me:
как себя сегодня чувствуешь? жду любых новостей.
17:57
в полуулыбке берётся за столовый нож, за ним следует вилка. любая хэринова трапеза — ей в великое удовольствие, в некое наслаждение. готовка никогда не входила в список её излюбленных занятий, но стоит ей немного погорбатиться у плиты, как десятиминутный прием пищи оставляет после себя лишь теплые ощущения где-то в области грудной клетки. чему даниэль, вероятно, могла бы лишь позавидовать. dani: слабость. больше ничего. 18:03 хэрин резко толкает тарелку вперёд, после — лицезреет, как та скользит по огромному дубовому столу. не доехала до края. как повезло.me:
снова не получилось поесть?
18:04
dani: да уж… кажется, я скоро лишусь всех своих внутренностей. 18:04me:
почему?
18:04
dani: потому что выблюю их вместе со всей едой, что в меня насильно пытаются затолкать родители. 18:05 хэрин снова выдыхает шумно, откидывается на спинку стула — хэринов знак, во всю восклицающий: «с едой покончено». а ещё, теперь она зла — хмуро оглядывает картины в столовой с изображением фруктов. зла на родителей даниэль. зла на саму даниэль. зла на всю (поганнейшую) ситуацию в целом.me:
могу представить, как тебе сложно. но всё будет в порядке.
18:07
нет, милая, представить, конечно же, ты не можешь. и не сможешь никогда, думала про себя заплаканная дани, лёжа в своей постели да обнимая крепко-накрепко подушку. на улице сырость. сплошная грязь. слякоть. иногда даниэль кажется, что она чувствует, как её суставы в конечностях черствеют; болят, ноют — всячески о себе напоминают, в покое не оставляют. глазам ужасно осточертело видеть вещи, которые когда-то захватывали её с головой: ручная лепка из глины, готовка. она и сама не помнит, когда, как и почему всё успело стать таким — очерствелым, бессмысленным, невыносимым. вскоре бесполезными оказались даже горячие ванны, некогда успокаивающие напряженные нервишки после очередного тяжелого дня. my frogling: думаю о тебе весь вечер… мы сможем увидеться сегодня? 19:02 дани выдает слабую улыбку, спеша ответить на сообщение.me:
сможем.
я очень-очень соскучилась.
19:03
иногда сложно вот так взять и признаться (и ей, и себе самой) в том, что скучаешь, скучаешь по ней; признаться в том, что стоит лишь её пальцам коснуться твоих дрожащих губ, как запросто теряешь контроль где-то в районе ног; признаться в том, как сгораешь от смущения и трепета, оставляя нежный поцелуй на её щеке, что слабо, едва уловимо пахнет дольками свежего манго. так и забываешь о тараканах в голове, что засели в ней — бедной, уставшей — и сваливать куда подальше не хотят. а когда хэрин оставляет аккуратный поцелуй на губах в качестве прощания, вновь хочется разлететься вдребезги и не собираться обратно воедино больше. — не трясет? — бережно спрашивает младшая, складывая руки на чужой талии; прижимает даниэль к себе ещё сильнее. а дани, в свою очередь, очень-очень хочется ответить, что, мол, конечно, нет, дорогая, не трясет, не знобит, не тревожит. и лучше всего выдать ответ нежнейшим поцелуем, какой хэрин никогда и не снился вовсе. но холод внутри по-прежнему сковывает всё живое, поглощая в себя, в кромешную тьму все светлые мысли. страх. — не уходи, пожалуйста, — в голосе дани отчетливо слышатся нотки мольбы, — я не хочу тебя отпускать. и с минуту ещё стоять вот так — крепко обнимать друг дружку под покровом ночи, целоваться под треск ночных обитателей природы — сверчков, неустанно признаваться в обжигающих сердце и легкие чувствах. — у меня завтра защита проекта по квантам, — с грустью выдаёт хэрин. — и ты должна быть в трезвом уме и свежем виде, — заканчивает предложение дани, уткнувшись подбородком в чужое плечо. / без хэринового «доброго утра» утро совершенно ей не улыбается: солнце из-за окна не светит, цветы в родительском саду не пахнут, а дорога до школы занимает нескончаемые часы вместо пятнадцатиминутной ходьбы пешим шагом. кажется, всё вокруг постепенно закручивается лишь на одном объекте. даниэль понимает, что становится зависимой. на физике сидит в полуулыбке, изредка поглядывая на сосредоточенную хэрин, сидящую за соседней партой. видимо, вновь поглощена темой, — невольно всплывает в голове дани. она ловит себя на мысли, что прямо сейчас, в эти самые секунды ощущает сексуальное давление где-то внизу живота. вскидывает бровь вверх, закидывает ногу на ногу, кусает губы, улыбается. действительно, хэрин с её серьезной физиономией, да ещё и в очках… на хэриновом лице будто красуется нон-стопом никому недоступная, за исключением самой дани, надпись: «мне напрочь срывает крышу от удовольствия от того, что я держу всё под контролем». спокойная, сдержанная, серьезная кан хэрин. как говорится, сила трех «с», заставляющая летать бабочек даниэль где-то глубоко в её внутренностях совершенно в хаотичном порядке. сейчас бы нарочито поймать её внимание невинным флиртом, кокетливо улыбнуться и… но минутные наслаждения никогда не длятся долго. «пибимпаб, кимчи, пулькоги…» одноклассницы вновь обсуждают будничный поход в ресторан. ба-бабах. улыбка стирается с её лица за секунду: к желудку вновь возвращается отвратительное ощущение, сдавливающее собой все мысли, чувства, затягивающее всё живое темной пеленой страха и ужаса. голод. голод. голод. голод, безжалостно забирающийся глубоко под кожу; голод, отчаянно закрадывающийся в извилины мозга. боль в висках раздается безо всякого предупреждения, усталость разом обволакивает тело; даниэль судорожно сглатывает, скрестив руки на груди, словно себя таким образом обнимая да успокаивая. нет, неправильно. ни в коем случае нельзя утешать свое осточертелое тело. она невольно вспоминает об утреннем инциденте не без щемящей боли в груди: очередное разбитое зеркало в собственной комнате. господи, она же по-человечески просила маму забыть о наличии всех зеркал в магазине. — никаких зеркал, мама, никаких зеркал! — раздраженно выпаливает, в спешке собирает школьный рюкзак. — ты разбила новое зеркало? — дани рассыпается на кусочки от ноток негодования в голосе матери, — мы же договаривались, что прошлый раз был последним! — мы договаривались о том, чтобы я больше не видела их, — слёзно выкрикивает, резко хватает вещи, захлопывает входную дверь. вернувшись к суровой реальности, с огромным облегчением в грудной клетке вспоминает о наличии в рюкзаке наушников. прикрывает глаза. when I arrive, will you come and find me? чьи-то пальцы аккуратно, почти нежно ложатся на её плечо. кан хэрин. и открывать глаза совсем не хочется. сейчас бы раствориться в воздухе, предавшись своим мечтам да позабыв обо всём плохом на свете. в желудке пустота. и даже никакого чувства голода. нехотя открыв глаза и сняв наушники… — дани. дани… — ханни? фам ханни — натура яркая, живая; ростом невысокая, миниатюрная. этническая вьетнамка, хотя лицом уж очень сильно смахивает на кореянку. улыбается по-особенному, не как все, отметила бы дани. теплее, что ли. по футляру, что очень уж часто красуется в её белоснежных, утонченных руках, можно не задумываясь сделать вывод о том, что она — музыкант. а если быть точным, флейтист. ходячая романтика, не иначе. любимые особенности дани в ханни — ребячество, гиперактивность, способность отстаивать свою позицию… и ещё целый список всего-всего. но, к сожалению или к не, поведение ханни зачастую не отражено поведением шумного ребенка. наверное, дани всё-таки могла бы употребить слово «разная» по отношению к старшей. нет, конечно, ханни не ребенок. она чертовски далека от этого. фам ханни — шквал невероятной красоты вперемешку с пряным запахом крутизны. — как себя чувствуешь? — безо всякого разрешения (ей никогда не требовалось разрешение для того, чтобы доставлять людям счастье) двигает стул к чужой парте, беззаботно подсаживается. дани никогда не казалось чем-то трудным заметить нотки неподдельного беспокойства в её глазах; в нос бьет аромат земляничного лета, когда ладонь младшей огромной волной накрывает ладонь старшей. любые короткие, незначительные на первый взгляд действия ханни вызывают на коже дани едва ли заметные мурашки. — сама не понимаю, как я, — фам слышит в чужом голосе растерянность, усталость. а по глазам читает: отвратительно. скверно. ужасно. — мы могли бы прогуляться сегодняшним вечером. хочешь? безусловно, даниэль согласилась бы безо всяких лишних раздумий, ведь каждая секунда, проведенная с этой персоной автоматически становится особенной. да, наверное, именно особенной, подтвердила бы сама дани. но сгущать краски никогда не входило в её интересы. «04:44, никогда не подумала бы, что способна испытывать романтические чувства сразу к двоим людям. сочтёшь меня за сумасшедшую, верно? у меня сейчас всё (не)хорошо. но мне срывает крышу от вас обеих. думаю, у тебя есть полное право меня ненавидеть. я не выбирала между вами обеими и никогда не буду. ты — это ты. такая… другая? можешь не верить мне, но ханни-щи всегда слишком красива, слишком безупречна… не хочу продолжать, иначе снова затянется. а с хэрин мы будто в чем-то стоим друг друга, хоть и не пара вовсе. пожалуйста, будь в порядке, онни. не смей плакать, не смей грустить (ведь я не заслуживаю, чтобы ты лила по мне слезы, — хотелось ей добавить, но сдержаться все же удалось);твоя дани-щи»
письмо в бледно-розовом конверте, написанное на чистом английском, ханни бережно хранит в сборнике шекспировских сонетов, всегда неизменно лежащем на стеклянной тумбе в собственной комнате. всегда подле себя. она не знает, правильно ли, справедливо ли это. но, если быть честным, идти против собственных чувств никогда не было ей чем-то до боли привычным. — не сегодня, — со слабой улыбкой шепчет дани, — и, наверное, не завтра. и старшей никогда не нужно до конца разжевывать, предавать себя долгим объяснениям — и так до бесконечности. ей ведь и без того всё понятно. но, как ни крути, синоним к имени фам ханни — борьба.