После молнии следует гром

Если знает Шисуи и Итачи, значит, знает и Хирузен. Они трое знают это, но каким образом они об этом узнали — Данзо не понимает. Его личность построена вокруг сохранения этой тайны. Не бывает и мгновения, чтобы он не помнил о своём поле и не притворялся кем-то другим, он не мог не заметить даже малейшее подозрение вопреки. Данзо всегда бдительно следил за каждой мелочью и не позволял людям думать иначе его злоключений. То, что все думают, о нём как об альфе слабого звена он знал, и это его не волновало, хотя порой, укалывало гордость, но такой образ был ему на руку. Быть в глазах общества слабым звеном ему удобно, он не давал повода даже думать иначе. Данзо изучал поведение подобных альф и подстроился под это, — они нервные, оскорбляются от любой мелочи и тоже ведут скрытный образ жизни. Хирузен так думал, почти весь Корень так думал, иначе думать было не позволено. Данзо рассуждал так, Хирузен узнал об этом первым, каким образом Данзо узнает потом, но Хирузен, болтливая скотина, мог разболтать об этом Шисуи — они четыре года заставляли советника икать своими душевными излияниями друг другу. Либо это сделал Итачи, когда узнал, кем Данзо желает его шантажировать. Ни одно предположение его не устраивает. Более всего пугал Хирузен, ведь он был первым, кто выказал гнев и теперь, после ситуации с Шисуи, Данзо понимает, что именно так сильно его разгневало. Всё встаёт на свои места — Хирузен бы так и отреагировал. Только как Сару мог об этом узнать, когда шестьдесят лет Данзо искусно его обманывал? Как? Данзо шестьдесят лет, это очень весомая цифра, скрывал свой пол прямо у него под носом и он никогда не замечал за другом даже странности, а тут внезапно всё узнал. Вот что нужно выяснить. Что-то прошло мимо глаз Данзо, что-то ушло из-под его контроля, произошли некие утечки, а он этого не любит. Было два предположения — Хирузен застал его в течку, либо Данзо не заметил утечки феромона, был неосторожен в первые дни цикла. Неосторожен он, правда, был. Террористические атаки заняли его голову, но он никогда не забывал держать шею напряжённой. А первый вариант не подходил Хирузену по характеру, он не стал бы вламываться к нему домой, он всегда стучал, прежде чем войти. По какой-то причине, Данзо не переставал думать о том, что Итачи возможно в курсе об этом, возможно он знал источник, откуда эти двое всё узнали. Ведь эта глупая случайность казалась параноидальному разуму Данзо, излишне странной — Итачи уже давно не приходил к нему домой, даже по поручению Хокаге, Фугаку дал ясно понять, как относится к их отношениям и Учиха не противился, ведь не хотел проблем. Этот аморфный и нервный юноша не ищет проблем, но он их нашёл. Ведь как же так получается, в день, когда Хирузен разгневался, Итачи пришёл к нему домой, хотя не навещал его четыре года? Связывать эти два случая — дикость, любой бы назвал это случайностью, но не Данзо. Его паранойя не поддавалась контролю в такие моменты. Господин Шимура думал, что Хирузен заставил Итачи прийти. Ведь знал его пол, но не знал звена Данзо, и думал, могущественную альфу не спровоцирует феромон советника. Значит, он предполагал, что из-за его чёртового феромона у Данзо началась течка, потому что тот подозрительно рано ушёл с работы. Господин мог успокоить себя этим объяснением, но не мог понять, откуда же Хирузен узнал о его поле? Как? Один ещё терпимо, но три альфы, мало того альфы, могущественные альфы, — знали его пол! Это недопустимо! Как можно шестьдесят девять лет скрывать пол ото всех и под конец жизни позволить произойти такому безобразию? Как он мог не заметить просчёта, неужели старость так исказила его восприятие? Но он клялся себе, что ничего не заметил и ужасался этому. Где? Где эта утечка? Где она? Когда она произошла? Что он упустил? Ну что он упустил? Ну не может же быть такого, что он не заметил, как выпустил феромон! Кто угодно бы не заметил, но не Данзо! Эти мысли сводят с ума. Сколько бы не прокручивал воспоминания последних недель в голове — ничего не находил, он и с Хирузеном то редко пересекался. Данзо другого выхода не видел, он обязан знать сейчас же. К Шисуи он не подойдёт, Хирузен не будет с ним разговаривать, но был один, кто точно знает и кого Данзо мог заставить говорить. Ведь если эта утечка всё ещё есть, то Данзо рискует вовсе лишиться какой-либо безопасности, он должен знать о ней немедленно. «Ложную овуляцию» он переждал дома, это не заняло много времени, но отняло множество сил — без лекарств он был вынужден подавлять последствия самостоятельно, а ведь он давно этого не делал. Феромон Шисуи ухудшил его состояние, как он и думал, то и дело, провоцируя новые вспышки похоти снова и снова, но душ не помог ему избавиться от запаха. Данзо понимал, что сильно рискует, выходя в люди в таком состоянии, ведь на нем ещё слышался феромон Шисуи и остаточный шлейф его собственного. К сожалению, лекарства не было, а Данзо ждать не мог. Когда ужас и отрицание переварились его сознанием, и он осознал насколько его положение шатко, то его объял гнев. Гнев питался ужасом, отчаянием и паранойей. Одна только мысль, что эта утечка всё ещё есть и его крупно передёргивает. Воображение рисовало страшную картину: общество узнает его пол, и более не будет слушать его приказов. Ведь омеге не стать лидером, альфы их не уважают, их даже сами омеги не уважают, пока жива эта легенда — он в безопасности, но эта легенда под угрозой. Предположения были одна хуже другой — а вдруг все уже об этом знают? Вдруг все знают и молчат? Если все вокруг знают его пол, что тогда, как обернётся его жизнь, его планы? Альфы будут смотреть на него по-другому, не увидят в нём равного, начнут оскорбительное попустительство и снисхождение. Данзо уже выискивал в воспоминаниях подозрительные взгляды советников и подчиненных. Знают ли они? Кто знает ещё? Если знают все, то тогда его точно кто-то изнасилует, ведь этот чёртов феромон, этот чёртов медовый фужер, так страшно действует на альф! А если они будут направлять на него феромон каждый раз при встрече, он не то чтобы работать, он жить не сможет нормально. Ведь эти чёртовы альфы распускают свои чёртовы запахи и даже не думают о последствиях, а он вынужден терпеть эти невыносимые последствия. Его жизнь превращается в кошмар прямо на глазах. Данзо не позволит утяжелить и без того тяжелую участь. Даже если кто-то услышит шлейф его овуляционного феромона, он успеет проскользнуть мимо глаз. Он уверен в себе и в своих силах, прежде не разочаровывая себя в умении легко прятаться от нежелательных глаз. Его цель — Итачи, он определенно что-то знает, однако у юноши последние дни гона и даже шлейф может нездорово на него повлиять. Данзо уверял себя, что ничего не произойдёт, он будет стоять достаточно далеко, чтобы тот ничего не услышал. Да и вряд ли шлейф спровоцирует гон, ложная овуляция ведь прошла, — так он думал. Данзо думал об этом с твёрдой уверенностью, ведь закрадись в его мысли сомнения, ужас не позволил бы ему выйти из дома, а он не мог ждать. Паранойя сводила его с ума. Он не мог даже спать, так громко трещали в голове эти мысли. В будние дни, Итачи либо выходил на смены как капитан полицейского отряда, либо брал задания у Хокаге. Данзо считал так, если его гон ещё не закончился, то за пределы города он не выйдет, ему попросту не выдадут задания в таком состоянии, а значит, он будет патрулировать окрестности столицы. Так и было. Данзо увидел Итачи в наряде: то был кожаный мундир, туго сидевший на талии, подчёркивающий объёмную грудь и широкие плечи; чёрные хакама заправлены в начищенные чёрные сапоги, а на бедре его покоилась офицерская шпага. Одет с иголочки, Фугаку трепетно относился к внешнему виду своих солдат. Господин хмурится. Он выжидает, пока капитан раздаст подчинённым поручения и только когда тот освободился, мгновенно оказывается перед ним. Итачи слегка удивлён. Мужчина плотно стискивает его за шиворот и тащит вглубь улочки, скрытой от взора остальных. Здесь темно, немного узко, но их точно никто не увидит. Когда Данзо отпустил юношу, тот уставился на советника с глубоким недопониманием. Выждав паузу, он, наконец, поворачивается и резко прижимает Учиху к стене, упираясь рукоятью трости в его шею. Дистанция. Главное дистанция и ничего не случится. — Итак, вопрос, — жёстко и твёрдо произносит советник и щурится. — Откуда Хирузен и Шисуи знают о том, о чём знал только ты один? Итачи поражённо хлопает глазами. Вид у советника помятый, немного уставший, он тяжёло дышал, выглядел так, будто пробежал марафон без остановок. Самое же необычное, что сейчас им было замечено — Данзо пахнет. Это странно, ведь прежде он себе не позволял подобного. Пахнет мёдом, полынью и вишней. Он был с альфой, в непосредственной близости и был с ней недавно. Итачи знает, чья эта вишня. Что-то случилось. Что-то нехорошее. — Не понимаю о чём Вы, — Итачи бровью не повёл. Данзо злее щурится и теснее сдавливает его горло. Этот паскудник будет говорить. — Не прикидывайся, учиховский выблядок, — ледяным тоном прохрипел он. — Откуда Хирузен знает это? — Итачи опять молчит, и Данзо продолжает давить. — Мой лучший подчинённый, пример хладнокровия и мужества, чей отец не раз спасал мне жизнь, — начало помпезное, Итачи уже знает, о ком тот говорит, — внезапно ведёт себя как волокита, ранее не позволяя себе подобной гадости. Скажи, что это не так, сопляк. Соври и пожалеешь. Итачи сложил простые числа: на советнике феромон Шисуи, он выглядит так, будто его только что жёстко оттрахали и пришёл в полном гневе разбираться с ним. Видимо у парня тоже сдали нервы, Итачи не удивлён, однако Данзо врёт. Шисуи не раз проявлял подобные знаки внимания к своему воспитателю. Видимо в этот раз его домогательства были куда жёстче. Юноше страшно представить, что тот учудил, какое наказание потом понёс и как отчаянно перед собой сейчас раскаивается. Итачи так неловко подумал, что вероятно это была его вина. Шисуи не знал об овуляции господина, пока друг ему об этом не сказал. И судя по запаху, у господина она ещё не закончилась. Удивительно, это очень долго, но он вспомнил слова друга — они понятия не имели о действиях его лекарств. — Вы так ясно дали понять, как мне не доверяете, так очевидно не оставили мне выбора, что я попросту не мог ему сказать. Я лично ему ничего не говорил. Он, наверное, узнал об этом сам, всё же он доминантная альфа, — это худшая ложь, какую Итачи смог придумать, но ему нужно спасти и свою шкуру и шкуру друга, и не подставить Хокаге, он выкручивается из этой непростой ситуации как может. — Давно знал, вы же жили вместе, но держал всё в секрете. — Ложь, — кажется, он ещё сильнее разозлился, Итачи чертыхается. — С каких тогда пор, его поведение изменилось только в последнюю неделю, когда узнал об этом ты и Хирузен? Что ты мне не договариваешь, Итачи? — Я не знаю об осведомленности Хокаге, Данзо-сама. Могу поклясться в этом, — холодно произнёс юноша. — Насчёт Шисуи я тоже не знаю. Может он попросту вспылил? Вы знаете его, он может. — Длительные домогательства не являются его привычной вспышкой эмоций. Говори! — казалось, чем отчаяннее Итачи выкручивался, тем багровее становился Данзо и тем сильнее давил ему в шею рукоятью трости, неприятная боль, но терпимая. Однако зерно сомнений Учиха в нём посеял. Итачи знал, насколько тяжело проходят циклы Шимуры, он помнил всё, что говорил Орочимару, и каким бы самоуверенным не был этот омега, он не мог не смутиться от мысли, будто где-то просчитался. В такой жизни невозможно не ощущать спиной параноидальные, когтистые лапы, наступающие на пятки. Только вот Данзо упрям, и выдавать сейчас смятение не намерен. Он навязывает Итачи своё видение этой проблемы и не отступает. Верно, этот старик уже давно всё продумал и теперь хотел лишь ответов, — Итачи их дать не мог. Что он скажет ему? Хокаге подозревал его в терактах и отправил двоих Учих следить за ним, и по неудачной случайности, в этот же день началась течка господина Шимуры? Если он об этом скажет, Данзо на них троих живого места не оставит. Это так оскорбит его самолюбие, так подорвёт и без того хрупкое доверие к альфам, что Итачи уже представлял себе геноцид всех эпсилонов страны Огня. Он стойко молчит, ради безопасности себя и целой страны, однако и Данзо не лыком шит. Он не уйдёт без ответа. Если он вышел в таком поганом состоянии в люди, пошёл на такие жертвы и только ради того, чтобы узнать о причине осведомленности альф, значит, ни за что сейчас не отступит. Значит, он готов пойти на самые крайние меры, а этих крайних мер Итачи не желает. Быть может пытки, он выдержит, но в отличие от Данзо, ему было кого терять и сам Данзо об этом в курсе. Саске не проходил отбор в Корень, поэтому и сопротивления к пыткам не приобрел, он обычный шестнадцатилетний мальчик, неоспоримо талантливый, но он ничего не мог противопоставить действительному тайному советнику. Дворянство не имеет сейчас такого влияния в обществе, как раньше, — да, но в политике дворянство ещё играет огромную роль. Хирузен даже не узнает об участи Саске, если того не пожелает Данзо. Это раздражает. Физически Итачи сильнее, но его положение в обществе перед ним меркнет. Эта омега хорошо обезопасила себя и свой секрет, такой крепкий панцирь капитан полиции, средний офицер Учиховского дома, не пробьёт. Поэтому он и пожалел, что влез во всё это. Пожалел, что вообще взял это задание, будь его воля, он бы категорически отказался от всех последних поручений Хокаге. Пускай ненамеренно, но Хирузен его подставил. В особенности, с той последней просьбой. Ведь Итачи подозревал о течке, значит, подозревал и Хирузен, он послал не кого-то ещё, он послал Итачи. Того, кто знает пол советника и кого феромон точно не спровоцирует. Пошёл бы к нему сам, раз так беспокоился, но нет, крайним сделали Итачи. Это злит. Юноша не хотел связываться с Данзо, он хотел держаться от него на три версты. От Данзо Итачи ждал только проблемы и он всегда их приносил. Он неуправляем, с ним нельзя договориться, он решал конфликты с людьми категорично, не оставлял никакого выбора. Юноша вздыхает. Кружится голова. Гон ещё даёт о себе знать, — фужер упрямо проступал в носу. Он всюду его слышал и вот слышит опять, тот самый запах, ввергнувший его в мучительный гон. Однако, теперь здесь что-то ещё, теперь здесь вишня. Пряная вишня альфы. Это раздражает. Это так его раздражает. Это раздражает даже больше, чем те проблемы, которые Данзо вновь ему принёс. Сложно думать. Не получалось лгать достаточно хорошо, чтобы эта упрямая скотина от него отстала. Надоел. Его слишком «много» в последнее время. — Я знаю, что вы, трое блядских альф, откуда-то это узнали. Клянусь Богом, я это выясню, и тебе, и твоей семье мало не покажется. Я предупреждал тебя, но ты не послушал. Если это ты, рассказал Шисуи, то… — он не успел договорить, ведь почувствовал томный и глубокий феромон, всполохом, ударивший его нос. Раз Данзо не отстаёт с расспросами, Итачи воспользуется тем единственным, что на него хорошо действовало, в особенности в прошлый раз. Если его состояние настолько паршивое, как упоминал Орочимару, значит, он не сможет выстоять против его запаха, настала пора платить по счетам. Курение сандала и лотоса — сексуальный тон его могущественного огненного феромона, который он использовал для очарования омег и то необычайно действенный запах, ни одна омега не устояла перед ним, не устоит и советник. Итачи поднимает ногу и оглаживает голенью нежную кожу внутренней части бедра, спрятанную под халатом. Шимура вздрагивает и давится воздухом. — Да ладно, Данзо-сама, — хищно улыбается Итачи и прикусывает губу. — Он обожал Вас и тогда, когда Вы были для него альфой. Неужели не помните? Он поднял ногу выше и уткнулся пяткой в промежность, заставляя советника ошарашенно дёрнуться назад. Трость звучным стуком упала о землю, и за этим стуком потерялись ужасливые вздохи советника. Итачи схватил его талию и уткнулся коленом плотнее, вырывая из мужчины сдавленный стон. Добивать так, добивать, после такого он точно к Итачи не сунется. Он не посмеет угрожать ни ему, ни его брату, не посмеет сваливать на него вину и пытаться что-то у него узнать. Не посмеет оскорблять его феромоном альфы на себе. Учиха приблизился к уху омеги и прошептал горячим дыханием: — Он всегда хотел Вас отыметь. — Это не правда, — грозно рявкает мужчина, отпихивая от себя юношу. — Подонок! Отпу… М-м-мф! Он вырвал из него стыдливый, спрятанный за губами, стон, скользнув рукой под края халата. Огладив бедро, и заинтересованно изучая дрожащие влажные губы пальцами, Итачи приятно удивился — под этим халатом ничего нет. Данзо всё это время надевал его на голое тело. Всё это время. Это выглядит как приглашение, тем более странно для человека скрывающего пол. Он оказывается тот ещё озорник, это даже возбуждает. — Шисуи чувствовал Вашу омежью сущность с самого детства, Вы это знаете, — Итачи продолжал давить неудобной правдой, говорил это в ухо, чтобы Данзо отчётливо слышал каждое слово. — Он так часто мне рассказывал, как желал Вами обладать. Не было ни дня, чтобы он о Вас не говорил. Так сокрушался, что Вы альфа, но, теперь, я чувствую, что эта неудобная новость дала ему повод повторить свои попытки Вас заполучить. Я даже рад. Знаете, как мне надоело слушать это нытьё за четыре года? Теперь Ваша очередь, — слышать феромон чужого альфы, даже друга, для учиховской гордости нестерпимо. В гон он не выносил чужие феромоны, а Данзо весь пропах Шисуи. Ему внезапно захотелось перебить этот запах, заставить советника пахнуть собой, и он не мог противиться этим желаниям. Несносный медовый фужер… Как же он сводил его с ума. — Вы поступили с моим лучшим другом очень подло, и я Вам отомстил. Вы сломали его, и я Вам отомстил. Вы злитесь на меня и это оправдано. Но Ваша злость возбуждает, — Учиха проговорился; он имеет в виду, что эту кашу заварил он, хотел сказать, что виновник его печального состояния он; Итачи хотел, чтобы Данзо об этом знал, знал, что он перед ним не беспомощен и сейчас он это докажет. Он хищно усмехается в довершение, плотнее зажимая клитор пальцами, и наслаждаясь ожидаемой дрожью. — Надменных омег приятно ломать. Мне ничего не стоит это сделать. — Ублюдок! Живо убери руки! Прекрати! Стой! Не тро… — пальцы нырнули внутрь, и феромон плотно обжёг его нос, мужчина крупно вздрагивает и не может сдержать стон. — А-а-а-а-ах! Юноша почувствовал горячую влагу на своём колене, ткань пропиталась насквозь. Не может быть. Он кончил. От феромона. Чувствительный невинный омега кончающий от малейшего касания, виноватый в этом сам. Это безжалостная проверка стойкости, ни одна альфа её не пройдет. Сдержать бы себя, да только от этого поведения Итачи терял всякое самообладание. Пора прекратить, Данзо достаточно напуган, мотив этого безобразия удовлетворен, только, кажется Итачи пытается оправдать для себя своё желание распутства. Может ещё немного его помучить? Ещё немного. Итачи весь свой гон мастурбировал на эти фантазии, а тут всё по-настоящему, он остановит себя, когда исполнит хотя бы парочку. Какая наивная ложь. Альфа резко поворачивает советника к себе спиной и одним движением отпускает полы халата, распоясывая кушак. Данзо ужасливо наблюдает за этим, он видит намерения юноши, и отчаянно цепляется за его руки. — Нет! — господин вновь вырывается, но левая рука крепко держит его, а правая уже жадно припала к горячей влажной вульве, Данзо не видит, но чувствует это, поэтому вновь отчаянно восклицает. — Не смей! Даже не дум-а-ах! — однако, очередной его возглас теряется за стонами, когда ласки пальцев обрасли грубостью. Господь милосердный, только не снова! Господин непримиримо крутил бёдрами, пытаясь уйти от юрких юношеских пальцев, но только ухудшал своё положение, ведь с каждой такой попыткой, он тёрся о крепкий мужественный силуэт и давился от ужаса, насколько же тот был огромен. Как бы усердно он не пытался вырваться — делал только хуже, возбуждая своего мучителя этими жалкими попытками. Рычание дробью проходится по коже, советник инстинктивно подаётся назад, бьётся спиной о сильные грудные мышцы, упирается бёдрами в ствол полового члена, и снова задыхаясь от его размеров, тянется вперёд — к пальцам. Он зажат всюду. Ласки были такие интенсивные и быстрые, Итачи крупно, почти безумно тер его клитор и временами плотно сжимал, и тогда советник судорожно выгибался и громко стонал. Кровь опалила его бёдра, прильнула тесно к коже, увлажнила его, сделало чувствительнее, и будто заметив это, альфа поднимает ладонь к груди и тесно сдавливает пальцами алую упругую бусину. — Нмф-а-а-а-а! — он пытается их сдержать, но рот не закрывался, жадно глотая воздух и меж тем, пропускал сладкие и вульгарные стоны. Грубые ладони альфы ощущались везде, трогали там, где Итачи не смел его трогать, где ему трогать не положено. Мужчина даже не успевал разозлиться, как его прерывали юношеские пальцы, которые всё наглее и ощутимее ощупывали дрожащее тело. Итачи прижал его ещё ближе и упёрся вздымающейся сквозь брюки эрекцией прямо к преддверию влагалища, пачкая силуэт головки любовным соком. Смазка капала крупными каплями на ткань и от соприкосновения влажной ткани с головкой юношу передёргивает. — Стонете, как товарная девка, а я ведь даже ни к чему не приступил, — рычание раздаётся над самым ухом, и советник съёживается, вновь вырываясь. — Может мне выебать Вас прямо тут, чтобы Вы никогда больше так со мной не разговаривали? Запах силён, вызвал в нём то, чего Данзо так опасался. Нет сил даже держаться на ногах. Нужно всеми силами сдержать феромон, иначе он снова спровоцирует у этого надменного Учихи гон. Как бы он сейчас не желал его убить, он не мог допустить его очередного гона, он еле отбился от Шисуи, у него не хватит мужества пережить это снова! — Я же говорил Вам. Будьте осторожны. Вы для меня больше не альфа. — Учиховский выблядок… — господин Шимура понурил голову и гневно выцедил сквозь зубы. — Ты за это заплатишь… — Заплачу? — хищно улыбается Итачи. — Может мне закончить начатое прямо сейчас, раз последует наказание? — …что? — Данзо на это не рассчитывал. Если бы он знал, что угроза не подействует, прикусил бы язык. Но как же так, его угрозы всегда на всех действовали, почему сейчас не сработало? Неужели омежий пол перекрывает его положение, его чин, всё его влияние? Неужели похоть так могущественна над альфами? Данзо слышал об их чудовищном либидо, но никогда напрямую с ним не сталкивался, не готов был столкнуться. Этот паскудник не понимает на что нарывается, не понимает кого бессовестно лапает, но ему всё равно, а ведь это так не в характере Итачи! Как мгновенно меняется поведение альфы, стоит ему услышать течную омегу. Итачи, делая это, будто наплевал на брата, хотя он недавно приходил угрожать Данзо по его поводу. Но если сейчас господин Шимура упомянет Саске, если он скажет, что накажет его, Итачи определенно его изнасилует. Данзо боялся даже думать об этом, но воображение вновь заставляет его трепетать от ужаса: этот сильный альфа может сделать с ним всё, что захочет. Правая рука отлипла от его бёдер и спряталась за спиной, советник слышит шелест одежды и от ужаса осознания, что Итачи хотел с ним сделать, вновь вырывается так отчаянно, насколько позволяли его силы. Всё это не должно было доходить до таких крайностей, но Итачи не мог остановиться. Он так долго ожидал, этот кураж, эту страсть, эту гордость, которую одно удовольствие ломать, как же давно его живот не крутило томной обжигающей влагой. Он и забыл как это приятно, хотел забыть обо всём и вести эту жестокую игру дальше, доводить советника до неистовства, чувствовать дрожь его бёдер своими. Он вынуждает его сдаться, он ломает его так безжалостно, как умеет и не стыдится этого, а только явнее задыхается от похоти. Ведь он чувствовал страх, этот ужас слышался в феромоне Данзо — смесь похоти, желания и страха. Надменному советнику очень приятны его манипуляции, ему нравятся его пальцы, значит, понравится и его член. Он приткнулся головкой к самому преддверию влагалища, — она горячая, мягкая и массивная, била сумасшедшей пульсацией по чувствительным стенкам, и от этой пульсации господин со стоном прогибается, упираясь затылком в крепкое плечо. Он сводит ноги вместе, но юноша силой расставляет их в сторону. — Стой! Не… Надо! — господин даже свой голос не узнал, так он жалко прозвучал. — Испугались? — юноша садистски усмехается в шею, прямо в загривок, там, где мог его укусить, специально пугая этим. — Он кажется огромным на вид, но легко войдёт. Правда сперва будет немного больно. Чуть-чуть… — Не надо! — Данзо почти истерично кричит, не контролирует себя от ужаса, и юноша затыкает его свободной ладонью, но господин отворачивается от неё и снова кричит. — Итачи, стой! Чёрт возьми, как же тяжело сдерживаться. Хочется сломать, замучить, довести до безумства. Заставить бояться. Заставить кричать, и кричать, и кричать. Чтобы он задохнулся от его толстого члена внутри, он бы вбивался в него до тех пор, пока его ноги не отнимутся. Альфа его дразнит, лоснится по вульве, гладит головкой клитор и никак не входит внутрь, лишь слегка задерживается у преддверия и будто бы пытаясь войти, выскальзывает, чтобы снова увлажнить горячей влагой пухлые губы. Омега давился воздухом от этих безжалостных заигрываний. С Данзо сошла вся спесь — никакого хладнокровия и самоконтроля, он был голым фигурально и буквально. Его крупно трясло от ужаса, по правде, ему было так страшно от задуманного Итачи, что он даже не думал, как жалко сейчас выглядел. Одна только мысль, что его вот-вот изнасилуют и сердце ушло в пятки. Данзо сделает что угодно, лишь бы этого не случилось, готов простить ему нахальство и дурость — только пусть он не дойдет до конца. — Нет… Я тебя прощаю, — альфа остановился и заинтересовано поднял бровь, господин буквально выдавливал из себя членораздельные слова. — Я не буду тебя наказывать и не трону твоего брата. Только не делай это… — голос дрожит, ему плевать, лишь бы остановить Итачи; он воспользуется любыми методами. Угрозы не помогли, он заставит его остановиться по-другому. Он никого в жизни ни о чём не просил, всегда полагался только на себя, но сейчас, его сил оказалось недостаточно. Это горько. Это даже не злит, это угнетает. Как же он жалок. — Я переусердствовал? — феромон господина сказал всё за него, тоскливый и жалостливый, стоило его вдохнуть, как юноша отпускает мужчину, хватаясь за голову. — Что… что это было? Что я сделал? Данзо в ужасе за ним наблюдает. Он не помнит? Нет, Итачи помнит, но он не мог понять в какой отрезок времени он потерял над собой контроль. Всё будто растворилось в тумане. Руки сами двигались, слова сами выскальзывали из горла, будто Итачи только наблюдал издалека. Он не мог остановиться, потому что не хотел. Не хотел, как курильщик не хочет бросать курить, а пьющий — пить. Он всем естеством желал это сделать. А сейчас его будто отрезало. Это вновь произошло из-за феромона? Насколько же он дьявольский, если достаточно только шлейфа для помутнения рассудка? Итачи даже напуган тем, в какое животное тот способен его превратить. Он поднимает взгляд, Данзо удивлён ему, это взгляд какого-то неподдельного ужаса, следующий осознанию. Так не может выглядеть человек, который только что пытался его изнасиловать. Это неестественно. Господин скорбно поджимает губы — он догадывается, почему это произошло. — Простите меня, — потерянно бормочет юноша. — Я не хотел Вас пугать. Не знаю, что на меня нашло. Не понимаю, как это вышло… Из-за феромона. Итачи услышал его. Данзо сейчас был ходячей бомбой и подумал, что ему некого винить кроме себя. Но он ведь не выпускал феромон, неужели это произошло из-за лёгкого шлейфа? Как Итачи мог его услышать, он же курит, у него должно быть ужасное обоняние! Неужели Данзо выпустил феромон и сам не заметил утечек? Такого не может быть. Если только… воспоминание. Мелочное воспоминание. Сердце пропускает удар, призрак осознания промелькнул в голове. Почему Итачи курил? Из-за чего он начал? — Извините, я… — он вновь пытается извиниться, но понимает, что сказать ему нечего, поэтому затыкается, и спрятав стыдливый взгляд, одевается и рывком бросается в сторону, — мне надо идти. Потому что омега, носящая на себе шлейф феромона альфы не должна подходить к другому альфе в его гон, тем более, когда эта же омега этот гон спровоцировала. Данзо об этом не знал, справедливости ради, мало кто знал. Чувство собственности у эпсилонов невероятное, они жадные и властные, они не простят другим альфам, не состоящим с ними в связи, феромон на своих омегах. Реакция Итачи естественная. Данзо не принадлежал ему, но его тело считало иначе. Потому что всюду слышало его фужер. Итачи уходя, страстно надеялся, что это сделал из-за злости. Он не хотел принимать, какое могущество над ним может иметь омега. Одно он знал точно — к советнику он больше не подойдёт, он не хотел ещё больших проблем. Он не хочет проблем, а Данзо одна большая проблема! Ведь удивительным образом, каждое их столкновение только ухудшает положение Итачи, ведь он не мог себя контролировать, а он обязан контролировать всё! Отсутствие контроля воспринимается им болезненно, ведь если ничего не контролировать — проблемы обязательно свалятся на голову, а у него уже места живого на голове нет. Господин Шимура кривит губы, глядя Итачи в след. Чувствует влагу на бедре, морщится от омерзения и грубо вытирает всё полами халата. Он сожжёт эту одежду. Ему противно и грязно, ему до глубины души обидно — он предстал таким жалким и беззащитным. Он не смог себя защитить. Не смог отбиться от альфы, а ведь думал, что окажись он в такой ситуации, обязательно себя защитит. Это вновь оскорбило его гордость и самолюбие. Данзо даже не знал, что настолько боялся сексуальной близости, он предполагал об этом, но решил, что ему попросту не хотелось это делать сознательно, и причина этого неважна — главное, чтобы эта причина не мешала ему работать. Только страх был такой могущественный, будто ему приставили нож к горлу. Это пугает. Он даже не мог злиться, хотя очень хотел. Слишком много домогательств за последние дни. Слишком много нервотрепки. Он не готов это переварить. Не готов об этом думать. Надо просто забыть. Не дать злосчастной голове стыдливо смаковать детали произошедшего. Данзо всё забудет. Нужно навестить Орочимару.

***

Смеркалось. Селяне зажигали свечи в домах, заводили в стоила скотину и запирали двери. Уезд блистал маленькими, еле видимыми, огоньками, из каждого окошка, их прозрачных свет кропил редкими брызгами на вымощенную, известняком, улицу и терялся вдали. Городничие зажигали уличные факелы, разгоняли пьяниц по домам, гоняли детвору. Здесь всегда было шумно — такой уж тут люд, другие к Орочимару не ходили. Пахнет влажной, слегка запрелой землёй и душистыми листьями винограда — садовники поливали цветы, как солнце зашло за верхи слегка одетых, зелёным пухом, деревьев. Господин Шимура тенью скользил сквозь всех них. Имение зажгло свои вечерние люстры, бесчисленными кроткими огоньками, а это значило, что Орочимару даёт добро на аудиенцию. Данзо зайдёт с заднего входа. Если он постучится в парадную, ему откроют слуги, а сейчас он никого не желал видеть. Ведь как он и опасался, феромон Итачи, вслед за Шисуи, вновь спровоцировал «ложную овуляцию». Господин Шимура нашёл в себе мужество прийти в таком состоянии, а ведь он шёл из последних сил. Посылать Орочимару весточку он не хотел, стыдливо замечая за собой, что после испытанного, он хотел просто побыть рядом с омегой. С человеком, которому, пожалуй, единственному в этом мире доверял. Других у него не было. Другие покоились в земле. Господин зашёл в имение, и, спрятавшись в тенях, от снующей везде прислуги, лёгкой поступью поднялся на второй этаж. Он минул длинные коридоры и, оказавшись у двери, кротко постучал. Орочимару открыл ему сразу же, ведь знал, кто имел смелости стучаться в его личные покои. Но когда он открыл дверь, и увидел своего старого друга, то обомлел. Сразу замеченная деталь — феромон. Советник пахнет не только собой, но сандалом и вишней. Чья это вишня Орочимару знал. Сандал не узнал, но ему остро захотелось узнать, ведь увидев, какой несчастный Шимура имел вид, он вознамерился убить этих двоих паскудников. Орочимару напряженно щурится: — Почему Вы не спрятали феромон? — холодно спросил он. — Что случилось? — …твоё лекарство не помогает, — тяжёло выдохнул Данзо и понурил голову. Доктор поджимает губы. — Этого не может быть. Заходите скорее, расскажите что случилось, — он хватает советника за руки, спешно желая спрятать его в своей комнате. — Почему лекарства не помогают? Почему Вы не спрятали феромон? Господин отходит к кровати, смотрит в пол бездумно и принимается царапать загривок до крови, судорожно выдыхая: — Я не могу… — его голос дрожит, но не от боли разодранной кожи, он дрожит от чувств куда больше страшных, — не могу его спрятать. Я не могу спрятать его. Орочимару обеспокоенно подходит ближе, вылавливая полный ужаса взгляд, и серьёзно спрашивает: — Что спрятать? — Феромон, — отчаянно, осипшим голосом отвечает омега. — У меня не получается… Доктор аккуратно перехватил руку Данзо и увел от загривка. Надо обработать рану, иначе пойдет сепсис. Он просит советника присесть, но тот будто не слышал его и стоял поражённый, впиваясь зубами в губы, явно размышляя о чем-то плохом. Нельзя его таким оставлять. Феромон способен сводить людей с ума, а ментальное здоровье господина Шимуры уже давно не в рамках нормы. — Если бы Кагами был здесь, этого бы не произошло, — вновь бормочет он почти безумно. — Он бы защитил меня. Он бы не дал им трогать меня. Но его нет. Его нет. Я совсем один и я бессилен. Орочимару поджимает губы и закрыв глаза, нежно ударяется лбом о висок советника. Он расслабляет шею. Заиграла пряная красивая мелодия — посыпались аккорды тамаринда, его сытный пряный аромат дополняет игривый розовый перец, они вместе обволакивают клюкву, давят на неё, пока она не пустит густой алый сок. Её кислые брызги окропляют звучные листья фиалки и розы, чтобы раскрыть их душистую сердцевину, явить миру их густой и загадочный тон, проявить их глубокий потенциал изящной резью в носу. Сверкнёт искра и тогда пачули пройдётся по гладкой коре массойи, яркими дымными вспышками пробуждая её сладкую кожу, и ваниль — как нежная вуаль, укроет этот пикантный пожар. Феромон Орочимару. Красивый. Глубокий. И печальный. Убаюкивал колыбельными южных краёв, рассказывал о дальних, живописных местах, где солнце опускается в океан — о местах, где дух находит покой и умиротворение, о местах, где Данзо никогда не был. — Ты справишься, — отозвался его тихий, печальный голос, — всё будет хорошо. Я рядом. Не бойся. Советник прекратил дрожать и Орочимару наконец смог усадить его на кровать. Он скакнул изящной рысью к ящикам письменного стола, находит в них тампоны и спирт, и такой же поступью возвращается, чтобы смочить вату пахучей жидкостью и аккуратно приложить её к ране. Данзо шипит, но терпит. Орочимару внимательно его осматривает. Уже вечер, солнце зашло, и температура опустилась до десяти градусов, а он весь в поту. Фужер чувствуется остро, всё как он и говорил, он не может сдержать феромон. Что-то не даёт ему это сделать. — Овуляция должна была закончиться ещё четыре дня назад, — доктор хмурится, но голос его нежен и тих. — А с лекарствами шесть дней назад. Почему она всё ещё продолжается? — Они её провоцируют, — выдавливает из себя Шимура. Орочимару остановился. Он сначала проморгался, будто услышал какую-то невообразимую чушь и наклоняется, чтобы посмотреть на Данзо с неподдельным удивлением: — …кто? — кровожадно спросил он. — В смысле они? Кто-то знает твой пол? Данзо глубоко вздыхает. Не хочет вспоминать, но стоило Орочимару упомянуть об этом, так голову поражают стыдливые болезненные вспышки. Он почти стонет от боли, настолько эти воспоминания ему отвратительны. — Тихо-тихо, — доктор отстраняется и укрывает его плечи бледными ладонями. — Успокойся. Дыши глубже, я сейчас сделаю тебе чай. Расскажи подробнее, — он смотрит некоторое время, но советник молчит, тогда он первым подаёт голос. — Я учуял Шисуи. И ещё одного. — …это Итачи, — вновь выдавил из себя Данзо и вновь почти истерично выдыхает. Орочимару ощутимее сжимает его плечи. — Что произошло? — почти испуганно бормочет доктор. — Хирузен, — на это саннин ещё раз испуганно распахнул глаза, советник падает лбом на ладонь и глубоко выдыхает. — Узнал. Он спровоцировал. В первый раз. Я принял второе лекарство. Потом Итачи узнал. А потом Шисуи узнал, — голос задрожал, советник снова болезненно жмурится и тяжело выдыхает. — Их феромон. Не даёт течке окончиться. Постоянно её провоцирует. Я принял два лекарства. Они всё равно провоцируют. Я больше… так не могу. Орочимару поражённо смотрит на мужчину и молчит. Данзо не мог спрятать феромон, потому что у него всё ещё овуляция. Не течка, а именно овуляция, поэтому ему так плохо. Орочимару знал, что трое этих альф — могущественные, значит именно их феромон спровоцировал тело на выброс такого количества гормонов. Хуже быть не может. Это и правда худший из возможных исходов. Опасения Данзо были не безосновательны. — Ой-ёй, — нервно вбросил доктор и встал с кровати. — Это плохо. Это очень-очень плохо, — советник еле поднимает голову, с вымученной заинтересованностью рассматривая друга, тот обеспокоенно скрестил руки и впился зубами в ногти. — Лекарство не предназначено против феромона могущественных альф. Я брал железы среднего звена, и ты защищен только от них, лекарство не справится с доминантными альфами. — Господь Бог… — Данзо обессиленно понурил голову обратно. — Что мне делать? Как это остановить? Вколоть лекарство? — Нет-нет, — саннин закачал головой и снова впился в ногти. — Нельзя превышать дозу, и это бессмысленно, если они снова её спровоцируют. Лекарство подавит течку, но передозировка тебя убьёт, — он хмурится, нервно растирая пальцами подбородок. — Если они знают твой пол, они намерено направляют феромон на тебя как на омегу. С тобой никогда такого не было, потому что в тебе видели альфу, а лекарство помогало не впадать в течку, поэтому феромон не действовал. Но моё лекарство не защитит тебя от доминантного феромона зазывающего омегу к спариванию, — он обеспокоенно всплеснул руками. — Я не уверен, что подобное лекарство вообще можно создать. Поэтому могущественных альф и называют такими. Они способны призвать к спариванию даже связанную омегу. Орочимару замолкает, долго и мучительно думая — его голова разрывалась от гигантского объема информации, в памяти всплывали отрывки медицинских учебников, диссертаций, научных очерков из газет и его собственных исследований. Он думал. Хотел найти среди всей этой информации ответ на свой вопрос. Однако состояние господина Шимуры уникально, ни один учёный не смог бы описать его лучше, чем сам Орочимару. Саннин много лет изучал его тело, он знал о нём почти всё, но сейчас, он безоружен. В чужих трудах он не найдёт ответ на свой вопрос. — Ох… — доктор массирует лоб. — Это очень плохо. Я не рассчитывал, что кто-то узнает твой пол. Теперь ты никак не защищён, — говорить такое, признаваться в своей беспомощности, а ведь он сам недавно уверял его, что поможет. Господин только ниже наклоняет голову, голос его совсем ослаб: — Что же мне делать? Орочимару не знает. Он не знает и он в ужасе от этого. Он изучал доминантных альф, но вывести их секрет труднее, чем у среднего звена — всё из-за одного поганого нуклеотида, белка, который он никак не может «поймать». За выработку связующих белков у среднего звена отвечал ген «Y-74», но у доминантов этот ген был другой, он знал какой, но он не знал, где эти белки у доминантов находятся. Они «прятались», буквально прятались от него. Орочимару не знал как искусственно связать секрецию Данзо и доминантной альфы, просто потому что белки господина неадекватно реагировали на любую попытку связи с ним, а клетки высшего звена альфы он не мог найти. Орочимару думал, что секреция Данзо съедала белки доминанта — но это невозможно. Не сказать, что со средним звеном было легче — чтобы построить нужную пептидную цепь и воссоздать подобие молекулярной сетки «феромона под связью» нужны определенные белки. Их сначала нужно найти. Орочимару связывал белки Данзо и белки среднего звена, и так получал феромон, использующийся в лекарстве. Почему же это лекарство требовало от Орочимару доводить альф среднего звена до такого мучительного состояния? Всё из-за белков Данзо. Первое время, он создавал лекарство, не используя чистый концентрат секреции альф, однако, Орочимару заметил, что не все белки феромона альфы соединялись в пептидную цепь с подселенными белками Данзо. Большинство из них, — белки из секреции Данзо, поглощали, а это абсолютно невообразимо, так делали только клетки высшего звена. Данзо доминантой омегой не был, но его клетки вели себя чересчур дико для среднего звена. Это отвечало на много интересующих Орочимару вопросов, но не на нужные. Мог ли он защитить господина от могущественных альф? Доктор хмурится и смотрит на советника. Тот абсолютно подавлен, ему плохо, выслушивать сейчас медицинские причитания он не готов. Орочимару не будет спрашивать его, что эти альфа-паскудники с ним делали, но будет гложить себя злостью. — Эй… — он вновь садится рядом. — Течка так и продолжается? С того самого дня? Без перерывов? — Да, — выдавливает Данзо. — Они её… постоянно провоцируют. Это долго. По обычаю, она длится до семи дней. Его течка длится уже двенадцать и половину, из этого времени, он страдал от овуляции. Овуляция не закончилась, потому что доминанты склоняли его тело к спариванию и его безумная, истеричная нервная система отреагировала на это. Если быть грубым, Орочимару бы объяснил это тем, что тело «принуждало» его к сексу, буквально приставило нож к горлу и громко требует невозможного. Советнику тяжёло столько переживать в его возрасте. Это обязательно скажется. На осмотре он обязательно увидит последствия и ему уже не хочется их находить. — Блять, — Данзо редко слышал, как Орочимару ругается. Видимо он не знал, как это исправить, не знал, как защитить свой ценный образец от скользких альфачьих рук. Доктор подрывается с места, смотрит хищным взглядом на мужчину и кривит губы. — Я могу убить их, — мрачно хрипит он, широко распахнув глаза. — Всех до единого. Чтобы они к тебе не приставали. Твой секрет останется в тайне. Данзо молчит в ответ, поджимая губы. Он сейчас на всё согласен, лишь бы этого не испытывать. Течка забирала все его силы. Это такая нестерпимая боль, смесь неописуемых ощущений, будто ему матку скрутили плоскогубцами, будто засунули во влагалище острый, тяжёлый стержень и бьют по нему молотом. Будто сама природа кричит ему в уши и не затыкается — голос у нее отвратительный, колоссальный, как биение тектонических плит, как треск вишнёвой кости, как шипение горящего сандала. Она бьёт его могущественными кулаками, выбивает весь воздух из груди, разбивает голову о камни, — он готов на всё, чтобы это окончить. Убить, запытать, замучить, уничтожить, кого угодно, только, пожалуйста, избавьте его от этого. — Данзо, — Орочимару хмурится, выжидая ответа. — Не трогай Шисуи… — обречённо понурил Шимура голову. Орочимару вспыхивает: — Вечно этот Шисуи. Да подумай ты о себе, хватит поощрять его зависимость, — грозно шипит он. — Он не зависим, ведь уже четыре… — Он зависим от тебя, — доктор нервно проходит комнату, широплеская руками. — Парню двадцать четыре года, у него нет интересов, нет партнёра, нет планов на жизнь, все, что у него есть, дал ты или он перенял от тебя. Он живёт твоей жизнью, переживает твои переживания, его единственный смысл жизни это быть с тобой. По-твоему это нормально? — грозно рявкнул он. — Ты не вылечил его аффективную привязанность в детстве, и мы получили ещё одну искалеченную психику. Данзо это слушать не хочет. Шисуи от него не зависим, это не правда, ведь будь это правдой, его поступок четыре года назад выглядит чудовищно-бесчеловечным. — Не кричи на меня… — Данзо вжался в себя, и Орочимару стыдливо зажмурился. Нельзя, надо держать себя в руках. Он присаживается на корточки напротив и ловит взгляд советника. — Прости, — печально пробормотал он. — Я о тебе очень переживаю, не хочу, чтобы ты так мучился из-за этих ублюдков. Такой долгой овуляции у тебя давно не было, это может сказаться на организме. Ты можешь мне пообещать, не выходить никуда эти несколько дней? Ты можешь остаться у меня. Только не выходи из дома, не пересекайся с альфами. Если они знают твой пол, то ты больше не защищён от них. Договорились? — господин кротко кивнул и доктор волнительно поднимается. — Я постараюсь быстрее улучшить формулу лекарства. Но мне снова нужен твой секрет. Так много, сколько можешь дать, сколько вытерпишь. Господину Шимуре плевать. Боль от инъекций он сейчас даже не почувствует. Он устало ложится на кровать, доктор заводит ему в сторону ноги и увидев состояние вульвы, судорожно выдыхает. Он аккуратно входит внутрь пальцами, ощупывает слизистую. Всё опухло, отёки страшные. Всё буквально набилось секрецией, её так много, что она заполнила собой все сосуды, удивительно, как они не лопнули. Он смотрит на советника, но тот бездумно рассматривал потолок, даже не почувствовал, как Орочимару проникнул. Змея аккуратно прокусывает эпителий. Верно, змей придётся использовать несколько. — Слушай, — он немного молчит, прежде чем снова поднять неприятный, для Данзо, вопрос. — Ты и без меня знаешь, как всё плохо. Я уважаю твои принципы и твое желание быть с альфами на равных, но твоё тело не выдерживает. Если бы ты хотя бы раз, занялся сексом с альфой… — Нет, — холодно отрезал советник. — Хотя бы в овуляцию. Это снизит симптомы, — он смотрит выжидающе, но не получает ответа. — Я бы не предложил, если бы не увидел…это. Помнишь, когда Кагами отнёс тебя ко мне с пробитым животом? — советник молчит. — Состояние слизистой как тогда. «Прошлый раз» Орочимару, который он вечно припоминал в упрёк. Данзо неприятно это вспоминать. В тот день состояние было настолько невыносимое, что он сошёл с ума от боли. В тот же день у Данзо и Орочимару началось их странное, но крепкое, сотрудничество. Это было двадцать четыре года назад, за пять месяцев до рождения Шисуи, но воспоминания об этом дне, всё ещё яркие и болезненные. Данзо отворачивается, ничего не желая говорить, Орочимару итак знает, что он не будет заниматься сексом с альфами. Он не пойдёт на это, он лучше умрёт, чем это случится. Заметив, с каким выражением лица Шимура отвернулся, Орочимару вновь вздыхает. — Ты прав. Извини, — он неловко улыбается. — Я не должен был это предлагать. Я ненавижу альф так же сильно, как и ты, и моя просьба нивелирует твою долгую жертву. Третья змея выскальзывает из влагалища. Орочимару велит им уползти в лабораторию. Господину Шимуре скоро станет легче, боль уйдёт, но острое возбуждение никуда не денется. В таком состоянии доктор его не отпустит, он предложит переночевать у себя, но это потом. Сейчас ему нужно помочь наладить нестабильное психическое состояние советника. Ведь он опять думает и бормочет о Кагами, он опять хочет с ним воссоединиться, допускать этого нельзя. Господин Шимура давно уже сходит с ума, потеря близкого человека необычайно тяжело сказалась на его психике. Орочимару пичкал его ноотропами, антидепрессантами и ингибиторами, но вернуть «прежнего» Данзо, того нежного, доброго человека, — не смог. Порой, он очень по нему скучает. Он и по Кагами скучал, хороший то был человек, слишком хороший для этого омерзительного мира. Орочимару устало ложится рядом. Он смотрит на мужчину, прикрыв ресницами глаза, и думает, как не потерять и то немногое, что от этого человека осталось. — Ты борешься с тем, с чем бороться невозможно, — бормочет доктор. — Я восхищаюсь этим. Я так не могу. Хочу помочь тебе в этой борьбе. Скажи мне как. — Вырежи её, — тихо отозвался Шимура. — Тогда я это одолею. Я выиграю этот бой. Я и ты, мы докажем, что пол не помеха на пути к величию. — Ценой твоей жизни, — напомнил доктор. — Мне всё равно недолго осталось, — продолжал он бормотать усталым мерным голосом. — Всю жизнь я так жил. Осталось ещё немного потерпеть. Несколько лет. И я умру не осквернённый этой поганой природой. Уже не терпится… Должен быть другой способ. Орочимару не только не хочет своими руками обрывать жизнь друга, он имел в этой ситуации и свой интерес. Орочимару должен изучить его полностью, он должен знать о его состоянии всё. Он не примет столь печальный исход, он тоже хочет бороться с природой, он тоже хочет найти способ её победить. Ведь если он полностью изучит организм Данзо, то все его страдания будут не напрасны — Орочимару изобретет лекарство, которое поможет всем омегам мира, и избавит их от поганой участи быть в руках альф игрушкой для утех. Он избрал своё призвание, пошел на это ради близкого человека и готов пройти этот путь до конца, но у Данзо на этот путь сил не осталось. Доктор думает ещё немного и слегка приподнимается, чтобы уложиться щекой о ладонь. — Я бы мог пометить тебя, — вновь бормочет он. — Ты помеченный, — отрезает советник. — Твоя альфа об этом узнает. Рисковать я больше не хочу. Орочимару хмурится: — Я прикажу ему держать язык за зубами. Этот щенок ничего и никому не расскажет. — Слишком рискованно. — Будь у меня секреция могущественной альфы в вечном доступе… — Орочимару переворачивается на спину и рассматривает потолок, раздумывая вслух. — Ты же имеешь власть над Шисуи. Если бы ты попросил его принести свою секрецию или семя, я бы детальнее изучил доминантный феромон альфы. Смог бы улучшить лекарство. Данзо молча, думает. Доктор даже повернулся, настолько его поразило это молчание. — …хорошо, — выдохнул он устало. — Я пошлю его к тебе. Согласился, а ведь давеча всегда отказывался. Орочимару приятно удивлен, что советник, наконец, идёт на уступки. Верно, этот маленький засранец здорово его потрепал, — он и раньше пытался; Орочимару осведомлён о том мучительном отрезке времени, когда гон юноши обратился неконтролируемым безумием и господин был вынужден прекратить их отношения. Орочимару и раньше говорил, что воспитывать его плохая идея, много же с того времени воды утекло, но Данзо Шисуи всегда защищал от лап друга, не давал ему даже воспользоваться гоном мальчика в своих целях. Сейчас он, наконец, понял, что нет никакого другого выхода, что против могущественного феромона ему не выстоять, и если он не собирался убивать этих троих, значит, должен выкрутиться иначе. Шимура не хотел переживать это снова. — Ладно. Ложись спать, — советник поднимается, но Орочимару укладывает его обратно. — Нет. Прямо тут. Я буду рядом, если что. Завтра, со свежей головой, подумаем об этом.

***

Орочимару не отпустил его на следующий день. Не то чтобы Данзо сопротивлялся, физически он не никак не мог противостоять, но ворчать о множестве дел не перестал. Орочимару усмехался этому, советник не мог встать с кровати, а уже рвался на работу. Он работал так, будто ему не шестьдесят девять лет, а двадцать, и как Орочимару не причитал о вреде трудоголизма в его годы, тот поручать свои дела остальным не желал. Данзо всегда говорил, что на пенсию он выйдет когда помрёт. Орочимару не стал медлить с обещанным Данзо условием, он сегодня же воспользовался связями в Корне и попросил передать Шисуи о приказе начальника прибыть к нему. Они давно не виделись, встреча определенно пройдет напряжённо, ведь оба недолюбливали друг друга, но Орочимару так долго ждал дня, когда сможет получить его секрецию — ради этого, он готов потерпеть присутствие альфа-паскудника. Секрецию могущественной альфы ведь почти не разыщешь. У него был один, но он погиб из-за экспериментов доктора, Орочимару сокрушался потом, что относился к хрупкому организму человека слишком пренебрежительно. Быть может поэтому, Данзо отказывал ему в исследовании секреции Шисуи, он видел в своём друге злое стремление, явно не из добрых побуждений, Орочимару исследовал альф, поэтому и относился к ним как к мусору. Орочимару твердо уверил Данзо, что в этот раз, он не будет так жесток. Ему и не нужно доводить Шисуи до мучительного состояния гона, ведь он доминант и у него уже наступил гон. Первые исследования он проведёт сегодня же и ему не терпелось начать. Нужно только постараться уговорить Шисуи подсобить в этом деле, но он не боялся провала. Орочимару уже придумал множество способов его уговора. Саннин спускается в подвалы и надевает халат. Он слышит аккуратную, почти невесомую поступь в коридоре и мельком смотрит на часы — пришёл на десять минут раньше. Шисуи не любит заставлять себя ждать, какой воспитанный мальчик. Учиха заходит в комнату и беспечно облокачивается о ставни двери. Орочимару повернулся к нему и оскалился. — Ты… — с отвращением бросает юноша и прикрывает надменно глаза. — Давно не виделис-с, Ш-шисуи, — прошипел доктор и сощурился. Орочимару усмехается — Шисуи всё ещё ревнует советника к нему. Удивительно. Столько лет прошло. Они ведь с ним почти не пересекались, Шисуи видел его лишь мельком, короткими мгновениями, — некоторые воспоминания смутные, некоторые более явные и постыдные. Шисуи помнит, как замечал на шее Данзо-самы укусы и кровоподтёки, и думая на Орочимару, закатывал сцены ревности своему воспитателю. Сейчас ему стыдно об этом вспоминать, но возраст то был такой, семнадцать лет его были буйными. Он думал, они пара, и поэтому Орочимару так часто бывал у них в гостях и по какой-то причине именно в периоды помутнения рассудка Шисуи. Юноша даже не помнит, чтобы Орочимару приходил к ним не в период его гона. Он всегда видел доктора в последние дни цикла, о чем-то беседующим с крайне обеспокоенным господином. Шисуи не слышал, о чем они шептались, но явно о его «ненормальных» чувствах. Это раньше он так думал. Теперь Шисуи и вовсе не понимает, какие их связывают отношения. Он лишь надеялся, что Данзо-сама не притаскивал к нему в гон Орочимару. Шисуи может и прекратил ревновать любимого человека к нему, но годы ненависти бесследно не исчезают. Призрачное отвращение испытывал он к нему, даже какую-то злобную зависть, граничащую с ненавистью, ведь Данзо-сама доверился столь дурному человеку, а Шисуи не достоин его доверия. Потому что альфа. — Я подозревал, что Данзо-сама накажет меня за случившееся, но даже не подозревал как, — безынициативно пробормотал юноша и вскинул бровями. Орочимару давит в себе улыбку, Шисуи так похож на Данзо, в этой изысканной манере подавлять собеседника надменным взглядом. Хочется позлить. — Ты ошибаешьс-ся, это не наказание, — он сощурил лисьи глаза и прохрипел холодно. — Хотя я бы очень хотел, маленький пас-скудник, наказать тебя за то, что ты с-сделал с моим дорогим другом, — юноша смягчает взгляд, но Орочимару продолжает давить. — Я бы убил тебя и двух твоих ёбанных дружков-альф медленно и мучительно. Однако, — он пожимает плечами. — Ты здес-сь по другому поводу. Мне нужно твоё с-семя. — Семя? — удивлённо поморщился Шисуи. — Да. С-семенная жидкос-сть, — с усмешливой, но холодной улыбкой отвечает доктор. — То, что выходит из уретры полового члена при эякуляции. Ис-спользуется для… — Я понял, — перебивает Шисуи. — Не надо объяснений. Я просто удивился, — он немного молчит и хмурится. — Глупость какая-то. Данзо-сама послал меня сюда для этого? У меня нет настроения на мастурбацию. — Гос-сподин Ш-шимура с-сказал, у тебя гон. Проблем с этим возникнуть не должно. Да, но Шисуи уже давно его не переживает самостоятельно. Медицина развилась до такого уровня, что многие альфы могли жить с комфортом, не выпрашивая недельные отгулы каждый месяц, но, как это бывает, медицина развилась так только для альф. Тобирама не спонсировал исследования для создания омежьих лекарств, поэтому Данзо не покупал себе подавители в аптеках — они всё ещё лечились травами, как и век назад. Кому-то, чей цикл был лёгкий, эти таблетки помогали, другие же переживали овуляцию «по старинке», брали альфу и проводили неделю с ней. Раньше, омеги переживали овуляцию только с повязанными партнёрами, нынешняя же культура подошла к этой проблеме умнее. В городах открывались специальные места и собираются встречи, где каждый мог найти себе «одноразового» партнёра на цикл. Деньги не брали, для денег существовала проституция, а не каждый хотел касаться этого слоя общества. Обычно люди предлагали бартер, или купить контрацептивы, многие делали это за слова благодарности. Шисуи подавлял в себе природные позывы лекарствами, если же было совсем дурно, то находил омег именно на таких встречах. Шисуи жил работой, не обращая внимания на природные позывы, гон он свой игнорировал. Однако феромон советника его значительно подкосил — вчера он даже с кровати встать не мог. Его так испугало своё поведение позавчера, что он заколол себя лекарствами, только бы не совершить очередное злодейство. — Я принимаю лекарства, — ответил Шисуи неохотно и холодно. — Ни настроения, ни желания на мастурбацию у меня нет. Так что, тут ты прогадал. Либидо у меня сейчас нулевое. — Я могу тебе помочь. — Извини, конечно, но ты среднее звено. Твой феромон мне не поможет. — Мой нет. Но у меня ес-сть это, — Орочимару достал из кармана халата длинную стеклянную пробирку и открыл пробку; заметив, как глаза юноши вздрогнули и окрасились алым, он усмешливо поднял брови. — Тс-с. Я вижу, он уже на тебя подействовал. Да, это с-секреция господина Ш-шимуры. Юноша моментально закрывает нос, одаривая доктором взглядом удивления и презрения. Шисуи итак знает что это, он помнил день, когда узнал пол воспитателя и знает, как Орочимару это достал. Его выворачивает от мысли, что у доктора есть феромон Данзо, его это гневит. — Какого чёрта, Орочимару? — взрывается он рыком. — Ты совсем охуел, показывать мне такое? Убери это! Если ты позвал меня сюда в игры играть, то катись к чёрту, — он моментально развернулся в дверях и твердой поступью скрылся в коридоре. Ой-ёй, его бесценный образец уходит. Переусердствовал с издевательствами. Орочимару быстро закрывает колбу и рысью скачет за ним: — Тс-с-с, зараза. Стой! — он окликнул его в коридоре, юноша остановился и посмотрел на доктора с нескрываемым отвращением, у Орочимару есть минута, чтобы его уговорить. Доктор осанится и смотрит серьёзным взглядом прямо в глаза Учихи. — А если я скажу тебе, что сделав это, ты поможешь господину Шимуре? — он сказал это четко, без привычного озорливого шипения, чтобы Шисуи точно всё услышал. — Если бы ты давал мне секрецию хотя бы раз в пару недель, то смог бы искупить свою вину перед ним. Твой секрет поможет господину Шимуре нормально жить, — он не замечает в юноше никаких перемен, это злит, поэтому он решает надавить. — Или ты этого не хочешь? Может тебе удобно, что он такой? — Нет, — отрезает Шисуи. — Просто я тебе не верю. — Мало? Тогда в знак моих добрых намерений, я подарю тебе это, — он вновь качает колбой рядом со своим лицом. — Ты же соскучился по феромону воспитателя? У меня есть доза для тебя. Шисуи замолчал, грозно разглядывая доктора. В конце концов, Данзо-сама ему доверяет и ходит на его процедуры, пускай Шисуи и не до конца понимал, что на этих процедурах происходит. Зачем Орочимару нужна секреция Учихи — загадка. Он бы не доверился ему, не стал бы верить ни единому его слову, но его акцент на помощи и на искуплении сумел разжалобить юношу. Шисуи чувствовал себя виноватым перед господином за тот его проступок, не хотел так с ним поступать, но поздно одумался. Вернее, он хотел, он сделал всё по своему желанию, но потом застыдился. Он застыдился того, как легко это ему далось, будто он какой-то подлец. — Ты сказал, моя секреция поможет Данзо-саме, — подал он твёрдый голос. — Каким образом? Орочимару улыбается и вновь лукаво шепелявит: — Объяс-снять такое долго и с-сложно, но будь уверен, она поможет. От тебя требуетс-ся только семя. Это ведь такая мелочь. Мелочь, а саннин ради неё на такие уговоры пошёл — для этого мутного типа это совсем не мелочь. Это настораживает. Но быть может, Орочимару и правда беспокоился о господине Шимуре? Шисуи соглашается, уверяя себя в этом. — …дай мне десять минут. — Дам больш-ше, — он нетерпеливо ткнул колбами в руки юноши и указал на дверь уборной. — Принес-си много. С-сколько с-сможешь. Ничего не выбрас-сывай. Шисуи вернулся через двадцать минут, Орочимару, нетерпеливо крутился на стуле, его ожидая. Он уже раздумывал, как именно он достанет чистую секрецию из семенной жидкости, думал, стоит ли подвергать её диффузии или искусственно отделить белки. Долго и болезненно размышляя о новых методах изучения, он всё никак не мог успокоиться, ведь ему не терпелось проверить все свои догадки. Если исследования пройдут плодотворно, новое экспериментальное лекарство он сделает за несколько месяцев. К периоду опытов тело Данзо нужно подготовить. Он рыщет в ящиках и находит список седативных препаратов, которые прописывал ему в особенно тяжёлые циклы. Эти препараты вырубали его нервную систему, если высказываться грубо: «Превращали в овоща». Данзо пить их не любил, но ему придётся потерпеть. Длительные опыты экспериментальным лекарством могут катастрофически сказаться на половой системе господина, Орочимару не хочет рисковать. В этот раз звено не среднее, а высшее, побочных эффектов будет гораздо больше. Шисуи тихо зашёл в комнату и посмотрел на Орочимару, доктор торопливо встал и широко распахнутыми глазами осмотрел колбы. — М-м-м. С-секреция могущ-щес-ственного эпс-силона, — восхищённо лопочет он и тянет руки. — Как же долго она была у меня под нос-сом и я, наконец, её заполучил. Сколько граней для исследований, сколько возможностей, сколько открытий, — Шисуи резко отпускает колбы, и доктор мгновенно их ловит, окидывая юношу грозным прищуром. — Аккуратно! Не бей мои образцы! — Первый раз вижу, чтобы с таким придыханием брали сперму в руки, — с едкой усмешкой бормочет Шисуи. — С-смейся, невежда. Подобные глупос-сти не с-способны меня ос-скорбить, — Орочимару усмехается и отворачивается к столу, аккуратно закрывая колбы и кладя их в холодильник. Он бросает Шисуи то, что обещал и юноша озадаченно рассматривает подарок в руке. Ему стыдно держать такое, но он правда хотел это забрать. — Жду тебя через неделю. Мне нужен будет чис-стый образец. Без дряни, что ты принял, — холодно сказал Орочимару, не повернувшись, а только увлечённо раскладывая аппаратуру на столе. Шисуи смотрит ему в спину, долго и красноречиво её разглядывая. Доктор это чувствует, но не поворачивается. Он понимает, что юноша хочет у него спросить, но ответа ему не даст. Для Орочимару, его любовные чувства, не более чем едкая насмешка природы, он не верил, что альфы вообще способны искренне любить кого-то. Он считал Шисуи «помешанным» и навязал эту риторику Данзо, горячо уверяя друга, что все чувства Шисуи не более чем острое желание услышать его безумный феромон. Орочимару называл его наркоманом, страдающим по серотонину, который не мог не испытывать, от запаха своего любимого господина. Его «дозатора настроения». Быть может, он докажет свои предположения анализом его секреции. — …где он? — тихо хрипит Шисуи. — Тебе об этом знать не обязательно, — хмурится доктор. — С-сделал дело — с-съебался нахуй. Красноречивый, однако, человек. Шисуи вздыхает и бредёт обратно в коридоры. Ему хотелось верить, что эта маленькая шалость поможет господину почувствовать себя лучше. Быть может, ему самому станет слегка менее погано. Последние несколько недель он чувствует себя разбитым и сломленным, а новые его поступки только глубже загоняют в эту яму меланхолии. Он хотел сделать, хоть что-то хорошее, что-нибудь полезное, он думал, хотя бы один такой поступок немного повысит его положение в собственных глазах. Однако сейчас, он уже ни в чём не уверен. Ему всё ещё плохо и стыдно. Он всё ещё чудовище. Он всё ещё жестоко поступил с господином Шимурой. Дома он снова осмотрел колбу в своих руках. Там покоился феромон его воспитателя, по которому он так скучал. Так хотел его снова услышать и вот он держит его в руке. Стыд недолго властвовал над ним, он почти мгновенно открыл её, оказавшись в своей комнате. Орочимару, отдавая эту колбу, думал, что Шисуи будет использовать её для мастурбации, но юноша только окропил каплями свою подушку, и аккуратно уложив на неё голову, вздохнул. На глаза слёзы сами навернулись. — Будто я снова дома… — печально прошептал он и сжал подушку крепче.