Искушение выпущенными кишками

— Разве ты так сильно любила свою мамочку, малышка Элли? Неизвестный толкает Джейн в середину комнаты, и она поскальзывается на кровавой луже — из мамы вытекло столько, что можно напиться, — падает ниц, прямо к бледному-бледному женскому трупу, белому и ссохшемуся. Глаза закатаны, язык навыкат, седые локоны, разметавшиеся по всему лицу и полу, — растрепанная грязная солома, и горло продырявлено, как ржавое ведро. Джейн открывает рот, пытается закричать, но — два тяжелых шага позади: убийца тотчас подскакивает к ней, и чужая ладонь закрывает Эл пасть. — Хоть звук — и будешь лежать здесь так же, как она. Джейн хватают за короткие волосы на затылке; с упоением цепляют пальцами непослушные кудри и толкают лицом к трупу — почти вплотную к губам. — Полюбуйся. Эл так близко, что если бы труп мог дышать — она бы это непременно почувствовала; горячее дыхание матери на губах. Глаза ширятся, под веками начинает свербить. Мокро. Пытается отвернуться, но незнакомец держит крепко. Джейн пачкает слезами его пальцы, затыкающие ей рот, и мужчина от злости шипит, прижав ее носом к лбу мертвой матери. От трупа пахнет старыми тряпками и кровью — сочетание до тошноты. — Я сказал «полюбуйся», а не начни скулить, будто прожила с этой полоумной всю жизнь в любви и понимании. Убийца цокает языком, и в его сквозящем презрением и ненавистью голосе пробиваются нотки сожаления. — Это так лицемерно, Элевен. Сколько ты с ней знакома? Несколько недель? А меня знала с самого рождения. Только отчего-то надо мной ты не скулила, более того — забыла меня так, словно это не я был готов положить к твои ногам весь мир. — О чем вы говорите?! — Ну конечно ты не понимаешь. Я не удивлен, и я был вполне к этому готов — однако это все равно очень меня злит. Это ужасно, Элли, ты делаешь из меня подобие человека, заставляя испытывать эти дешевые эмоции. Джейн ничего не понимает. Она видит этого мужчину впервые, слышит его голос впервые, чувствует его прикосновения впервые. Она не знает, кто он, и не знает, зачем он это сделал. Но она не из тех, кто готов упасть в ноги убийце стоит ему только сверкнуть лезвием — Элевен и не с таким справлялась. Даже если сейчас лишена сил. Потому, вытянув шею, она пытается на ощупь найти на полу брошенный убийцей нож в кровавых подтеках. Нужно всего несколько секунд — глянцевая рукоять уже скользит вдоль пальцев, но — резкий удар головой о череп матери, — неприятный треск, — и в глазах уже полумрак, и рука, пытавшаяся захватить нож, перестает ощущаться. — И что же ты, скажи на милость, пытаешься сделать? Вопрос остается без ответа — удар показался таким сильным, что Элевен задается вопросом, не треснул ли ее череп. Убийца перестает затыкать ей рот, и глянец и металл под пальцами теряются — мужчина забирает нож. Он больше не держит ее возле матери; тянет, разворачивает лицом к себе. — Посмотри на меня. Не узнаешь? Она слушается и осматривает его с головы до ног только потому что у нее в голове кружат звезды. Убийцу она до этого видела лишь мельком — все произошло слишком быстро. Сейчас появилась возможность рассмотреть детальней: высокий, блондин, глаза — яркие, голубые, но красные, с полопавшимися сосудами, как у жертвы глаукомы. Взгляд у него дикий, животный, но в остальном — обычный мужчина. Она мотает головой, и убийца закатывает глаза. — Какая жалость. Тогда, — он толкает ее к ближайшему стулу, — давай немного поговорим. Только не дергайся. К дрожащему горлу психопат подставляет нож — длинный, дюймов двенадцать, и острый, как новенькое отцовское бритвенное лезвие. Джейн, открыв рот, прерывисто дышит, ее глаза открыты так же широко, как у мертвой матери. Убийца от удовольствия расплывается в улыбке, наклоняется к Эл — близко-близко, и говорит теперь тише; но его дыхание, пахнущее кровью, все равно опаляет ее губы. — Мне не нравятся ножи, Элевен — с ними всегда все получается так... Грязно. Слишком жестоко. Однако мне бы очень не хотелось, чтобы, отыскав в этом доме вывернутые наизнанку тела, на меня объявили внезапную охоту цепные псы ЦРУ. Элевен открывает рот шире, и уголки губ незнакомца ползут вверх так активно, что в состоянии порвать его пасть. Нож давит на горло, и Джейн становится нечем дышать. — Разве еще не поняла? Тогда, прошу, смотри внимательно, — мужчина делает легкое движение пальцами, и кружка, стоящая поодаль на тумбочке, падает на пол. Осколки разлетаются по полу с громким звуком, и Джейн подскакивает на стуле — лезвие вмиг теснится ей под кожу, пускает тонкую кровавую струйку по горлу. Только Эл это не волнует — воздух заканчивается. Нелепая попытка освободиться: упирается мужчине руками в грудь, отталкивает от себя, пытается подняться — но секунда, и ее пригвождают обратно, как на плаху. Убийца взмахивает ножом, металлический блеск вспыхивает у Элевен перед глазами меньше чем на мгновение, и боль резко обжигает ей щеку. Эл пытается коснуться раны, но не получается — руки вне ее контроля. Пока алое течет по щеке Эл, кровь знакомо струится у мужчины по верхней губе, и Эл кажется, что от увиденного она прямо сейчас потеряет сознание. — Ты так и не научилась понимать человеческие слова, Элли? Я сказал смотреть, а не пытаться сбежать. — Кто… кто вы такой? Он снова улыбается — в этот раз скорее разочаровано. — До сих пор не вспомнила? —мужчина склоняет голову набок и закатывает рукав рубашки до предплечья — на запястье у него растекается татуировка с номером: 001. Элевен замирает, как олень в свете фар, сама, без чужого воздействия — осознание того, что помимо нее и Кали существует еще кто-то, слабо пробивается сквозь глубокий ужас и боль. Прежде чем она или мужчина успевают что-нибудь сказать, со стороны прихожей слышится щелчок дверного замка. Убийца замирает, ослабляет силы, повернувшись к источнику шума, и Элевен думает, что это ее последний шанс. Порыв встать, толкнув мужчину, но — злобный взгляд в ее сторону и сильный удар головой об пол резким движением руки — почти как у дирижера — рушат все планы. Темнота. Когда Элевен просыпается, ее запястья уже привязаны к подлокотникам недавнего стула несколько слоями скотча, найденного убийцей где-то в доме. Она даже не успевает проверить руки на подвижность, прежде чем сталкивается взглядом с убийцей, прильнувшим к ней так близко, что рдеют щеки. Мужчина — человек с номером, — Первый смотрит неотрывно, и, только убедившись, что Джейн очнулась, отстраняется. — Совсем забыл про то, что у твоей матери есть сестра. Она чуть не испортила нам все веселье, — он проводит пальцем вдоль запачканной кровью щеки Джейн и переводит взгляд в сторону. Джейн следит за направлением его безумных глаз — и, стоит ей только понять, что он имел в виду — ее снова начинает тошнить. Глаза закатываются, и она пытается заплакать; еще один безобразный труп с дырой в глотке, такой же уродливый, как и труп ее матери, распластался на полу в нескольких футах от них. — Теперь это напоминает настоящую бойню, — мужчина лукаво поглядывает на испуганное лицо Элевен, — до сих пор ничего не можешь вспомнить, м? Элевен не хватает ни сил, ни осознания даже на то, чтобы помотать головой. Она просто застывает с открытым ртом, пока слезы текут ей в глотку, пытается поймать как можно больше кислорода, которого, по ощущениям, в комнате больше не осталось: чудовище с голубыми глазами выкрало не только жизнь ее матери и тети, но еще и возможность нормально дышать. Он разочаровано качает головой. — Отвратительно. Я надеялся, что ты вспомнишь хотя бы мое имя. Но, — он выдыхает, прикрыв глаза ладонью, — разумеется, все идет наперекор моим желаниям. Убийца растирает пальцами виски, и выглядит он действительно, действительно очень расстроенным. Джейн не понимает почему. — Хорошо, давай попробуем еще кое-что. Скажи, помнишь ли ты свое детство? Ранние-ранние годы, еще до того, как познакомилась со всеми этими малолетними идиотами-неудачниками? Джейн не хочет отвечать. Порезанная щека саднит, но это еще ничего по сравнению с тем, что творится в голове Эл. Еще никогда она не чувствовала себя так испуганно, так жалко и никчемно. Наверное, этот мужчина — один из немногих противников, равных Элевен по силе. Только вот, сейчас здесь с ним в этой комнате никакая не Элевен — Элевен затерялась в темноте, кажется, еще с того укуса в Старкорте, — а Джейн. Слабая, странная, глупая неудачница Джейн Хоппер, которая никого никогда не может спасти и защитить. Но, может, чтобы не злить Первого, она в очередной раз мотает головой. Элевен нередко задавалась вопросом, почему она не помнит ничего из раннего детства. Возможно, ответ с номером один сейчас стоял перед ней, но думать ей об этом совершенно не хотелось. Весь интерес пропал кажется с того момента, как он перерезал горло ее матери. — Как и ожидалось, — он закрывает лицо руками, изображая — замечательный актер, — отчаяние. Он опускает взгляд к земле. — Тогда все это теряет смысл. Джейн трет запястья о скотч и спрашивает, просто по инерции, как и любой человек, не понимающий, о чем вообще его собеседник говорит. Не то чтобы ей это было так интересно, когда она не может двигать руками. — Объясните, что вы имеете в виду... Первый нервно усмехается — ситуация столь глупа и бессмысленна, что хочется рассмеяться. — Понимаешь, милая, когда-то мы с тобой были близки, и нас связывало множество вещей. Но те времена давно прошли, и это теперь совсем не важно. Все, что мне от тебя нужно — это остаток сил. От врагов всегда нужно избавляться, уничтожать их, пожирая без остатка. Понимание знаменуется трясущимися пальцами, и в Эл пробивается слабый интерес. Тот укус...? — Это... Это были вы?! Мужчина посмеивается, несколько раз кивнув. — До тебя, как и раньше, с трудом доходят даже самые простые вещи. Не могу сказать, по душе мне это не или нет. — Поэтому ты убил мою маму? — Эл огрызается, оскалив зубы, забыв о вежливости, — потому что тебе нужны мои силы? Убийца озорно хихикает. — Нет. Я убил ее, чтобы тебе было больно. Потому что, милая, помимо всего прочего, я очень-очень хочу, чтобы тебе было больно. Не пойми неправильно — следить за каждым твоим шагом и собирать твою новую жизнь по кусочкам было весело, но моим главным желанием всегда было поймать и растоптать тебя, как маленькую помойную крысу. Первый снова гладит ее по кровавой щеке. Опускается к шее — оглаживает неглубокую красную полосу от ножа. — Все-таки как жаль, что ты ничего не помнишь — тогда бы тебе было бы в несколько раз хуже. — Ты… ты… — она задыхается, чуть не прикусывает себе язык, слезы — душат. Он насмехается: — Расслабься, малышка Элли, будет неловко если ты задохнешься собственными рыданиями прежде, чем мы успеем вдоволь повеселиться. — Ты убил мою маму и тетю! Убил стольких людей, забрал мои способности! Куда?! Куда уж хуже?! Игривый тон меняется на серьезный— больше Первый не улыбается. — Хочешь узнать куда уж хуже? Всегда бывает хуже, Элевен, и в отличие от тебя я отлично это знаю. Раз уж ты того желаешь — увидеть ад, — то я с радостью тебе его покажу, — ножом Первый распарывает ее липкие оковы — Эл порывается ударить его, но он оказывается быстрее, — не сопротивляйся, если не хочешь умереть раньше времени. Человек с номером хватает Джейн за руку и тянет в сторону трупа Терри. Без промедлений, он пихает Джейн, не обращая внимания на ее попытки сопротивляться, прямо на мертвую женщину. На ногах устоять не получается — Элевен падает, ударившись затылком о ребра матери. Скривившись, прикрыв один глаз, она хватается за голову, пробитую болью, но не успевает ничего сделать — Первый нависает над ней, упираясь ладонями в мягкий холодный труп под собой. — Так хотелось узнать, что может быть хуже? Хуже смерти близких, хуже потери сил? Сейчас, милая, я покажу. Элевен показывает ему зубы, и он бьет ее по лицу. Больно — больно так, что слезы не остановить — они текут уже рефлекторно. Но еще не настолько больно, чтобы сдаться — этот убийца должен поплатиться, и Эл все равно, что связывало их в прошлом. Она пытается встать, но ее запястья убийца сразу стягивает своими руками — от такой хватки останутся следы. Первый больше раза в полтора, и когда Джейн пытается избежать прикосновений, ему стоит лишь прижать ее к трупу матери своим телом, чтобы остановить любое сопротивление. Убийца так близко, что Элевен приходится повернуть голову, потому что он упирается ей носом в раненную щеку. Мужчина хрипит, и ей тошно — может, из-за запахов, которыми пропахла ее мертвая мать: кровь и тряпки, теперь еще и пробивающийся легкий аромат гниения. Первый достает нож — на его лезвии багровеют уже загустевшие кровавые разводы. Острый конец жмет к пупку Эл — дырявит футболку с противным звуком растягивающихся, рвущихся ниток. — Только попытайся — клянусь, я выпущу тебе кишки. Она шипит и извивается, как попавшая в тиски змея, и наверное стоило закричать — но здесь на много миль почти никто не живет. Никто не услышит. Рукой с зажатым меж пальцев ножом Первый разрезает платье Терри — Джейн с ужасом наконец понимает, что затылком опирается на труп своей мамы. Она порывается завыть, но как раз тогда ей заталкивают в глотку скомканную одежды мертвячки. Она в отчаянии мычит, чувствуя, что ткань мешает ей дышать. Он объясняет, задыхаясь: — Не люблю, когда ты кричишь. Полный рот набитых грязных кровавых тряпок по самый пищевод — Джейн думает, что ее вырвет, но она не ела ничего с прошлого вечера. А потом — потом убийца отодвигается — лишь для того, чтобы ножом, как и подобает маньяку, разорвать на Джейн джинсовые шорты. Она распахивает глаза и с былым усердием извивается под ним, но очередной удар по лицу остужает ее пыл. Первый с хлопком хватает ее за худенькое белесое бедро и сжимает до красных следов — его длинные пальцы скользят поверху, останавливаются на тесьме трусиков. Джейн мычит в тряпку, руками — понимая, что Первый больше не держит, — бьет его по груди, но это никак не действует на душегуба. Она пытается вытащить из горла кляп, но ее понятливо бьют в скулу, без слов объяснив, что так делать не стоит. Убийца с любопытством и упоением рассматривает ее голые ноги и гладит внутреннюю часть бедра. С задумчивостью, он произносит: — Думаю, ты слегка лукавишь, говоря о том, что совершенно меня не узнаешь. Я знаю, что каждую ночь тебя снятся яркие, жестокие сны, и несколько раз я наблюдал за тем, как тебе снится… Что-то, от чего у тебя краснеют щеки и от пота одежда липнет к телу, — убийца проводит концом ножа вдоль выемки на ее трусиках, между половых губ, и Элевен вздрагивает, — почему-то мне кажется, что тебе снюсь я. Эл мотает головой, и, покраснев, бьет его по лицу. Первому нужен миг, чтобы осмыслить — в следующее мгновение он прижимает ее теснее к земле, хрипит и вонзает нож ей в плечо одним размашистым движением. Тряпка мешает заорать во всю глотку, но даже так Эл кричит так, что у нее, кажется, рвутся связки. — Я же сказал тебе не сопротивляться! Почему ты никогда меня не слушаешь?! — крик меняется на шипение, и Первый в конце срывается на нервный смех. Он наклоняется, чтобы поцеловать Джейн в дрожащую скулу. Она теперь вся дрожит, как при белой горячке, и боль в плече — жгучая, густая, такая, что отбивает любое желание к сопротивлению. Убийца откладывает нож подальше и убирает с девичьего мокрого лба прилипшие пряди. Зажимает ей рану — не слишком глубокую, но все равно обильно сочившуюся кровью. От Эл пахнет кровью и потом — это замечательно; Первый убирает руку с ее плеча, льнет языком к течи — бурое затекает в рот, цветом марает зубы. Густоватое и по вкусу как гвозди — тем не менее приятно. Вкусно. Свободная рука заползает под футболку Элли, снует по животу, поднимается к ребрам — тело Элевен холодеет и подрагивает, пока из ее пустяковой ранки накрапывает Первому в глотку. Первый хочет Элли вскрыть: приткнуть ребра лезвием, вылакать всю ее кровь и попробовать на вкус набитые жидкостью органы — наверняка на языке они будут лопаться, как конфеты поп рокс. Он не касается груди, а сразу спускается ниже — на прелюдии у него нет времени. На ощупь находит тесьму белья между бедер, и пытается потянуть его вниз, но Элли рефлекторно пытается скрестить ноги. Первый закатывает глаза, последний раз мазнув языком по ее плечу. Впивается пальцами в кожу на внутренней стороне ее бедер. Джейн коротко вскрикивает сквозь тряпку, и Первый раздвигает ей ноги силой. Он ее почти не держит — но боль мешает Эл сосредоточиться на этом коротком промежутке свободы. Спасительный нож лежит не так далеко — только протяни руку; но Эл оставляет это без внимания — у нее кружится голова, и ощущения такие, будто ее плечо, щеку и шею обожгло огнем. Может это из-за недостатка крови. Или кислорода — дышать носом, когда сердце отбивается в ушах, и пот обливает тело с шеи и до пят, очень-очень сложно. Первый стягивает ее нижнее белье почти до колен. Когда Джейн вновь пытается сцепить ноги, он грубо вонзается в ее кожу ногтями; царапины останутся как после столкновения с дикой кошкой. Придерживая Джейн за бедро, убийца пытается свободной рукой зацепиться за пряжку ремня. Джейн фокусируется на своей боли: ошибка, ведь сейчас ее лучший шанс на спасение: схватить нож, сделать резкий выпад психопату в район глаз — и бежать, бежать, не оглядываясь. Может и не получится. Он занят своим ремнем, но продолжает внимательно следить за каждым ее шагом — у него глаза хищника, и ни одно движение жертвы не уйдет незамеченным. Не то чтобы это имело смысл — у Джейн глаза замылены, как у трупа, и она размазывается, лежа на своей мертвой матери. Труп уже холодный, и от него разит кровью — здесь вообще все в крови, будто у кого-то растаяло клубничное мороженое или пролилась банка с краской. Первый думает, все пытаясь снять ремень, что заметать следы будет сложно и утомительно, однако он готов пойти на это ради небольшой шалости. — Вот что может быть хуже, Джейн, — Эл от отзвука настоящего имени (этот псих действительно знает о ней слишком много) силится дернуться, — то, что я возьму тебя прямо на трупе матери... Считай это моей благодарностью ей за то, что ее чрево породило тебя на свет. Пряжка бряцает, человек с татуировкой расстегивает ширинку. Эл смотрит в потолок и мычит. Она больше не плачет, но лишь потому что слез не осталось. Убийца оглаживает ее лобок, раздвигает половые губы — Джейн сухая. Он мычит и облизывает пальцы, лишь мельком обратив внимание на солоноватый вкус, и пробует вставить. Хотя бы один — Джейн перекашивает, она пытается взреветь и сомкнуть бедра, но Первый поднимает ее ногу и кусает за голень. Кусает, как пес — до крови. Эл опять хочет закричать — но чертова тряпка рушит все ее планы. Влагалище приоткрывается и Первый, примкнув теперь языком к колену Элли, старательно растягивает ее всего одним пальцем. Даже так идет туго, как в девственницу, и Первому то и дело приходится смачивать пальцы собственной густой слюной. Член в штанах норовит упасть, и убийца решает, что нет смысла растягивать Джейн — он собрался делать ей больно, а не заниматься с ней любовным сексом. Последний раз смазывает Элли слюной, мазнув мокрыми пальцами по клитору, целует Эл в колено и, удобнее расположив ее на трупе — как подстилка из свиной брюшины, — вытаскивает член, даже не спуская штанов. Элевен пытается подняться, но ее бьют по виску — и пока в ее глазах снова муть, убийца пристраивается членом ко входу. Сухо — и он сухой, и она. Предэякулята почти нет — член полувялый. Он убийца, не насильник, и ему не нравится, что Элли так себя ведет. Это совсем не возбуждает. Ну, не то чтобы это имело значение в вопросах мести. Смачивая себя слюной, Первый замечает, что Элевен пытается дотянуться до ножа, валяющегося поодаль. Убийца закатывает глаза. — Перестань, — коротко бросает он, пристроив нож себе в карман брюк. Тогда Эл снова порывается вытащить тряпку изо рта — примкнута она глубоко, и наверное Эл нечем дышать. Первый хочет разозлиться, но Элли выглядит такой жалкой — лишенной сил, заляпанной в крови, с пустыми глазами и на трупе своей матери, что он позволяет себе момент состраданья: — Обещаешь не кричать? Она ничего не отвечает, но Первый все равно великодушно избавляет ее от кляпа. Сразу после Эл судорожно втягивает воздух ртом, и из ее уст льются хриплые позывы на рыдания. От этого жалкого зрелища член Первого дергается и становится чуть тверже, и убийца, слабо улыбнувшись, порывается примкнуть к чужому рту. Останавливается, просто мазнув окровавленным языком по ее губам, и в мановение делает первый толчок. Эл пытается вскрикнуть — из горла идет хрип. Первый кривится, пытаясь толкнуться еще. Ему нужно несколько движений внутрь, чтобы внезапно ощутить нечто странное. Он опускает взгляд, и растерянно сощурив глаза, наблюдает за тем, как по его члену течет кровь. — Надо же. Твой идиот парень что, не спал с тобой? Джейн не отвечает, предпочтя вместо этого вцепиться в кожу своей холодной мертвой матери. Эл полностью напряжена — от пальцев ног и до сжатых зубов — и ее глаза такие красные, что Первому кажется, будто она вот-вот умрет. Он не думал, что она девственница. Хотя так в любом случае даже лучше. — Хватит, — хрип с ее стороны внезапный, и такой плаксивый, словно от пациента хосписа. Первого это возбуждает. Не сопротивление, а покорность и слабость. Ее боль, и великое смирение с этой болью; Первый ненавидит чужую силу, ненавидит, когда Эл пытается с ним бороться. Член идет чуть легче, кровь служит смазкой, но это все равно не то. — Это никуда не годится… — убийца мычит, вытаскивая член. Элевен шумно выдыхает, вообразив, что убийца прислушался к ее просьбе — но все как обычно идет против нее. Вместо того, чтобы перестать, Первый вновь достает нож — лезвие липнет к холодной коже сбоку от уха Элевен: брюхо ее матери. Первый прощупывает труп, надеется, что из него вытекла еще не вся кровь, надеется, что остатки не собрались густыми трупными пятнами по телу. Он пускает обильное алое, запачкав пигментом свои пальцы и каштановые волосы Элли — не то чтобы это было важно, они итак уже все спутались и взмокли. У нее ширятся зрачки и открывается рот — язык в пасти нелепо дрожит, когда она понимает, что убийца делает. Немой вопрос «зачем» Первый оставляет без внимания, сосредоточенно собирая на пальцы так много трупной крови, как только можно. После, когда его руки в буром по локоть, он смазывает себя кровью Терри. Элевен теряет дар речи — не то чтобы он был у нее до этого. Кровь затекает ей под затылок, под воротник, течет по ушам, щекам и скулам, потому что Первый полосует ее мать в самых-самых разных местах, и всей этой кровью смазывает себя и Джейн, смазывает до тех пор, пока не утонет в красном. Джейн почти теряет сознание. Боль в районе влагалища будит ее разум — в нее вновь толкаются, в этот раз яростнее, и если Первого сомнительная смазка вполне устраивает, то Джейн все равно больно. Он просил ее не кричать, но она больше не может — хриплые потуги льются из ее пасти, и убийца в раздражении затыкает ей рот. Каждый толчок для него — экстаз, сравнимый только с хладнокровными убийствами; внизу позвоночника холодится, и убийца позволяет себе один греховный стон. Чем быстрее он двигается, тем больнее становится, зато удовольствие удваивается. От грубости кровь матери Эл наверняка мешается с ее собственной, но это не имеет для Первого значения. Она цепляется из последних сил за мужскую рубашку, бьет его по груди, царапается, но эти жалкие попытки не оказывают на насильника никакого воздействия. Его движения наоборот становятся только интенсивнее, и трупную тишину комнаты теперь заполняют отвратительные звуки, а еще шипение — вместо стонов убийца шипит. Для Эл — боль, будто в нее вгоняют шипованную биту. Для Первого — удовольствие такое, что приходится думать о тухлых гниющих крысах, дабы отсрочить оргазм. Гниющие крысы, гниющие с вывернутыми лапками и сочащимися личинками глазами, крысы, похожие на дохлую Терри — и это не помогает. Мысль о том, как Элли сейчас больно, наоборот раззадоривает Первого: он пытается отвлечься, но любое насилие рано или поздно приводит его к Эл. А вместе с ней, вместе с мыслями о гематомах и крови на ее лице, приходят мысли о ее сочном юном теле, о ее испуганном взгляде, о ее улыбке. Он помнит прошлое, он думает о прошлом постоянно, и он любит прошлое, ненавидит прошлое — это чертово прошлое его проклятие. И его невероятно злит, что только ему приходится сталкиваться с этими проблемами — малышка Элевен ничего не помнит. Его злит, что он думает о ней ежедневно — как бы не старался заткнуть эти воспоминания куда подальше, но они все равно пробиваются, а она — даже не смогла вспомнить его имени. Даже цвет глаз наверняка не помнила. Злит, что она сейчас думает будто он — не важная фигура из ее прошлого, получивший сейчас вполне законную месть, а сумасшедший насильник, просто убийца без принципов и морали. Так злит, что он втискивается в нее, как таран. Гниющие животные не помогают — кровь ее матери, спасибо Терри большое, действует как отличная холодная смазка, и Первому нужна еще пара грубых злых толчков под сопровождение хриплых выдохов Элевен, прежде чем вытащить и кончить ей на бедро. Оргазм — яркий, как тысяча звезд. Комок, опоясывающий его позвоночник, не развязывается, а рвется, и Первый думает, что никогда такого не испытывал. Безумие захватывает его. Он рассматривает сперму на девичьей ноге, пытаясь отдышаться, а после рассматривает лицо Эл — теперь оно мало чем отличается от лица Терри Айвз. Первый улыбается, застегивая штаны. И понимает, что ему этого мало. Он вскрывает ребра ее матери, отодвинув Эл поодаль — она совсем не сопротивляется. Наверняка у нее между бедер саднит так, что рана в плече кажется раем. Выбирает кусок мяса пожирнее — сырая человеческая плоть выглядит и пахнет отвратительно, но он и не собрался заставлять Джейн жрать мать целиком. Просто попробовать — слиться с любимой мамочкой воедино, раз она предпочла его ей. Когда плоть ее мамаши сталкивается с ее губами, Джейн из последних сил пытается остановить убийцу — но Первый хватает ее за горло, пробивая путь сочным куском мяса в чужую глотку. — Вкусно, милая? — он насмехается — окончательные штрихи его мести. — Думаю ты любила ее достаточно сильно, чтобы в конце концов сожрать. Как в сказке про красную шапочку… Или там было не так, м? У сырого мяса почти нет вкуса, только металлический кровавый оттенок, зато от структуры жира, волокон и сосудов Элевен тошнит. Вернее, даже если бы это был самый вкусный стейк в мире — ее все равно бы стошнило: потому что это, черт возьми, ее мать! Но она ничего не ела с прошлого вечера. Теперь она ест свою мать, пока сумасшедший убийца насмехается над ней сверху, проталкивая мясо в горло. — Глотай, Джейн, глотай, иначе мне придется тебе помочь. Она мотает головой, и Первый усмехается. — Как скажешь, девочка — я помогу. Нож лежит в руке идеально — Первый переворачивает его и хватается голыми руками за лезвие. Оно обжигает кожу, но он безумен, и боли почти не чувствует, и крови почти не чувствует. Рукояткой он разрабатывает вход в девичье влагалище, и Элевен в ужасе начинает метаться по полу. Фрикция по самую гарду заставляет ее успокоиться и удавиться собственным воем. — Повторяю, милая: пережуй свою мать и проглоти ее, иначе вместо рукояти я вставлю в тебя лезвие. У Джейн нет сил на крик, нет слез и нет больше ничего. Убийца украл ее честь, гордость и невинность — сейчас Джейн больше пустая оболочка, нежели человек. Джейн стыдливо завидует своей давно мертвой матери — она хотя бы умерла быстро и ей не пришлось переживать этот ад. Мясо — тугое и грубое, резиновое — Эл дрожит, и разжевать у нее не получается, но рукоять ножа внутри, мерно двигающаяся с каждым вздохом Первого, заставляет ее хотя бы пытаться. Он смотрит внимательно и с упоением, вид — кровавое месиво, бойня, и Элевен такая уродливая — в поту, крови и слезах, в грязной одежде, со спермой на теле, и это ее отвратительное мученическое лицо. Ему всегда нравились сломанные вещи — он и сам сломан. Хотел получить сломанную Эл, но ее склеили эти ублюдки из Хоукинса. Что ж. Теперь ему придется ломать заново. Господи, он искушен. Более лучшего сценария мести Первый и представить себе не мог. У него такое тяжелое дыхание — все от удовольствия. И даже когда Элли блюет себе на грудь теплой желчью, пытаясь проглотить кусок материнского мяса, он все равно остается доволен. Рукоятка ножа в ее влагалище наполовину, и он так и оставляет его, вытирая Эл от рвоты. — Такая неряха, Элли, — его голос наполнен нежностью, но глаза горят сумасшествием и высокомерием. Он наклоняется, в последний раз взглянув Эл в лицо — молочная кожа и пустые, лишенные блеска и оттенка глаза. Услада. Сладкая нега. Первый с лаской цепляется обоими руками за девичью шею; из последних сил Элевен хватает ртом воздух и пытается поцарапать насильника, но он, скалясь всеми своими зубами, с безумием перетягивает ее артерии, душит, совсем не реагируя на борьбу. Ее лицо теряет и теряет цвет, пальцы, цепляющиеся за убийцу, расслабляются, и Элевен даже, кажется, перестает дрожать. Выражение лица приобретает блаженный оттенок, пока Эл продолжает хрипеть, хрипеть, будучи наполовину мертвой. — Генри. Меня зовут Генри, но тогда для всех я был Питером, — шепчет напоследок психопат, любуясь тем, как по девичьей шее разливаются синеватые подтеки от его пальцев, — а для тебя, для тебя, Элевен, я мог быть кем угодно. Генри улыбается и в последний раз проводит по ее холодеющему лбу ладонью. Он облизывается, думает о том, что хочет поцеловать Элли в губы — но не делает это. Теперь он избавится от всех своих следов и обставит все так, будто эта бойня — дело рук маньяка-насильника, психа, чьи побуждения ограничиваются лишь сексом, кровью и чужими деньгами. И ни одного намека на особенные силы — просто дело рук обычного искушенного выпущенными кишками; таких в стране много. И Генри, наверное, в их числе.