Cor Cordium

Сквозь решетчатые окна в комнату пробивались косые солнечные лучи: в этом оранжевом свете книги сияли, словно живые, дышащие существа, а их выцветшие кожаные корешки казались больше и ярче на фоне темных полированных стеллажей красного дерева. Наступил ранний вечер, через полчаса ждали ужин, и в библиотеке остались только самые самоотверженные студенты: несколько встревоженных завтрашней контрольной первокурсников, когтевранцы, которые просматривали материалы к С.О.В., горстка семикурсников, занятых каким-то непонятным исследованием, и Сириус с Ремусом. Раньше Ремус думал, что Сириус смотрелся в библиотеке Хогвартса чужеродно: его неутомимая энергия затухала, словно пламя, не успевшее разгореться, словно заклинание, не попавшее в цель. Но спустя пару месяцев библиотечной рутины — странно было ассоциировать кого-то столь непредсказуемого с рутиной — он понял, что Сириусу вполне подходило это место. Может, он считал время, проведенное с Ремусом в библиотеке, своего рода искуплением, подтверждением своего раскаяния; а может, он надеялся, что бесконечные исследования по трансфигурации убедят МакГонагалл принять такого блестящего и идейного ученика обратно в команду по квиддичу. Обнадеженная — или просто беспомощная — часть кровоточащего сердца Ремуса обманывала его и заставляла верить, что Сириус находился в правильном месте, ведь они сидели так близко друг к другу, что соприкасались коленями и бедрами, а иногда, когда Сириус потягивался, то клал руку на спинку стула Ремуса и оставался сидеть в таком положении: было загадкой, делал ли он это специально. Ремус старался не испытывать слишком большую слабость от приятного трепета, когда Сириус наклонялся, чтобы взглянуть на эссе, и его волосы задевали руку Люпина. В такие мгновения он старался мысленно цепляться за события пранка — как Питер называл ту ночь в тех редких случаях, когда они вспоминали о ней, — не для того, чтобы воскресить гнев из-за предательства Сириуса, но для того, чтобы сдержать румянец, норовящий подняться из-под ворота свитера и разлиться по лицу. Его рациональная часть предпринимала безуспешные попытки напомнить ему, что простить Сириуса оказалось верным решением, потому что Мародеры и их дружба были настоящим сокровищем, но продолжать питать к нему определенные чувства после всего, что случилось… Это значило приблизиться на слишком опасное расстояние к краю темной бездны хаоса. В конце концов, после пранка Ремусу не помешало бы проявить немного гордости. — Не забудь написать, что ледяное зелье будет эффективным только если на него наложить чары заморозки огня. Сириус снова заглядывал в эссе Ремуса через его плечо. Ремус бросил на него удивленный взгляд и постарался не слишком пристально рассматривать, как теплый маслянистый свет горящих над ними свечей плясал на резких чертах лица Сириуса — он был одновременно похож на одного из падших ангелов Боттичелли, и на языческих богов Кабанеля. — Да знаю я. Как раз собирался добавить, но спасибо вам, профессор Блэк… эй, что такое? Ремус проследил за взглядом Сириуса влево, но увидел только мадам Пинс за столом, которая с тех пор, как они пришли в библиотеку, вручную сшивала стопку старого пергамента. — Ничего такого, — пробормотал Сириус, и его красивое лицо помрачнело. — Просто мой ненормальный глупый младший брат сунулся сюда, но заметил меня и трусливо сбежал — впрочем, я не ожидал от него большего. Ремус только хмыкнул — он сомневался, что остались хоть какие-то слова против семьи Сириуса, которые он сам бы не повторял снова и снова. Ремус еще не до конца научился улавливать баланс между выражением сочувствия, ужаса и злости, но при этом не реагировать чрезмерно и слушать больше, чем говорить. У Джеймса получалось гораздо лучше — но, с другой стороны, Джеймс лучше всех понимал Сириуса и говорил с ним на одном языке. — Знаешь, иногда я наблюдаю за Регулусом, — добавил Сириус после паузы. Тихие, почти через силу произносимые слова о семье были чем-то новым наряду с занятиями в библиотеке: Сириус будто пытался оправдать свои ошибки, переложив вину на свою ужасную семью. За последние пару месяцев Ремус узнал об Орионе, Вальбурге, Беллатрикс и Сигнусе больше, чем за предыдущие шесть лет. — Так я утешаю себя тем, что кто-то с моей фамилией проебался по жизни сильнее, чем я. В углу пергамента Ремуса созвездием рассыпались темные чернильные точки. Не раздумывая, он бросил перо и положил руку на запястье Сириуса: он почувствовал тепло кожи и быстро бьющийся под ней пульс. Ремус надеялся, что искреннее прикосновение принесет больше утешения, чем избитые, банальные слова. — Сириус, ты не проебался, — проговорил Ремус. Но та часть мозга, где гнездилась настороженность, где прятался инстинкт самосохранения, и где царила холодная рассудительность, любила подкидывать Ремусу коварные мысли о том, что у Сириуса есть темная сторона. Да, он стал незаконным анимагом, чтобы водить дружбу с волком; он помогал Ремусу с подготовкой к тестам, бросал ему на кровать сладости, которые утаскивал с кухни, и совершал еще сотни добрых поступков. Но Ремус знал, еще до пранка знал, что Сириус не уступал в яркости своей звезде — чем ближе, тем больше риск обжечься. Словно прочитав его мысли, Сириус скривил уголок рта в резкой и несчастной улыбке. Он выглядел таким красивым и печальным, что больше всего на свете Ремус жаждал распутать клубок из дружбы, настороженности, любви и обиды — все, что он чувствовал к Сириусу, — чтобы иметь возможность вновь посмотреть на него открыто и ясно. Быть лучшим другом. — Не знаю, говорил ли тебе кто-нибудь, но ты отличный лжец, Лунатик. Я почти поверил тебе, но я проебался: я это знаю, и МакГонагалл это знает, и Дамблдор знает. Все знают. Ремус хотел сказать, что ему было плевать, проебался Сириус или нет, ведь это не изменило его влюбленности. Но вряд ли Сириус нуждался в ответе, который вызвал бы только больше вопросов. — Нет, это неправда, — произнес Ремус вместо всего, что вертелось на языке, и попытался замаскировать тоску и жалость спокойным и уверенным тоном. — У тебя просто было несколько тяжелых месяцев, во многом случившемся даже нет твоей вины. Но в другом… Невысказанные слова повисли в узком пространстве между ними: они, казалось, звучали громче произнесенных. — Очень мило с твоей стороны успокаивать меня. Несмотря на то, что Сириус все еще не до конца поверил Ремусу, его улыбка стала более живой и искренней: на его щеках появились ямочки, которые Ремус по ночам мечтал целовать. — Любой другой уже послал бы меня. Ремус выдохнул (он даже не осознавал, что задержал дыхание) и позволил себе немного расслабиться: они в порядке, все в порядке, Сириус благодарен за их дружбу так же, как и Ремус. Дружба и Мародеры была причиной того, что все было хорошо. — Да брось, ты же знаешь, что я бы так не поступил, — ответил Ремус, слегка толкнув Сириуса плечом. Определенно по-дружески. — Кто еще будет мне подсказывать идеальные ответы на домашнюю работу? Сириус хмыкнул, и Ремус улыбнулся. — Но ты уже знаешь все ответы, я здесь просто чтобы… — Сириус запнулся и покраснел. Ремус заметил, что он все еще сжимал запястье Сириуса, ритм пульса которого походил на дробный перестук дождя. Они были близко, так близко, что Ремус видел мельчайшие голубые крапинки в серой радужке и небольшие круги под глазами, напоминавшие искусные мазки кистью; он хотел провести кончиками пальцев под веками Сириуса, там, где кожа нежная и тонкая, как бумага, чувствительная и слегка покрасневшая: Ремус жаждал этого всем своим существом, на том глубинном уровне, когда желание кипело в костях, а мозг не мог дать рационального объяснения. Сириус наклонился. Он быстро и неуверенно поцеловал Ремуса в уголок рта и тут же неловко отстранился. У Ремуса закололо в груди, он почувствовал себя так, будто его сердце неосторожно сжали: исполнение самого глубокого, самого сокровенного желания в мгновение ока лишило его сил; он не мог этого вынести. — Я… я не уверен, что… — начал Ремус, на самом деле понятия не имея, в чем он там был не уверен. В голове стало пусто, в клубке противоречивых впечатлений запуталось слишком много эмоций: от сокрушительного чувства вины за то, что он воспользовался уязвимым состоянием Сириуса до унизительного подозрения, что тот решил искупить свою вину, поддавшись желаниям Ремуса из жалости. — Нет, да, прости, ты прав, — выпалил Сириус, сгребая со стола все бумаги и запихивая их в свою сумку, включая эссе Ремуса и его учебник по Зельям, но тот был слишком ошеломлен, чтобы обратить на это внимание. Ремус всерьез задумался, не попал ли в него Ступефаем Снейп или его слизеринские дружки, не было ли все происходящее последствием заклятия, причудливым сном, плодом разбушевавшегося воображения. — Пойдем на ужин? Я только зайду в комнату бросить вещи, встретимся в Большом зале. Сириус вскочил со стула, словно тот загорелся, и поспешно схватил свою мантию — странное мимолетное желание, завладевшее им, уже исчезло. Ремус поднял на него взгляд: щеки Сириуса все еще пылали алым, а глаза лихорадочно блестели. Люпин не мог выкинуть из головы их поцелуй. Друзья вообще так делают? Это была шутка? Или еще один из бесконечной вереницы опрометчивых поступков, которые Сириус беспечно совершал, не задумываясь о последствиях и чувствах других? — Лунатик? Мы в порядке, правда же? — окликнул его Сириус, задержавшись в нескольких шагах от их стола. Словно он не знал ответа, словно они не были в порядке после вещей еще худших, чем поцелуй. — Да. Конечно, — в голосе Ремуса проскользнула нотка горечи, но вряд ли Сириус уловил ее, раз он так рвался к выходу. — Мы всегда в порядке. На ужине Сириус не появился. Когда Джеймс и Питер между картофельным супом и жареной курицей спросили, где Сириус, Ремус только пожал плечами. Остальные Мародеры списали отсутствие Бродяги на его плохое настроение, которое преследовало его последнюю пару недель, но Ремус знал: Сириус избегал его после поцелуя, украденного в библиотеке. Он наверняка сейчас был на кухне, ел и очаровывал домовых эльфов забавными выдуманными историями — в общем, занимался тем, чем не пристало человеку с фамилией Блэк. Пока Сириус развлекался, Ремус словно находился под Империусом: он не заметил, как намазал хлеб маслом, не подул на обжигающе горячий суп, почти не жевал, прежде чем проглотить, не слушал болтовню Джеймса, Доркас и остальных о предстоящем матче с Пуффендуем, лишь улавливал отдельные слова вроде «Блитцен балет», «прижать их ловца» или «вымотать их в первые полчаса» и кивал, словно он действительно находился в Большом зале, а не все еще сидел за пыльным библиотечным столом. Его накрыла теплая волна облегчения, когда он понял, что Сириус не придет: сидеть с ним лицом к лицу, встречаться взглядами, одновременно потянувшись за тыквенным соком, необъяснимо и неожиданно соприкасаться пальцами — сегодня вечером это было слишком для Ремуса. По крайней мере, у него было время, чтобы собраться с мыслями и притвориться, что он не будет думать об этом поцелуе примерно веч… наверное, Ремус слишком остро реагировал, но только «вечность» казалась достаточным временным промежутком для размышления над тем, что Сириус поцеловал его, пусть в шутку, по ошибке или из жалости. Тогда он слегка склонил голову и положил дрожащие пальцы на челюсть Ремуса; его глаза излучали мягкий свет, подобно звездам на рассвете, острые черты лица разгладились, щеки и губы ярко горели красным… Ремус завернул кусок бисквитного пирожного в салфетку и пробормотал Питеру, что у него разболелась голова и он пойдет отдохнуть в гриффиндорской гостиной. Когда Ремус, стирая крошки со свитера, поднимался по потайной (на самом деле, не такой уж потайной для Мародеров или их карты) лестнице, соединявшей второй и седьмой этаж, и прокручивал в голове их странный поцелуй, к нему пристала одна мысль, неуместное подозрение, пустая, но неотвязная надежда: вдруг Сириус поцеловал его, потому что Ремус ему нравился? Что, если Ремус ранил его чувства? Это был даже не первый момент между ними, кристально ясно осознал Ремус, когда позволил себе быть честным хотя бы с самим собой (может, чересчур честным); но Ремус всегда упускал эти мимолетные мгновения, обвиняя собственную влюбленность и будучи уверенным, что он просто принимал желаемое за действительное. Он вздохнул, пробормотал пароль и прошел через портрет — нет, как раз сейчас он пытался выдать желаемое за действительное, спроецировать свои чувства на другого человека. Сириус любил его только как друга. Он наверняка сделает вид, что ничего не произошло, ведь с его точки зрения действительно ничего не произошло: он прекрасно знал, что мог натворить все что угодно, но Ремус все равно остался бы его верным другом. Ни больше ни меньше. Ремус со злой усмешкой думал над тем, не решил ли Сириус, что он был прощен благодаря влюбленности Ремуса, а не дружбе и взаимопониманию между ними — он думал и не в первый задавался вопросом, сколько правды в его мыслях. Он также размышлял, сколько он был способен просить Сириусу, и стоит ли ему провести черту. Если да, то где? Мог ли он доверять Сириусу, мог ли быть уверен, что тот не перейдет ее снова? Мог ли он доверять себе в том, чтобы понять, когда все станет слишком? Поцелуй — это не слишком, по большому счету, пранк был той самой чертой; но если он простил Сириуса тогда, как он может чувствовать горечь сейчас? Он даже оправдывал Сириуса тревогой после встречи с братом. Но Ремус все равно боялся, что и пранк, и поцелуй останутся маячить на горизонте его мыслей, таиться на заднем плане, несмотря на прощение, и служить мрачным напоминанием: то, что ты больше всего любишь, лучше всего тебя убивает. В общей гостиной не было ни души, если не считать сонных портретов. Весело потрескивал огонь. Ремус поднялся в их комнату и взял с прикроватной тумбочки «Портрет Дориана Грея» в потрепанной мягкой обложке. Сириус, судя по всему, не возвращался в общежитие, и продолжал развлекаться на кухне. Ремус спустился обратно в гостиную и занял бархатное кресло у камина, которое обычно оккупировал Джеймс. Ремус пытался погрузиться в вымышленный мир, где другой красивый юноша совершал гораздо более страшные преступления, чем когда-либо мог бы совершить его красивый мальчик. Через какое-то время ученики струйкой потекли в гостиную, а затем хлынули потоком. Ремус специально не поднимал взгляд от книги, в том числе потому, что после шести лет в Хогвартсе он научился распознавать окружавших его людей при помощи не только зрения: он знал, что у семикурсников позади него завтра работа по Травологии и они, как всегда, будут вместе готовиться допоздна; он знал, что Лили, Марлин и Доркас что-то задумали, возможно, очередной эксперимент по Чарам, если судить по тому, как они сразу направились в свою комнату, тихо и серьезно переговариваясь. Он услышал, как Джеймс и Питер прошли через портрет, потому что узнал бы их голоса где угодно, и он понял, что наступил комендантский час, когда старосты Шевон и Рахим закончили обход. Ремус совсем не чувствовал присутствия Сириуса, но, с другой стороны, Блэк превосходно умел быть незаметным, когда ему это было нужно (в отличие от своего собачьего альтер-эго). Внезапно на подлокотник упал Джеймс — в конце концов, это его кресло, как он упорно заявлял с первого курса. Он забросил щиколотки на колени Ремуса и тщательно взъерошил свои волосы в ребяческой, слегка картинной манере, которую старался избегать в присутствии Лили. — Слушай, Лунатик, прости, что отвлекаю тебя, когда ты практически облизываешь эту книгу, — начал Джеймс, поправляя очки. — Эм, Сириус… был в порядке, когда вы виделись в библиотеке? Он до сих пор не вернулся… Сейчас еще не слишком поздно, не для него, но… Ремус моргнул, закрыл книгу и начал перебирать варианты ответа, в которых он мог бы избежать упоминания поцелуя. Совершенно неважного поцелуя, поэтому в любом случае не было смысла рассказывать о нем. — С виду он был в порядке, — медленно проговорил Ремус. Сириус действительно казался обычным, только слегка смущенным. — Он мельком видел брата в библиотеке, но они не разговаривали. Регулус сразу же ушел… В последнее время Сириус постоянно так пропадает, ты проверял карту? Джеймс внимательно взглянул на Ремуса — его глаза казались огромными за линзами очков — а затем уронил голову. На таком расстоянии Ремус мог различить слабый отпечаток синяка на челюсти Джеймса, который остался от удара бладжером на последней тренировке по квиддичу. — Я бы проверил, если бы Сириус не забрал ее. Тут такое дело, он взял еще и мантию-невидимку. Ты прав, он часто исчезает, но он никогда не брал сразу и карту, и мантию без предупреждения. Не хочу пугать тебя, но умолчать тоже не могу. Резкое беспокойство прорезало желудок Ремуса, как будто он проглотил зазубренный камень. — Ты волнуешься? Джеймс провел пальцами по волосам с такой силой, что они начали торчать вертикально вверх. — А мне стоит? Я не знаю, Лунатик, ты мне скажи — из нас я красавчик, а ты — красавчик и умник, помнишь? Джеймс звучал беззаботно, даже игриво, но его тон не обманул Ремуса ни на секунду: если Джеймс так яростно ерошил волосы, значит, он волновался, а если он волновался, у Ремуса тоже был повод нервничать. — Пытался связаться с ним через зеркало? Джеймс утвердительно кивнул. — Без результата. Очевидно, он не хочет, чтобы его нашли. Слушай, уверен, он в порядке — у него есть карта и мантия, значит, он просто хочет побыть в одиночестве и остыть после встречи с братом. Я просто… — Джеймс пожал плечами. «Надеюсь, что он не попадет в неприятности», — мысленно закончил Ремус. Общую гостиную, как всегда, наполняла оживленная болтовня, сильно резонирующая с их тихой, тревожной беседой. — В последний месяц с ним случилось… много потрясений, — задумчиво протянул Ремус, повторяя то, что ранее говорил Сириусу. Джеймс хмыкнул. — Это еще мягко сказано. Не могу притвориться, что много знаю о его семье, но они сильно облажались… Удивительно, как Сириус вырос хорошим и относительно чутким. Пока наши родители читали нам «Сказки Барда Бидля», Блэки, наверное, учили его обезглавливать старых домовых эльфов или свежевать единорогов. Ремус кивнул, но уловил ключевое слово: относительно. Пранк стал переломным моментом — тогда представление о Сириусе изменил как Джеймс, так и Ремус. Если даже Джеймс не одобрял… что ж, они не говорили об этом. Прежде, до пранка, Джеймс был бы взволнован, увлечен, он сгорал бы от нетерпения узнать, что же Сириус задумал, исчезнув с картой и мантией. Сейчас же он был встревожен. Ремус сжал книгу, оставляя царапины на обложке, чтобы не начать кусать собственные пальцы. — Уверен, нам не о чем беспокоиться, но… Джеймс мрачно кивнул — его правильные черты лица заострились, исчез всякий намек на улыбку. — Но если он не явится, скажем, до полуночи, возможно, будет лучше, если мы… — Пойдем его искать, — закончил Джеймс. Ремус хотел сказать совсем иное, и Джеймс заметил его недоумение. — Или? — Или мы пойдем к МакГонагалл и скажем, что Сириус пропал. Как мы будем искать его после отбоя, если у нас нет ни карты, ни мантии? С чего начать? Собираешься бродить по замку наугад? Филч или Миссис Норрис поймают нас в два счета. Джеймс вздохнул, потер переносицу двумя пальцами и сжал губы, растрепанные пряди упали поверх его очков, но он не потрудился их убрать. — Ты ведь в курсе, что, если мы предупредим МакГонагалл, и окажется, что он просто закатывал истерику — будем честными, скорее всего, так оно и есть, у него будут серьезные неприятности? В тот раз тебя не было в кабинете директора, но могу заверить, что Дамблдор и МакГонагалл были в ярости, и Дамблдор был настолько, — Джеймс продемонстрировал крохотное расстояние между своим указательным и большим пальцем, — близок к тому, чтобы исключить Сириуса. На этот раз он не отделается снятыми баллами и выволочкой. Джеймс был прав — Сириус ходил по очень тонкому льду. Ремус искоса глянул на часы с кукушкой, висящие над камином. Без десяти одиннадцать. Ремус чувствовал, как узел в груди затягивался все туже с каждым движением секундной стрелки. — Ладно. Если он не вернется до полуночи, мы пойдем куда-нибудь. Сохатый… — его голос надломился. Но ему не хватило сил облечь в слова изводившую его душевную боль, камнем давившую на плечи: он боялся и терзался подозрением, что Сириус попал в беду из-за того, что Ремус отверг его в момент наибольшей уязвимости. — Эй, Лунатик, не надо, послушай: прости, что вывалил на тебя свои заморочки, уверен, Сириус просто… ну, делает то, что обычно делает Сириус. Иногда он ведет себя как идиот, но он наш идиот, так? Я наверняка погорячился — становлюсь параноиком к старости. Тебе придется потерпеть меня. Ремус слабо улыбнулся, только чтобы успокоить Джеймса, который в свою очередь пытался разрядить обстановку, только чтобы успокоить Ремуса. Оба справлялись паршиво. — Пойду скажу Питу о плане, он в комнате, списывает мое эссе по Чарам. Останься здесь и следи за портретом, хорошо? Уверен, он вернётся в любую минуту, и мы все вместе посмеемся, — он похлопал Ремуса по плечу и встал с подлокотника. Но Ремус не разделял оптимизм (наверняка фальшивый) Джеймса. Он чувствовал, будто его бросили в грязное море ужаса. В Хогвартсе было полно людей, которые хотели — и могли — навредить Сириусу. Например, Снейп и его слизеринская шайка. С другой стороны, Сириус мог сам искать встречи с ними, чтобы подраться. Еще и Регулус — даже Сириус описывал его как таинственного и неуловимого. Ремус наблюдал, как часы пробили одиннадцать. В его сознании неумолимо всплыло воспоминание: Сириус рассказывал, что его брат мог приготовить безупречное зелье Живой Смерти с шести лет. Разумеется, Сириус был в плохом настроении из-за встречи с братом, а вовсе не из-за их невинного поцелуя. Ремус грыз ногти. Ерзал в кресле. Вытирал потеющие ладони о свои вельветовые брюки. Впился взглядом в портрет со спрятанным за ним проходом, будто мог вызвать Сириуса силой мысли. Ремус был словно в тумане: он смутно видел, как студенты Гриффиндора медленно разбредались по комнатам, услышал, как старосты Джейн и Оливер пожелали ему спокойной ночи, но не ответил. Он представлял, что они с Сириусом сказали бы друг другу, если бы тот сейчас появился из-за портрета: Сириус извинился бы за исчезновение, Ремус извинился бы за непонятную реакцию на поцелуй, а после они поцеловались бы снова, распутав клубок чувств. Но в конце концов это были пустые мечты. Ремус остался в одиночестве в тихой гостиной, камин медленно угасал, превратившись в оранжевые угли. За десять минут до полуночи он поборол нервозность и отправился в комнату за Джеймсом и Питером. Те на мгновение замерли, но быстро вернулись к тому, чем занимались до появления Ремуса: Питер застегивал мантию, натянутую поверх пижамы, а Джеймс, покончив с вельветовой ночной рубашкой, завязывал шнурки. — Мы решили, что Питер пойдет вперед и будет отвлекать миссис Норрис, — Джеймс звучал спокойно, но сумрачное выражение лица выдавало его тревогу. — И я думаю, что нам с тобой не стоит разделяться — безопаснее держаться вместе. — Ты не помнишь, был ли Регулус или другие из компании Снейпа на ужине? Я не обратил внимание. Джеймс покачал головой и сунул в карман мантии бутылочку взрывающегося зелья, которое они варили в прошлом месяце. — Не знаю насчет Регулуса, — ответил вместо Джеймса Питер, — но Нюниус и Мальсибер точно были. Питер вздохнул, его видимая неуверенность будто сделала его меньше. — Мы идем в подземелья, да? Ненавижу подземелья, там полно мерзких крыс. Ремус и Джеймс переглянулись. — Да. Пит, у тебя есть пятиминутная фора, избегай главной лестницы и… Дверь скрипнула, все обернулись — они синхронно задержали дыхание, а затем все вместе выдохнули. Лицо Сириуса вплыло в комнату. Сам он появился, когда сбросил мантию-невидимку на кровать Джеймса. Волосы Сириуса были влажными, он накинул халат, и напряжение в комнате рассеялось. Ремус хотел обнять его, а потом схватить за плечи и хорошенько встряхнуть — но, конечно, сдержал порыв и даже не протянул руку. — Где тебя, черт возьми, носило? — воскликнул Джеймс. — Мы вол… начали волноваться! Сириус с любопытством окинул их взглядом и улыбнулся. — Ты в порядке? — спросил Ремус. — Уже довольно поздно, а ты взял карту и… Сириус продолжал пристально смотреть на них троих, спокойно и невозмутимо. Он все еще не обулся и не вытер волосы — он был похож на человека, у которого был секрет и который хотел, чтобы другие об этом знали, при этом не раскрывая самой тайны. — Мы что, в Визенгамоте? Я никого не убил, если это то, что тебя… Сириус бросил на Ремуса взгляд, и тот почувствовал себя так, будто ему дали пощечину или оглушили заклинанием. Слова Сириуса словно пронзили его мечом. — … заботит. Он перевел взгляд на Джеймса, который изумленно смотрел в ответ. — Я даже не сбросился с Астрономической башни, чего, я уверен, ты боялся. Не знаю, о чем ты думал. Сириус потер подборок в наигранном задумчивом жесте, и повернулся к Питеру, который сидел на кровати, обутый только в один ботинок. — Если ты вообще умеешь думать. В комнате повисла гнетущая тишина. Но долго она не продлилась. Джеймс шагнул к Сириусу. Ремус пытался вспомнить последний раз, когда Сириус так разговаривал с ними, но не мог: такого никогда не случалось. — Что ты, блять, творишь, Сириус? — в низком, но спокойном голосе Джеймса сквозил гнев. Было бы лучше, если бы он кричал. — Извинись перед Питером сейчас же, а потом извинись передо мной и Ремусом, потому что мы волнуемся за тебя, даже когда ты ведешь себя как мудак. В итоге мы все ляжем спать и притворимся, что этого разговора никогда не было. — Конечно-конечно, мне жаль! — Сириус усмехнулся и широко раскинул руки. — Мне жаль, что ваша тонкая душевная организация не может вынести правды. Опустилась еще более тяжелая тишина. Она предвещала грозу. Ремус сжал палочку в пальцах и приготовился к грядущей драке, и это было плохо, ужасно, немыслимо, потому что Джеймс и Сириус никогда не ссорились — в худшем случае они спорили. И Сириус никогда, никогда не разговаривал с ними подобным образом. — Ладно, стало скучно. Я иду спать, — заявил Сириус. Джеймс действовал быстро — в мгновение ока он преградил Сириусу путь к кровати, зажав палочку в кулаке. — О нет, никуда ты не идешь. Сириус — сама беззаботность. Его палочка спокойно лежала в кармане халата, ее владелец выглядел надменным и скучающим, но они с Джеймсом стояли очень, очень близко. Ремус практически мог увидеть, как воздух дрожал от напряжения. Ремус также отметил, что Сириус был выше и сильнее Джеймса, но что важнее — он сильнее злился. — Сохатый, серьезно? — Сириус ухмыльнулся, словно ему было очень весело. Ремус накинул на комнату заглушающие чары и слегка оттолкнув Джеймса и Сириуса друг от друга, встав между ними. Ремус не знал, чего он хотел добиться: его самого потряхивало от сдерживаемой ярости, и он начинал думать, что Сириус, возможно, заслуживал хоть раз в жизни попасть под проклятие. — Сириус, в библиотеке ты сказал, что пойдешь на ужин — и исчез на несколько часов, забрав мантию и карту. Если не хочешь рассказывать, где ты был, все в порядке, мы тебя ни в чем не обвиняем, — Ремус все еще пытался завести этот абсурдный разговор в логическое русло, даже если сверкавший, полный иронии взгляд Сириуса не предвещал ничего хорошего. — Но ты должен понимать: после того, как Мэри и Рахим пострадали, мы боялись, что до тебя добрались слизеринцы или случилось что-то еще. Ты можешь не вести себя с нами так, будто тебе… нужно защищаться. — Черт возьми, Лунатик! — Сириус покачал головой и скривил губы в улыбке, от которой веяло холодом. — Послушать тебя, так можно поверить, что ты правда обо мне заботишься! Даже удивительно, что из тебя получился такой хороший лжец. — Да иди ты нахуй, — прошипел Ремус. Что-то оборвалось в его груди, и невысказанные слова застряли в горле, словно иголки. Он с усилием проглотил их, чтобы не выпалить что-то вроде: «Я забочусь о тебе больше, чем ты того заслуживаешь, неблагодарный придурок, и я люблю тебя, а ты продолжаешь причинять мне боль». — Ты с ума сошел? — теперь в голосе Джеймса звенела неприкрытая ярость. — Из-за тебя Ремус едва не убил человека, но он почти мгновенно тебя простил, как ты смеешь так с ним разговаривать? Да что, блять, с тобой сегодня не так? Сириус закатил глаза. Какая наглость. — Собираешься наслать на меня проклятье, Сохатый? Какое именно? Петрификус тоталус? Летучемышиный сглаз? Потому что мне приходилось переживать кое-что похуже от гораздо более жестоких людей, хотевших преподать мне урок. Джеймс сделал шаг назад и вскинул палочку, но Ремус быстро встал между ними, прижав одну руку к груди Джеймса, а другую — к груди Сириуса. Даже сквозь слой одежды Ремус чувствовал тепло, исходящее от кожи Джеймса, и мог уловить бешеный стук его сердца. — Не трать силы, Сохатый, — бросил Ремус, впившись взглядом в лицо Сириуса. — Дай ему лечь спать, утром он будет чувствовать себя отвратительно и будет снова умолять о прощении. — Да, Сохатый, не трать силы, проклиная друга, — Сириус усмехнулся. — Тебе не идет — мы все знаем, как ты любишь строить из себя героя. От каждого слова и жеста Сириуса веяло холодом. Он вел себя сдержанно, его тон и взгляд были почти ледяными: даже неприкрытый халатом участок кожи был холодным под ладонью Ремуса. Пугающие холодным. Ремус не чувствовал… стоп. — А этот, — Сириус качнул подбородком в сторону Ремуса, — играет в компании роль мудрого друга, так? Я, очевидно, злодей в этой истории, а Хвост… неважный статист? Я не- — Нет, тихо, подождите, — волосы на загривке Ремуса стали дыбом, а по позвоночнику пробежала дрожь. — Подождите, я не могу… Он прижал ладонь к груди Сириуса, но невидимая сила отбросила его назад, к Джеймсу: они споткнулись друг об друга, и палочка Джеймса полетела на пол. — Не трогайте меня! — закричал Сириус и направил на них палочку, но Ремус успел поднять свою и использовать Протего. — Что? — прохрипел Джеймс, но Ремус перебил его: — Его прокляли, Джеймс, мы… Экспеллиармус! Сириус практически тут же упал на пол. — Отлично, Пит! — Джеймс поднял с пола свою палочку и палочку Сириуса. Питер, сидевший на кровати, медленно опустил палочку, застыв на месте, не в силах оторвать взгляд от Сириуса, связанного толстой веревкой: он извивался на полу, дергал руками и ногами и вертел головой. — Отпустите меня! — зарычал Сириус и задергался в своих путах еще яростнее: Ремус боялся, что он мог пораниться. — Что ты делаешь? — спросил Джеймс, когда Ремус опустился на колени рядом с Сириусом и отложил палочку. — Держите его так, чтобы он не мог двигаться. Черт! Сириус ударил его головой в грудь — Ремус тяжело упал на пол, воздух выбило из легких, и он закашлялся. Затем Джеймс поднял палочку, и Сириус замер, словно в безмятежном сне: его конечности больше не двигались, губы приоткрылись, он весь был обманчиво расслаблен под действием заклинания. Только глаза метали молнии. — Что, блять, происходит, Ремус? — Джеймс посмотрел на него широко распахнутыми глазами, когда Ремус с трудом вернулся в прежнее положение рядом с Сириусом. Ремус положил обе ладони на грудь Сириуса. Он чувствовал, как собственное сердце билось где-то в горле, как вспотели его руки, подмышки и лоб. Но грудь Сириуса была холодной и пустой. Это было невозможно и абсурдно, он никогда не слышал о проклятии, которое могло совершить такое с человеком. — Пожалуйста, скажи хоть что-нибудь, — волосы Джеймса были еще в большем беспорядке, чем обычно, на его виске пульсировала вена, а взгляд выдавал потерянность. В груди Ремуса разверзся темный колодец, кишащий ужасами. — Его сердце не бьется, я… я не чувствую его сердцебиения, и его кожа холодная. Ледяная. Джеймс наклонился и прижался ухом к груди Сириуса. Когда он поднял голову, в его глазах плескался ужас. — Ну, по крайней мере, мы точно знаем, что на него наслали какое-то чудовищное проклятие и он не имел в виду все те ужасные вещи, которые наговорил нам… — Питер заговорил, нарушая тишину, самую жуткую тишину, которая когда-либо висела в этой комнате. Он все еще сидел на кровати и сжимал палочку в дрожащих руках, словно боялся, что Сириус мог наброситься на него в любой момент. — О, конечно, мне гораздо лучше после того, как мы узнали, что у него больше нет сердца, — последние слова словно обожгли губы, настолько они неправильно звучали: это должно быть метафорой, не реальностью. — Нужно отвести его к Дамблдору. Пит, иди и разбуди МакГон… Джеймс резко выдохнул и вздрогнул, поправив очки на переносице. — У него не может его не быть, иначе он бы не выжил. Наверное, это какое-то заклинание заморозки, уверен, все проще, чем мы думаем: Снейп и его дружки не настолько хороши. Ремус на мгновение прикрыл глаза в надежде, что все это было дурным сном. Может, на самом деле, он лежал сейчас в постели после полнолуния, и весь прошедший день был галлюцинацией его воспаленного сознания, от поцелуя до случая с сердцем — очевидно, за этим скрывался символизм. — Считаешь, сейчас самое время спорить о возможностях темной магии? — резко ответил Ремус. — Дамблдор разберется, что это за заклинание, пойдемте. — Посмотрите! — перебил Питер. — Думаю, он хочет что-то сказать. Сириус старательно указывал движением глаз на Ремуса. Джеймс взмахнул палочкой, и Ремус уже подсознательно знал, что позволить Сириусу говорить было ужасной идеей. — Боюсь, вы не можете пойти к Дамблдору, — тихо и твердо произнес Сириус. От его голоса у Ремуса по спине пробежали мурашки: это больше был не Сириус, потому что Сириус, лежа связанный на полу, никогда бы не говорил так спокойно и хладнокровно. — В противном случае вы будете ответственны за то, что меня исключат, — продолжил он, — а меня точно исключат, если старик узнает, что я использовал подобное заклинание, пусть и на себе. Слова медленно проникали в душу каждого: они были ясны по отдельности, но их общее значение ускользало. — Ты наложил на себя проклятье… добровольно. Ты это хочешь сказать? — Джеймс медленно высказал эту невообразимую мысль, и Ремус отчаянно хотел, чтобы он замолчал, чтобы они оба замолчали, потому что с каждым словом кошмар становился реальнее и реальнее. — Да ладно, Джеймс! Он точно врет, его заставили говорить все это, потому что тот, кто наложил это ужасное проклятие, явно не хочет быть пойманным! Но Джеймс не сводил взгляд с Сириуса. — Но ты… как и зачем? Сириус медленно моргнул, словно принимал решение, рассказать им или нет. В итоге он мягко улыбнулся, словно речь сейчас шла не о нем. — В любом случае, какая тебе разница, Сохатый? На самом деле ты же не очень-то и волнуешься. Ремус сел, отшатнувшись от того, кем Сириуса сделало проклятие. — Так, я пойду разбужу МакГонагалл, вы двое останьтесь здесь и присмотрите за ним. — Черт, Лунатик, если ты так сильно хочешь, чтобы меня исключили, то мог просто сказать об этом после того, как я отправил Нюниуса в Визжащую хижину — уверен, Дамблдор послушал бы своего домашнего оборотня — вместо того, чтобы играть во все прощающего друга, — он сделал паузу. — Ладно, я все расскажу, не нужно никуда идти. Ремус, уже взявшийся за дверную ручку, обернулся. Он знал, что не должен был, но все равно посмотрел на Сириуса. — Это очень древнее заклинание, разумеется, темная магия, разновидность заклинания отвердения, которое превращает сердце в камень — естественно, его довольно сложно использовать на себе, потому что ты не видишь цель, и должен получиться не простой камешек, а способный качать кровь, как настоящее сердце. Но заклинание сработало. Довольны? Как, по-вашему, мы можем избежать моего исключения теперь, когда я рассказал вам правду? Должен ли я и дальше лежать тут связанный, чтобы вам было удобнее осуждать меня? В тишине, затопившей комнату, можно было уловить крики ужаса. — Должно быть, он под Империусом, — сказал Ремус, хотя знал, что ответит Джеймс, еще до того, как тот открыл рот. — Кто достаточно силен, чтобы наложить Империус, способный полностью подавить навыки Сириуса в Окклюменции? Вне Хогвартса, Пожиратели Смерти, например, Беллатрикс — да. Но здесь? Думаешь, кто-то сумел бы завладеть его разумом и заставить его превратить собственное сердце в камень? Но даже такую невыносимую возможность было легче принять, чем то, что Сириус сделал это с собой добровольно: можно снять проклятье, обратить действие заклинания, но некоторые человеческие раны магия не в силах исцелить, их не вылечить взмахом палочки или зельем. Такие раны болели и гноились, заставляли людей идти на отчаянные, непостижимые поступки. — Сириус, будь так любезен, расскажи нам, — поневоле попросил Ремус. Они, конечно, должны были узнать причину, но ее, очевидно, будет тяжело услышать; Ремус не хотел заглядывать в дверь, за которой Сириус скрывал своих чудовищ. — Какого хрена ты наложил на себя это проклятие? — Если не скажешь нам, — добавил Джеймс, — мы отведем тебя прямо в кабинет Дамблдора. — Блядский Мерлин, — утомленно фыркнул Сириус. — Эта игра «хороший аврор, плохой аврор» выглядит настолько жалкой, что я даже не знаю, кто из вас плохой аврор. Так уж и быть, я озвучу очевидные вещи, чтобы вы могли продолжить осуждать меня и лицемерить, ведь вам так это нравится. Дверь открывалась, словно зияющая рана — пути назад не было. — Я прибегнул к заклинанию, потому что не хотел больше чувствовать. Сначала, когда я изучал его просто из интереса, я был настроен скептично, но потом выяснилось, что заклинание действительно работает: представьте, что вы гасите свечу, и все в порядке, ничего не болит. Я перестаю думать о людях, которые заставляли меня страдать, мир вокруг тонет в благодати и спокойствии. Она не моя мать, она всего лишь старая карга, она никто для меня. Сохатый, ты пока не понимаешь, но я стал лучше, счастливее. Меня больше не беспокоит, что ты любишь Эванс больше, чем меня, или что Ремус вообще меня не любит, или что мой брат больше не хочет со мной разговаривать — это не трагедия, с этим можно жить. Он хочет присоединиться к Пожирателем Смерти и играть в геноцид вместо квиддича? Его потеря. Люди могут отвергать меня, сколько им вздумается, и я буду в порядке, наконец-то действительно в порядке, и не потрачу ни единой секунды на тоску или бесполезное чувство вины. Так будет лучше для всех нас — вам тоже больше не придется тратить на меня времени, больше необходимого минимума. Джеймс опустился на колени рядом с Сириусом и наклонил голову, словно грешник, моливший холодную, безжизненную статую святого о прощении. Ремус тоже опустился на пол, не уверенный, что ноги удержат его, не уверенный, что его сердце выдержит слова Сириуса. «Ремус вообще меня не любит», — эти слова, кошмарные в своей обыденности, затопили его мысли, переполненные теперь не только страхом, но и сомнениями, и виной, и жалостью, и сокрушительным приливом сожаления о невысказанном признании в том, что он всегда любил его, что он позволил разбить ему сердце сотни раз. Но сейчас Ремус узнал, что это он разбил Сириуса. — Мы любим тебя, Сириус, — выдавил Джеймс севшим голосом. — Мы семья. — Ну, тогда, думаю, вы не против того, чтобы не видеть, как я страдаю, — ответил Сириус как нечто само собой разумеющееся. Но Ремус не мог больше выносить этого разговора — не мог выносить Сириуса, который был не его Сириусом. — Ты сказал, что это как затушить свечу, но ведь ее можно зажечь снова, так? Это не проклятие, это трансфигурация, а действие каждого заклинания трансфигурации можно обратить вспять. Это закон Гэмпа. Да, есть исключение: поврежденные или отрезанные при помощи темной магии части тела не подлежат восстановлению, но его сердце не было повреждено или отрезано, я прав, Сохатый? Его изменили, а значит… мы должны изменить его обратно. Джеймс кивнул. — Скажи, в какой книге ты прочитал заклинание, — его руки тряслись, но голос вновь стал твердым. — Конечно, мы сумеем изменить твое сердце обратно — если ты наложил чары самостоятельно, мы сможем обратить их действие. Сириус усмехнулся мрачно, без тени веселья. — Я знал, что тебе будет все равно, — выплюнул он, и Ремус знал, что речь шла о нем. — Как я только мог вообразить, что такой мелочный лицемер, как ты, выше меня — ты такой же, как я. Будь у тебя деньги, ты бы заплатил любую сумму, чтобы избавиться от боли, но ты слишком труслив, чтобы сделать это. Вспомни о том, что я больше не побеспокою тебя своей глупой безответной любовью. Если бы я использовал заклинание раньше, тебе не пришлось бы терпеть тот нежеланный поцелуй. Ремус до рези в глазах всматривался в красно-золотой ковер; он услышал, как Джеймс резко выдохнул, увидел краем глаза, как Питер удивленно приоткрыл рот. Ремус почувствовал, как запылали его щеки, но решительно запер смущение в уголке сознания — сейчас требовалось решить более насущные проблемы. — Я знаю, где книга заклинаний, которой он пользовался для исследования, заданного МакГонагалл, — прервал Ремус тягостное молчание. — Поскольку он работает с ней каждый день, мадам Пинс положила ее в деревянную тележку рядом с первой полкой запретной секции. — Возьмем мантию и пойдем, — Джеймс встал. — Пит, следи за тем, чтобы он оставался в безопасности: используй Силенцио, Замораживающие чары, что угодно. И ни в коем случае не слушай его. Питер угрюмо кивнул. — Значит, вам плевать на мои желания и страдания, вы двое с высоты своего эгоизма возомнили, что знаете, что для меня лучше. Разве вы не отважные рыцари в заплатанных мантиях и пижамах… Голос Сириуса оборвался — Питер наложил на него заклинание немоты, словно выключив звук на телевизоре, чтобы не слушать репортаж о плохих новостях. — Ты не в себе, Сириус, — сказал Джеймс. — Сейчас ты не понимаешь, но позже еще поблагодаришь нас, обещаю. Мы хотим вернуть нашего Бродягу, — он повернулся к Ремусу. — Карта у тебя? Тогда пойдем. Не дергайся, Пит, мы скоро вернемся. Джеймс накинул мантию на них обоих, Ремус наложил заклинание, скрывающие звуки, и, в качестве дополнительной меры предосторожности, еще и Дезиллюминационные чары — теперь, когда они выросли, иногда их ноги высовывались из-под мантии, а желтые глаза миссис Норрис никогда ничего не упускали. Они крадучись вышли из комнаты, пересекли гостиную и перешагнули через портрет. Они плотно натянули мантию, преодолевая темные коридоры в тишине. Они не осмелились использовать Люмос, поэтому им приходилось полагаться на свое внутреннее чутье и знания о замке, приобретенные за шесть лет исследований. В кромешной тьме, которую прорезали лишь случайные свечи, факелы или призраки, парящие над ними, карта была совершенно бесполезной, но Ремус все равно не сводил с нее взгляд. Карта успокаивала — они сделали ее вместе в более счастливые времена. Ее создали из энтузиазма, дружбы, тяжелой работы и приключений. Когда они подошли к подножию лестницы на седьмой этаж, Ремус тронул Джеймса за плечо, привлекая внимание. — Мы все еще можем свернуть в кабинет Дамблдора вместо того, чтобы пытаться самостоятельно обратить вспять заклинание темной трансфигурации, — Ремус не мог не напомнить о последней возможности выбора, прежде чем они пойдут на сделку с совестью. Но Джеймс молча подтолкнул его к лестнице, и Ремус не стал сопротивляться. Выбор был сделан шестнадцатилетними подростками, один из которых поверил, что может совладать с темной трансфигурацией и избежать последствий, а второй был слишком малодушен, чтобы продолжить настаивать на своем. Возможно, яд в словах бессердечного Сириуса причинял столько боли, потому что вскрывал правду. — Ты прекрасно знаешь, что его исключат, если мы обратимся за помощью к Дамблдору. Его могут лишить палочки за использование темной магии, а даже если и нет, что ему делать? Без Ж.А.Б.А., с половиной Пожирателей Смерти на хвосте, куда ему пойти? — они перескочили через ступеньку, которая любила исчезать прямо из-под ног. — У него больше нет семьи, его единственный нормальный дядя умер. У него есть только мы. В прошлый раз его не исключили только потому, что он исключительно одаренный волшебник, но если бы его выгнали из школы и бросили на произвол судьбы… «Он мог бы присоединиться к другой стороне», — мысленно закончил Ремус. Дамблдор думал об этом, когда принимал решение в тот день. Но если бы директор выяснил, что Сириус уже практиковал темную магию… Они задержались около арочного входа в библиотеку, пропуская грациозно плывущую Серую Даму — даже если она заметила их, то не подала виду. Ночная мгла поглотила бесконечные ряды книг, и библиотека казалась жуткой, странной и потусторонней. Джеймс пробормотал «Люмос», и тусклый белый свет выхватил из темноты пыльный каменный пол. Они бесшумно добрались до задней части библиотеки, где Запретную секцию огораживала натянутая веревка. В деревянной тележке Ремус заметил книгу в кожаном переплете, которую Сириус читал днем. После проверки несколькими контрзаклинаниями, они удостоверились, что книга не кричит, не кусается и не плюется огнем, а затем Ремус засунул ее в карман. Они застыли на выходе из библиотеки. Желтый свет бликовал на стенах, по коридору разнеслось громкое мяуканье. Им не нужно было опасаться Филча, когда они были под мантией, но миссис Норрис стоило остерегаться всегда — она чуяла всех и все, а ее любимым запахом был страх. Рука об руку, Джеймс и Ремус метнулись по коридору в противоположную сторону, им некогда было бояться, что их поймают. Пока они бежали к коридору, ведущего к главной лестнице, Ремус думал о счастливых временах, когда миссис Норрис и Филч были большей из их проблем. — Сириус сказал, что мы на самом деле не заботимся о нем, и, хотя это неправда, — начал Джеймс ни с того ни с сего, — наверняка он думал так еще до того, как решил избавиться от боли, превратившись в мудака. Ремус сжал его руку. Они делили эту вину на двоих: она нависла над ними с тех пор, как Сириус бросил те слова. — Сохатый, это не твоя вина. Ты хороший друг, — Ремус не солгал, но знал, какими пустыми казались сейчас его слова. Иногда любви недостаточно, иногда боль — оборотная сторона любви, и одно не может существовать без другого. — Весь вечер ты упорно избегаешь темы поцелуя в библиотеке, — хмыкнул Джеймс. Внезапно под мантией стало невыносимо жарко. — Отлично, теперь это моя вина? Казалось, будто с того самого мгновения в библиотеке прошло не несколько часов, а вечность. Другие времена и другой Сириус. — Что? Нет, конечно, нет, это точно не твоя вина, — выпалил Джеймс. — Ты имеешь полное право отказать, если не разделяешь его чувства. Если уж на то пошло, то, возможно, я частично ответственен за случившееся. Так получилось, что это я поощрял его добиваться тебя, потому что, понимаешь, ну, ты так легко простил его, и вы днями напролет вместе сидите в библиотеке, и у вас постоянно случается этот странный затяжной зрительный контакт. И, знаешь, всем нравится Сириус. Нам не обязательно говорить об этом сейчас. Или когда-либо еще в этой жизни. Случай в библиотеке был всего лишь фоновым шумом, бесполезным кусочком головоломки. Если они считали себя достаточно взрослыми, чтобы попробовать темную трансфигурацию, то должны были вести себя соответствующе и оставить позади подростковые проблемы. Но когда они поднялись на седьмой этаж, и встреча с Сириусом становилась все ближе, Ремус не выдержал и заговорил: — В библиотеке он сказал мне, что крупно проебался. — Ну, так мы все тут проебались, — ответил Джеймс. По мнению Ремуса, Джеймс едва ли хоть что-то проебал в своей жизни: в нем скорее говорили сострадание и привязанность к Сириусу. — В шестнадцать все совершают глупости. Джеймс пробрался через портрет в общую гостиную. — Да, — Ремус последовал за другом. — Где-то я уже это слышал. В их комнате Ремус достал книгу. На столе они разложили учебники по трансфигурации, пергамент, перья и чернила и взялись за работу. Предварительно они отлевитировали все еще связанного Сириуса на его кровать — тот сверкнул яростным, леденящим душу взглядом. Джеймс твердил о легкости заклятия в тщетной попытке успокоить Ремуса, Питера и, вероятно, в первую очередь себя, но магия была вовсе не простой: она совсем не походила на превращение пирожных в виде фей в живых фей или перьев в голубей. Джеймс, как самый талантливый в Трансфигурации, распределил между ними работу: Ремус должен был заняться переводом заклинания, сопоставляя алфавиты буква за буквой, Питер же выполнял роль редактора. По мере перевода каждого слова Джеймс зарисовывал сложные движения палочкой, составленные тем или иным сочетанием букв. — Корди… — бормотал Джеймс, проводя короткую прямую линию на пергаменте, — саксо, — перо очертило полукруг, — ивенит… Время от времени Ремус поднимал взгляд на Сириуса, который наблюдал за ними вяло и незаинтересованно, а затем снова возвращался к переводу. Это был не их Сириус, напоминал он себе, и они работали над тем, чтобы вернуть настоящего Сириуса. — Думаю, мы могли бы наложить Аппаре Вестигиум на его грудь, чтобы определить область действия заклинания и, следовательно, точное положение и размер его сердца — так контрзаклинание сработает более эффективно, — предложил Ремус. — Кстати об этом… — Джеймс сунул книгу по темной трансфигурации в руки Ремусу. — Прочитай сам. Ремус начал читать, и с каждым предложением его сердце замирало. На страницах даже располагалась последовательность жутких иллюстраций: человек с глубокой рваной раной на груди, затем камень, извлекаемый наружу через рану, и наконец человеческое сердце, занявшее свое место. — Весь вечер ты упорно избегал разговора о том, что заклинание будет выглядеть так, — голос Ремуса звенел сталью. Он передал книгу Питеру. Джеймс рассеянно почесал за ухом пером, румянец проступил на его смуглой коже. — Ну, знаешь, я не хотел, чтобы ты отвлекался или паниковал во время расшифровки заклинания, — объяснил Джеймс, но в его взгляде мелькала вина и растерянность. — О, я в восторге от того, как ты используешь сокрытие информации в качестве передового педагогического метода. Ремус сделал глубокий вдох, чтобы дать себе время успокоиться и подобрать слова, хотя ему хотелось накричать на Джеймса. — Ты правда хочешь рассечь ему грудь и вытащить камень или что там? Ты осознаешь, на что собираешься пойти? Сириус может умереть в процессе, и мы будем виновны в его смерти. Между смертью и исключением я бы явно предпочел последнее. Джеймс вздохнул, взъерошил волосы и направил палочку на Сириуса. — Ты следовал каждому шагу в инструкции? Ты, эм, разрезал себе грудь и все такое? Сириус хмыкнул так, будто ему нравилось пристальное внимание других Мародеров. — Конечно, да — я слишком умен, чтобы импровизировать с заклинаниями такой сложности. А что, Сохатый, боишься не справиться? — Но как? — резко спросил Ремус. — Дайте сюда эту чертову книгу. Вот, здесь сказано, что, цитирую: «Как только сердце извлекается из груди и до того, как на его место помещается камень, тело входит в стазис, что означает остановку жизненно-важных процессов через время, едва достаточное для выполнения заклинания трансфигурации». — Я решил, что в этом нет ничего сложного, — самодовольно ответил Сириус. — Но, возможно, я более склонен к темной магии, чем вы. — Без практики — вряд ли, — Джеймс перевел взгляд на Ремуса. — Слушай, если ему удалось спонтанно провернуть это заклинание, то, думаю, у нас тоже получится. Мы перепроверили перевод, вместе проанализировали движения палочкой. Я трансфигурирую камень как можно быстрее, обещаю, но, Лунатик, мне нужна твоя помощь, без тебя я не справлюсь. Джеймс положил руки на плечи Ремуса и заглянул ему в глаза. Разве Ремус хоть раз отказывал Джеймсу или кому-нибудь из друзей, когда они предлагали сделать что-то опасное? Разве Джеймс был способен причинить боль Сириусу? Ответ уже пылал в сердце Ремуса. — Что я должен сделать? — даже через вопрос Люпин озвучил свое решение. — Я прочту первую часть заклинания, затем ты наложишь на его грудь Режущие чары и призовешь камень и будешь удерживать его в неподвижном состоянии, пока я буду завершать заклинание. После всего ты положишь сердце на место; здесь написано, что рана затянется сама собой. При условии, что они все сделают правильно. Ремус кивнул. — Пит, в качестве меры предосторожности, возьми зеркало Сириуса, мою мантию и иди прямо к кабинету Дамблдора. Как только ты доберешься туда, мы начнем, и если вдруг что-то пойдет не так, то ты разбудишь директора. Взорви дверь, если потребуется, ладно? Мы будем повторять заклинание, пока ты не свяжешься с нами через зеркало. Ремус думал, что волновался во время С.О.В. на пятом курсе, но сейчас его буквально трясло от нервов. Что если Ремус никогда больше не поговорит со своим Сириусом? Что если Сириус умрет, думая, что его никто не любит? Если Сириус умрет… нет. Ремус должен перестать думать об этом. Джеймс был прав, как всегда: если Сириусу удалось наложить заклинание на самого себя, то Джеймс и Ремус точно смогут сотворить контрзаклинание. Режущие чары были несложными, их проходили еще на втором курсе, и Ремус мастерски применял их даже без палочки. Проблема заключалась не в самой магии, а в объекте: он с легкостью разрезал одежду, пергамент, растения, но никогда — человеческие кости. Заклинания призыва и левитации сами по себе также не представляли сложности — трудность состояла в том, чтобы удерживать концентрацию и заставить руки не дрожать, пока Джеймс трансфигурировал камень в первоначальное состояние. — Я на месте! — прошептал Питер, и Джеймс подпрыгнул. Он достал зеркало из кармана и ответил: — Хорошо, отлично, оставайся там, пока мы не… все сделаем. Как только мы закончим, то скажем тебе, и ты вернешься обратно, ладно? Сиди тихо. Он положил зеркало в изножье кровати Сириуса и встал на колени сбоку от него — Ремус сделал то же самое по другую сторону кровати. — Полагаю, самое время сказать последние слова. Ремус сглотнул. Он забыл, что теперь Сириус мог говорить: тот не произнес ни слова во время их подготовки. Наверное, он был напуган. Может ли человек без сердца испытывать страх? Джеймс схватил Сириуса за плечо и на секунду прислонился лбом к его лбу. Ремус отвел взгляд. — Ты выглядишь жалко, — скучающе протянул Сириус. Чтобы ничего не мешало выполнению заклинания, Ремус распахнул халат на его груди: механическое действие, давшееся Ремусу с трудом из-за ледяной кожи Сириуса. — О, вот теперь ты хочешь ко мне прикоснуться. Темная магия заводит тебя? — язвительно бросил Сириус, и Ремуса затошнило. Джеймс тряхнул головой, направляя палочку на грудь Сириуса. — Готов, Лунатик? Ремус сделал глубокий вдох, избавился от посторонних мыслей и сосредоточился на магии, бегущей по его венам. — Готов. — Cutis lapidea fit… membra lapidea fiunt… — вслед за словами Джеймса на грудь Сириуса лег белый полупрозрачный туман. — Ossae lapidae fiunt… animus lapideum fit! Туман растворился. Очередь Ремуса. В последний раз он встретился взглядом с Сириусом. — Будь аккуратен, не разбей мне сердце, — прошептал он. Ремус прижал кончик палочки к яремной впадинке Сириуса. — Диффиндо. Темные капли расцветали на бледной коже вслед за движением палочки Ремуса. Кровь стекала по бокам Сириуса, словно небрежно пролитые чернила или ветвистые потоки реки. «Я убиваю его», — зашептало подсознание. Но магия в нем пела: «Я спасаю». И Ремус слушал лишь ее. — Акцио камень! Сириус задрожал, его глаза расширились, взгляд остекленел. Сквозь разрезанную кожу вылетел камень размером с кулак — Ремус удерживал его неподвижно в воздухе между собой и Джеймсом. — Кордисаксо, — кожа Джеймса блестела от пота, он взмахнул палочкой влево. — Эвенит… Искусный росчерк вправо. Джеймс, быстрее. Камень менял цвет и форму: от темного и круглого до багряного бугристого треугольника, истекающего теплой, живой кровью на халат Сириуса — но все это было неважно. Важным были лишь движения палочки Джеймса, его ясный, сосредоточенный взгляд и твердая, неподвижная рука Ремуса. Ремус направил палочку на рану на груди Сириуса: сердце погрузилось внутрь. Мгновение, тянувшееся вечность, ничего не происходило, никто не двигался, никто не дышал. Сириус резко и глубоко вздохнул и закашлялся, судорожно хватая ртом воздух. Краска вновь прилила к его лицу. — Блять! Джеймс положил руки на залитую кровью грудь Сириуса и прижался к ней щекой, пачкаясь в крови. Он не то всхлипнул, не то усмехнулся, затем откинул палочку и бросился в объятия Сириуса, и тот прижал его к себе в ответ. Раздалось сопение и бормотание, и только тогда Ремус позволил своим рукам задрожать настолько, что палочка выскользнула из ослабевших пальцев: он заметил, что его руки и даже свитер были запятнаны кровью. Только сейчас Ремус понял, что почти не дышал с того момента, когда Джеймс начал произносить заклинание, или когда он приложил руку к груди Сириуса и почувствовал пустоту, или когда они поцеловались в библиотеке; наконец Ремус вздохнул полной грудью. Краем сознания он улавливал отдельные фразы из разговора Джеймса и Сириуса. Прости. Дурак. Спасибо. Я не имел в виду то, что наговорил. Ремус схватил зеркало, оставленное на кровати. — Хвост? — нетвердым голосом позвал он. Он едва успел разглядеть два маленьких пушистых уха, прежде чем поверхность зеркала потемнела, видимо, спрятанная в карман Питера. Ремус повернулся: Джеймс очищал себя и Сириуса заклинанием, заставляя пятна крови быстро исчезнуть. Они оба выглядели измученными, а очки Джеймса покосились на переносице. — Ты потерял много крови. Как ты себя чувствуешь? — спросил Ремус. Сириус улыбнулся уязвимой, почти застенчивой улыбкой, которая ему не шла, но выглядела удивительно мило. — Я в порядке. Я поступил так чертовски глупо, прости, Лунатик, — честно ответил Сириус и похлопал по кровати рядом с собой. — Как думаешь, ты сможешь меня простить? Краем глаза Ремус заметил обнадеживающую улыбку Джеймса, но сейчас он не думал о Джеймсе — он вообще ни о чем не думал. Он молча сел на кровать и прижался к Сириусу, и когда тот вытянул руку, Ремус нырнул под нее и спрятался в изгибе плеча Блэка, позволяя себя обнять. — Естественно, да, — пробормотал он, чувствуя под щекой четкий пульс Сириуса. «Я так по тебе скучал», — осталось недосказанным. Может, прощение не нужно заслуживать, может, его ценность в том, что оно даруется безвозмездно. Когда он заставил себя оторваться от Сириуса, Ремус увидел, что Джеймс милосердно притворился занятым уборкой беспорядка из пергамента, книг, чернил и перьев, оставшихся после их работы. — Как я понимаю, нам не удастся отложить разговор до завтра, но мне нужно хотя бы одеться, — заявил Сириус. Ремус тоже переоделся ко сну и пошел в ванную вымыть руки — обычная вечерняя рутина. Он думал, как это странно: перейти от темной магии к чистке зубов, от обиды на Сириуса к его прощению. Он посмотрел на себя в старое, поцарапанное зеркало, задаваясь вопросом, должен ли он чувствовать себя иначе, станет ли эта ночь переломным моментом. Ремус спрашивал себя то же самое после пранка, но тогда его чувства не изменились. Не изменились они и сейчас. Он понял, что Сириус мог вести себя опрометчиво, безответственно и легкомысленно, много лет назад, как знал, что мог доверять Джеймсу и его сообразительности в затруднительных ситуациях и что Питер владел магией лучше, чем казалось на первый взгляд. И Ремус всегда смутно осознавал, что сам он мог здраво рассуждать, когда это требовалось. Он чувствовал себя, как обычно: Ремусом Люпином, тревожным оборотнем, влюбленным в своего друга. Питер вернулся, когда Ремус уже вышел из ванной и залез под одеяло. Джеймс сидел на кровати Сириуса, который переоделся в футболку и полосатые пижамные штаны. — Ну и ночка, — тактично подвел итог Джеймс. — После пранка было хуже, — Питер сделал доблестную попытку разрядить обстановку. Попытка, что удивительно, удалась. Джеймс широко ухмыльнулся. — Тогда было намного хуже. По крайней мере, сегодня мне не пришлось разбираться с Нюниусом, и Ремус был способен поддержать диалог, вместо того чтобы, ну, выть. Это было совсем не смешно, но каким-то образом подняло им настроение. Ремус закрыл глаза и спрятал лицо в ладонях, не в силах сопротивляться рвущемуся наружу смеху. Прошло достаточно времени, чтобы та страшная ночь могла стать поводом для шуток. Прекрасно. Ремуса всегда поражало умение его друзей преодолевать трудности. — Не могу поверить, что я вырвал из груди чье-то сердце сегодня, а не той ночью, — невозмутимо ответил Ремус. Они все засмеялись, но Сириус звучал виновато. Затем все резко замолчали. Сириус вздохнул и уставился на свои руки. — Простите меня. Мне жаль настолько сильно, что я не могу выразить это словами. Я разозлился после того, как пошел за Регулусом, а он отказался даже смотреть мне в глаза — я не рассказывал вам, и это не оправдывает меня, но все же… Я не подумал. Снова. Я наговорил вам столько жестоких вещей, что мне сложно в это поверить. Теперь вы можете начать кричать на меня, по очереди или одновременно. Я слушаю. Ремус никогда не видел Сириуса таким подавленным — он был похож на побитую собаку. — Знаешь, у меня сейчас совсем нет настроения кричать на тебя, — сказал Джеймс. Он действительно считал, что все в порядке: они совладали с заклинанием, Сириус извинился, инцидент исчерпан. — У меня есть настроение только поспать. Завтра у нас пробник Ж.А.Б.А у Флитвика, — зевнул Питер. Ремус ничего не добавил, хотя ощущал пристальный взгляд Сириуса. Они потушили свечи одну за другой и задернули пологи над своими кроватями. Еще некоторое время Ремус слышал шепот, и приглушенные голоса Джеймса и Сириуса убаюкивали его. Со стороны эта ночь ничем не отличалась от других, но Ремус все равно не мог долго заснуть, несмотря на тянущую мышцы усталость. Он долго ворочался и сопел, укрываясь одеялом с головой, пока наконец не провалился в беспокойный сон. Ему снились неловкие поцелуи, чужие руки на запястьях, красные капли и горячий, металлический, пьянящий привкус крови. Казалось, прошло лишь несколько секунд, прежде чем он открыл глаза, разбуженный яркими лучами утреннего солнца, прокравшегося сквозь балдахин. Ремус застонал. — Утречко, Лунатик, — Сириус появился из ниоткуда с тарелкой, полной булочек и левитирующей рядом чашкой чая. — Сохатый и Хвост решили прогулять сдвоенный урок истории магии, чтобы отдохнуть. Я подумал, что ты тоже устал, поэтому принес тебе кое-что из кухни. Ты тоже не пойдешь на историю? Ремус воздержался от повторного стона и сел в кровати, чувствуя, как за тревожную ночь затекли спина и шея, но дымящаяся чашка, которую он обхватил ладонями, и запах свежей выпечки дали веский повод проснуться. Сириус неловко стоял у его кровати и мял край свитера. Ремус сделал глоток горячего чая, обжигая язык горячим напитком. Он поднял взгляд на Сириуса. — Уже успел заняться темной магией? — Сириус покраснел и застонал, так что, по крайней мере, его сердце было на месте. — Если нет, давай, присаживайся. Сириус сел, и ему пришлось изрядно повозиться, чтобы уместить длинные ноги на узкой кровати, где и так уже расположился Ремус. — Твой коварный план состоит в том, чтобы завалить меня сладостями? — невнятно спросил Ремус с набитым ртом, наслаждаясь мягким слоеным тестом. — Признаю, это один из твоих лучших планов. — Клянусь, я не подливал в них Амортенцию, — усмехнулся Сириус, и настала очередь Ремуса краснеть. Даже если бы в булочках была Амортенция, Ремус бы не заметил: он бы все равно чувствовал только запах Сириуса. — Я знаю, что ты злишься на меня. Погоди, дай мне закончить, — непреклонно произнес Сириус, заглядывая ему в глаза. — И я это заслужил. Не позволяй голосу в твоей голове заниматься саморазрушением и говорить, что это твоя вина, не смей так думать, потому что все это — лишь моя ответственность. Не вини себя. Я объяснился с Сохатым прошлой ночью, но я знаю, что ты более склонен к самобичеванию, чем он. Наверное, это даже к лучшему, что мои чувства к тебе невзаимны, потому что я… ну, это я. Сплошная проблема. — Если быть до конца честным, — Ремус заставлял себя выговаривать слова, приносящие боль, смущение и немного будоражащего беспокойства. — Я понятия не имел, что ты испытываешь ко мне какие-то чувства, я думал, это была шутка, или ты пытался искупить вину, или… не знаю, о чем я думал. Точно не о том, что я могу тебе нравиться. Но я прошу только о том, чтобы в следующий раз ты поговорил со мной или Джеймсом, прежде чем прибегать к темной магии. Сириус улыбнулся, выводя изящными пальцами хаотичные узоры на одеяле, и опустил взгляд, но Ремус успел заметить мелькнувшую в нем тоску. — Обещаю. Я больше не подниму эту тему: я знаю, что упустил все шансы и, честно, я счастлив быть твоим другом, хотя и в этом я проебался. Я не буду пытаться поцеловать тебя снова, но, если ты вдруг когда-нибудь захочешь… меня не только как друга… я буду здесь. Ремусу пришло в голову, что это было бы так просто: протянуть руку и коснуться запястья Сириуса, почувствовать пульс под тонкой кожей, как накануне в библиотеке. Но Ремус не двинулся. В последнее время нить, связывающая их, натянулась так, что грозилась лопнуть, а узкое пространство между ними искрило нежностью и контрастными, потаенными чувствами — Ремус боялся по неосторожности сломать то, что витало между ними. Их дружба была слишком хрупка и без надрыва романтической любви. Как сказал Джеймс, у Сириуса не было никого, кроме них и их дружбы: эксперименты с чувствами стали бы неоправданным риском. По крайне мере, сейчас. Ремус откинулся обратно на подушку и поставил пустые чашку и тарелку на прикроватный столик. — Я подумаю над этим… и тоже прогуляю историю магии. Сириус молча стал подниматься. — Ты можешь вздремнуть вместе со мной, если хочешь, — быстро добавил Ремус. — В смысле, мы же все еще друзья, которые иногда спят вместе, да? Сириус хмыкнул и залез под одеяло. Они долго возились и сталкивались коленями и острыми локтями, чтобы устроиться поудобнее: Ремус лег на спину, а Сириус на бок. Ремус почувствовал на себе взгляд Сириуса, и сердце у него зашлось от трепета и восторга от того, что взгляд этот был наполнен любовью. Он хотел вернуть частичку чувств Сириусу, пусть и другим способом. — Надеюсь, ты знаешь, что ты любим, — прошептал Ремус, вглядываясь в деревянные балки. Его щеки пылали. Он и представить себе не мог, что скажет что-то подобное Сириусу, но слова, сорвавшись с губ, словно освободили его от невидимого бремени. — Спасибо, Лунатик, — на выдохе ответил Сириус. Потребовалось бы не больше мгновения: Ремус мог легко коснуться носа Сириуса своим, а затем поцеловать его. Ремус жаждал этого поцелуя с тех пор, как ему исполнилось четырнадцать, как у него впервые возникла мысль о поцелуях, неразрывно связанная с Сириусом. Вместо этого Ремус дождался, пока дыхание Сириуса станет ровным и глубоким, и медленно, осторожно повернулся, чтобы не разбудить его. Ремус просто наслаждался видом: длинные темные ресницы, острая линия челюсти, изящный изгиб губ, темные волосы, разметавшиеся по подушке. Ремус положил ладонь на грудь Сириуса, чтобы почувствовать сердцебиение и продолжить тихо любить его.