restart

— груша или яблоко? — хэрин кладёт оба фрукта перед старшей, довольно улыбается, — я вновь заняла первое место в читательском конкурсе по корейской литературе. даниэль думает, что младшая явно не в себе. от отвращения сводит живот, выворачивает внутренности. — надеюсь, ты пошутила, — нервно сглатывает, отворачивает голову. — что? — какие фрукты, хэрин-а? — от услышанного младшая поджимает губы, пожимает плечами. — я просто хочу, чтобы ты хоть немного поела. тушеная говядина, лапша, салаты, овощи, фрукты, закуски… черт бы вас всех побрал, проносится в голове старшей. и почему только человек устроен так, что ему жизненно необходима пища? почему нельзя обойтись без неё? как же природа прекрасна и отвратительно одновременно. так чем же еда так привлекательна? вкусом? но ведь на вкус она отвратительна… наверное, ей бы точно пришлось соврать, сказав, что она не считает всех людей животными, озабоченными лишь едой. — мне не нужны лишние калории, — коротко отрезает дани. хэрин, глубоко вздохнув, складывает руки на груди. в голове всплывает приятная мысль о том, что сегодняшний вечер она, вероятно, посвятит космическим небесным телам. два пособия на тему астрономии из восемнадцати. двадцать восемь страниц из четырехсот семидесяти. шестьдесят три задачи из девятисот пятидесяти. — знаешь, кто был создателем первого корейского календаря? — хэрин нервно потирает пальцами только что снятые кольца, окидывает даниэль оценивающим взглядом — на полном старте для того, чтобы вновь сразить её своими познаниями. — я надеялась, что ты что-нибудь ответишь мне, — раздраженно-обиженно шепчет даниэль, легонько покачивая голову влево-право от негодования. — я должна идти, завтра два зачета, — резко встает, после — скрывается за школьными дверьми. зрачки хэрин в миг расширяются от чужой «выходки», нелепо произошедшей только что. и бросаться сломя голову за старшей в попытке остановить ей совсем не хочется. она лишь прикрывает глаза, побольше набирает в легкие воздуха и абсолютно молча растворяется в пучине совершенного спокойствия. сказать о том, что не она верит в астрологию и во всё связанное с ней совсем, наверное, было бы ошибкой; нет, она никогда не погружалась во всё это с головой. и, конечно, её интерес занимают звёзды, причем очень сильно и в основном лишь астрономически. но эмоциональные всплески старшей всегда, почти всегда предательски выдают в ней огненного овна. а хэрин с детства ненавистны истерики, ругань, чрезмерные эмоции. всё это лишнее, нехорошее что ли, неправильное. неправильное. неправильное. неправильное. — до сих пор плачешь? — раздраженный голос отца, раздающийся сверху, словно гром среди ясного (тучного) неба. маленькая хэрин, поджав под себя колени, в полном напряжении сидит и отсчитывает секунды (хэринов метод, и ныне ею актуальный, хоть на долю процента спасающий от стресса); по щекам ещё текут хаотично слёзы, рук касается незримая дрожь. красные, опухшие глаза от долгого трения, пронзает острая боль: девочка смотрит на стену цвета мертвой белизны в попытке успокоиться. в голове всплывает покойная мама, с любовью поющая ей знаменитую корейскую песенку из любимого хэринового мультфильма; внутри что-то начинает жалобно ныть. «ах, мамочка! дорогая моя мама… как же тяжело мне без твоих теплых объятий, нежных поцелуев, родных рук. куда же ты уехала, куда пропала? папа меня совсем не любит. я не понимаю, почему мне нельзя плакать; я не понимаю, почему мне нельзя громко смеяться; я не понимаю, почему он постоянно говорит мне о том, что нужно быть серьезной. а ещё… что я должна учиться лишь на отлично.» а ей с детства по-настоящему интересны лишь астрономические объекты: их происхождение, их совершенно любые особенности. «вселенная недосягаема — и в этом её главный плюс», — любимая хэринова фраза, великим гимном висящая прямо над изголовьем её кровати, устеленной белоснежным пастельным бельем. а созвездие андромеды... как оно загадочно, как оно пленительно! бабушка её будучи при смерти рассказывала о старой легенде «трёх желаний», связанных с этим особенным созвездием. лишь хэрин обо всём этом знает. / «пожалуйста, постой». даниэль вздрагивает; до потемнения в глазах знакомый голос, её голос. боится, что если не обернется здесь и сейчас, вероятно, дома, сидя в слезах у кровати, сильно пожалеет. оборачивается. — то, что было неделю назад… — нет, ханни, — смотрит усталым взглядом, — сейчас уж точно не время. давненько привыкла не верить, не доверять. она совершенно не помнит ту почти трагическую ночь, — словно взяли и нарочито стёрли память. руки потеют, глаза становятся влажными, тело отчаянно бьет дрожь. вспоминаются лишь чертовски теплые руки фам где-то в области талии, несомненно страстно желая сродниться с бабочками в животе дани. отстойная музыка, беспорядочные огни, отвратительная выпивка… неземная ханни. и больше ничего. она успела потеряться в себе тысячу раз за эти семь дней, за что и корит без конца себя. подумать только — не помнить собственное имя, не помнить ровно ничего. — не убегай снова, — ханни чувствует (совершенно не) чужую дрожь в коленях, ком спутанных мыслей, жгучую боль в области сердца, — пожалуйста. но, вероятно, она возьмет и сделает это вновь, оставив старшую один на один с десятками тысяч слёз в подушку, с тысячью осколков разбитой посуды, с сотней невидимых шрамов на груди. и всё же сама ханни по-прежнему продолжает мысленно просить у неё прощения: за то, что появилась на горизонте у неё, у дани, за то, что повела за собой её, дани, за то, что так безвылазно влюблена в неё, в дани. и так отчаянно просит вырваться: «пожалей моё и без того больное сердце. хотя бы в этот раз. ведь, кажется, мне терпеть всё это невыносимо более». но вместо этого на автомате вылетает: — как ты себя чувствуешь? — осторожно, боязливо, тревожно. — не чувствую, — коротко, сухо, безжизненно. и ханни ощущает себя чем-то до ломящей боли в костях лишним, ненастоящим. ей бы усадить младшую куда-нибудь да объясниться, сказать-рассказать обо всём, давным-давно засевшем в голове, о важном и совершенно неважном. но понимает, что, к великому сожалению, смысла нет никакого трещины склеивать. — извини меня, — всё же произносит на выдохе, опустив глаза. выждав пару секунд, поднимает взгляд, ловит тот пустой, что напротив. — думаю, нам стоит… язык не поворачивается взять и договорить острые, словно лезвие бритвы, слова: «перестать общаться». а старшая без труда берет и угадывает мысли в чужой голове. — хорошо, — оперативно соглашается: готовилась к сему исходу, — только, пожалуйста, дай всё объяснить. даниэль жалеет о том, что пришла сегодня в школу. а ханни жалеет о своем существовании. — онни, — младшая прячет руки в рукава своей белой школьной рубашки; первая слеза катится с уставших глаз, — не надо. не хочу, не могу, не требую. — но ведь ты мне… небезразлична. — …важна, — договаривает на выдохе, отводит глаза. наверное, младшая даже верит этим словам. яркая беззаботность, неподдельное волнение, крепкая поддержка… странная любовь. — хорошо, — от внезапного чувства неловкости дани резко проводит ладонью по собственному запястью. — но чуть позже, ладно? ханни думает, что этой ночью умирать не придется.