СЫН ЗА ОТЦА

Прекрасная площадь Тюльпанов была и украшением, и сердцем Виндабоны, столицы королевства. Здесь зачитывали Указы королей Лумбра, здесь же народ встречал новых государей, которые проезжали через площадь после коронации. Королевский дворец, перестроенный полтора столетия назад, оставался непревзойденным в своей грациозной величественности. А человек, впервые оказавшийся на площади, непременно был потрясен ее размерами. Перед дворцом высилась статуя Людовика Молниеносного, основателя династии Морантов. С дальнего конца площади она казалась игрушкой. Нужно было сделать не один десяток шагов, чтобы разглядеть все детали памятника: гордый поворот головы и повелительный жест руки короля-воина, воле которого подчинилась сначала столица, а потом и другие земли Лумбра. Кроме Межигорья. Раньше площадь Тюльпанов выглядела просто бесконечной. Но при короле Филиппе многое менялось в государстве. Главная площадь страны тоже. В тот день, когда Его Величество Филипп взошел на трон, на площади разместились все знаменосцы жандармских рот, еще и Железные стрелки построились в идеально ровные коробки. Теперь это стало невозможно. Вот уже третий год половина площади была огорожена высоким забором. За ним от рассвета и до заката сновали множество работников, скрипели вороты подъемных механизмов, а подводы с гранитными глыбами текли как полноводная река. Строился Храм Восхождения Владыки — храм, который должен будет затмить все существующие строения на земле, а его купол вознесется выше любого здания в столице. Даже выше шпиля королевского дворца. Король Филипп, по велению которого началась строительство, смотрел на него из окна своих покоев. Их специально перенесли в ту часть дворца, откуда Его Величество мог наблюдать за стройкой, когда пожелает. Возведение храма стало главной заботой государя. Верховный каменщик бывал на докладе у короля чаще, чем генерал-адмирал королевского флота, а лучшие художники государства показывали лично Его Величеству эскизы будущих росписей. Филипп отошёл от окна. Незнакомцу трудно было бы предположить, что этот человек — повелитель могущественной державы. Простое тёмное платье делало его похожим на небогатого торговца. Или священника. Только массивная золотая цепь с подвеской в виде пирамиды, усыпанной рубинами – символ Владыки и символ королевской власти — указывала на его положение. Казалось, что цепь слишком тяжела для него: король сильно горбился, вытягивая вперед тонкую шею. Он был узкоплеч, на бледном лице проступал нездоровый румянец. Филипп обошёл громадный стол, весь заваленный бумагами, картами и книгами. За его собственным креслом висел портрет отца, Карла Благословенного. Почти тридцать лет отец расширял державу, не брезгуя никакими методами. Он заключал договоры, выдавал замуж дочерей, даже покупал владения обедневших сеньоров. Так получилась сложнейшая система, державшаяся на множестве письменных и устных соглашений, подкрепленная уважением и почтением, которое питали соседи и подданные к мудрейшему государю. И к его жандармам и Железным стрелкам, конечно. Королевство росло; народ без войн богател. Казна пухла от налогов и пошлин, которые собирали королевские прево. Денеьги было куда потратить: не было большей заботы у государя, чем его войско. В самом начале царствования Карл расширил казармы для стрелков на площади Тюльпанов. От Сада Фазанов, в котором первые короли из дома Морантов стреляли зайцев, почти ничего не осталось. Казармы стали с дворцом одним целым. Да и стрелков с каждым годом становилось все больше и больше. Увеличились и жандармские роты. Раньше жандармами могли стать лишь самые знатные и богатые лорды, вроде Рандов и Мотке. Теперь казна оплачивала боевых лошадей и покупала новобранцу полный доспех (в королевском же арсенале). Поэтому каждый обедневший помещик, у которого не осталось ничего, кроме славного имени, мог послужить государю. Мудрость короля Карла почувствовали на себе бунтовщики, когда жандармы разметали их разношерстные полчища, как чугунный молот песчаную стену. Сам Карл пускал в ход армию крайне редко. "Лучше десять лет переговоров, чем один день войны", наставлял он своих сыновей. Время от времени, конечно, он выступал в поход, чтобы образумить возомнившего лишнего сеньора. Заканчивались эти кампании всегда одинаково: замок глупца ровняли с землёй, а его самого ждала плаха. Или вечная ссылка в заморские земли, если он искренне раскаивался. Но с крупными магнатами хитрейший из смертных предпочитал договариваться. Уж сколько обхаживал отец князя Норейко! Конечно, самый могущественный магнат Межигорья… Древнейший род, по сравнению с которым сами Моранты выглядели выскочками. Отец делал все, чтобы обеспечить лояльность Норейко. Даже отдал свою дочь, принцессу Вивиан, замуж за старшего сына князя. Любимая сестричка Виви... Только за то, что с ней стало, само имя Норейко должно быть стерта из памяти людей. Но вот отец умер, и что? Все рухнуло в один момент. Государство чуть не погибло от предательства и измены. И именно Норейко ударили первыми. Филипп посмотрел на доспех отца, который стоял в углу. В них могло поместиться полтора Филиппа. А ведь брат был ещё больше... Занятно, что единственный сын брата, Люк, больше был похож на дядю, чем на отца: такой же малорослый и тщедушный. Всю стену напротив занимал гобелен. На нем был изображен Александр Конзаго, который ведет жандармов в решающую атаку в сражении у Дубового Гая. Закованные в броню всадники, закованные в броню могучие дестрие. И сам герцог в знаменитом шлеме с крыльями, с мечом в руке. Художник не очень приукрасил реальность, сделав герцога чуть ли не в полтора раза больше всех остальных. «Герцог Конзаго Победоносный, спаситель трона и государства», гласила подпись под гобеленом. Все ожидали, что отец передаст корону младшему сыну, Александру, знаменитому рыцарю и любимцу всех женщин столицы. Но отец умер, завещав не менять древний порядок наследования. И бунт разгорелся, как пожар. Норейко объявил, что не будет возобновлять присягу короне. Один за другим сеньоры заявляли о том, что разрывают все клятвы, данные королю Карлу. Они собирали знаменосцев и присоединялись к войску князей Норейко, которое шло на столицу. Старый князь готовился продиктовать унизительный мир молодому королю Филиппу, которого все считали неспособным к правлению. Армия колебалось, столица готовилась к осаде. Но тут вмешался младший брат. Норейко рассчитывал, что обиженный Александр останется в стороне, отсидится в неприступном замке Конзаго; даже отправил к нему посланцев с предложением разделить владения отца. Однако Александр решил (или внял увещеваниям матери), что честь дома дороже. Он встал во главе армии. Норейко были разбиты. Сразу после удивительной победы при Дубовом Гае жандармерия совершила стремительный марш в Межигорье, в сердце мятежа. Конница ворвалась в Лемеж на плечах людей Норейко, уходивших за городские стены. Старый князь и все его сыновья погибли с мечами в руках на стенах родового замка. Младшая дочь Норейко, совсем ещё девочка, бросилась на Александра с ножом. Оруженосец успел перехватить ее ударом копья; она умерла прямо у ног победителя. Беременная Виви видела из окна, как тело её мужа, исколотое и изрубленное, сбросили со стены замка. Она прыгнула вслед за ним. Будь прокляты Норейко во веки веков! Может быть, отцу стоило послушать советников и передать трон Александру? И ничего бы не случилось? Кто знает... Как никто уже не узнает, что бы предпринял победитель, вернувшись домой. Если бы не арбалетный болт одного из преданных слуг Норейко, отомстившего за своего господина. Девять лет прошло с тех пор. Он, Филипп, не повторит ошибки отца. Он должен передать государство наследнику крепким и прочным, для чего любую измену следует давить в зародыше, не давать возможности врагам даже подумать о бунте. — Отец! Филипп резко обернулся. На мрачном лице короля появилось что-то вроде улыбки. Только Ники, наследник, мог ворваться без спроса в кабинет его Величества, прервать его размышления. — Мы сегодня учили третью позицию! Смотри! Ники выбежал в центр кабинета. Встал в стойку и сделал несколько движений деревянной шпагой. — У меня получается! Мастер Лум говорит, что я молодец! Скажи да? — У тебя отлично получается, — сказал Филипп и недобро посмотрел на наставника сына. Лум стоял в дверях, склонившись в поклоне. Ники подбежал к отцу. Они обнялись. Филипп сел на один из диванов, расставленных вдоль стен. Усадил сына на колени. — Я рад, что ты делаешь успехи в фехтовании, — Филипп поцеловал сына. — Отец, скажи, когда мне уже можно будет упражняться с настоящей шпагой? Не с деревянной? — Но Ники... Тебе ещё только восемь... Тебе ещё рано брать в руки настоящее оружие... — ответил Филипп сдавленным голосом. — Когда вернётся Люк, я хочу фехтовать с ним настоящей шпагой, а не деревянной, — произнёс Ники решительно. — Я хочу показать Люку, как я умею! — Я не сомневаюсь, что так и будет, — ответил Филипп. — Я скучаю по Люку. Он мой лучший друг, — проговорил Ники. — Мне нужно быть готовым к его возвращению. — Так и будет, сын. Так и будет. А теперь иди, у тебя много занятий. Как и у меня. Филипп проводил сына до двери. Ники убежал. Его учитель поспешил было за ним, но король его остановил. — Ничего острого не должно попасть в руки принца, — тихо сказал он. — Ты головой отвечаешь за здоровье нашего наследника. Лум согнулся в три погибели. Король сделал движение рукой, веля ему идти. Двери закрылись, Филипп снова остался один. Он подошёл к громадному алтарю, перед которым горел священный огонь. Упал на колени. — О, Владыка! Даруй выздоровление моему сыну! Не ради себя, ради спокойствия в государстве и благополучия народов, которые вверил ты в попечение дома Морантов — молю тебя, о владыка! Все сделаю ради величия твоего! Клянусь тебе! Он нарисовал в воздухе знак огня, сложил руки у лица и зашептал слова молитвы. *** Конзаго разбудил стук в дверь. Герцог открыл глаза и огляделся. Он не мог сообразить, где находится. Как закончилась вчерашняя попойка, он тоже не помнил. — Кто там? — крикнул он и не узнал собственный голос. Дверь открылась, в комнату вошел Жиро. В руках у него был кувшин. Герцог сел на кровать. — Ты принес мне вина? — спросил он. — Кислое молоко, мой господин, — ответил Жиро. Герцог схватился за сосуд, пил жадно и долго. Вернул кувшин слуге и встал на ноги. Потянулся. — Как же все болит… — проговорил он. Потрогал вздувшуюся скулу, рану, которую вчера пришлось зашить. — Шрам будет? — Будет, — ответил Жиро и снова протянул герцогу кувшин. Герцог сделал еще пару больших глотков. — Ты доволен своим учеником? — спросил он и сел на кровать. — Вы полезли в драку с соперником, силу которого не знали. Вы чудом остались живы. Такому я вас не учил, мой господин. Герцог отвернулся, чтобы слуга не заметил его разочарования. — Я победил, а победителей не судят, Жиро! Подай мне сапоги. Вместо этого Жиро вытащил из-за пазухи и передал хозяину кожаный мешочек. — Что это? — спросил герцог. — Нашел у вашего противника, — ответил Жиро. Герцог развязал завязки, высыпал содержимое на ладонь. Там было несколько желтых камней причудливой формы размером с лесной орех. — Это то, что я думаю? — спросил герцог, разглядывая камни. — Золотые самородки, мой господин. — И откуда они у молодого человека? – проговорил герцог, ссыпая камни обратно. — Там, где их нашли, должно быть еще много золота, мой господин, — ответил Жиро. — Никому ни слова об этом! — герцог потряс мешочком. Жиро поклонился. После недолгих сборов отряд выступил в путь. Герцог ехал очень медленно. Точнее будет сказать, что он едва держался в седле. Поэтому вскоре он, вместе с графом Рандом и преподобным, оказался в хвосте колонны жандармов. Теперь их обгоняли и королевские стрелки. Даже в походе эти железные воины печатали шаг, как на плацу. Тяжелый мушкетон на плече, всегда начищенные до блеска кираса и шлем, за спиной — котомка со скарбом. Сто пятьдесят лет назад великий государь Теодор Великолепный приказал своим прево собирать по всей стране крепких мальчиков-сирот. С десяти лет они учились воинскому делу, жили в казармах при дворце и сражались во всех войнах, которые вела держава. Стрелки не имели дома и семьи, а их службу заканчивали лишь смерть или увечье. Сменилась династия, но стрелки по-прежнему располагались в Саду Фазанов у королевского дворца, хотя и поменяли арбалеты на мушкетоны, а казармы разрослись почти на весь парк. Во всей армии Его Величества не было воинов более стойких и более преданных. Лейтенант Бруно дал команду, и стрелки грянули хором: “Верность и честь!” Конзаго чуть не упал с лошади от их рыка. Вот кто был рад, что герцог еле тащится, так это Борхеус. Преподобный пол жизни провел в походах и отлично управлялся с алебардой, если возникала нужда. Но вот выучиться ездить верхом как следует он не смог. Теперь он пользовался моментом, чтобы показать свою близость к Его Светлости. Ранд пересказывал герцогу разговор с командиром Кроппом. — Отец Гизо был знаменитым охотником и следопытом. Ходил на север, в дальние горы. Жена давно умерла, и он таскал сына за собой. Он растил сына воином, мечтал, что тот пойдет на королевскую службу. Немудрено, что вам вчера пришлось непросто. — Мне и сейчас непросто, — буркнул герцог. — Вы забыли сказать, господин граф, что Гизо-старший оказался за Белым морем не просто так, — вступил в разговор Борхеус. — Он был сослан в Северные земли. Еще надо бы узнать, за что именно. Немудрено, что отпрыск такого человека осмелился поднять руку на Его Светлость. — Занятный вы человек, преподобный. Вот вроде слушали с вами один рассказ, а услышали разное, — усмехнулся Ранд. — Великий Капитул и Его Величество послали нас выполнить святое дело! Я забочусь о том, чтобы ничто нам не помешало, — сказал Борхеус. "В отличие от вас". Вторая часть фразы не была произнесена, однако и граф Ранд, и герцог его поняли. Герцог потрогал распухшее лицо и издал нечто вроде стона. Ранд принялся разглядывать окрестности. Следующие три дня пути прошли без приключений. На исходе четвертого вдалеке появились очертания башен и крепостных стены. Когда-то на излучине реки Каракис был построен сторожевой форт. Рядом с ним образовалась летняя ярмарка. Охотники и следопыты сплавлялись с верховий реки с добытыми в горах ценными шкурами. Саммы привозили морскую рыбу, икру и моржовую кость. Из степей на дальнем западе гнали табуны низкорослых, выносливых лошадок. Ярмарка росла, вместе с ней укреплялся и форт. Дед герцога Конзаго, Раймонд Второй, приказал построить каменные стены и перенести сюда ставку наместника Северных земель. Приземистые башни из серого камня походили на грибы-боровики — крепкие, основательные, с деревянными крышами-шляпками. В самой высокой находились городские ворота. К прибытию светлейшего герцога Конзаго над ними вывесили флаги Лумбра и дома Морантов. Отряд проследовал через посад, разросшийся под защитой крепости. Вдоль дороги, у заборов беспорядочно выстроенных домов и усадеб, стояли местные жители. В основном саммы; их было сразу видно по кафтанам до пят. Много было и выходцев из королевских земель. На север, за Белое море, отправлялись от безнадежности и отчаяния, в поисках хоть сколь-нибудь сытой жизни. Или сюда попадали те, кто был не в ладах с законом и властями. Здесь не было королевских прево, а люди наместника не задавали много вопросов. Тот, кто смел, умело управлялся с арбалетом и умел читать лес, вполне мог разбогатеть на пушном промысле. Главное только не сдохнуть от мороза и тоски в бесконечную зиму. Герцог въехал в крепость; приветственно завыли горны. У самых ворот форта светлейшего герцога встречал наместник Северных земель Нестор Форкат. Пост наместника, хоть и самых дальних владений короны, был необычайной синекурой для офицера из захудалого дворянского рода. Форкат прибыл в Сусман восемь лет назад, сознавая, что здесь он и закончит свои дни. — Невероятная честь — встречать Вашу Светлость на дальнем рубеже королевства! — начал Форкат. — Верные подданные Его Величества приветствуют вас в Сусмане! Форкат опустился на одно колено. За годы службы в землях саммов он растолстел и полысел; поклон дался ему с трудом. Немногочисленные офицеры гарнизона, построившиеся за его спиной, последовали примеру своего командира. Герцог спрыгнул с коня и протянул наместнику руку для поцелуя. — Я сражался вместе с вашим отцом у Дубового гая и в Лемеже! — с жаром произнес Форкат. — Вместе? — переспросил герцог. — Под началом вашего отца, — поправился наместник. На лице герцога появилась гримаса раздражения, он повернулся к Ранду, словно ища поддержки. — Его Светлость устал, господин наместник! — сказал граф. Форкат засуетился, замахал руками и рассыпался в извинениях. Он пригласил герцога в свои покои – двухэтажный дом с крошечными оконцами и множеством печных труб на крыше. Высокая лестница, которая вела на крыльцо дома наместника, имела такие узкие ступеньки, что подъем по ней оказался делом непростым. Тяжелые походные плащи спутников герцога путались под ногами, мешали идти. Поэтому сам герцог, бросивший плащ оруженосцу, и Форкат, привычный к этим ступеням, поднимались быстрее остальных. — Ваша Светлость, — заговорил Форкат тихо и вкрадчиво. — Мне доложили о прискорбном инциденте, который случился с Вашей Светлостью по дороге в Сусман… Форкат замолчал, попытался заглянуть Конзаго в глаза. Герцог не откликнулся. – Как тот, кому доверено Его Величеством следить за порядком в Северных Землях, должен просить Вашу Светлость… – продолжил наместник, но герцог только отмахнулся. – Хватит об этом! – бросил он. Его Светлости было на что отвлечься. На крыльце их встречали три юные девушки. Одна держала поднос с графином хреновухи, другая — чашу с красной икрой, третья — каравай на вышитом полотенце. — Добро пожаловать, Ваше Светлость! — провозгласил Форкат. Герцог махнул рюмку, закусил ложкой икры. — Ух ты! — довольно сказал он. – Крепкая штука! Он жестом потребовал ещё. — Прекрасно! То что нужно после дороги! Герцог съел ещё пару ложек икры и присмотрелся к девице, которая держала угощение. — Как тебя зовут? — спросил он. Та стояла, опустив глаза. Герцог взял её за подбородок, поднял. — Милая мордочка! Ты не бойся меня! – Меня зовут Маниша, — пролепетала девушка, и густо покраснела. Герцог провел пальцами по её лицу. — Ваша Светлость! — раздался за его спиной голос Борхеуса. — Пора возблагодарить Владыку за счастливое завершение нашего путешествия! Герцог поморщился, но тут же взял себя в руки. — Вы правы, преподобный. Как всегда. В церковь можно было пройти по крытому переходу прямо из дома наместника. Герцог шёл по нему и невольно наклонялся, чтобы не удариться о балки, державшие покатую крышу. Выпрямившись в очередной раз, он замер. Облака чуть разошлись, и закатное солнце осветило бронзовую конус храма. Начищенный металл заиграл всеми оттенками красного. На мгновение показалось, что церковь горит. Герцог прикрыл глаза ладонью. Видение пропало. Местная церковь, она же главный храм всех Северных земель, была такой же приземистой и невзрачной, как и все строения в крепости. Узкие окна со скромными витражами почти не пропускали свет. Лишь жаровни со священным огнём освещали пространство. Алтарь в виде трех пересекающихся треугольников (центральный больше, два по краям – меньше) переливался в неровном свете огней, отбрасывал странные блики. Настоятель церкви с поклонами уступил возвышение у алтаря преподобному Борхеусу. – О, Владыка! Благодарим Тебя за свет твой, который вёл нас в пути! – начал преподобный. Он начертал в воздухе знак Огня. – Благодарим тебя, о Владыка! – хором повторили все. Гулкое эхо отразилось от стен. Когда началась служба, Форкат оказался рядом с графом Рандом. — Вы же понимаете, граф, что история с дуэлью... нападением на герцога молодого Гизо... Это чудовищная случайность! — зашептал наместник. — Конечно, конечно, — кивнул Ранд. Помолчал и спросил: — Гизо... Знакомая фамилия... Скажите, наместник, а ваш Гизо не имеет отношения к барону Гизо, которого когда-то лишили титула и сослали за море? За то, что его однажды поймали на женской половине королевского дворца? Форкат дернулся как от удара и словно сжался. — Да, господин Граф. Молодой Гизо — сын того самого барона. Его отец умер год назад. Сын умолял меня разрешить ему ехать в столицу, чтобы на королевской службе искупить позор своей семьи. Я счёл, что могу позволить ему... Ведь отец понёс свое наказание. Я был не прав? Ранд покачал головой. — Вы лучше помалкивайте об этом, Форкат. Его Величество не забыл бунт Норейко и не склонен миловать никаких изменников. И их потомков тоже. Форкат замолчал и отошел в сторону. В полутьме храма было не видно, что лицо его в этот момент исказила гримаса то ли боли, то ли отчаяния. Между тем Борхеус продолжал свою проповедь. Его сильный голос заполнил уже все пространство небольшой церкви. — Наш государь, да продлит Владыка его годы, поднялся на священную битву. Битву за свет против сил тьмы и хаоса. Они коварны, они никогда не устают, они ищут возможность поработить слабых и нищих духом, заставить их служить своим мрачным целям. Они повсюду, никто и нигде не может быть спокоен. Только сила истинной веры даёт нам шанс! Шанс на победу в этой великой битве за наше будущее! Наш государь возвысил пламя свободы, святое пламя духовного возрождения! Он послал нас, как верных солдат святой церкви, принести слово Владыки сюда, в дальние земли. Он отправил нас, чтобы спасти простые души, прозябающие во тьме. Мы должны пронести пламя света и истины до самых краёв землю, везде, где только обитают создания Владыки! В этом святом огне очистятся души слабых и неверных, и воссияет свет Владыки! Молим Владыку послать нам силу и твёрдость, чтобы пройти этот путь! Сразу после службы герцог объявил, что желает отдохнуть. В покоях герцога ждала Маниша. — Господин Форкат велел обработать вашу рану, — сказала она. Маниша стояла, все так же опустив глаза. В ней была кровь саммов, судя по темными волосам и скуластому лицу, но не только. Женщины саммов отличались короткими ногами и тяжелыми задницами. Маниша была стройная и высокого роста. – Моя рана очень нуждается в уходе, – сказал герцог и распахнул ее сорочку. С самого рассвета Форкат и его командиры кричали во дворе крепости, пытаясь придать достойный вид своему воинству. Форкат, бывший офицер королевской армии, знал, как должен выглядеть войсковой смотр. Он добивался, чтобы его люди выстроились в две шеренги. Но, сколько они с Кроппом не старались, ровные ряды не получались. Вместо прямой во дворе выстраивался то зигзаг, то змейка. Форкат ругался, на чем свет стоит. Командир гарнизона бегал вдоль рядов солдат, отвешивал тумаки и подзатыльники. Жандармы вышли, чтобы понаблюдать за представлением, и покатывались со смеху. Граф Ранд явился, облаченный в кирасу с выгравированными гербами своего дома и в роскошной капитанской перевязи через плечо. Пока герцога не было, он прошелся вдоль рядов солдат; лицо его приняло вид грустный и озадаченный. Переминаясь с ноги на ногу, в строю стояли мужики с обветренными лицами и вислыми усами. Их кольчуги потемнели от времени. У многих и кольчуг не было, лишь кожаные, потертые дублеты. Вооружение удивляло своим разнообразием: видавшие виды алебарды соседствовали с охотничьими рогатинами, арбалеты казались древними до непригодности. Одна кираса графа Ранда стоила дороже всего вооружения гарнизона Сусмана. — Покажи меч, — приказал Ранд одному из солдат. Тот наполовину вытащил из ножен потускневший, плохо почищенный клинок. — Мы давно не ходили в бой, господин капитан, — начал оправдываться командир гарнизона, следовавший за Рандом. — А пьяниц и буянов утихомирить — достаточно и дубинки. — Я вижу, — зло сказал Ранд. Наконец, появился герцог. Командир, заикаясь от волнения, произнес рапорт. Герцог выслушал его вполуха и подошел к Ранду. — Отто, представь себе… У нее между ног нет волос! Совсем нет! Женщины горцев, она сказала, приучены удалять волосы на теле! Знаешь, Отто, мне очень понравился этот обычай! Так пикантно! Когда мы вернемся, надо завести новую моду в столице! — тихо затараторил он. Но Ранд не поддержал игривый разговор. — У нас плохие новости, — граф показал на строй солдат. — Что такое? — Посмотри сам. Если они с кем и сражались последние годы, то только с бочонком пива. Герцог спустился к солдатам. Быстро прошелся вдоль строя. Солдаты во все глаза разглядывали королевского племянника, которого занесло в их края каким-то недобрым ветром. — Все? — спросил герцог, закончив обход. — Солдаты ждут слова Вашей Светлости, — поклонился Форкат. — Что им сказать? — тихо спросил герцог у Ранда. — Что-то воодушевляющее. Про узы товарищества, про нашу святую веру и благочестивейшего монарха… Что нет в мире силы, которая бы им не покорилась, — Ранд замолчал. Добавил: — Ну как обычно говорит Его Величество... — Да уж. Наше Величество большой мастер… Говорить красивые слова, — пробормотал герцог. Он вернулся на крыльцо. — Я вижу в ваших глазах тот же страх неизвестности, который сжимает мое сердце! — прокричал герцог фразу, которую прочитал в каком-то рыцарском романе. И тут же понял, что сказал не то. Чего-чего, а страха в глазах этих людей видно не было. Недоумение — было, сколько угодно. Но не страх. — Но чтобы не ждало нас впереди, нет ничего сильнее нашей Святой веры! Нет силы, которая бы пересилила бы нашу святую решимость! Куда бы ни направила нас воля Его Величества, наша вера принесет нам победу! Он выдохся и замолчал. Солдаты таращились на герцога с еще большим недоумением, чем прежде. — Верность и честь! — крикнул герцог и выхватил шпагу. — Верность и честь, — ответил ему нестройный хор. Смотр закончился. Форкат осторожно приблизился к герцогу, который весело болтал с Рандом. Наместник опасался, что ему влетит за состояние воинства. Но молодой Конзаго пребывал в отличном расположении духа. Форкат решил этим воспользоваться. – Ваша Светлость! Не угодно ли вам осмотреть ярмарку? Вам может быть любопытно посмотреть на племена, обитающие на наших ближних и дальних рубежа. Сегодня на берегу озера кто только не соберётся. – Ярмарка? Там должно быть весело, – оживился Конзаго. – И познавательно, – добавил граф Ранд. Пока готовили лошадей, откуда-то возник преподобный Борхеус, пожелавший сопровождать Его Светлость. Но Конзаго воспротивился. – Преподобный, вы уже побеседовали со всеми служителями святой церкви в Сусмане? Они наверняка изголодались по наставлениям столь сведущего в делах веры отца, – сказал герцог. Раздосадованному Борхеусу пришлось удалиться. Ярмарка располагалась на широком поле между городом и пристанью. Десятки больших и малых шатров раскрасили землю, как грибы лесную поляну после дождя. На первый взгляд казалось, что натыканы они совершенно хаотично; приглядевшись, можно было заметить некоторую упорядоченность. От самой пристани в город шла дорога. Она превратилась центральную улицу ярмарки. Вдоль нее стояли самые большие шатры, а мелкие торговцы выложили свой товар прямо на земле. Форкат повел герцога по этой улице. Четверо солдат из гарнизона Сусмана расталкивали народ, чтобы освободить дорогу Его Светлости со свитой. Конзаго с интересом глядел по сторонам, перебрасываясь шуточками с графом Рандом. Торговый люд побросал свои дела и следовал за высокими гостями из-за моря. Скоро вокруг герцога собралась приличная толпа. Успокаивать желающих поближе рассмотреть племянника короля приходилось теперь не только солдатам, но и жандармам с оруженосцами. Время от времени свистели плетки, охлаждавшие пыл самых рьяных. – Ваша Светлость! – Форкат убедился, что герцог не зол на него. – Посмотрите на главное богатство нашей земли! Наместник слез с лошади и подошел к богатому шатру. Перед ним были развешаны шкуры пушных зверей, красиво искрившие на солнце. Форкат по-хозяйски снял одну из шкур, чернобурку, и с поклоном протянул ее герцогу. – Подлинное золото нашего края для вас, Ваша светлость! – провозгласил наместник. Конзаго взял шкуру, покрутил ее в руках и небрежно перекинул через плечо. – Золото, говорите… – сказал он, вглядываясь в лицо наместника. – Да, Ваша светлость! Каждый год наши люди уходят в горы. Они охотятся, торгуют с местными и к зиме возвращаются с запасом меха. И каждый год мы отправляем пушнину в казну Его Величества. – Конечно… – ответил Конзаго. Он хотел продолжить, но отвлекся. Герцог почувствовал на себе чей-то необычный, притягивающий взгляд. Он покрутил головой и заметил в толпе человека, смуглой кожей похожего на самма, но, в отличие от них, сухопарого и высокого. Его седые волосы были заплетены в две косы; саммы обычно стриглись под горшок. Десятки людей разглядывали Конзаго в это время. Но взгляд волосатого отличался. Он как будто хотел залезть герцогу под кожу. – Форкат, подойдите, – сказал герцог. Наместник сделал пару шагов и оказался у стремени герцога. Только не с той стороны, откуда смотрел волосатый. – Сядьте на лошадь. Пока Форкат влезал на коня, герцог и волосатый не отводили взгляд друг от друга. – Кто это там, наместник? – герцог невольно посмотрел на Форката. – Кто, Ваша Светлость? – Вот там. Герцог поднял было руку, чтобы указать на волосатого, но того уже не оказалось на месте. Герцог еще пару минут вглядывался в толпу, но волосатый буквально испарился. На его месте стояла женщина в одежде саммов. Она смотрела на герцога; впрочем, все вокруг тоже смотрели на герцога. Женщина была невысокого роста, и через мгновение ее уже заслонили другие люди. – Ваша Светлость? – переспросил Форкат. Герцог прикусил губу от досады. – Вот там. Что там за сборище? – он показал на окраину ярмарочного поля, где собралась толпа. Форкат лишь взглянул в сторону, куда указывал герцог, и заметно смутился. – Ваша Светлость… У горных саммов есть обычаи… Довольно дикие, как и они сами… Неприятные для благочестивого человека… Они устраивают собачьи бои. Делают ставки… Герцог оживился. – Собачьи бои? Любопытно. Согласен, Отто? Граф энергично кивнул. – Я хочу посмотреть! – сказал Конзаго и стронул коня. За герцогом и его свитой последовала большая толпа зевак. Постепенно всадникам стало видно, что люди кучковались вокруг небольшой лужайки, где и должен был состояться бой. Чем ближе к ней, тем плотнее становилась толпа. Солдаты орудовали древками все энергичнее и энергичнее, чтобы проложить дорогу Его Светлости. Вокруг стоял невообразимый гвалт. Люди лезли вперёд, держа над головой монеты или шкурки пушных зверей. Всё хотели сделать ставку на исход схватки. Даже присутствие рядов Светлейшего герцога, племянника самого короля Филиппа, не могло их отвлечь. — А я тоже попытаю удачу, — объявил герцог. Он вытащил из кошеля золотой самородок размером с лесной орех. Один из тех, что Жиро нашёл у убитого Гизо. Протянул его Форкату. — Этого же хватит, чтобы сделать ставку? Наместник был вынужден взять камень, который герцог буквально сунул ему в лицо. — О, вы невероятно щедры, Ваша Светлость! Это целое состояние! Здешние мужики даже не поймут... Тут никто и не видел натурального золота! Герцог внимательно наблюдал за лицом наместника. Но не заметил ничего, кроме самого искреннего удивления. — Вот и узнают, — герцог забрал камень. Когда до места схватки оставалось шагов пятнадцать, солдаты встали. — Лошади могут отвлечь псов, и бой не получится! — объяснил Форкат. Герцог привстал в стременах. На разных сторонах лужайки рвались два пса. Это были настоящие гиганты: двое дюжих собачников удерживали каждого на петлях-удавках, и справлялись они с трудом. Один пес был лохматый, черно-серого окраса. Он был явно моложе второго, белого гиганта размером с молодого телёнка. Отрезанные уши, обрубленные хвосты. Лохматый был пониже. Казалось, что вширь он такой же, как в высоту; у белого была невероятных размеров башка. Полузадушенные удавками псы не могли даже рычать, только пена капала из пасти. — Простите, Ваша Светлости, — Форкат наклонился к герцогу, — но я бы не советовал вам делать ставку. — Это ещё почему? — Местные жители суеверны. Если пёс, на которого вы поставите, будет бит... Они могут надумать себе всяких глупостей… — Господин наместник прав, пожалуй, — вмешался в разговор граф Ранд. — Если нам придется воевать, символы будут иметь значение.. — Ты же охотник, Отто! — с раздражением ответил герцог. — Вот и скажи, какой пёс победит! — Я не видел их в деле, чтобы что-то советовать, — Ранд поспешил отказаться от предложенной чести. Герцог недобро посмотрел сначала на Ранда, потом на наместника. Оба старательно прятали глаза. Герцог растерянно огляделся по сторонам. Толпа смотрела на него и на наместника, все ждали сигнала к началу схватки. Псы висели на удавках, хрипели от ярости. Глядя поверх толпы, герцог заметил того же седого, с косами, что всматривался в него у торговых рядов. Седой совсем не замечал суету вокруг. Он смотрел на герцога и белую как снег гладил косу. Он явно хотел, чтобы герцог обратил внимание на его движение. — А я все же сделаю ставку! — произнёс герцог. — Жиро, поставь на белого пса! Ранд попытался что-то сказать, но герцог уже кинул конюшему самородок.