Ночь сохранит в себе тихие слёзы

Москва осторожно стучит по гладкой поверхности двери, ведущей в комнату Дани. В комнате тихо, вероятно мальчик спит. С тяжёлым вздохом Миша уже думает пойти обратно к Андрею и сказать, что он позорно сдался, но... - Войдите, - тихий хриплый голос, будто сорванный. У Михаила сердце сжимается: как же сильно кричал его мальчик?.. Столица аккуратно приоткрывает дверь и входит в комнату. Внутри царит полумрак, только рассеянный свет, просачивающийся с кухни сквозь дверной проём, освещает очертания человека на кровати. Даня, укутанный в большое мягкое одеяло, выглядит ещё более маленьким, чем обычно. Черты лица не разглядеть в темноте, но руки, освещённые жёлтым, нервно сжимают покрывало. Миша осторожно подходит и неловко присаживается на край кровати. Обводит глазами комнату, но взгляду не за что зацепиться. Только на рабочем столе стоит фоторамка со странным изображением: Даня на ней хмурит брови и кривит губы, а рядом с ним стоит парень примерно его возраста с чёрными смоляными волосами и тёмными кругами под глазами. Парень держит пряди волос Химок руками на подобии рожек и лыбится, и, удивительно, это даже сфотографировали и парень не умер мучительной смертью. Наконец в сознании Москвы всплывает имя: Магнитогорск, сын Челябинска - Сергей Татищев. Миша удивляется, но решает, что сейчас не лучшее время расспрашивать сына о его друзьях. В комнате висит напряжённое молчание, и с этим срочно надо было что-то делать, но ни один не знает как. И отец и сын в один голос думают, как же не хватает сейчас Андрея, который бы нашёл нужные слова и разрешил бы все конфликты в мгновение ока. - Ам... Как ты себя чувствуешь? - ляпнул Москва первое, что пришло в голову. Японский городовой... Зачем он это сказал?! - В плане я не это имел ввиду, я... - Нормально, пап, - Даня поймал взметнувшиеся отцовские ладони в свои и уложил их на кровать, - нормально. Голос сорвал, а так вроде неплохо, - чуть тише добавил он. Из-за немного сменившегося ракурса теперь свет попадал и на Данино лицо, и душа Миши завыла где-то внутри. Глаза мальчика были красные и опухшие, чёлка была будто подпалена (он сжёг себе чёлку из-за того, что сжигал подарок Москве?! Миша, а если бы он не успел потушить волосы?!), а губы испещрены свежими ранками и покрыты кое-где запёкшейся кровью. - Господи... - сорвалось против воли с языка Москвы. Голос его дрогнул, пальцы сжали Данины руки, на глаза снова навернулись непрошеные слёзы. Даня поднял на отца взгляд и, заметив, что тот чуть не плачет, запаниковал: - Пап, ты чего?! - истерично икнул Данила, - Со мной всё хорошо, ты чего, не плачь! - парень впервые видел столицу в таком виде, и не знал, чего ожидать и как себя вести. - Ничего, Дань, я... я просто... я такой мудак, Дань... - Мишу трясёт, он подносит руки сына к лицу и прижимает их к губам, вдыхая родной запах, - Прости меня, прости меня, пожалуйста, Данечка, прошу... - бессвязно лепечет Миша, прижимаясь к родным ладоням и целуя их невесомо. Даня совсем теряется: он не ожидал от Москвы извинений, что уж говорить о подобном срыве?! Он неловко обхватывает лицо отца руками и прижимает его голову к своему плечу, как недавно делал Андрей. Чувствуя себя несколько скованно, он всё же гладит точно такие же, как у него золотые волосы и шепчет: - Ну ладно тебе, пап, ну ты реально чего? Я не злюсь на тебя, ну, со всеми бывает, я тоже нарушил твою просьбу, вошёл в рабочий день, так что я сам вино... - Нет! - восклицает вдруг Москва, - Не смей! - судорожно шепчет, обхватывая щёки сына руками, - Не смей просить у меня прощения! Ты не виноват! Слышишь меня? Не виноват, - так же потерянно будто бы бормочет, прижимая сына к себе в резком объятии и запуская пятерню в чужие короткие волосы. Даня понимает, что отца надо вытаскивать из этого полубессознательного состояния и обнимает его в ответ, громко и чётко, игнорируя навернувшиеся слёзы, проговаривает: - Хорошо, пап, я понял. Но сейчас всё хорошо, - чеканит Данила как можно уверенней, чтобы передать свою стойкость отцу, - поэтому прекращай рыдать, как девчонка, всё, давай, мир-дружба-жвачка? - любимое выражение Татищего, когда он хочет помириться с Даней за какой-то пустяковый проступок. Парень от Московского чуть отстраняется и протягивает ему руку с оттопыренным мизинцем. Михаил смотрит на него мокрыми глазами и, протягивая руку для ответного скрепления мира, улыбается так ярко и счастливо, как никогда раньше. Эту улыбку могут помнить разве что Киев или Минск, но никто из нынешней семьи Москвы. И эта улыбка так шла Московскому, совершенно счастливая и такая красивая, что Даня тоже улыбнулся в ответ своей самой яркой, самой счастливой улыбкой из возможных. Когда, спустя пару часов, Андрей решил таки проверить, что там так долго делают отец с сыном, он нашёл их, спящих в обнимку на широкой кровати, сцепившись мизинчиками на руках. Умилившись этой картине, Можайский тихо прикрыл дверь в комнату и поковылял на кухню, готовить тесто для дрожжевых блинов. Любые ссоры и конфликты, пусть даже улаженные и пережитые, нужно сглаживать чем-то вкусным, считал Андрей. Утром Московских разбудил не столько восхитительный запах пышных блинов, тянущийся с кухни, сколько боевой клич вломившегося в квартиру Романова-старшего с чугунной сковородой на перевес. И пока Можайск пытался задержать разъярённого Мурино, навалившись на него всем весом, Химкам пришлось прикрывать отца от злющего на весь мир Александра Петровича. А обожжённый платочек Москва всегда носит во внутреннем кармане пиджака, прямо напротив сердца.