Не считай до десяти

Вечером того же дня тебя переводят в другую палату. Та оказывается двухместной, что изначально портит тебе настроение. На удивление легко заводишь разговор с соседкой — девушкой своего возраста, попавшей сюда по схожей причине, однако глобальное различие в том, что она отравилась случайно. Чуть позже выясняется, что и похожего у вас немало — она так же хотела, но пока ещё не пыталась покончить с собой. Она не торопилась делиться причинами сего желания, и ты прекрасно понимаешь, почему — то, что одному кажется веским поводом свести счёты с жизнью, для другого окажется пустяком. Ей просто были не нужны твои утешения и отговорки. Звучит отбой, и вы дружно решаете прервать беседу и отправиться на боковую. Просыпаешься ночью от непрекращающегося шороха со стороны чужой кровати. Приподнимаешься и издалека осматриваешь соседку. В тусклом свете лампочек многочисленных приборов мониторинга было тяжело разглядеть, что именно происходит, и ты решаешь встать, чтобы проверить источник шума. Подходишь к койке, притягивая стойку с капельницей за собой. Замираешь, прислушиваясь, и понимаешь, что шуршание доносится из-под кровати. Тихо вздыхаешь, опускаясь на колени, и заглядываешь вниз. Ещё больше раздражаешься, когда ничего не обнаруживаешь. Однако звуки стихают, чему ты несказанно радуешься — ты спишь слишком чутко, и потому ненавидишь проводить ночи вне дома. Выпрямляешься, тут же чувствуя чужое присутствие за спиной. Оборачиваешься, встречаясь лицом к лицу с источником не только шума, но и всех своих проблем. Вздрагиваешь, когда Крюгер подносит указательный палец к твоим губам и переводит взгляд в сторону спящей девушки. Поворачиваешься назад, словно заведённая, и усаживаешься на стоящий рядом стул. Аккуратно берёшь чужое запястье и отодвигаешь больничную робу, открывая кожу, испещрённую старыми шрамами — недостаточно глубокими, чтобы навредить, но достаточно заметными, чтобы служить напоминанием. Хотя вы отчасти в одной лодке, ты терпеть не можешь людей, не доводящих дело до конца. Ты прекрасно понимаешь, что у всех разный предел, но именно у неё просто не может быть проблем, серьёзнее твоих. Переводишь взгляд на свою ладонь, скованную перчаткой, и понимаешь, чего от тебя ждут. Разве это не акт милосердия? Заносишь лезвие над веной и вводишь остриё глубоко под нежную кожу, с нажимом проводя вдоль. Почему она не просыпается? Тянешься к чужой шее, чтобы проверить пульс, и обнаруживаешь истинную причину молчаливого согласия на любые манипуляции. Жертва, на чьей шее красовался гигантский разрез, давно истекла кровью. Отменяет ли это твою вину? Вскакиваешь в постели, встречаясь с толпой, орудующей над телом убитой. Комнату наполняет писк, сигнализирующий о нитевидном пульсе. Спустя мгновение пострадавшую спешно грузят на каталку и куда-то увозят, а с тобой остаётся один из врачей. Он задаёт несколько вопросов, но ты ловко играешь из себя несведущую жертву обстоятельств. Доктор с сочувствием гладит тебя по плечу и удаляется по делам. Поднимаешься и подходишь к опустевшей кровати. Бельё белоснежно — наяву девушка не истекала кровью. Опускаешь взгляд на ладони и находишь багровые пятна — на той из них, которой сознательно резала чужую плоть.