Lights

Хантеру постоянно кажется, что все происходящее это просто сон, который вот-вот закончится. Он видит Белоса каждую ночь, когда на их чердаке окончательно сгущаются тени которые не в силах разогнать даже свет ночника, и дядя преследует его во снах. Его неестественно тихая поступь отдается по коридорам скользким эхом пока он бежит, бежит вперёд по бесконечным тоннелям, среди картин прошлого, расколотого на части и хаотичного словно разбитые зеркала, слыша как хрустят под ногами золотые маски прошлых стражей. Белос движется неспешно и размеренно, может быть лишь немного быстрее, чем обычно, но в итоге всегда догоняет его, и в глазах его холодное разочарование и кажется сожаление, но не к Хантеру, а к давно уже мёртвому человеку смотрящего теперь на императора сквозь пару испуганных пурпурных глаз: — Ты был так похож на него. — в который раз говорит он, и его искаженный проклятьем голос шуршит в ушах тысячей могильных жуков: — Скажи мне, Хантер, какого это умирать в этот раз? Хантер всегда просыпается прежде, чем плод его собственного сознания начнет разрывать его на куски и попадает из одного сна в другой. Всё в Совином доме кажется ему до смешного ненастоящим. Он слушает как спорят по утрам о чем-то внизу Кинг с Идой, как горланит за окном длинный совиный демон и тихо скрипят вечерами сверчки внутри пола и ему всё кажется, что происходящее просто очередной виток его кошмаров и реальность сейчас начнет слоиться и опадать словно куча перезрелых листьев, а за ними откроются бесконечные серые туннели, усыпанные черепами и осколками костей прошлых гримвокеров и прахом мертвых палисманов, а за спиной снова раздастся эхо глухих шагов. Реальность, в прочем, не спешит отслаиваться. Луз все ещё слегка осторожно, но искренно улыбается ему каждый день с другого конца стола, а иногда хватает за руку и куда-то тащит, припахивая к домашней рутине и шутя требуя, чтобы раз уж он все же решил здесь остаться, то помог ей хотя бы приготовить завтрак. Хантер все ещё молчит, но не возражает. Они все ещё не-друзья, но уже что-то ближе, чем то странное не до конца оформленное понимание, бывшее у них все это время, и Луз по прежнему слишком часто слегка подвисает в его присутствии, но в её внимательном посерьёзневшем взгляде временами проскальзывают принимающее тепло и странная решимость. Отвлечься ему помогают только тренировки, которые он часто проводит сам с собой в подлеске за домом ближе к концу дня, когда меньшая вероятность что его заметит кто-либо, и однажды вечером она приходит к нему на поляну и внимательно наблюдает за упражнениями, пока он наконец не решает обратить на неё внимание. Луз весело рассказывает что-то о школе, а потом пытается повторить трюк с палкой, но не выходит, и она просто роняет её на траву. «Знаешь, у тебя прекрасная реакция», — осторожно начинает она, неловко наклоняясь за ней и титан, она настолько очевидная, что первый его порыв это включить защитную реакцию и оскалиться, но он напоминает себе, что вроде как в гостях, и лишь морщится и отвечает: — Говори прямо, что хочешь, человек. — Ты знаешь, у меня есть имя. — вскидывает бровь она, поднимая палку, и от плохо скрытой обиды в ее голосе внутри что-то неожиданно скручивается в тугой узел, а он больше не хочет язвить и стыдливо смотрит в сторону. Он учит её разным приёмам весь оставшийся вечер, и она оказывается на удивление отходчивой и способной, звонко комментируя его каждый выпад и неся какую-то чепуху про книги и Азуру, но он замечает, что улыбается она все же одними губами. В глубине ее глаз теперь поселились задумчивость и словно те же самые тени, преследующие его в ночных кошмарах, когда она протягивает ему палку обратно в конце тренировки. Она мастерски это скрывает, Хантер всё видит, и находя в них отражение собственных страхов внезапно понимает, что правда хотел бы помочь, но вот только совершенно не знает как. Самое ужасное во всем этом, что она пытается, правда пытается, как и обещала тогда в лесу на поляне, но Хантер снова всё портит. Он чувствует себя здесь не к месту. Не к месту в их уютной гостиной по вечерам, где они собираются, чтобы обсудить все события прошедшего дня или поиграть во что — то, что Луз называет настольными играми. Не к месту на заднем дворе дома, на кухне Иды и на уютном сумрачном чердаке, пахнущим нагретым за день деревом и чем-то приятным, чему он сам никак не может подобрать названия, но что сильно контрастирует со всеми запахами, окружавшими его во дворце. Внутри чего-то, что они называют домом, а Хантер — «своим временным пристанищем». Тем сильнее ему неловко от того, как сильно он упускает все эти робкие, но до ужаса очевидные потуги Луз втянуть себя из величия дворцовых коридоров в её светлый маленький мирок, где постоянно случается что-то опасное, но захватывающее и весёлое, и ко всем можно найти свой подход. Возможно просто потому что сближаться, собственно, осталось больше и не с чем. Внутри Хантера поселились пустота и потерянность, они словно сосут из него то немногое, что он успел наскрести за свои годы в ковене, читая книги, вместо того чтобы тратить время на сон, и сбрасывают все это в пропасть, как император сбрасывал ненужные больше кости братьев клонов, и Хантер не знает что с этим делать. Он играет с ними в странные деревянные блоки, когда Луз все же удаётся вытянуть его с чердака, смотрит кристальный шар по вечерам на диване и слушает болтовню Луз о её ежедневных приключениях с друзьями в школе, но чувствует себя среди всего этого лишним, как выпирающий из мягкой травы на лужайке уродливый сухой корень. Выкорчевать бы его, и дело с концом. Кажется он забывается, и произносит что-то такое вслух в один день, потому что Ида, до этого шумно ковырявшаяся в кладовке за его спиной внезапно прекращает свое занятие и подойдя к его дивану небрежно облокачивается на спинку, и что-то в этом жесте заставляет его живот скрутиться в беспокойстве с новой силой, но он продолжает старательно выполнять данное ему задание: переклеивать старые этикетки на бутыльках с зельями. — Знаешь… — говорит ему Ида ленивым голосом, но он буквально чувствует на себе внимательный взгляд её разноцветных, по-звериному хитрых глаз: — Я ведь тогда видела вас с Луз на поляне… Вы, детки, конечно можете постоять за себя, но вам лишний присмотр не помешает, особенно ей. Никому не говори, но я очень люблю Луз. Она потрясающая девочка. Хантер может и согласен, но все ещё не понимает как именно это относится к нему, и подняв на неё взгляд вопросительно выгибает бровь. Получилось, наверное скорее вызывающе, чем вопросительно, но старые привычки так просто не умирают и он надеется, что Ида это поймёт также, как понимает Луз. — И? — Я говорю, она всегда видит в других то, чего больше никто не видит. — продолжает Совиная Леди и ухмыляется ему удивительно добро, показывая острый золотой клык: — А уж если она в тебе что-то разглядела, то уж вертись не вертись, а так оно и есть. Я тоже сначала думала такая глупость, но это правда. — Я — один из самый больших приближенных Императора, — даже ближе чем кто-либо с вызовом отвечает он, испытывая едкое необъяснимое желание доказать ей ее неправоту и чувствуя как к горлу подкатывает ком: — Я много раз угрожал и следил за вами. Я годами способствовал превращению в камень таких как вы. Ида насмешливо щурится, прямо как дикий зверь: — Мальчик, если бы мне давали по улитке каждый раз, когда я это слышу… — она на мгновение замолкает, а потом отвечает с неожиданной мягкостью, но слова ее тяжело ударяют его в висок, словно хорошо поставленный удар: — Не знаю кем ты там себя возомнил будучи важной шишкой в ковене, но на самом деле ты просто подросток. Грубый, одичавший и с промытыми мозгами, да. Но все еще ребёнок. И здесь от тебя этого никто не будет скрывать, хочешь ты того или нет. И больше не глядя на него уходит. Хантер хотел бы сделать что-то, чтобы доказать им всем как сильно они заблуждаются на его счёт, как сильно он недостоин того тепла, что исходит от половиц в их доме, и которое клубится в гостиной по вечерам, но вместо этого будто замирает, а обнаруживает, что все это время сидел без движения только когда Кинг неожиданно запрыгивает рядом с ним на диван, и абсолютно игнорируя его присутствие на нем уютно сворачивается клубком возле его ноги. У него тёплый и пушистый бок, а ленивое дыхание отдалённо напоминает мурчание. «Я грозился убить тебя», хочет сказать ему Хантер, но слова почему-то не выходят из горла, а демон уже тихо сопит. Хантер чувствует тошноту. Самое ужасное, что он понимает, что своим поведением отталкивает от себя всех, кто хочет ему помочь, но не может остановиться. Это словно инстинкт, срабатывающий каждый раз, когда он чувствует, что вот-вот получит что-то хотя бы отдалённо смахивающее на любовь и принятие, и чего он точно не заслуживает ни по своей природе, ни по характеру, заставляющих его сбегать ото всех раз за разом, но от Луз так просто не скроешься как минимум потому, что они делят с ней теперь одну комнату. Она не настаивает и никогда не пересекает установленных им негласных границ, что странно для кого-то столь мало заботившегося о чужом личном пространстве, но Хантеру все равно неловко, до ужаса неловко от её слишком частного присутствия рядом и того, что именно оно заставляет его чувствовать, а эта неловкость со временем переросла во что-то пока что смутное и неясное, но уже гораздо более сложное, чем понимание. Хантер с ужасом осознаёт, что начинает действительно привязываться. Они с Луз все ещё не-друзья (ему все больше кажется, что это уже какая-то их локальная шутка, и ему от этого хорошо и плохо одновременно), по крайне мере она ни разу не называла их так в слух, а сам Хантер сомневается в том, что хотя бы умеет нормально дружить, но она охотно таскает его по округе и дому и одним вечером даже решает рассказать ему все что знает о глифах, с энтузиазмом рисуя на бумажных квадратиках символы и запуская в воздух вокруг них десятки маленьких огоньков света. Они кружат по комнате словно маленькие светлячки, возникая прямо из её протянутой ладони, и глядя как ложатся на их лежащие рядом бледную и смуглую руки мягкие золотистые тени, Хантер неожиданно испытывает знакомое ощущение у себя в груди. Чувство, не покидавшее его с разговора на той поляне, и которое он до этого был не в состоянии оформить в слух, слишком смутное, чтобы казаться настоящим, но теперь уже окончательно поселившееся внутри. Он пока что многого не в состоянии оформить в слух, на самом деле, отчасти потому что последние несколько недель для него было слишком трудно хотя бы просто чувствовать что-то помимо страха и непонятной тоски, отчасти от того как непривычно ему в принципе проявлять настолько теплые эмоции, но почему-то именно сейчас он наконец находит подходящее слово, пускай пока что и максимально абстрактное. — Спасибо, Луз. — впервые говорит ей он делая вид, что полностью увлечён вырисовкой основы для глифа и совершенно не смотря на неё, но периферийным зрением подметив, как удивлённо округлились её и без того большие глаза и тихо, но внятно добавляет: — За все спасибо. Улыбка Луз впервые за долгое время касается её глаз, усталых, но все ещё искренних, и сияет она даже ярче летающих вокруг них глифов, а темнота императорского разума, следующая за ним по пятам, отступает при теплом свете магии. Они сидят одни в их маленькой чердачной комнате наполненной светящимися волшебными шариками, и совершенно абсурдно и нетвёрдо, с неумелой пока что надеждой, Хантер чувствует дом.