Выбор без выбора

— Того, кто воплощен, а не в плену небытия! И, коли Свет ТАК защищен… Голос, похожий на гудение струны низкого тона, затянутой вокруг шеи, не успевает довести партию до конца. Звучный и глубокий эльфийский голос взлетает, перехватывая мелодию и выводя настойчиво в свою. — И все ж тебе напомню я — как вне сомнений, вне тяжелой ноши скуки ты в Валиноре, Владыка, жил без бед! Как с юным миром ты еще не был в разлуке, и был знаком тебе из звездной кузни свет! Как из ладоней, столь настойчивых и жестких, венцы рождались, что достойны были лишь ваньар, любимцы Валар… ты ведь помнишь все, Артано! Свой же вспомни дар… Кузнец великий, совращен ты был гордыней — о том страданий есть на челе печать. Ты не жалеешь, но в руках забыта сила, хоть нити тьмы теперь умеешь укрощать… разучен ты прощать! Прощать и принимать! И если Тьмой ты правил лишь со скуки, смотри, Артано… вот протянутые руки — лишь сделай шаг, позволь себя… Сам Финдарато не успевает допеть свой последний куплет, когда понимает, что… нити, стягивающие тело и горло, ослабевают. Лопаются. Освобождают. Сила выдохнутого на излете слова почти сбивает Темного Владыку с ног. Саурон молчит. Но Финрод чувствует, как рвутся сети Силы вокруг со звоном, неслышимым никому, кроме него. Непроглядно черные глаза вдруг — на мгновение — становятся золотыми. И Владыка Боли медленно, сопротивляясь, цепляясь за рвущиеся нити побелевшими пальцами, изломанно опускается на колени на камни моста. Венец его падает с головы и разбивается. Остаются лишь три Драгоценности. Но Финрод идет не к ним. Девять шагов между ним и Сауроном. И после каждого шага мир вокруг светлеет. Солнечный луч пробивается через тучи пепла над Тол-ин-Гаурхотом, беззвучно рассыпающимся. Волкодлаки, потерявшие руководящие руки, сбрасывают в пропасть седоков, бегут, скуля, от солнечного света в сторону леса. Впрочем, орки и сами не могут вытерпеть сияния — от боли и света пытаются спастись за краями моста, в водах обмелевшей реки… — Пойдем, Артано. Ты сможешь вернуться к своему истинному призванию. Больше не будет скуки. — Ты даже не лжешь, — хрипит горько Саурон, поднимая взгляд. Гневный, гордый, все еще удивленный. — Ты… странный. — Я всего лишь я, — улыбается эльфийский князь, ласково гладя черные сожженные Сильмариллами руки и обвязывая вокруг своей ладони и запястья Майа зачарованный пояс. — Это на время. — Ты… не уничтожишь меня? — Я не имею права судить. Даже тебя. Берен проходит рядом, подбирает Сильмариллы, бережно заворачивая их в плащ. Его руки они не жгут. — Король Фелагунд, тебе нужен мой меч? — Нет, мой дорогой друг. Подождем, пока весть достигнет ушей Валар. Проходили годы. Нарготронд встретил вернувшихся с победой героев песнями и пиром. Даже феаноринги смирились, казалось, когда получили лишь один из сильмариллов. Второй достался Тинголу — Берен по какому-то наитию торопил отряд, как мог, и в горный город-дворец вернулся вовремя, чтобы на мосту вновь сойтись с возлюбленной Тинувиэль, спешившей ему на подмогу. Только вместе с Тинголом за сильмариллом приехала Мелиан. Финрод помнил тот разговор с майэ. Помнил, как тяжелы были ее предсказания. О крови, предательстве, смерти. Жестокой, по-своему судьбе. О том, чем закончится мир… и как скоро он теперь закончится. Третий сильмарилл сиял в новом венце Финдарато. А Артано был заточен в Нарготронде. С ним не смели обращаться как с пленным — Мелиан помогла сплести для него прутья из Силы вокруг Подземного Города, подобные Завесе, и ключом от этой золотой клетки Финрод сделал свою собственную жизнь. И много, много часов проводил в кузнях Артано, где тот учил эльдар и пришедших после вести Берена аданов ювелирному мастерству. Лучший ученик Ауле, пламенный майа, казалось, вернул себе былой интерес к жизни. И Финрод был рядом так часто, как мог. Приглядывал. Показывал. Старался вернуть взор майя к свету. Старался не допускать искажения душ своего народа. Но он знал, что благоденствие закончится. Третий сильмарилл, камень, что желали вернуть феаноринги, сиял в его короне величайшим искушением. И Темный не мог не воспользоваться этим. Каким бы ни притворялся. Поэтому, умирая под звон стали вокруг от вонзенного под ребра клинка Келегорма, Финрод ждет. И дожидается. Тяжелые шаги Майа, набравшегося вновь сил за проведенные в Нарготронде десятки лет, подчинивший себе половину города, заглушает ему все остальные звуки. — Вот протянутые руки — лишь сделай шаг. Позволь себя поймать, — тем давним морозным равнодушием окатывает короля Саурон, тенью стоящий за спиной. Келегорм и Карантир опускают мечи, Куруфин убирает свой в ножны. Заговорщики смотрят на то, что происходит, с самоуверенной насмешкой. Венец с сильмариллом и Нарготронд достанется им. Неважно, какой ценой. Финрод закрывает глаза и улыбается — сломленно, смиренно и нежно. И падает спиной назад. Не надеясь даже, что руки действительно протянуты, падает на «вдруг». Рукоять меча, упираясь в пол, заставляет дрогнувшее тело нанизаться на лезвие до упора, ломая о гарду позвоночник и ребра, расплескивая кровь по полу. Конечно. Он не пришел бы в открытую. Особенно с Феанорингами. Здесь была только тень Саурона, плетущего вновь свои звенящие ужасом и болью сети. — Не слушайте… этот… шепот… Финрод закрывает глаза. Холод обнимает его тело, окутывая режущими нитями. Венец его катится по полу к ногам сыновей Феанора и распадается крошкой металла. Ценой его давней победы стала смерть… и новая братоубийственная резня.