«Аллеи пустынны. Шуршащей листвы конвой.
Свидание с близкими… Вместо тепла — гранит.
На кладбище тихо и пахнет сухой травой.
Здесь неотвратимости тайну земля хранит.»
Люсико, «Мой маленький город». 2019.
— Ничего страшного, — сказал Свен, словно прочитав мысли своей спутницы и догадавшись, о чём она думает, — потом мы здесь привыкнем, добьёмся высокого положения в обществе, или как это правильно назвать… Потом приобретём много золота, купим участок и построим дом, и будем в собственном доме жить, как тебе? Нравится ведь? И потом когда-нибудь вечером мы будем сидеть перед домом и, возможно, вспомним сегодняшний день, когда мы только приехали в Фолкрит впервые… И нам покажется, что это было уже в прошлую эру. И что наш дом, и река рядом, как в Ривервуде, и лес… всё это существовало всегда, а где-то там есть Фолкрит, потому что мы построили наш собственный дом. Хорошо ведь получится?
— Спасибо, Свен. — девушка посмотрела на своего спутника и тепло улыбнулась.
Как бы там ни было, но она уже привыкла считать Вайтран своим городом, — хорошо знакомым и привычным, который уже стал напоминать чем-то новую одежду, которая в процессе носки так хорошо подогналась в повседневной жизни к телу, что уже стала ощущаться, как вторая кожа. Конечно, есть какие-то маленькие неудобства, вроде маркости или неподходящего цвета, или небольшого брака, — но так становится ещё более привычно, и больше похоже на вторую кожу, которая, как и первая, редко когда бывает или кажется идеальной. И редко кто всегда полностью доволен и своей внешностью, и самим собой, даже если в большинстве случаев он об этом просто не думает.
Потом пройдёт время, — много или не так много, как кажется сейчас, в первый день, проведённый в Фолкрите, — и этот город станет для них «вторым Вайтраном» или чем-то вроде этого. И здесь у них со Свеном тоже будут свои знакомства и любимые места, куда они будут заходить уже по привычке, а не только затем, что там будет какое-то дело — и воображение рисовало какой-то дом.
Смутно выступающий из небытия, как из тумана, к которому пока не ведёт ни одна тропинка, — и только еле заметный в окнах свет свечи показывает, что там, за этими пока ещё несуществующими окнами, есть кто-то живой. А под окном что-то растёт — то ли маленькое дерево, то ли огромный куст. Должно быть, красиво утром и днём смотреть в окно и видеть эти тянущиеся к людям ветки — а по ночам, когда дует ветер, ветки стучат в окно, словно шелестя колыбельную.
Всё начинается с мелочи, — и дома тоже строятся на пустоши, от первого положенного бревна и от первого кусочка карьерного камня, уложенного для фундамента. А когда есть куда прийти, где закрыть за собой дверь, оставив весь окружающий мир снаружи, — тогда меняется если не всё, то многое. А из своего дома можно любить весь мир, пока ты в безопасности от того, что он несёт — и недосягаем для него же.
И в этом городе, прилипшем к необъятному и огромному кладбищу, как ком жирной земли к плугу, будет то, вокруг чего и будет расти любовь двух искателей приключений к Фолкриту — это их пока ещё призрачный, скрытый в тумане дом, под окнами которого растёт дерево, вышедшее прямиком из предрассветных сумерек и дымки, а в самих окнах тускло и уютно горит свеча.
— А ещё — мы никогда не будем заходить на это кладбище. — сказала Лира, скорее всего, для собственного утешения — Когда кладбище больше, чем сам город, это уже больше, чем просто кладбище. Здесь уже впору не на могилы, а в город ходить.
— А что оно тогда? — с интересом спросил Свен.
— В таких случаях настоящий город — это само кладбище. Только его
жители ведут себя тихо и никуда не ходят… в лучших случаях. Но я с твёрдой уверенностью могу сказать, что мне местные не нравятся. Вот совершенно. На этом огромном и уже заросшем кладбище было бы интересно историку — и скучно некроманту. Даже не представляю, кем нужно быть, чтобы поселиться здесь — а потом чтобы остаться? Крестьянство рядом с могилами… я когда-то слышала, что на кладбищах всё уже ядовитое растёт, по понятным причинам. А колдуны — они всё-таки не крестьяне, чтобы в земле копаться. И мне к тому же совершенно не нравятся ни кладбища, ни мёртвые, ни всё то, что так или иначе связано со смертью.
В Фолкрите стояло тихое и ясное свежее утро, но даже пение птиц в окрестном лесу и ласковое Солнце, выглядывающее через просветы густых облаков, не могли сгладить впечатление, которое оставлял город.
Помимо огромного кладбища, вокруг которого и появился город, это было странное место, сочетавшее в себе одновременно и город, и деревню, причём казалось, что от обоих населённых пунктов здесь было взято только самое худшее. На фоне этого названия заведений, так или иначе связанные со смертью, казались просто невинной шуткой, не серьёзней милой детской шалости. Или просто как полупьяные россказни завсегдатая таверны, которые все слушают, но которым не верит уже никто.
Когда первое впечатление от какого-то нового места — это покой, причём не в плане безопасности и спокойствия, а скорее уж дух упокоищ, причём таких, в которых нет даже драугров, то в первое время не замечаешь никаких проявлений жизни, которая на самом деле всегда и везде одинаковая, даже в таких маленьких городишках, где, по сути, живут такие же люди, как и везде, — и которые всегда хотят одного и того же.
Поэтому непонятная фраза Нарри, высокой красавицы в платье трактирщицы, увлечённо протиравшей столы в обеденном зале таверны, что «вокруг тебя все местные мужики увиваться будут» показалась не только неинтересной, но ещё и нелепой. Хотя сама Нарри явно была живой и тёплой; от физической работы и близости разожжённого камина в центре таверны она взопрела и раскраснелась, и от неё легко и пряно пахло потом, древесным дымом и можжевеловыми ягодами. На умирающую или мёртвую она совершенно не была похожа.
«Пой в душе песню, мрак отгоняй!» — вспомнила Лира слова местного барда, Делакура, который закончил играть для посетителей, ушедших трудиться и один за другим покинувших таверну, вышел во двор и с такой радостью смотрел вокруг, словно только что родился заново — или прозрел. Или на него так его собственные песни действуют? Вряд ли, решила бретонка, и хотя от парня ничем хмельным не пахло, решила, что здесь дело было в чём-то совсем другом. Привычка, не иначе. Интересно, сколько времени нужно прожить здесь, чтобы так радоваться всему, что видишь? Можно привыкнуть ко всему; можно привыкнуть к переменам, — а можно привыкнуть к плохому.
А как, интересно, можно привыкнуть радоваться?
Чародейка краем глаза внимательно посмотрела на певца, который на что-то заинтересованно смотрел вдаль с лёгкой полуулыбкой. Пьяным он не был — и на дурачка тоже не походил. Значит, нашёл человек свою радость — и с тех пор больше не расстаётся с ней и не теряет её. Так ему везде будет хорошо и радостно, даже если в какой-то момент и грустно, страшно и тяжело.
— Свен, а как тебе кажется, что случилось с теми охотниками, которые ушли на охоту и до сих пор не вернулись? — спросила Лира, стараясь не смотреть на старое кладбище и всё то, что так или иначе было с ним связано.
— Не знаю… — задумчиво ответил юноша — Может, просто гнались за зверем и ушли далеко, надеюсь, что так. Потому что на охоте всякое случается. Жаль, Валга не смогла сказать поподробнее, где именно их следовало бы искать. Может, мы могли бы пойти спасать их… или хотя бы попытаться. А так — вокруг лес, и искать их можно абсолютно где угодно.
С попыткой взглянуть на что-то «нефолкритское» выходило плохо — и в таком случае нужно было просто смотреть себе под ноги, словно ища потерянный где-то ранее септим. Или словно проникаться чувством собственной вины, — так, во времена её далёкого детства с маленькой Лирой, Этьеном и парой-тройкой других маленьких беспризорников играла одна тихая и болезненная девочка из приличной семьи. Что семья была
приличной, выяснилось один раз, когда за подругой по детским шалостям и играм пришла какая-то женщина и отругала при всех за то, что она расстраивает свою маму, которая и так болеет, и проводит всё время со всякой уличной шпаной, которая ничему хорошему её не научит.
Остальные ребята отошли в сторону, чувствуя себя виноватыми только из-за того, что их ругала взрослая дама, и к тому же так хорошо одетая; их подружка молча слушала женщину, низко опустив голову и не отвечая. И только маленькой Лире стало как-то неприятно, стыдно за что-то — и обидно за своих друзей. И тут же возникло ощущение, что происходит что-то очень неправильное, чего быть не должно.
— Эй, ты, злокрыс облезлый! — крикнула она нарядной даме, ругавшей их подругу, и метко запуская в неё большим комом мокрой глины, покрывающей пустырь после прошедшего дождя — Не смей ругать её, она ничего плохого не сделала! И мои друзья тоже хорошие, они ни в чём не виноваты!
К счастью, маленькие беспризорники, практически выросшие на улицах Брумы и возвращающиеся под крышу только для того, чтобы поспать, уже оправились от шока и вовремя бросились врассыпную; а маленькая бретонка давно научилась быстро бегать. Очень быстро. Так, что не только нарядная дама, не ожидавшая от
маленькой нахалки, научившей маленькую госпожу только плохому такой прыти, но и проходящий мимо скучающий любопытный стражник не смогли бы её догнать.
Прошло время, и та давняя история из далёкого детства уже почти забылась, — но с тех пор Лира ненавидела опускать голову, и тем более ходить с опущенной головой — и не терпела, когда при ней кто-то обижал невиновных. Однако выросла не только она, — но и её друзья и враги, и теперь мокрого кома глины уже было бы недостаточно. Впрочем, и маленькая беспризорница со временем научилась присматривать сама за собой, не считаясь брошенной, даже когда была одинокой, — и вместо мокрой земли, подобранной на пустыре, она научилась бросаться заклинаниями. Иногда даже попадающими в цель. И иногда даже довольно удачно. А ещё бретонка недавно узнала, что весьма недурно кидается морскими желудями, но это несколько другая история.
Отвлёкшись на сбор паслёна, которого всегда росло особенно много на кладбищах, — любых, а не только в Фолкрите, или вообще неподалёку от мест захоронений, — бретонка увлеклась и не заметила, как вошла на территорию кладбища и теперь стояла перед группой людей, замерших с убитым видом перед свежей могилой. Так неловко и неуместно девушка не чувствовала себя уже очень давно, или, может, вообще никогда. Только Свен, пришедший вместе с Лирой, почему-то не видел в этом ничего особенного, словно ходил на похороны каждый день, и даже решил поговорить с присутствующими. Странно — но те заговорили с путешественниками как ни в чём не бывало, правда, их траурный наряд и измученный вид без слов говорили о том, что они только что пережили невосполнимую потерю.
— Ой… а кто умер? — спросил Свен, который, очевидно, в силу своего крестьянского происхождения относился к смерти несколько иначе, чем это принято испокон веков у городских жителей — Что здесь произошло?
— В другое время я сказал бы, что рад встрече или что я рад познакомиться с вами. — бесцветным глухим голосом обратился к ним мужчина средних лет в чёрной одежде, которая, однако, никак не была похожа на мантию мага или некроманта. — Но теперь, когда… когда её больше нет с нами, я буду рад только в двух случаях. Первый — когда я смогу лично убить того, кто убил нашу… нашу девочку, а второй — когда я смогу воссоединиться с ней в Этериусе. В Совнгард я не особенно верю.
— А где нам тебя искать? — спросила Лира, чтобы иметь хоть какое-то представление о том, кто стал её невольным собеседником.
— Меня звать Матьес, я из «Свечи покойника». Так называется наша ферма, — её так назвал ещё отец моего отца, когда сам построил, по камню и по брёвнышку собирал, так что никто даже не думал поменять её название. И потом… посмотри, где мы живём! — мужчина обвёл кладбище рукой, которое словно притихло и незаметно приближалось, прислушиваясь к тому, что рассказывал убитый горем отец — Я никогда раньше не боялся этого кладбища, потому что родился и вырос в Фолкрите, и вы ведь понимаете, если не совсем уже дураки, почему теперь я полюбил его и ни за что на свете не уеду из города и никогда с ним не расстанусь?
— Здесь всегда так мрачно? — спросил Свен, невольно поёжившись. Несмотря на ясное припекающее Солнце, казалось, будто вокруг разлит ледяной могильный холод, от которого стало бы неуютно даже драугру.
— Да, и я не могу сказать, почему. — Матьес говорил спокойно, равнодушно и как-то отстранённо, словно уже видел воочию собственную уже выкопанную могилу, где он упокоится рядом со своей дочерью. — Мы с женой полагаем, что тут поработала тёмная магия. Или, может, здесь велико влияние Аркея — и ему такая обстановка нравится.
— Почему городское кладбище такое огромное? — наконец задала чародейка интересующий её вопрос. Конечно, сейчас было явно не то время, чтобы вопросы задавать,
но. Не её ли застали за сбором то ли ингредиентов, то ли букета могильных цветов на кладбище, причём в то время, когда там родители хоронили своего ребёнка?
— Это древнее кладбище, оно старше города. Я не учёный, но знаю, что на протяжении истории здесь отгремело множество битв. После каждой битвы убитых хоронили — а кладбище росло. Говорят, теперь это самое большое кладбище в Скайриме.
— А у вас… умерла дочка, верно? Она была уже взрослой? — спросила Лира, надеясь, что это была взрослая девушка или молодая женщина, решившая отправиться на войну. Конечно, так легче бы не стало, — но хотя бы было ясно заранее, что однажды она может просто не вернуться. Потому что очень часто бывает так, что с войны не возвращаются, и временами даже самые лучшие. Или те, кто считал, что находился в полной безопасности. Смерть — это всегда ужасно, но смерть воина хотя бы ожидаема для всех, и в том числе для него самого.
— Наша дочка, наша крошка. Она не дожила до девятой зимы.
— Как она умерла? — предположения о войне рассыпались в прах.
—
Он… он её на части разорвал. Как саблезуб рвёт оленя. Мы едва смогли собрать останки, чтобы похоронить её.
— Кто это сделал? Вампир?! — спросили хором Свен и Лира. Они уже неоднократно встречались с этими порождениями тьмы и предположили, что вампиры настолько обнаглели, что решили выйти к людям. И снова вспомнилась вечерняя встреча, когда двое искателей приключений возвращались в Вайтран; и мир и спокойствие закончились так быстро, что были бы молодые люди менее подготовленными и менее опытными в сражениях — они бы тогда точно не выжили. И стражник с луком на смотровой вышке Вайтрана ничем не смог бы им помочь. Просто не успел бы.
— Синдинг. Пришёл сюда вроде бы работать. На вид был достойный человек. Он в яме, пока мы не решили, что с ним делать. Если хватит смелости, можешь посмотреть на него. Что может заставить человека сделать такое? Я только не понимаю, кем же нужно быть, чтобы сделать такое.
— А моя дочка играла с ним! — донёсся крик в спину уходящим искателям приключений, полный ярости, отчаяния и обиды за обманутое доверие, — доверие убитой маленькой девочки, которая доверяла своему будущему убийце. Матьес прожил достаточно долгую жизнь, чтобы простить того, кто разочаровал его лично, и даже здороваться с ним при встрече — но вот за свою Лавинью он простить не мог. Не хотел и даже не пытался. И — видит Аркей и остальные боги, все аэдра и даэдра — он вовсе не собирался прощать первое и последнее разочарование своей девочки. Разочарование, ставшее смертельным.
— Она ему доверяла! Верила ему! Я хочу, чтобы он умер! Чтобы он умер в ужасных мучениях и перед смертью успел понять, что с ним происходит! Такие, как он, не имеют права умереть легко и спокойно!
Подгоняемые несущимися в спину ужасными криками, от которых в жилах стыла кровь, оба искателей приключений покинули кладбище, причём обоим казалось, что они вязнут в земле, как в топком болоте, и что ещё немного — и они просто останутся здесь и если не умрут, то просто медленно превратятся в какую-то странную и жуткую новую кладбищенскую достопримечательность, которую будут бояться все жители Фолкрита и про которую будут рассказывать небылицы, одна другой нелепее и страшнее.
На входе они столкнулись со жрецом Аркея, старым альтмером, медленно бредущим к какому-то старому каменному зданию, находящемуся недалеко от кладбища, в компании довольно молодого мужчины в прочной железной броне и с неприятным выражением лица, — страдающим и злобным одновременно. Казалось, будто у него болели все зубы, и он только что встретил того, из-за кого с ним случилась такая неприятность.
— Ты похожа на убийцу. — сказал он Лире плаксивым и злобным голосом, который странно вязался с каким-то странным писклявым басом.
«Интересно, сказал бы он то же самое не хрупкой девушке без оружия и брони, а, допустим, крепкому воину в доспехах и вооружённому до зубов, который был бы выше этого страдальца на две головы и шире раза так в два.» — раздражённо подумала чародейка.
— Не обращай внимания, это Каст, мой помощник. — прокомментировал альтмер бесцветным голосом — Он помогает мне на кладбище. Я уже слишком стар и слаб, и ни за что не справился бы один.
Лира и Свен последовали его совету и быстрым шагом вернулись обратно на главную улицу Фолкрита. Местная кузница чем-то отдалённо напоминала кузницу в Ривервуде или в Вайтране, хотя здесь не было ни весёлого Алвора, без конца шутившего и рассказывающего истории, ни детей, бегающих и играющих на улице и постоянно подходящих к горну и наковальне. Не было и серьёзной энергичной Адрианы, постоянно проводившей время в кузнице, и во время дождя стоявшей под навесом в ожидании клиента или покупателя и в любой момент готовой взяться за работу, и любящей рассказывать о дворе ярла Балгруфа и роли своего отца при нём. Вместо них здесь работал Лод, — серьёзный крепкий мужчина средних лет, мрачно достававший из-под верстака какую-то металлическую деталь и не особенно обрадовавшийся чужакам.
— Сталь хороша, но верность лучше. Я верен прежде всего Денгейру, и лишь затем Империи. — начал кузнец, вместо приветствия разжигая горн, погасший за ночь. Судя по всему, каждое утро это занимало определённое время, особенно если ночь перед этим выдавалась сырая и холодная.
— Похоже, верность для тебя не пустое слово. — предположил словно мимоходом Свен, осматривая навес кузницы, поседевший и серебрившийся от инея.
— Я много лет был личным охранником Денгейра. — неожиданно разговорился до сих пор молчаливый хмурый кузнец — Не раз рисковал своей шкурой, чтобы его защитить. Зачем мне это нужно? — спросил он непонятно кого, должно быть, сам себя, но при этом радуясь, что его кто-то слушал — Ради денег? Из-за клятвы? Нет, это потому, что он хороший человек и настоящий друг. Истинный норд ставит верность и доблесть превыше всего.
На это двум путешественникам нечего было ответить. Они впервые прибыли в Фолкрит и пробыли здесь слишком мало времени, чтобы знать, о ком вообще шла речь. Но то, что простой кузнец так хорошо знаком с доблестью и честью и, судя по всему, не понаслышке, вызывало уважение. Непонятно только было, как охранник стал потом кузнецом — или как кузнец работал охранником? Уже хотя бы потому, что это две совершенно разные должности. Интересно, считал ли он в какой-нибудь момент, что его разжаловали или повысили в должности?
— Тебе не попадался пёс? — неожиданно спросил Лод, словно продолжая уже давно начатый разговор, к которому ему сейчас захотелось вернуться. — Такой красивый, сильный. Бегает тут неподалёку.
— Попадались только волки. — ответила Лира — Тоже красивые и сильные, и бегали неподалёку. Ещё — была красивая и сильная собака, которая шла по лесу в компании такого же грозового атронаха и какого-то… ведьмака. Потом она, очевидно, разочаровалась
в своей жизни собачьей в своём выборе спутников и ушла, всех обсобачив напоследок. В том числе и нас, — так что с ней разговор не получится, если тебе нужна была именно она. Но это ведь не совсем то, как я понимаю? И хотелось бы верить, что фолкритские собаки атронахов вызывать не умеют, тем более, грозовых, а то я ещё только собакам не завидовала. Просто я так пока не умею.
Несколько минут кузнец молчал, то ли переваривая только что услышанное, то ли пытаясь понять, шутка это была или правда. На его серьёзном и хмуром лице, обожжённом палящим Солнцем и огнём кузнечного горна, отразилась напряжённая работа мысли, и в частности попытка понять, не было ли здесь какой-то насмешки, в ответ на которую ему следовало бы обидеться. Затем он вытащил из стоящего около горна большого наплечного мешка, покрытого масляными пятнами и из которого вкусно пахло домашней снедью, и начал что-то сосредоточенно искать.
— Тьфу ты, зачем мне эти твои атронахи? Я ей про пса говорю, а она про всякое непотребство колдовское. Никаких ведьмаков у меня здесь не было, а то я бы показал вам всем! — добавил кузнец со вкусом, потрясая молотом и заранее давая понять, что он шуток не потерпит, да и вообще пресечёт на корню любое непотребство. Особенно колдовское. — Так, куда же я его положил? — бормотал он, вытаскивая поочерёдно то обмотанную в чистую холщовую ткань миску с мелко нарезанным мясом, судя по всему, пожаренным с чесноком и редко где встречающимся в Скайриме луком, то промасленный кулёк с аккуратными, но крупными кусками жареной рыбы-убийцы, пока не нашёл лежащий на самом дне длинный свёрток. — Вот он, сам утром положил, как того пса увидел, так сразу вернулся домой и взял для собаченьки.
— А что там такое? — спросила Лира, уже догадываясь, что там лежало. Очертания куска мяса, проступающие сквозь ткань не оставляли никаких иллюзий по поводу того, чем оно являлось — Боги, какая же гадость!
Действительно, «
собаченьку» требовалось подманить ничем иным, как хоботом мамонта. Оставалось надеяться, что у пса вкусовые и эстетические пристрастия значительно отличались от тех, какие были у Лиры, — иначе были все шансы не только спугнуть пропавшего пса, но и гарантированно отвадить его не только от Фолкрита, но и вообще от его окрестностей.
— Дай лучше мне, я сам понесу и буду искать твою собаку. — предложил Свен, зная, что его спутница не любит такое мясо, почему-то считая его мерзким. Странности этих волшебников, не иначе. — Между прочим, хобот, хорошо прожаренный с приправами и специями всегда считался деликатесом, который готовят в лучших тавернах Скайрима!
— В последний раз я видел собаку к югу из города. — сказал Лод, не обращая внимания на странности чужаков — Сначала вы выйдете из города, а потом увидите пса. Наверное. Может быть. Не уверен, что он всё ещё там, но в последний раз я его встретил к югу от города. Он в одиночку раскидал и загрыз пятерых волков, а потом пошёл дальше. Спокойно так, будто эти звери его даже не потрепали. И я не видел, чтобы этот пёс умел атронахов вызывать. Хотя так-то он…
занятный. Никогда таких раньше не встречал, и мне очень хотелось бы с ним поговорить. Ну, как все хозяева со своими питомцами разговаривают. — быстро добавил он, на случай, если чужаки, которых он отправил на поиски пса, подумали или заподозрили что-то.
— В Фолкрите кажется так спокойно. — чародейка никак не могла представить себе, что в этом городе мёртвых, оказывается, могла кипеть такая жизнь, и страсти получше, чем в книгах.
— Тихо только в городе. — будничным голосом ответил кузнец, равнодушно стуча огромным молотом по наковальне. — А остальной Фолкрит — сплошной дикий лес, и кто там только не водится.
«Интересно, а бывает так, что это самое «кто только» приходит и в сам город, или всё-таки нет? — подумала девушка, но вслух не сказала. — Может, и приходит, только не каждую ночь. Или мы этой ночью очень крепко спали.»
— Странный он какой-то. — сказала шёпотом Лира, когда они уже отошли на некоторое расстояние от кузницы.
— В смысле, кузнец или пёс? — так же шёпотом спросил Свен.
— Оба. Мне кажется, он явно что-то скрывает, вместе со своей собакой. Кузнец чего-то не договаривает — да и псина, судя по всему, не так проста… как
не кажется. Подумать только, пятеро волков!
— Да ладно тебе, мне кажется, кузнец просто наврал. — в отличие от Лиры, Свен совершенно не проникся услышанной от кузнеца историей. — Ну, приврал мужик, с кем не бывает? Пошёл небось зачем-то в лес, встретил пару волков, и так испугался, что двое паршивых волчар у него превратились в целую стаю. А пёс небось просто мимо пробегал, ну, может, на волков пару раз зубами щёлкнул, и когда кузнец расправился с его обидчиками, решил, что подходить к нему не хочет, — и вообще, ему на сегодня хватит. И знакомств, и впечатлений. И откуда стая волков прямо рядом с городом?
Почему-то перед внутренним взглядом бретонки возникла странная картина.
Дорти, маленькая дочка кузнеца из Ривервуда, стоит на дороге, ведущей из деревни, задумчиво вертя в руках двуручный меч. А неподалёку от неё в пыли лежат пять поверженных матёрых волков. Единственное, что выражало лицо девочки — это удивление и немой вопрос: «А откуда они вообще здесь появились? И как я теперь эти туши папе в кузницу дотащу?»
Так что, наверное, возможно было абсолютно всё.
Со временем Лира уже научилась магии в достаточной мере, чтобы без особого труда разобраться с парой-тройкой волков, — но при условии, что она будет видеть, откуда они бегут, и чтобы нападали по очереди. Сюрпризы девушка по-прежнему не любила. Особенно если их ей преподносила богатая на выдумки скайримская фауна.
Лира прислушалась. Вокруг было тихо и ясное фолкритское утро плавно переходило в такой же ясный и безмятежный день. Ни колдунов, ни каких бы то ни было атронахов, ни собак нигде не было ни видно, ни слышно.
«И почему я сразу решила, что произойдёт что-то плохое? — подумала девушка — Пойдём и поищем этого щенка, Свен приманит его этим омерзительным мясом, а потом отведём его к хозяину.»
Перед внутренним взглядом чародейки появилась умилительная картина: Лод держит на руках месячного щенка, который усиленно виляет хвостом и, радостно тявкая, облизывает ему лицо, а кузнец неловко, но трогательно сюсюкает с малышом и вытирает слёзы умиления.
Ну, что ж. Собачка — так собачка, щеночек — так щеночек. Не всё же подвиги совершать! Скоро котят будем снимать с деревьев, тоже хорошее доброе дело.
Вместе со встречей с кузнецом, который оказался таким же, как и все обычные люди, проявляющим вполне обычную и понятную любовь к животным, пришло ощущение того, что Фолкрит стал каким-то… более живым и понятным. А кладбище… А что кладбище-то? Привыкли, ходят мимо — и даже не замечают. От мёртвых ни шума, ни проблем, ни неприятностей — лежат себе спокойно, не досаждая живым, которых, кстати, в Фолкрите было не так уж и мало, и медленно, но неуклонно смешиваясь с чернозёмом. И на могилах давным-давно уже растут совершенно нормальные цветы и ягоды, ничуть не хуже, чем в остальных местах. Там даже паслён, наверное, не более ядовитый и смертоносный, чем в любом другом глухом участке Скайрима.
Девушка осторожно сорвала с краю кладбища одиноко растущий цветок паслёна, который словно хотел выйти на тропинку, к живым, и расти около дороги, как простой горноцвет, и смешала его в таверне с другими травами. Не получилось ничего такого уж особенного: цветок как цветок. Трава как трава, и никакими особенно смертоносными качествами не обладала, — только теми, которые и должны быть у этого растения, независимо от того, где оно росло, в непосредственной близости от могил или в саду у дома у какого-нибудь алхимика. И близость кладбища не дала ему абсолютно ничего нового.
Кладбище было, как давний и старый вулкан.
Кладбище не заснуло — оно просто умерло.
Умерло так давно, что давно похоронили и оплакали тех, кто хоронил и оплакивал оставленных в земле давних и уже безвестных покойников. Теперь бояться этого кладбища было равносильно тому, что бояться истории, записанной полувыцветшими чернилами на страницах книги, пожелтевших от времени. Только здесь были скульптуры вместо книг.
***
Денгейр, Ненья и Лод были друзьями, сколько они себя помнят. Их дружба зародилась ещё в те времена, которые были для них беззаботными благодаря их юному возрасту. Непонятно, что было общего у серьёзной и какой-то бесцветной, не только в плане непримечательной внешности, эльфийки, которая заботилась о своих престарелых родителях и многочисленных братьях и сёстрах, которые навсегда остались для неё маленькими, потому что
младшими, сына ярла, — пожилого, но ещё полного сил и вспыльчивого, но отходчивого человека, и Лода, потомственного кузнеца, чьи мечты никогда не выходили за пределы его кузницы или какой-нибудь другой. Ну, иногда он ещё мечтал найти какую-нибудь шахту, полную ценной руды и самоцветов, потому что ни одна кузница не может жить не только без огня, но и без сырья. Над ним подсмеивались, — правда, по большей части безобидно, — а сам Лод не принимал насмешки всерьёз.
— Не всем же быть императорами и ярлами, — отвечал он, — кто-то должен и работать в кузнице на благо других.
После того, как Денгейр Младший стал просто Денгейром и вполне ожидаемо стал ярлом, ничего не изменилось. Его отец был хорошим правителем Фолкрита, к его сыну, который готовился к тому, чтобы однажды заменить своего отца и который до этого прошёл весь путь от простого стражника, тоже не было никаких нареканий. Никто и не мог бы сказать, что ему этот титул достался только благодаря
удобному родству — и тому, что кому-то посчастливилось родиться у
правильного отца. В глубине души юный Денгейр никогда не гордился тем, кто его отец, полагая, что он всего должен добиться сам, как и любой другой, независимо от того, кто его родитель — последний нищий или сам император. Потому он и не возражал, когда однажды отец отправил его сначала в городской патруль, — а затем на границу, объясняя это смутными временами.
— Большое спасибо, отец! — ответил ещё безусый юнец, чем, наверное, немало удивил своего отца, хотя тот и виду не подал — Я и сам об этом мечтал. Надеюсь, тебе не пришлось задействовать для этого твоё
особое положение? — спросил он с нажимом, явно давая понять, что не хотел бы никаких поблажек и скидок только за то, что он — «ярлов сынок». — Ну, когда мне приступать?
Прошло время, и Денгейр, молодой и амбициозный, занял место своего отца, который медленно и величественно ушёл в тень, уступая место своему сыну. У него не было ни горечи, ни зависти к своему молодому, сильному и горячему сыну, такому же упрямому, как и он сам. И там, величественно стоя в тени, он безмолвно аплодировал сыну, ставшим ярлом вместо него.
Верная подруга Ненья, которая была ему как старшая сестра — собственно, эльфийка всю жизнь нянчила своих многочисленных братьев и сестёр, поэтому совершенно не удивилась такому повороту дел, да и привыкла к молодому человеку, как к младшему брату, помимо верной подруги стала и первой — и единственной — поверенной в его делах. А Лод, всю жизнь мечтавший стать кузнецом, с радостью оторвался от горна и наковальни по первой просьбе не своего ярла, но своего друга, и пошёл к Денгейру служить его охранником.
Сам же Денгейр вспоминал про тот факт, что Ненья и Лод его подчинённые, только тогда, когда нужно было платить им жалование и оделять их благами, которые ярл может дать своим приближённым. В остальное же время неразлучная троица была просто закадычными друзьями, — даже когда началась война, стало понятно, что их дружбу не разлить ни водой, ни кровью.
***
Денгейра Свен и Лира встретили в таверне, куда они вернулись в обеденное время.
Статный высокий старик, сохранивший, несмотря на прожитые годы какое-то особенное достоинство, сидел за столом отдельно ото всех и ел так, словно этот простой и незамысловатый процесс был для него каким-то священнодействием, или напоминал ему о событиях каких-то давно прошедших днях.
А эти дни и правда были.
Так ли давно они втроём, — с Неньей и Лодом, — сидели вместе за столом и выпивали, и собирали по септиму, чтобы купить одну порцию жареной оленины и бутылку черноверескового мёда на троих? Куда делось то время, когда они принесли друг другу юношескую клятву верности и того, что в любом случае они всегда будут оставаться вместе? Казалось, что всё оно было ещё совсем недавно, что он только отвернулся ненадолго, или вышел во двор, а вернулся — и прошло время, и он уже окончательно и безнадёжно старый, и его друзья тоже состарились.
Нет, они не отдалились друг от друга со временем, не предали их старую дружбу, но… Больше не было весёлой бедности, толкающей троицу друзей на дорогу приключений, после которых они могли неделями кутить в тавернах и спать не в палатке или шалаше, а на чистых постелях, не было веселья и беззаботности, когда кажется, что весь мир открыт тебе и ты сам открыт миру.
Теперь Денгейр стар.
Стар, богат и одинок.
Теперь он может позволить себе всё то, о чём когда-то мечтал в далёкой молодости — вот только он больше ничего не хочет. Не от того ли, что молодость прошла, а вместе с ней куда-то ушёл и он сам, мастерски и умело выгнанный с его места ярла, да и словно вообще из жизни своим молодым, активным и шустрым племянником? У Сиддгейра не было друзей. Ему не на кого было положиться — и некому было положиться на него, и молодого человека такой расклад устраивал.
— Я родился для того, чтобы радоваться. — самоуверенно говорил он. — Для того, чтобы меня любили и уважали.
Денгейр порвался было спросить, что именно любезный племянничек делает для того, чтобы его любили и уважали, — но после того, как тот один раз на полном серьёзе ответил сразу опустившемуся и сдавшему старому дядьке, что «я ведь оставил тебя при дворе и в Фолкрите. Ты получаешь жалование за то, чего не делаешь, и ни в чём не нуждаешься, разве этого мало для того, чтобы меня уважали и любили? Думаешь, каждый поступил бы так же на моём месте?» он понял, что лучше больше на эту тему не говорить.
Да и вообще больше не говорить ни о чём.
Пошатываясь и согнувшись, думая только о том, чтобы сохранить лицо, он проглотил вставшие в горле ядовитым комом слова «благодарю, мой ярл», старик тяжело встал и ушёл. К себе домой. А ведь раньше он вместе с Неньей и Лодом могли отправиться куда угодно, хоть в другие провинции! Просто так, потому что захотелось. Эх, молодость-молодость, где же ты…
Постаревший и сразу как-то растерявший самого себя старый Денгейр молча кивал и тяжело вздыхал. Казалось, что произошедший «переворот» состарил его раньше времени, словно бревно, долгое время пробывшее в солёной морской воде, которое потом решили подсушить и придать ему благородную старость, чтобы в качестве части мебели оно выглядело старше и приличнее.
Старик тяжело вздыхал и уходил в свой угол, завидуя своему отцу, который гордился им — и ушёл на покой по собственному желанию. Потому старик и прожил тогда так долго, потому что он был счастлив. Он знал, что он был любим и нужен. Его не откатили прочь, как брус старого дерева, чтобы не мешался. А старое дерево для мебели не всегда хорошо подходит: оно трескается и покрывается сетью мелких морщин, скрипит по ночам, так, что обитателям дома кажется, будто в ночной темноте по спящему жилищу ходят неупокоеные души.
Теперь Денгейр может нанять повозку с извозчиком и поехать куда угодно, — но он больше никуда не выезжает за пределы Фолкрита. Проходя по вечерам по рано пустеющим улицам, он ловит себя на мысли, что всё чаще посматривает в сторону огромного старого кладбища, как в молодости смотрел на молоденькую смешливую соседку, — и думает, что где-то на этом кладбище есть и его место.
Он может купить себе всё, что угодно. К его столу могут подать самое лучшее мясо и самую свежую рыбу, у него в погребе не переводится лучшее вино, в том числе и алинорское… Но он пьёт его, кривясь и почти не чувствуя вкуса. Молодость прошла, — а вместе с ней и все желания и мечты, в том числе и самые простые, свойственные всем живущим.
— Проклятое кладбище… — проворчал старик, капризно скатывая хлебный шарик и катая его по столу. — Нигде покоя нет.
Старик и так был на покое, отправленный туда полуобманом — и собственным племянником; только покой был беспокойным, он угнетал — и совершенно не радовал. Покой стал для него бездействием, во время которого жизнь утекала, уходила по капле — и больше не хотелось ничего. Даже встречаться со старыми верными друзьями.
Старик страдал, а потому был к ним несправедлив: Ненья, хоть и осталась управителем при Сиддгейре, на самом деле взяла всё управление в свои руки, стараясь пересекаться с молодым ярлом как можно реже, — а Лод оставил свою прежнюю службу и ушёл работать в кузницу. Честному труженику было при этом абсолютно без разницы, уговаривали его остаться или нет.
А теперь, на закате жизни, когда судьба, словно в насмешку, дала ему всё то, что так пригодилось бы ему в молодости и чего тогда не было, он почувствовал, что всё было несправедливо. И, становясь капризным стариком, которому даже не перед кем выделываться, капризничать и брюзжать, он решил дождаться от Девяти какого-то знака, просто чтобы боги доказали ему, одинокому бывшему ярлу, старому дураку, что они есть. А раз есть боги — значит, есть и справедливость. Уйдёт какой-то неприятный тяжёлый спазм, прочно поселившийся там, где у всех старых и молодых находится сердце, — и он снова вздохнёт полной грудью, и сможет жить спокойно и радоваться. А потом, глядишь, пригласит своих верных друзей посидеть в таверну, а то и просто съездить куда-нибудь, как раньше… А потом и на кладбище Фолкрита можно будет уснуть спокойно, в мире с самим собой и другими.
И знамение пришло.
Входная дверь распахнулась, отбросив в сторону загремевший казан, непонятно что делавший около двери, и таверну заполнил холодный свежий воздух. Следом вошли двое молодых людей, которых он никогда раньше не видел в Фолкрите, и направились прямиком к соседнему столику.
Парень и девушка, оба светловолосые, но непохожие на брата и сестру. С внезапно проснувшимся интересом к жизни и всему тому, что его окружает, Денгейр про себя отметил, что новые постояльцы будут хорошей парой, — и что у них, возможно, всё и так уже к этому идёт.
Девушка потянулась к своему спутнику и что-то прошептала; Денгейр услышал только слова «Аркадия» и «зелье», после чего она показала на казан, — и оба вошедших засмеялись. Казалось, будто даже старая и плохо вычищенная посуда почувствовала себя новой и звонкой, примерно как в те времена, когда теперешние хозяева таверны ещё были молодыми и колотили по нему поварёшкой, представляя себе, что это был барабан.
Оглядевшись вокруг, словно желая убедиться, что все заняты своими делами и никто их не подслушивает и даже не смотрит в их сторону, старик знаком позвал молодых людей за свой столик. Как же давно он ничего подобного не делал…
— Ты сказал, что был некогда ярлом? — естественным шёпотом спросила Денгейра невысокая рыжеватая блондинка, которая представилась ему как Лира. Среди окружающего их обычного шума, стоящего в таверне, никто и не заподозрил бы, что трое, сидящих за одним столом, о чём-то секретничают. Ну, сидят они все вместе, едят и пьют, отдыхая от дневной работы, и говорят о чём-то своём, — что ж, имеют право. Что ж теперь людям и поговорить уже нельзя, выходит? И они не пьяницы какие, чтобы кричать на всю таверну, вот и разговаривают тихо.
А старику как никогда раньше захотелось снова открыть кому-то душу, рассказать обо всём, попросить совета — да и, что греха таить, посплетничать и посекретничать. И музыка снова стала приятной, как тогда, во времена его далёкой молодости, вино — приятно терпким, с вкусом спелых можжевеловых и снежных ягод, а мясо — нежным и сочным.
— Да не так давно. Кто-то скажет, что я отказался от титула, потому что я стар. — сказал старик, и сам почувствовал, что он больше — или ещё — не старик, и что его время вовсе не прошло, а может ещё и вернуться. — Но дело не в том. До меня дошли сведения, что в Фолкрите промышляют имперские шпионы. Несколько удачных взяток — и они нашли себе друзей.
— Ну, настоящих друзей за септимы не купишь… — задумчиво протянула девушка, потягиваясь, как сытый альфик перед горящим очагом, причём старик мог поклясться, что у неё в глазах плясали весёлые скампы — А ещё ничего не закончилось. Как тебе кажется, Свен, я правду говорю? — спросила она своего спутника, внимательно слушавшего их беседу, вернее, монолог бывшего ярла.
— Мне кажется, ты задумала что-то интересное… — протянул Свен — Очень хотелось бы узнать, что именно.
— Да мне и самой не терпится узнать, что я задумала. — засмеялась девушка, которая, как Денгейр понял по её внешнему виду, была бретонкой и имела в предках эльфов — Как только узнаю, что я задумала, сразу же скажу. — добавила она, внезапно становясь серьёзной.
— Давайте поговорим потом у меня дома. — сказал старик — Очень не хотелось бы говорить обо всём в таверне. И к тому же у меня так долго не было гостей…
— И вот знать вдруг потребовала нового ярла, — пока в их карманах звенели имперские септимы. — пожаловался Денгейр, когда Свен и Лира пришли в его холодный огромный дом, пропитавшийся насквозь одиночеством и оттого ставший неуютным — Они дали мне титул тана, а на моё место посадили моего племянничка, Сиддгейра. Вот уж он-то — настоящий друг Сиродила.
Девушка промолчала.
С одной стороны, она хотела как-то поддержать бывшего ярла, с которым жизнь обошлась более чем несправедливо, с другой — она предпочитала действовать как можно более осмотрительно.
— Мы обязательно поможем тебе всем, чем сможем. — наконец сказала она — Если мы сможем такое сделать — и если ты нам скажешь, что тебе нужно, разумеется.
— Знаете, вы могли бы помочь мне с одним делом. — внезапно сказал старик — Кузнец Лод… вы ведь знаете старину Лода? Мне кажется, что он в последнее время занимается чем-то… странным, и мне очень хотелось бы об этом узнать. Когда-то… — он запнулся — Мы с ним друзья, но мне почему-то кажется, что он от меня что-то скрывает. Я сам виноват: сидел, старый дурак, и обижался на своих друзей, вместо того, чтобы пойти и поговорить с ними, а теперь не знаю, как и с чего начать. Короче, я видел на днях, как Лод пишет какое-то письмо, причём раньше он никогда ещё писем никому не писал. Вы не могли бы найти это письмо у него дома и принести его мне? Пожалуйста!
— Разумеется. — ответила Лира — Мы найдём это письмо для тебя, если оно у него в доме лежит, и принесём. Мне кажется, там нет ничего такого уж ужасного, из-за чего ты больше не смог бы называть его своим другом. А потом ты можешь прийти к нему и поговорить, и о письме, и вообще обо всём. Близкие люди всегда прощают друг друга.
Общий тёмный цвет фолкритской жизни постепенно, но быстро разбавлялся человеческими эмоциями, отношениями, переживаниями, короче — жизнью. А старику Денгейру снова захотелось куда-нибудь поехать, выпить, принарядиться, пойти на охоту, собраться с друзьями, гневаться, ругаться, надеяться, строить планы на будущее, короче — жить.
От этого становилось легче дышать, как и должно дышаться всем живым — и вместе с надеждой почувствовалось явное дуновение жизни.
Жизнь над городом, построенном вокруг огромного и древнего кладбища Скайрима.
