***
На следующий день, вновь приняв седативные, он неспешно отправился в резиденцию Хокаге. Данзо обдумал множество течений их диалога, предполагал всевозможные исходы, чтобы не допустить той оскорбительной беззащитности прошлого раза. Безоружность в дискуссии всегда воспринималась им болезненно. Что бы Хирузен не выкинул, — он готов. Стук в дверь. Тихий отклик. Данзо набирает в лёгкие воздуха и заходит внутрь. Он ожидал феромона, но не услышал его, даже когда Хирузен повернулся к нему в кресле, быстро окинув его усталым взглядом, и вновь спрятался за наблюдением городского горизонта. Шимура выдыхает. Самая главная опасность не угрожала, однако, даже без феромона, Данзо не мог спокойно к нему подойти. Какая-то незримая и великая сила мешала ему, поэтому он остался стоять возле двери и выжидающе высматривать головной убор Хокаге. Хирузен, почувствовал его взгляд и потянулся за трубкой, зажигая табак и втягивая дым губами. Руки задрожали, и спёрло дыхание, но он держится спокойно. Их игра в неведение началась. — Ты всё ещё обижен на меня? — почти робко проронил господин Шимура. Голос у него тихий, почти подавленный, но Данзо списал это на действие лекарств. — Да, — отрезал Хирузен, не обернувшись. Данзо даже не знал, что сказать. Внезапно все его придуманные монологи вылетели из головы, хотя это так на него не похоже. Он всегда сохранял хладность ума и духа, даже в самые тяжёлые споры, всегда помнил, как надобно доминировать над собеседниками, но сейчас, даже будучи вооружённым, вновь почувствовал себя беспомощным. Он не понимает почему и его злит это чувство, ведь он так хорошо подготовился. — Неделя прошла, — упомянул он, сам не зная, почему и услышал в ответ подавленный, почти прозрачный смех. Данзо злобно сощурился. — Прошла, — ответил Хирузен; потом помолчал немного и выдохнул. — Только я всё ещё не простил тебя. Ты, верно, принимаешь людей за морских свинок, раз у тебя есть какие-то категории расчета человеческой обиды, — он почти злобно усмехнулся, — я не удивлен, если это так. Данзо опять не знает, что сказать. Вся эта ситуация жутко на него давит. Спросить прямо, откуда Хирузен знает про пол и почему так бурно отреагировал — он не может, ведь сам Хирузен эту тему не поднимает. Он не даёт Данзо и попытки выкрутиться. Этот диалог абсолютно эмоционален и сухому аналитическому уму господина Шимуры он даётся тяжко. Если говорить прямо, то Хирузен сейчас не готов ни на что, кроме оскорблений или словесных уколов. Понимая это, Хирузен мудро желает это окончить. — Уходи, Данзо. Достаточно. Тебе нечего мне сказать и явно ты пришёл не для того, что нам обоим действительно нужно, — снова выдавил из себя Хокаге. Господин Шимура еле слышно вздыхает. На самом деле, его не волновало ничего кроме вторжения, но вновь эта могучая неопознанная сила, не даёт ему поднять сейчас эту тему. Будто эта тема абсолютно неуместна и если он её упомянет, Хирузен сильно разозлится. Данзо сам не понимал, откуда это знал, но будто чувствовал, и рисковать не хотел. — …ты не справишься без меня, — сипло и тихо протянул советник, не отнимая от Хирузена взгляда. Сару наконец повернулся к нему и прикрыл глаза. Измождённый у друга вид, будто он чем-то тяжёло болен. Очевидно, это связано с его полом, но Хирузен ни о чём не скажет и продолжит играть в их не очевидную игру. Он внимательно его осматривает, — бледная кожа, уставшие глаза, будто он спал два часа и только что проснулся, будто только заболел гриппом и страдает сейчас от лихорадки. Ему верно, даже стоять тяжёло, но он скрывает это за крепким сжатием рукояти своей трости. Всё же его вид кольнул сердце. Хирузен на него злился, вскоре злость сменилась обидой, тоской и неприязнью, но тёплые чувства к советнику никуда не исчезли. Данзо всё ещё его друг, и Хирузен всё ещё о нём переживает. Как бы горько это сейчас им не встречалось. Хирузен впервые пожалел о своей великодушной стороне характера. Хоть бы раз он отплатил Данзо за все его злоключения, но попросту не может. Либо он слишком для этого слаб, либо наоборот, слишком силён. — Если ты сейчас о вторжении, то я не намерен устраивать его в ближайшее время, — он нервно оттарабанил пальцами по столу и опустил взгляд. — Отдохни. Я даю тебе отпуск. Пусть он отдохнёт, в таком состоянии работать невозможно, а Данзо ведь не остановится, пока его пинком домой не отправишь. За это время Хирузен попытается его простить. Он более ничего не просил у друга, только времени на прощение, раз Данзо не собирался говорить ему то, что Хирузен хотел от него услышать. Он не будет заставлять, намекать, изворачиваться, он сейчас ничего не хочет доказывать этому человеку. Данзо сощурился: — И сколько продлится мой отпуск? — Он закончится, когда мы оба будем готовы, — многозначительно пробормотал Хирузен, не переставая нервно стучать пальцем. Данзо итак готов, ему не нужно отдыхать и раздумывать о чём-то, не нужно пережёвывать свои невыясненные отношения с Хирузеном — он готов работать, наплевав на всё. Он готов выложить все свои силы на разработку плана вторжения, готов работать из последних сил. Даже если Хирузен обижен на него — ладно! Данзо заслужит прощение теми планами, что успел набросать до этого мучительного месяца. Однако Хирузен не даёт ему всё забыть и жить как раньше — он возвеличивает эту проблему, ясно даёт понять, что «как раньше» уже никогда не будет. Вместо того, чтобы отнестись к проблеме по-рабочему и отринуть бесполезные чувства, Хирузен ставит их на первый план, будто они важны в их ситуации. Данзо не понимает, ну почему именно его пол так принципиален другу? Он совершал множество дурных поступков, так много, не сосчитать. Сколько раз он подставлял Хирузена, сколько раз он не исполнял его указы или действовал им вопреки. Сколько раз они ссорились — и Хирузен ни разу не был так принципиален, как сейчас. Данзо так привык к постоянному прощению Хирузена, что попросту не воспринимал его обиду, не мог поверить в неё, осознать в должной мере. Хирузен избаловал его добротой, а теперь безжалостно лишает друга своей привычной милости. — Чувства не должны мешать работе, — холодно напомнил Данзо. Его надменно-хладнокровный вид взывает в Государе скорбную усмешку. Вот вроде голос человеческий и тело человеческое, а будто не человек вовсе. Данзо даже не понимал, что Хирузен хотел от него услышать. Мужчина даже удивился, почему так тяжёло воспринял ложь друга, Данзо ведь никогда и ни с кем не был честен и открыт, и он никогда не поменяется. Хирузен горестно вздохнул: — Я и не надеялся на твое понимание, — и сказав это, снова отвернулся к окну. Господин Шимура злобно кривит губы — да, он не понимает, он просто ничего не понимает и это злит. Дурацкие человеческие чувства вечно встают на его пути к величию. Дурацкие, иррациональные, неконтролируемые чувства других людей. Данзо не мог приказать им утихнуть, не мог отмести их как мусор, ведь за этот мусор цеплялись люди и громко кричали вопреки. Эмоциональные визжащие свиньи. Всем так обязательно выказать своё «фи», лишь бы оправдать своё нежелание работать с ним, потому что они не готовы к его силе, все они — тщедушные слабаки, не способные отпустить обиды. Разве у них было время выяснять отношения, пока Та и Юи милуются там с Кумой и чёрт знает что замышляют против них? Нет у них на это времени! Какой ещё отпуск? Как Данзо может отдыхать, когда спиной ощущает клинки страны Молнии? Как же хотелось высказать Хирузену в лицо всё, что он о нём думает — о его глупых чувствах, о его слабости, о его незрелости. Безумно хотелось дать ему по голове и накричать, чтобы он, наконец, опомнился и осознал какое шаткое у них положение, а не ныл как обиженное дитя! Подумаешь, обделили ребёнка сладостями! Про пол не рассказал, и что? Какое отношение это имеет к их работе? Зачем он смешивает это? Он ведь не справится без него! Советник медленно закрыл глаза и протяжно, почти судорожно, выдохнул, — главное сохранять спокойствие, у него нет сил на очередную ссору. Хирузен узнал о слабости Данзо, поэтому Данзо более не может, как раньше, ссориться с ним. Теперь у, безоружного ранее, Хирузена есть преимущество, достаточно весомое, против которого, ни одно слово Данзо не выстоит — его феромон. Если господин Шимура сейчас выведет его на эмоции, а Хирузен феромон не сдержит, то Данзо вновь пропадёт из жизни на два, а то и на три дня. Да. Всё теперь не так, как раньше — поганое же это чувство, лишиться перед Государем преимущества. Перед этим глупым, великовозрастным ребёнком. Пусть. Он переживёт это. Хватает и того, что Хирузен сейчас не направил против него феромон. Хотя бы за это Данзо благодарен. Ничего не поделаешь, Хирузен — Государь и его воля закон. Отпуск так отпуск, пусть катится к чёрту. Господин Шимура молча выходит из кабинета и медленно следует к себе домой, вновь обдумывая сказанные Хокаге слова.***
Минули недели тренировок Саске. После того как Итачи и мать узнали о его связи с Данзо, юноша попросил советника встречаться раньше полудня, в идеале, ещё раньше и Данзо понимающе на это согласился. Саске поднимался рано с утра, чтобы родные в очередной раз не причитали и не поднимали лишнего шума, но проблемой всегда был Итачи. Ненормированный сон старшего брата оказался большой проблемой, ведь Итачи всегда просыпался в пять, а то и в четыре утра, и не спал до самого вечера. Он мог лежать в своей комнате, но чаще, лежал в гостиной. Он в тупую смотрел на экран телевизора, даже не осознавая происходящего на нём. Его мозг просто отключался, глаза не моргали, он ни о чём не думал и глупо пялился на яркий свет, просто наслаждаясь шумом. Саске по началу пытался тихо обходить его, но Итачи моментально реагировал на любое его движение и вновь скандалил. На задания он уходил ближе к обеду и Саске подозревал, что из-за его тренировки с советником, Итачи перестал брать миссии, требующие его длительного отсутствия, чтобы тщательно следить за маленьким шкодником. Тогда Саске выходил через окно. Однако в очередной раз, когда он пытался из него вылезти, то остановился и подумал: «а какого чёрта? Мне что, десять лет?» — его снова заставляют изворачиваться, а Саске ненавидит такое, будто он настолько слабый и настолько не достоин уважения, что с его мнением априори можно не считаться. Он раздражённо выдохнул и залез обратно. Он ещё немного думает, прежде чем пройти обитель Лорда Тьмы и всё-таки решается сегодня поступить наперекор старшему брату. В конце концов, Итачи обязан уважать его решение. Шесть утра, дома тихо, на улице ни крика городничего, ни гарканья ворон, ничего не потревожит родителей ото сна. Юноша выходит из комнаты, проходит коридор и слышит неразборчивый бубнеж телевизора. Брат не спит. Саске снова вздыхает и решается пройти в гостиную, сделав это, он мгновенно чувствует темный безжизненный взгляд Итачи на своём лице. Его глаза вцепились в него как вороные когти и не отпускали, даже когда Саске поспешил к выходу. Итачи подрывается с места. Саске бежит к дверям, но путь мгновенно перегораживает Итачи. — Ты к нему не пойдёшь, — тяжело хрипит он. Саске сощурился и попытался пройти слева, но брат хватает его за запястье. Саске поднимает злые глаза и внутренне съёживается от увиденного. Опять Итачи смотрит на него этим мёртвым безумным взглядом, опять заставляет младшего брата скрежетать внутри от ужаса. Этот его взгляд — безумный, ледяной и мёртвый, всегда приковывает Саске к полу. Юноша так пугался этих глаз, что даже не мог повернуться к ним спиной, но он не выкажет страх. Он грозно смотрит брату прямо в лицо, пускай это даётся ему тяжело. — Мне больно. Отпусти, — ещё злее сощурился младший брат. Итачи разжал пальцы, не отнимая своего холодного наблюдения за лицом мальчика. — Ты останешься дома, — вновь хрипит он. — Хватит, — отрезал Саске. — Я уже всё сказал, ты меня не переубедишь. Старший брат молчит немного, потом глубоко выдыхает и нервно массирует опухшие глаза. Саске не понимает, почему брат так переживает, но Итачи не мог сказать причины. Сама мысль о том, в какое безумие феромон советника бросает альф, заставляет Итачи нервно чесаться. Если не выдержал он — зрелый, переживший подростковое буйство, альфа, то Саске и подавно не противостоит. И когда он не противостоит, то Данзо его накажет и Итачи ничего не сможет сделать, никак не сможет его защитить. Нельзя позволить им быть вместе, нельзя позволить Саске находиться рядом с ним. Итачи не понимает, какое Данзо носил звено, после пережитого, он даже не уверен, что эту систему звеньев в принципе можно к нему применить. Он опасен для Саске, он проблема. Такая проблема, которую Итачи никак не сотрёт из их жизни. Итачи беспомощен перед ним. — Я когда-то желал тебе зла? — начинается, очередные манипуляции, Саске кривится и скрещивает руки на груди; Итачи продолжает холодным мерным голосом. — Ни разу, так ведь? Я был с тобой обходителен и добр. Всё, что я делал, было для и ради тебя. Этот случай не исключение. Я не хочу, чтобы ты находился рядом с ним не из-за вредности. На это есть весомые причины. — И ты, разумеется, не расскажешь мне о них? — дерзко бросает младший брат. Итачи опять молчит. Не мог он сказать. Он молчит ради него, всё это ради его безопасности. Саске поднимает бровь, оценивая настрой брата. — Тогда не надо мне от тебя ничего, — после красноречивого молчания, выдавил Саске. — Ты пытался. Угрозами, истериками, теперь вот жалость включил. На меня не действуют твои манипуляции. Старший брат поджал губы и прикрыл глаза, опустив взгляд на пол. У него мгновенно изменился образ, он словно потемнел, будто растворился в этой комнате, сделался маленьким и уязвимым. — Ты, правда, такого низкого обо мне мнения? — подавленно бормочет он. — Чем же я это заслужил? Метка кольнула, брату больно. Саске скривился и не ответил, а только в яростном порыве вышел из дома, брат не пытался его остановить. С каждым шагом, его движения обрастали гневом, к середине своих размышлений он уже громко топал каблуками по дороге. Ну вот как? Как у него получается выставлять Саске виноватым? Почему, после каждой их ссоры, Саске чувствует себя мерзавцем? Ведь это Итачи не прав! Он мог бы отнестись к Саске с уважением и рассказать причину своего недовольства, мог спокойно всё ему объяснить, Саске ведь не требовал невозможного, только разговора, рассудительного диалога как со зрелым человеком. Быть может, Саске послушал бы его, но Итачи сначала скандалит, запрещает, а потом ещё и обижается! Он продолжает молча запрещать ему ходить на тренировки, он продолжает относиться к нему как к зверушке, которой не нужны объяснения, а только приказы. Ей не важны слова, а только интонация голоса. Саске не зверушка. Он не позволит Итачи сделать из него такого человека. И всё равно. На сердце так тяжело и это эмоции его брата. Эти эмоции заставляют его стыдиться — своих слов, поступков, своих желаний и решений. Дурацкая метка! Саске яростно полосует по загривку ногтями и останавливается, чтобы болезненно простонать в губы. Терпимая боль, её хотя бы можно унять. Это не то назойливое опустошение в средостении от братской метки, от которого никак не избавиться, а только унизительно ждать его окончания. Саске часы считает до своего гона. Тогда цикл обновится и метка наконец пропадёт, он более не почувствует это эмоциональное угнетение, не почувствует боль своего брата, не почувствует его мертвецкий холод, агонию гниющих останков, того, что когда-то было человеком. Саске съёживается, снова вспоминая его глаза. Ему стыдно, потому что страшно. Потому что этот взгляд усмирял его лучше любой метки и любых слов. Этот взгляд заставляет Саске забыть о человечности его брата и признать в нём жестокое бессознательное животное. К этому животному нельзя поворачивается спиной, нельзя от него убегать и замахиваться на него рукой, ведь последствия окажутся катастрофическими. Этот взгляд, заставляет Саске сомневаться в любви его брата к нему, в благородстве его помыслов, заставляет думать о нём, как об опасности. Горько. Бояться собственного брата — это горько. У него ведь никого кроме Итачи не было, ему плевать на своих родителей, но Итачи ведь… Саске прикусывает губу. Не может в этом признаться, не после случившегося. Он смотрит на поместье учителя и тяжело вздыхает. Он силой натягивает улыбку, прочищает горло, — ничего не должно выдать его плохого настроения и всё равно, сейчас, улыбка ему болезненна. Саске ненавидит ссориться с братом и всё равно ссорился, постоянно, по любой мелочи. Даже чаще, чем с отцом. Его гложет обида, но он подавит её и ступит на территорию поместья, с самым обычным и не примечательным видом. Господин Шимура встретил его спокойно, он давно уже не спал. С возрастом, ему достаточно спать и шесть часов, он всегда был жаворонком и Саске видимо тоже. Вот Кагами, да, он был совой и спал по двенадцать часов. Удивительно и то, что при всей ответственности Шисуи, он перенял от отца эту дурную черту и Данзо с содроганием вспоминает, как тяжёло его было поднимать в школу. Ссоры гарантировано случались между ними почти каждое утро. Советник опять о нём вспомнил, увидев Саске. Не понимает, что ему от этого чувствовать. Он готов признать, что не подавил и половины своей к нему привязанности, но не был готов столкнуться с этим, взяв, в ученики, Саске. Разве они похожи? Почему он постоянно их сравнивает? Шисуи не такой грубиян и наглец, менее нахальный и более зрелый, он предпочитал ссоре конструктивный диалог, а Саске за словом в карман не полезет, это точно, язык у него острый, как шпага. Сай, как самый неконфликтный человек из окружения Данзо, это подтвердит, господин Шимура редко слышал ругань Сая, а с Саске он ругался по любому поводу. Довести Сая до эмоций — это большой труд, но Саске поразительно с этим справился и так же поразительно с ним подружился. Шисуи, например, всегда улыбался красивой искренней улыбкой, а Саске скалился. Это была не улыбка, а скорее натужное натягивание мышц и едкий прищур. Искреннюю улыбку у Саске, Данзо, за три недели их знакомства, видел лишь один раз. Движения у него дёрганные и рваные, и голос у него надменно-острый и высокий, а Шисуи наоборот двигался плавно, и голос у него был громким от рождения, крепость его горловых связок можно было услышать в его бархатном, ребячливом басе. Даже лицом они не похожи. У Саске черты гладкие, по-юношески припухлые, немного дерзкие и эта дерзость переходила в категоричную остроту, изрезавшую его лицо в угловатые линии; глаза у него холодные, будто мраморные, потому лицо его виделось не пластичным, зато по-аристократически изящным и свежим. У Шисуи же, черты пластичные и озорные. Каждая мускула его лица участвовала в передаче его ярких эмоций и поэтому, носогубные линии лёгкой тенью выделяли его округлые, по-детски припухлые щеки. Глаза у него кошачьи — постоянно сияли так, будто он только что от души посмеялся; весь его образ был нежный и светлый, как у котёнка. Не похожи они. Почему же тогда Данзо их постоянно сравнивает? Ему это не нравится. Когда Шисуи был ровесником Саске, Данзо уже обучил его всему, что умел сам и готовил уже к политической деятельности. Шисуи легко далось кардио, он единственный проходил двадцатую позицию табаты без обморока. Его скорость к шестнадцати годам возросла до невероятных значений и ровесники ещё тогда его прозвали «Призраком». Данзо даже усмехался, кто кого теперь будет учить. Саске такая скорость не нужна, к тому же Данзо этому не обучит, высокая скорость была врождённым талантом Шисуи, Данзо лишь помогал ему развить своё тело достаточно для такой силы. К своему уникальному таланту, Шисуи пришёл сам. Господин поджимает губы. Быть может, поэтому из Шисуи вышел такой плохой учитель — ведь он пришёл к такой силе, отчасти, самостоятельно и не знал, какие советы окажутся ученику наиболее полезными. — Доброе утро, — невыразительно проговаривает Саске и опирается о несущую балку террасы. Советник заметил в его глазах странное, почти наигранное безразличие. Он очевидно опечален чем-то, но очень не хочет этого показывать. Данзо молча принял его желание. — Доброе утро, — моргает в ответ советник. — Заходи. Надо размять твоё тело после сна. Не будем на улице шуметь. Саске тихо заходит внутрь и Данзо замечает на его загривке алые, пухлые полосы, ворсом разодранной кожи цветущие по краям. Он бессознательно хватается за свой загривок, нащупывая проступающие через пластырь, твёрдые корки ран, и скорбно поджимает губы. Он его понимает. Очень хорошо понимает. За три недели интенсивных тренировок, результат стал куда явнее. Этого нельзя было не заметить, как Данзо и ожидал, дыхание у Саске стало глубже и чище, и с каждым днём он приближался к одиннадцатой позиции — той, которую могли осилить все подчинённые из Корня. Если он будет тренироваться так же плодовито и упорно ещё полгода, то превзойдёт всех своих ровесников и приблизится к силе своего брата. Саске не только сможет драться дольше и уставать позже своих врагов, но и выдерживать экстремальные и тяжёлые миссии. Из него бы вышел потрясающий наёмный убийца Корня, но Данзо об этом даже не мечтает. Даже если Саске сам напросится к нему в отбор, Данзо не сможет его принять. Того умопомрачительного скандала, устроенного Фугаку четыре года назад ему хватит до конца жизни. Фугаку тогда разбил стёкла в кабинете Хокаге, разворотил ему мебель, грозился убить Данзо, порвать его в клочья. Этого буйного альфу еле удерживали трое джонинов, пока Данзо стоял в углу и наблюдал, будто наказанный. Это Хирузен его туда поставил, чтобы он не раздражал Фугаку своей надменной и явно удовлетворенной, от происходящего, улыбкой. Хирузен тогда, буквально умолял Данзо оставить Учих в покое и никогда к ним не лезть. Данзо согласился со скрипом. К тому же, у Итачи не было старшего брата — отмороженного на голову, психопата, готового убить любого, кто хоть мыслями навредит Саске. Итачи переживал за жизнь брата, а в Корне опасные миссии и любая оплошность стоит жизни, Данзо никогда не щадил подчиненных. В отличие от стандартных миссий, которые выдавало бюро, их задания не делились на ранги тяжести, даже новичок мог получить неподъемную задачу и был обязан её исполнить. В бюро же, новичкам не выдавали миссий сложнее, чем сбор урожая или прополка огорода, или ещё какая глупость — Данзо такой чушью не занимался. Саске бы понравилось на него работать, господин даже не сомневается, он бы брал самые тяжёлые задания, лишь бы показать насколько же он лучше всех. Данзо таких людей любил, одна их гордыня повышала продуктивность организации в несколько раз, как за двух взятых вместе людей. Он сам трудолюбивый человек и ценил такое качество в других людях. Тщедушным в Корне не место, только упорные и сильные духом, люди остаются с ним до конца. Однако чувства, ах, эти неудобные для Данзо чувства, куда бы он ни пошёл, всюду на них натыкался. Как и сейчас, пытаясь забыться в тренировках Саске, юноша вновь напоминал ему о чувствах. Господин Шимура, после окончания тренировки, налил юноше чаю и вновь заметил вымученные эмоции — очередной оскал, принятый Саске за улыбку. Он только отходит на кухню, поставить чайник на место, но его прерывает голос юноши. Он честный, не пытается скрыть печали, поэтому Данзо обернулся к нему. — Я могу с Вами пообедать? — бормочет Саске, разглядывая натянутую и темную гладь чая. — Не хочу возвращаться домой. Данзо внимательно осмотрел юношу. Саске весь день ходит с хмурым и печальным выражением, стараясь это скрыть, но сейчас ненароком открылся, — видимо дома случилась очередная пакость. Вспоминая, какое тяжёлое у него и его брата было детство, какой тяжёлый человек его отец, Данзо кривится. Бедный ребёнок. Господин Шимура отказать ему не может. — …хорошо, — тихо соглашается он. — Проходи, — и кивает в сторону кухни. Саске устало поднимается с дивана и следует за ним. Господин указал на стул, юноша покорно садится. Он достает из спортивной сумки симпатичную деревянную коробочку и кладёт на стол. Господин Шимура заинтересованно смотрит, не спеша садиться. Увидев, что Саске оттуда достал, он в отвращении морщится. — Что это за гадость? — нервно спрашивает он. Саске оглядывает еду в руках. Никакая не гадость, вполне симпатичный бутерброд с колбасой, свежими овощами, и немного соуса. Что это его так смутило? — Бутер, — хмурится Саске в ответ. — Мама сделала, — господин резко хватает его из руки юноши и тот несогласно восклицает. — Эй! Данзо убрал верхний ломоть хлеба и взял пальцами толстый слой колбасы, тщательно его изучая. Цвет у неё нежно-розовый, не алый, это свинина. Самое бестолковое мясо в мире. — В этой колбасе даже белка нет, — хмурится советник, грозно вперяясь в ученика глазом. — Сплошной жир и углеводы. Ещё и сахара полно. Так не пойдёт, — он ловко выбрасывает бутерброд в мусорную корзину, под ошарашенный взгляд юноши. — Мы с тобой договаривались, что ты повысишь в рационе белок и калий, а ты питаешься этим? — Да мне впадлу готовить самому, — спешил оправдаться юноша, расставив руки в стороны. — Я ем то, что и моя семья. Данзо вновь грозно хмурится: — Ты что это мне голову морочишь? Я для кого диету составлял, для сивки-бурки? Может ты ещё камней поешь? Раз тебе, как ты выразился, «в падлу». Что это за неуважение к своему же собственному труду? Саске давит улыбку, но выходит скверно. Эта манера изъясняться такая потешная. — Для сивки-бурки? — прыщет он. — Где Вы такому набрались? Я тоже хочу. — Не ёрничай, — небрежно бросает господин Шимура и отходит к тумбам, доставая сковороду. — Ты победить брата хочешь? Значит, надо правильно питаться. Достаточно железа и цинка, кальций и белок, и углеводы для энергии. Без правильного питания сражаться на долгих дистанциях невозможно, — Саске как поражённый наблюдал за его действиями, но когда Данзо повернулся к нему, пораженчески поднял руки к верху, учитель опять хмурится. — Чего расселся? Доставай курицу из холодильника. Саске приятно удивлён, слегка приподнимая уголок губы. Его сейчас накормят, что ли? Это всё потому, что Саске не придерживается его диеты? Какой упрямый человек, подумать только, Данзо готов сам его накормить, лишь бы Саске строго соблюдал его рекомендации. Он первый раз встречает такое. Нет, он, правда, собирается это сделать? — Подождите, — юноша давит смех и поднимается со стула. — Я Вам помогу, — он бросает кафтан на стул и подходит к советнику ближе. Тот отстраняется на шаг и указывает на холодильник. Саске редко готовил, потому что ненавидел это делать. Ненавидел резаться, обжигаться и мыть руки после очередного продукта. Помял фарш — помой руки. Помесил тесто — помой руки. Резал овощи — помой руки. Посолил, поперчил, помешал — постоянно нужно мыть руки. Однако ещё более он не терпел мыть гору грязной посуды после готовки. Ему нравилось готовить что-то простое, закидывая ингредиенты сразу в сковороду и просто мешая их периодически. По этой причине он не любил варить супы: сначала помой, потом натри, потом порежь, потом пожарь, потом жди и Саске попросту сваливал все ингредиенты разом. На вкус, разумеется, получалось ужасно, Саске таким давился из принципа. Вот Итачи — да, ему нравился весь процесс готовки и глядя на него, Саске даже казалось это очень простым. Только когда он пробовал в очередной раз, вспоминал, почему ненавидел это. Господин Шимура сам готовить не любил, в том он был с Саске солидарен — он питался только тем, что мог быстро приготовить и после чего не нужно убирать гору посуды. Поэтому в его доме не услышишь запаха выпечки или ещё какого-то трудоемкого блюда, Шимура принципиально избавился от всей посуды, которая могла понадобиться для их долгого, утомительного изготовления. Он не оставил себе выбора, кроме как ухищряться пользоваться только парочкой посудин, одним ножом и одной доской. Ему не нравился запах моющих средств, он ненавидел оттирать от жира противни, ненавидел в принципе избавлять посуду от жира, ненавидел даже брать губку в руки. Саске признал, что, пожалуй, это первый случай за его жизнь, когда процесс готовки его не взбесил, всё и правду закончилось быстро. Тридцать минут и еда готова. Всё же возможно питаться полезно и не изгаляться. Они сели, господин к еде не притронулся, а только налил чая. Побочное действие его седативных препаратов — чувство голода абсолютно пропало. Саске об этом не знал, поэтому ему стало неудобно кушать при нем, и он только уныло перебирал вилкой поджаренные стручки фасоли. Данзо щурится, он более не выдержал наблюдать это печальное лицо. — Что с тобой? — наконец спрашивает он. — Ты весь день как в воду опущенный. Саске удивился этому вопросу, ему казалось, он сумел спрятать неудобные эмоции на своём лице, но вскоре легко пресёк своё удивление, спрятав взгляд в тарелке. — …да, ничего, — безрадостно бормочет он, а потом, немного помолчав, добавил. — А у Вас братья есть? — Братьев у меня нет. — Умерли? — продолжает уточнять юноша, не поднимая взгляда. — Нет, — отрезал Данзо. — Я один в семье рос. — Тогда Вы не поймёте меня, — безнадежно нахмурился мальчик. Данзо сурово щурит глаза. Это он-то не поймёт? Да чего он в этой жизни только не понимал. Подростковые проблемы для него столь очевидны и решаемы, что он даже смысла не видел о них говорить. Подростки часто преувеличивают свои мелочные дрязги — будь то плохая оценка или расставание с партнёром, сущая мелочь, а криков-то сколько. Какие у Саске могут быть проблемы, как не семейные? Да он это по его лицу читал. — Если не хочешь, не рассказывай, я не буду тебя заставлять, — Данзо заносчиво поднимает подбородок. — Однако не сомневайся в силе моего понимания, — и, сказав это, махнул рукой. — Ешь, давай. Саске опять скалится, ему получилось уколоть учителя и это его даже рассмешило. Он некоторое время, с прозрачной улыбкой, ковыряет еду в тарелке, но, не выдержав тяжёлый взгляд советника, наконец, пробует на вкус их совместный труд. — Не дурно получилось, — улыбнулся он. — А то, — самодовольно ухмыльнулся господин Шимура. Он некоторое время смотрит на тарелку с вишней и увидев полное её игнорирование юношей, пододвигает посуду к нему ближе. — Это тоже ешь. — Вы не будете? — Мне нельзя вишню, — холодно поясняет Данзо. — Возраст не позволяет. — А зачем же Вы её тогда купили? — в недоумении поднимает Саске бровь. Потому что он хочет есть вишню. Очень хочет её съесть, всё бы отдал, чтобы съесть её, но ему нельзя, иначе живот заболит. Саске на это только скалится. Ладно, он её купил, но зачем он её вымыл и положил в тарелку? Неужели он с самого начала рассчитывал отдать её ученику? В этом доме же никто кроме Данзо не живёт. Странный человек. Будто вымучивает из себя любезность. — Мне нравится вишня, но мне её нельзя, — снова поясняет он холодным голосом. — Иногда я забываю об этом и покупаю её. Мне жалко её выбрасывать. Можешь съесть всё. Саске сощурился: — У меня тоже самое бывает из-за острого, — усмехнулся он. — Мне нравятся острющие красные перцы, но из-за того, что я много их ел, у меня аллергия на них появилась. Мама, кстати, тоже их любит, а отец чай с кардамоном литрами пьёт. Это был намёк, который Данзо не понял. Саске неловко оскалился и опять опустил взгляд в тарелку. Он подумал, что у него была омега с вишнёвым феромоном и он по ней скучает, раз продолжает покупать вишню, которую ему нельзя. Саске острое полюбил из-за феромона брата, а родители всегда несознательно кушали еду с запахом друг друга. Это неудивительно, ведь белки, составляющие феромон, образуются именно в кишечнике. Порой организм требовал недостающий феромон партнёра или близкого человека — поглощением чего-либо с похожим запахом. На длительных миссиях Саске так часто объедался острыми чипсами, что все поражались, как он ещё не свалился в обморок от такого количества острого. Юному Учихе признавать такое унизительно, но он, правда, скучал по феромону старшего брата, когда его не было рядом. Дурацкие мысли, не хочет об этом думать. — Вы не заняты на весь вечер? — подаёт голос Саске. — Могу я с Вами посидеть? Мы слишком рано закончили, не хочу домой идти. Советник поджал губы, внимательно наблюдая за лицом ученика. Он ожидал какой-нибудь подлости или двусмысленности, но Саске прямой как шпала и абсолютно честен в своих словах. Он никак не увиливает, не намекает, а прямо спрашивает Данзо о таком, а Данзо прямые столкновения не любит. Юноша напомнил ему Хирузена, такого же прозрачного и честного человека, который не раз расплачивался за свою честность. Однако в Саске есть сила, способная эту, весьма уязвимую, черту отстоять. — Я хотел убрать дом, — ответил Данзо, не отнимая внимательного наблюдения за его лицом. — Здесь стало грязно во время моего отсутствия. Саске щурится и демонстративно оглядывает помещение. Это Данзо-сама так шутит, или он серьёзно? — Убрать дом? Что тут убирать? Здесь же идеальная чистота, — Саске поднимает в недоумении бровь, но советник молчит и смотрит на него, не дрогнув мускулом. Он серьёзен. Удивительно, у него мать точно такая же — вечно убирается там, где не нужно. Итачи и Саске вообще в комнатах не убирались, для них понятия чистоты очень размытые, быть может, даже самую захламленную мусором комнату они бы не посчитали грязной и смогли бы комфортно в ней жить, поэтому и стерильность дома учителя, Саске воспринимается как помешательство. Что он тут собрался убирать? Три пылинки? Однако он мог навязаться и тем самым избежать скорого столкновения со своей семьей, и он хватается за эту возможность. Саске наконец ответил на внимательное изучение своего учителя, таким же заинтересованным взглядом. И когда он посмотрел на него, то как-то лукаво усмехнулся: — Может, я помогу? В таком возрасте тяжёло убирать столь обширное имение. Ещё свалитесь с антресоли и плакали мои тренировки. — Ты постоянно будешь над моим возрастом шутить? — хмурится советник. Саске оскалился. О, ещё как. Он выжмет из его возраста всевозможные шутки: — Знаете, почему волки не едят бабушек? — с широкой улыбкой спрашивает он. Данзо вскинул бровями и прикрыл глаза, так и брызжа надменностью, он готов к любому колкому замечанию: — И почему же? — сухо откликается он. — Потому что они вяжут во рту! — воскликнул мальчик и хлопнул по столу ладонью. — Ха-ха-ха! — Детский сад, — Данзо нехотя улыбнулся, но вскоре пресек этот порыв. Саске заметил, что Данзо прямо ему не отказал, но и на вопрос не ответил. Это уже не первый раз, когда он замечает такую раздражающую черту у своего учителя. Он редко отказывал в чем-то напрямую, заставляя собеседника самого себе отказать. Как на прошлой неделе, когда Саске хотел заняться тренировками, вместо скучной каллиграфии, и вместо того, чтобы сказать «нет», Данзо попросту убедил о необходимости отдыха для тела. После таких манипуляций, Саске чувствовал себя оскорблённым. Как и сейчас, господин Шимура ничего ему не ответил, а только молча встал и достал из кухонной тумбы тряпочки и чистящие средства. Он ведёт себя так, будто каждое его действие должно быть обязательно всеми понято, будто он в комнате один. Юноша смотрит на него недолго, прежде чем подорваться с места и прыгучей рысью пересечь их расстояние. Данзо заметил это и отстранился на шаг. — Я помогу, — настойчиво упомянул Саске, не отнимая от советника прямого взгляда. — Не стоит, — Данзо хмурится, но юноша это игнорирует и ловко крадёт из рук советника бутыль с химикатами. Господин Шимура нервничает и Саске не понимает почему. Он же не вор какой-нибудь, он наоборот желает помочь, чего это он так остро реагирует? Саске сощурился с подозрением, Данзо опять отпрянул. — Помогу и всё, — упрямо гаркает он и устремляется вглубь гостиной. — Вы меня угостили, а я помогу Вам убраться. Ненавижу быть в долгу перед кем-то. Данзо продолжает нервно смотреть ему в спину. Нельзя. Нельзя! Вдруг где-то остался его феромон? Саске нельзя его слышать. Только если он сейчас выгонит его, то вызовет в нём подозрения. Он уже их вызвал, его реакция уже подозрительная, но ему правда не хочется, чтобы Саске трогал здесь все углы — Данзо ведь не знает, где же всё-таки находится та злосчастная утечка, благодаря которой трое альф узнали о его поле. Он смотрит за юношей и нервно встряхивает головой. Нет, это всё паранойя, эти трое не гостили у него много лет, эта утечка явно не дома, он опять выдумал себе проблему. Тогда он вздыхает, снова принимая хладнокровно-надменный вид, приосанившись и слегка вздёрнув подбородок. — Тогда протри пыль на шкафах, — едко бросил он. — Ты выше меня и легко управишься. — Ладно, — усмехнулся юноша. — И с антресолей протру, чтобы Вы не свалились. Не реагирует он на его надменные выпады. Поразительно, а ведь он учиховский выходец. Верно, он был настолько уверен в своём превосходстве над другими, что сами обиды на словесные уколы он воспринимал как оскорбление своей гордости. Так Данзо только кажется, он не был в этом уверен. Что-то в юноше было такое, не дающее повода наречь его самовлюблённым козлом. Данзо даёт ему право убраться. В конце концов, ему правда тяжёло делать это в одиночку, только он никогда в этом не признается. Протирая полки, юноша в очередной раз натыкается на цветы гиацинта в горшках. Это были высокие растения, на верхушке их толстого стебля, кистью свисали бутоны, в виде колокольчатой воронки, с отогнутыми лепестками. Они красивые, ярко-фиолетовые. В культуре Огня они имели мистическое значение, их дарили воинам, желая призвать духов предков на помощь в тяжёлых битвах, ведь их аромат издревле считался самым приятным для павших солдат. Ходило поверье, что дух воина пахнет этим цветком. Верно, так считали потому, что гиацинт часто рос на полях прошедших сражений и люди подумали, гиацинт рождается только из самой благородной крови. Юноша пристально оглядывает комнату и заметил ещё несколько, расставленных по имению, в самых разных местах. На самом деле, это была единственная деталь о его личности, которую он нашёл в этом доме. Саске легко понимал человека, попросту погостив у него дома. Даже его личность можно прочитать по комнате. У него много кассет с любимыми жанрами музыки, ещё есть кассеты аудиокниг по философии и этике, он не любил читать, поэтому ставил чтение на задний план и занимался своими делами. Ему нравилось слушать трактаты и очерки политиков и философов, где кратко и по делу высказывали самую суть. На стуле висела чёрная кожаная куртка его брата с нашивками, он её не надевает, но зачем-то хранит. У него много спортивных принадлежностей в комнате, много банок из-под энергетиков, много изгрызенных ручек и порванных бумажек, на стене, после трёхдневного общения с Саем он повесил их скабрезные рисунки, прикола ради. Под кроватью он прятал стеклянные бутылки из-под пива и пустые пачки сигарет, ворованные у брата. У него всегда было жарко и душно, ведь он не терпел холод и в комнату нельзя было зайти без рези в глазах из-за его глубокого феромона. Можно понять, какой он человек по взгляду на его комнату, а по дому Данзо ничего нельзя сказать. Здесь ничем не пахнет, это юношу очень раздражает и он не может к этому привыкнуть; все книги советником куда-то убраны, даже вышивка на стенах не несла в себе сюжета. На стенах висели картины, но это самые обычные картины, эпохи классицизма — влияния дворцового изобилия и религии на искусство, Саске уверен, все старики такое вешают на стены. Всё такое стерильное, намеренно невзрачное, как будто комната из каталога мебели, юношу просто из себя это выводит. Эти цветы единственная деталь и он намерен за неё зацепиться. — У Вас много гиацинта дома, — подал он голос и обернулся к учителю. — Это Ваши любимые цветы что ли? Господин Шимура отвлёкся от мытья пола и посмотрел сначала на юношу, а потом на цветы. Странно, что Саске это заметил, никто этого раньше не замечал и тем более, не осмеливался спрашивать его. — Нет, — нехотя ответил советник. — Мне просто нравится их запах. — Да? Ну-ка, — Саске наклонился ближе, чтобы их понюхать, но ничего не почувствовал. Тогда он пробует их на ощупь и подозрительно щурится. — Э-эм. Они же… Искусственные. И ничем не пахнут. — Для меня они пахнут, — снова нехотя бросил Данзо и продолжил намывать полы. Саске учтиво проигнорировал эти слова и замолк, он не решился развивать эту тему и советник вновь кидает быстрый подозрительный взгляд в его спину. Слишком много вопросов задаёт, какие ему задавать не положено. Мужчина щурится и внимательно осматривает юношу, тот некоторое время оглядывал комнату, будто выводя некоторые свои догадки или предположения касательно этих цветов. Верно, он заметил, что искусственный здесь только гиацинт, а шафран и папоротник настоящие, это определенно его смутило и определенно задало ему много вопросов. Но ни цветы, ни Данзо на эти вопросы не ответят, поэтому он думал. Саске виделся как ребёнок в музее, широкими глазами, полными вопросов, разглядывающий экспонаты. Советник поджимает губы, в сердце загадочно кольнуло, опять Саске кого-то ему напомнил. Такой любознательный мальчик, так ему интересно всё вокруг. Совсем как маленький Шисуи. И Данзо улыбнулся этой мысли. — Ты забываешься, глупый старик, — еле слышно осекает себя он. Саске заинтересовано обернулся: — Чего это Вы там ворчите? — и едко оскалился в довершение. — Спину прихватило? — Наглец! — возмущённо воскликнул советник и бросил в него тряпкой. Они закончили к вечеру. Саске пришлось пинками выпроваживать из дома. Он очень не хотел уходить. Имел наглости проситься переночевать, ведь нутром чувствовал дома неприятности, но Данзо противостоял его необычайному красноречию. И всё же под давлением необычайной юношеской настойчивости, он обещал впустить его к себе на ночь, но только на одну ночь, если дома всё-таки ожидают неприятности. Они вышли к фасаду здания, Данзо проводил его до ворот и сопровождал мальчика взглядом, до того самого момента, пока юноша не покинул поле его зрения. Он смотрел ему в след и думал. Может стоило сегодня послабить свои принципы? Может зря он отправил его домой, учитывая весь его сегодняшний настрой, вдруг его дома и правда ждали неприятности. Лёгкое чувство тревоги проступало внутри, но мощность седативных препаратов не давала назойливым мыслям заполонить его голову. И благодаря успокоительным, он присек этот порыв. Неприятности никуда не уйдут, не встретит сегодня, так завтра, а он не должен нарушать субординацию. Неприятности, в самом деле, ожидали Саске дома. После уборки у него слегка поднялось настроение, как это бывает, когда качественно завершаешь какое-нибудь дело, и на душе воспаряет чувство лёгкости. Он шёл домой уставшим, но расслабленным и не успел он зайти, как неприятность выявилась тёмным очертанием сквозь полупрозрачную дверь. Дома его ждал отец. Он стоял напротив, с прямой спиной, скрестив руки и сурово глядя в глаза сына. Взгляд у него ледяной и грозный, режет как тысяча ножей и всегда чувствуется спиной. Саске поджал губы. Отец узнал о его тренировках, это было очевидно. Он только зашёл и даже не разобувшись, остановился в дверях, отец подбородком велит ему закрыть их и сын покорно исполняет указанное. Мать сидела за столом, нервно теребя пальцы, Итачи облокотился о стену, с таким же надменным отцовским видом скрестив руки на груди. — Кто тебе сказал? — голос Саске такой же ледяной, как и взгляд, но это, не идёт ни в какое сравнение, с могуществом отца. Фугаку молчит и щурится, тогда Саске смотрит на старшего брата и Итачи в ответ усмешливо поднимает руки к верху. Не может быть. Неужели это он? Не может быть! Это не может быть Итачи! Он бы никогда так не поступил! — Как ты мог так со мной поступить?! — взревел юноша, вперяясь в брата взглядом полным ненависти. Отец осекает его грозным голосом: — Саске! Голос! Не смей так разговаривать со своим старшим братом. — Какого хрена вы все ополчились против меня?! — юноша пятится к дверям, бешено бросая взгляд на каждого сидящего здесь. У отца, у матери, у брата — у них у всех читался взгляд укора. Они все настроены против него. Саске еле выносил это давление. — Кроля, ты не понимаешь, — вмешалась мать — Не надо злиться. Мы все хотим тебе только добра. — В задницу такое добро! — вспыхивает юноша. — Что вам всем с того, что я тренируюсь с советником?! Вам никогда дела не было до меня, но внезапно, вы все прицепились как только я начал с ним общаться! Я хочу и всё, понятно? — Мало ли что ты хочешь? Тебе никто не разрешал, — ледяным хрипом напомнил Фугаку. Саске подавился возмущением: — Пиздец, не разрешали мне, — он ощетинился, глаза его окрасились алым гневом и он вперился ими в отца. — Тебе было плевать, на мои оценки, на мою учебу, на мои достижения, на мою жизнь и на моих друзей, а теперь что изменилось? Ты никогда ни во что меня не ставил, а тут внезапно подорвался! — и, всплеснув руками, чуть ли не выдавил из себя оскорбление. — Горе-папаша! — За языком следи, сопляк! — яростный рык и Саске притихает, Фугаку не церемонился с ним и младший сын сейчас прочувствовал это каждой мурашкой, прошедшей по его спине. — С чего я должен? — его голос оброс рыком, но являлся всё таким же ледяным и надменным. — Ты видел свой табель? Сколько раз на тебя жаловались учителя? Сколько раз за семестр ты появился в академии? Всю жизнь ради тебя стараются, чуть ли сопли тебе не утирают, а ты только гадишь в ответ. Ты плюешь на всё, что я тебе даю и хочешь, чтобы я, за такое отношение, тебя уважал, — Саске молчит и щурится, Фугаку продолжает давить. — На что ты надеешься? Думаешь, уже взрослый? Думаешь, этими выходками ты превзойдёшь брата? Думаешь, раз Итачи на него работал, то Данзо из тебя что-то путное сделает? Спешу тебя огорчить, ты ошибся. Ты у него ничему не научишься, — Саске хотел было возразить, но Фугаку вновь пресёк его рыком. — Молчать, пока я говорю. Ты не будешь у него заниматься, потому что я так сказал. Ты понял меня? Саске нечего ему ответить. Он столько всего хотел ему сказать, но не мог. Он хотел порвать его в клочья. Хотел уничтожить его на месте. Хотел расцарапать в кровь его лицо, искусать до смерти, но не мог. Он безоружен перед ними, перед их осуждающими взглядами, перед их неоспоримым авторитетом. Саске косится в сторону брата и его взгляд леденеет яростью. — Итачи… — цедит он сквозь зубы. — Я тебя никогда не прощу. Старший брат никак не реагирует. Всё тот же безжизненный и серый взгляд, пустой как, изъеденные червями, глазницы покойника. Ему не стыдно, Саске не чувствует через метку ничего, только опустошающий холод. Иного брат ему не дарил. — Не ходи к нему, — хрипит юноша. — Это всё, что от тебя требуется. — На хуй пошел! — воскликнул Саске и моментально выбежал из дома, громко хлопнув дверью. Он гневным быстрым шагом направился в сторону города, ведь знал, чем ему грозит этот поступок. — Стой, сопляк мелкий! — раздаётся оглашающий рык из-за спины. — Не смей уходить, пока я с тобой разговариваю! Немедленно вернись домой, пока я тебя за шиворот… Саске закрыл уши. Пусть кричит, пусть сгорает от гнева, пусть хотя бы на мгновение прочувствует всю безнадежность Саске. Почувствует, какого это — кричать в пустоту, кричать и только тем подкреплять свое низкое извечное положение. Юноше хотелось от них спрятаться, как можно дальше, только бы они более его не мучили. Убежать так далеко, где они его никогда не найдут. Дурацкий день.