чём?       Какаши не удавалось вдуматься — слишком много воспоминаний, слишком много терзаний…       К чёрту это всё. К чёрту! Охотнику не удастся получить… больше… ничего…       …Какаши окидывает усталым взором деревню, простирающуюся вдаль к высокой горе. Он почти уверен, что после признания неправоты насчёт генинов-выпускников Ирука уйдёт с крыши, но…       — Двиньтесь, я тоже сяду.       Какаши выполняет просьбу не глядя и скорее автоматически. Неудобно-то как… Между ними давно витает напряжение — оно возникло задолго до объявления номинантов на экзамен на чунина. Наверное, ещё с той проваленной совместной миссии, после которой Ирука запереживал о своём предназначении в мире шиноби…       — Считаете, наверное, что я идиот, раз сомневаюсь в них… в вас?..       Слова звучат громче шёпота, но сохраняют робость сказанного под нос. Он опускается рядом слева, и из-за налобного протектора на глазу Какаши приходится повернуться, чтобы увидеть его.       Сбитый с толку, пристыженный и немного печальный, Ирука упирается подбородком в согнутые колени в ожидании ответа. Его взгляд — бесхитростный, откровенный, искренний… Глаза такие же чистые, как во времена той кровавой миссии, но с тех пор Ирука набрался сил, ожил, прислушался к советам Какаши и открыл своё чуткое сердце для носителя Девятихвостого.       В грудной клетке Какаши разливается тепло. Становится труднее дышать. Откуда это?..       — Нет, — сумев изобразить спокойствие в голосе, говорит он, — конечно нет.       Ирука лишь поднимает голову и мягко улыбается в заметном облегчении и, казалось бы, что здесь еще сказать? Он может просто встать и уйти, но вместо этого, не разрывая зрительного контакта, чуть пододвигается, распрямляется, и тогда Какаши осознаёт: они сидят намного ближе, чем ему изначально казалось. Буквально в сантиметрах друг от друга.       — Честно?       Эта несносная прядь каштановых волос, сбежавшая из хвоста… Какаши не успевает остановить себя и тянется убрать её с протектора. Металлическая панель на его перчатке мерцает в лунном свете, перекликаясь с сиянием Ирукиных глаз.       — Честно, — вторит Какаши и так сильно хочет его поцеловать…       Они долго не отводят друг от друга взгляд…       Какаши скорчился, привалившись к стене. Он больше не мог на это смотреть: его разрывало от ломящей кости любви и растущей ненависти — к Охотнику.       Тот казался разгневанным увиденным. Подошёл ближе к доске и рассматривал, рассматривал её, как художник, недовольный своим творением…       Он отвлёкся.       Какаши знал, что будет больно. Понимал, что его мозг превращается в кровавое месиво и гибнет, и всё же хотел разобраться с этим шиноби.       А изображение на доске снова замелькало:       …Ирука смотрит на него через низкий столик — чабудай, — что они вместе выбрали и купили на их пятую годовщину. Его глаза — темно-карие, уже тронутые морщинами, но все такие же доверчивые и любящие. Руки скользят по древесине и накрывают руки Какаши.       — Представляешь, двадцать лет уже будет на следующей неделе…       Какаши переворачивает его кисть ладонью вверх и сплетает их пальцы. Как же ему нравится любоваться Ирукой с утра… Директорская форма демонстрирует многолетний опыт, силу, закалку, преданность деревне, и, хоть сам Какаши старыми одеяниями Хокаге пренебрегает, да и на свой возраст не выглядит, нежный взор Ируки всегда напомнит о том, сколько лет они провели вместе.       — Хочешь устроить что-нибудь особенное? — искренне любопытствует он. — Может, на горячие источники?       В глазах Ируки сверкает веселье:       — Всё никак не можешь наездиться туда.       Какаши даже не пытается скрыть хитрую плотоядную ухмылку:       — Всё никак не могу насмотреться на тебя, мокрого и румяного.       Поджав губы в игривом упрёке, Ирука тянет его к себе, ни на секунду не отрывая взгляда — за годы этот манёвр стал таким привычным… Оба точно знают, что сейчас произойдёт…       Это дьявольское гендзюцу сгинет к чертовой матери.       Кулак Какаши оставил трещину в деревянной стене, а нога грузно и неуклюже, словно измазанная в дождевой грязи, опустилась на пол. Внезапный прилив энергии подстегнул тело к действию, и он смог ненадолго высвободиться из техники и подобраться к охотнику. Тот быстро развернулся, но…       Поздно.       Какаши слишком хорошо понимал, что с ним происходит, представлял изнутри — два десятилетия обладания Шаринганом не прошли даром. Тонкости конкретно этого дзюцу ему известны не были, но элементарные основы — очень даже.       Он схватил Охотника за грудки и не задумываясь толкнул к доске — прямо в пучину воспоминаний.       Сперва гендзюцу отвергало вмешательство, но Какаши шёл напролом, и вот они с Ирукой из прошлого испарились, а на любимое сиденье последнего, споткнувшись о столик, упал Охотник. Вытянув руки перед собой, он попытался оказать сопротивление, но Какаши остановил его, схватив за плечо, замахнулся и что есть мочи ударил по керамической маске.       Охотник обмяк. Коротко откашлявшись кровью прямо на него, Какаши начал блокировать поток чужой чакры, чтобы развеять иллюзию и выбраться из нее, и тогда крышка купленного на годовщину чабудая вдруг замерцала серебристым, превращаясь…       В зеркальную поверхность. Какаши инстинктивно бросил взгляд на шиноби, неподвижно повисшего в его хватке. Маска треснула зигзагом посередине, отверстия для глаз разъехались в разные стороны, а за ними забликовали два круглых маленьких зеркала, сейчас разбитые на тысячи осколков. Несколько из них с лязгом отделились и выпали, не оставив за собой ничего кроме кромешной черноты.       Но тело Охотника всё ещё излучало тепло, и он дышал — глубоко и болезненно.       Какаши в ступоре наблюдал за тем, как остатки стекла разом высыпаются из маски и, кружа, собирают золотистое свечение из окна и всю обстановку их с Ирукой дома, чтобы упасть к его ногам, туда, где на месте столика осталась лишь зеркальная лужица.       А в ней — отражение.