вкус табака и галлюцинаций.

эта фраза из уст врача, произнесенная в его обычной манере, чуть гнусаво и низко заставила ваню приоткрыть рот, наблюдая за элегантными движениями и тонкими руками, что открывали окно, запуская приятный, прохладный воздух в комнату. блондин пощурился и улыбнулся, поправив полукруглые, уже очень-очень старые очки. у матери не было денег на то, чтобы купить новые, поэтому юноша ходил с этими, довольствуясь тем, что есть. хоть что-то, но видеть он может, а это главное. да и выглядят они... не худшим образом. чуть косые, но скотчем не обмотаны, потому ходить можно, не ловя на себе косые взгляды. — доброе, андрей алексеевич, – произнес марголдин, поправляя золотистые кудряшки. ваня спустил ноги, почти готовясь встать, но абдрашитов остановил его, подняв руку. — пока сиди. как ты? кошмары больше не мучали? – заботливо интересуется шатен, подходя ближе к кровати и опираясь на железную спинку, не сводя взгляда с глубоких, голубых глаз, в которых плескалось чуть-чуть не детское счастье. этот момент для психиатра оставался непонятным; такой, кажется, взрослый ваня временами вел себя, будто маленький ребенок. это последствия его расстройства? или так повлияла забота, подаренная работниками лечебницы? пока что выяснить этого не удалось, и шатен лишь продолжал вести себя так, как обычно, беседуя с подопечным, напрямую вопроса не задавая. если сам андрей этого не знает, то откуда ж знать ване? конечно, сказать, что это общение приносило прогресс лечению трудно, потому как обычно говорил только абдрашитов, а блондин слушал, смотря преданными глазами. с каждым разом историй оставалось все меньше и меньше, тем более интересных, и тем для разговоров оттого убавлялось значительно. естественно, бывали случаи, когда и марголдин говорил что-то, но, зачастую, это были рассказы о матери и о том, как плохо ему жилось раньше. конечно, шатену это наоборот было на руку; он мог понимать, что примерно находится в кудрявой голове, что ее беспокоит. но такие откровенности ваня позволял себе редко, чаще все же слушая своего врача, смеясь и, как то ни странно, поддерживая диалог, казалось бы, ни о чем. это было приятно. ранее его совершенно никто не слушал. а если и слушал, то одним ухом, не придавая значения словам и рассказам. — я... в норме, – улыбка исчезла после слов про кошмары. юноша подергал кудряшку, накручивая ее на палец. ваня мялся, кажется, боясь сказать правду. но, под напором карих глаз, в которые он мельком глянул, кажется, сдался. — все ещё мучают... но все действительно нормально, не стоит об этом беспокоится, – пытается замять ситуацию марголдин, поджав губы и почесав затылок. — если тебя мучают кошмары – это априори не нормально, – выдыхает с шумом абдрашитов, чуть склоняя голову. — тебя нужно лечить от этого. а то мало ли. один мой знакомый рассказывал... – после этих слов шатен заметил, как кудрявый уселся поудобнее, готовясь слушать. такое бывало часто, и поэтому андрей уже выучил язык его жестов, – ... рассказывал, что бывали случаи, когда пациенты совсем умом трогались от того, что им кошмары снятся. то ли они были чересчур страшные, то ли слишком реальные и заставляли делать странные вещи, но пациенты руки на себя накладывали. представь : ты заходишь утром в палату, а там труп того, кого ты вечером спать укладывал. ужас, правда? – конечно, рассказывать подобное такому человеку, как ваня – решение очень и очень опрометчивое, но и абдрашитов в работе в дурдоме тоже совсем недавно, и явно ещё многого не знает. да и казалось ему, что марголдин явно не из тех, кто на такое способен. а, как известно, когда кажется – креститься надо. от рассказа ваня вздрогнул, а брови поползли вверх. голубые глаза опустились, разглядывая подол белого халата, в который был одет андрей, как думал блондин, для образа. в любом случае, смотреть в глубокие, карие глаза, что сверкали на солнце и отливали золотом и ещё чем-то до боли красивым было несколько страшно. страшно было увидеть в них осуждение, упрёк или ещё что похуже. хоть и не за что шатену испытывать такие эмоции, все равно было страшно. — но я ведь руки на себя не наложу, – начал марголдин, переминая в руках край одеяла. — умирать ведь, наверное, больно... — больно или нет – знать наверняка мы не можем, – пожал плечами юноша, убрав прядь длинных волос за ухо. — думаю, нам не стоит говорить о смерти. лучше о чем-то хорошем, – резко съехал с темы юноша, облакотившись на руку и рассматривая сидящего перед ним юношу. было видно, что он из достаточно бедной и... проблемной семьи. и нет, не потому, что он был грязный или типа того, совершенно не поэтому, а потому, что он шугался от каждого вздоха или поднятия руки, извинялся, за что попало, боялся слова лишнего сказать. оттого становилось обидно, просто до слез. — да, вы, наверное, правы, – кивнул ваня, поджав губы и попытавшись улыбнуться. слова врача напугали его – а если его кошмары и галлюцинации действительно способны довести до окончательного безумия? если он, не выдержав этого давления, наложит на себя руки? отсюда вытекает ещё один вопрос : как отнесется абдрашитов к возможной смерти подопечного? будет ли ему грустно? или он, забив на это, будет двигаться дальше по карьерной лестнице?... кажется, это новая почва для размышлений марголдина в одиночестве. — тебе нужно таблетку выпить, – шатен кивнул на тумбочку, где красовался блестящий жестяной поднос, кажется, совсем новый. солнечные лучи плясали на нем, отражаясь и торча во все стороны, точь в точь как у только недавно пробудившегося вани. увидя короткий кивок, андрей чуть заметно улыбнулся, наблюдая за тем, как блондин послушно проглатывает таблетку, жадно запивая водой. такая покорность была чужда; даже младший брат редко слушался андрея, а тут бац, и совершенно незнакомый человек, который ещё и не шибко младше, подчиняется каждому слову и чуть ли не в рот заглядывает, ловя каждое слово. — мне пора идти. мы с тобой ещё пересечемся сегодня, – абдрашитов кивнул, больше сам себе, подошёл к тумбочке и, переставив стакан с подноса на неё, забрал округлый кусок железа и, потрепав блондинистые волосы, покинул комнату, оставив ваню наедине со своими мыслями и переживаниями.