----------
Беда пришла откуда не ждали, в белой футболке, малиновых шортах и без лифчика. На лбу новой директрисы прямо выведена надпись огромными красными буквами: «Ведьма». Первый же отчисленный ею пацан наводит на мысль о правоте теории, объявление об анализах — безоговорочно подтверждает её. Эта женщина — дьявол воплоти — раздражает абсолютно каждого в центре, в том числе и преподавателей. Пришла, словно королева мира, и тут же устанавливает свои порядки, рушит привычную систему, стремится сделать пребывание в этом относительно уютном месте невозможным. Вылететь отсюда и отправиться прямиком в участок — не хочется от слова совсем. Группа «Б» быстро разрабатывает план по подделки анализов и тут же приводит его в действие. В душевном равновесии и спокойствии пребывают все, кроме того, кому приходится за них отдуваться. Удобно, когда в центре, постоянно в двух метрах от тебя, находится чистый человек, согласный помочь в трудную минуту — так рассуждает каждый участвующий в этой афере. Один только Дрочер недоволен сложившейся ситуацией: почему это они принимают, не зовут его, а он должен их прикрывать? Однако его возмущения мгновенно осаждают железобетонным доводом: «Если бы не блевал каждый раз — тоже дул бы». Всё проходит как по маслу, анализы сданы — ноль причин для беспокойств. Было бы. — А откуда у тебя это? — тон Яны должен был напрячь всех уже на этом моменте. — Врач прописал, перед экзаменами, — Гена предпринимает попытку забрать у девушки лекарство — неудачно, — У меня там… — Шуцкий делает короткую заминку, пока вспоминает дословное название, — синдром дефицита внимания. — У тебя синдром дефицита мозга: здесь состав на три года колонии, — Яна поворачивается к нему, из её рук тут же выхватывает инструкцию Фил. — Да ничего страшного: у меня есть справка. — Поздравляю, у нас-то — нет, — Яна выглядит так, словно готова придушить Шуцкого прямо сейчас и прямо здесь, у парадного входа в центр трудных подростков. — Это чё, получается, у Дрочера моча хуже, чем наша? — да уж, Бойко с такими навыками дедукции в отечественной полиции работать бы, — Что делать теперь? Генерируется ещё один план, и, как не удивительно, в нём снова не последнюю роль играет Гена. Только в этот раз ему приходится пожертвовать своей рукой, точнее — пальцем. Всё могло быть намного аккуратнее и безболезненнее, если бы чёрт не дёрнул его вступить в перепалку с Женей, а её — в порыве злости, с размаху долбануть кирпичом по хрупкой кисти своего парня. Даня зажмуривается, но перед этим успевать поймать взглядом исказившееся в агонии лицо. Тут же всплывает далёкое воспоминание с Сизым (похоже, что это был реальный эпизод, а не выкидон обкуренного мозга) и обещание данное самому себе в тот день. Держит он его не так, как хотелось бы, но дозы уменьшил, что тоже дозволено считать за маленькую, но победу. В этот раз цель достигается не без заминки, приходится привлечь Ковалёва. Антон Вадимыч хоть и ругается для виду, однако изобретательность подопечных в относительно благих намерениях его не может не радовать: всё же футбольная команда ему нужна. Остаётся дождаться завтрашнего объявления результатов, которые на этот раз уж точно будут удовлетворительными, и никто из группы «Б» не окажется выкинутым из центра. Макеев выключает телефон и переворачивает его экраном вниз после того, как читает в общей группе отчёт об удачном завершении миссии. Даня возвращается к сериалу на экране своего макбука и окончательно усыпляет свою тревогу по поводу анализов и непрельщающей перспективы загреметь в ментовку или в какое-нибудь другое исправительное заведение. Досмотрев последнюю серию сезона, Макеев переключается на новую вкладку и глупо пялится в белый экран с поисковой строкой. Что-то он собирался сделать по приходу домой. Вот только что? Будь проклята, рыбья память. «Ах, точно!» — просидев пару долгих минут, Макеев всё же выходит на нужное ему воспоминание. «Синдром дефицита внимания» — забивается в ожидающую всё это время строку. Даня нажимает Enter и тут же всплывают результаты с аббревиатурой СДВГ и с ссылками на психологов. «Многообещающе» — думается Макееву. Даня жмёт на первый же сайт после ненавистной им Википедии и принимается читать. Сколько же воды со статистикой, предысторией, херня какая-то. Из всего понятно только, что это «нервно-психическое расстройство», короче нужно лезть в психиатрию, просто блеск. Макеев решает воспользоваться той же схемой, что и с мониторингом эффектов наркотиков: вбивает симптоматику. Всё гениальное — просто. Это заметно упрощает поиск и усвоение информации. Даня пробегается по пунктам, мысленно ставит галочки на тех, что замечал за Дрочером: сложность с концентрацией и неусидчивость — вроде нет, хотя он мог не обратить внимания; импульсивность и низкая самооценка — возможно; прокрастинация, перепады настроения, постоянная забывчивость, чрезмерная разговорчивость, трудности контроля поведения, насколько может судить Макеев — да. Сложности в общении с другими людьми стоят под вопросом, потому что неясно, что под этим подразумевается. Находится ответ на вопрос Дани о синдроме беспокойных ног: чрезмерная двигательная активность и судороги отыскиваются в этом списке. Здесь же сказано про проблемы с аппетитом, Макеев задумывается о том, может ли это объяснить худобу Шуцкого. Приходит к тому, что может. Есть пункт насчёт сна, точнее его нарушения. Даня переводит взгляд на время в нижнем углу макбука: 04:23. Самое время справиться о самочувствии Дрочера. Макеев открывает вкладку с VK, находит диалог с Геной. Последняя переписка — договорённость по поводу регулярных вечерних тренировок, которые уже как пару дней прошли. Тоскливо. Стоит ли убалтывать Шуцкого на доп-занятия? Отмахнувшись от отвлекающих мыслей, Макеев набирает сообщение: 04:24. «Как рука?» — лаконично, но сейчас главное ответ, точнее, скорость с которой он придёт. Даня нетерпеливо стучит по каркасу макбука, вперивается глазами в безжизненное «Был (а) в сети в 23:11». Макеев моргает, надпись сменяется на «online», затем на «загружает фото». 04:24 *Вложение* — на пострадавший палец наложили шину, теперь Дрочер по умолчанию всех посылает. 04:25 «Ахахаха» — в действительности Даня просто широко улыбается, но для него это уже достаточный повод «посмеяться» в переписке, — «Женьке завтра так же покажи». 04:25 «Обязательно)» — Гена впервые использует в их переписке скобочку, до этого Макеев считал, что Шуцкий не из тех, кто пользуется подобными фишками. Даня быстро переключается на другую вкладку, прикрывает рот ладонью из привычки прятать так на людях нежеланную реакцию. И чему он так радуется? Дурацкой скобке? И как же Макеев ненавидит свое сознание за подсвеченное воспоминание с объятиями, которое он божился похоронить и никогда к нему не возвращаться. Зачем вообще так бурно реагировать на прогресс в дружеских отношениях с Геной, при минимальной реакции на те же улучшение с остальной группой «Б»? Макеев встряхивает головой и захлопывает макбук. Всё, потекли у Дани мозги, он уже ничего не соображает, и всякий бред лезет в голову. Статьи об СДВГ могут подождать и до завтра, сейчас лучше туда не лезть, чтобы память, не дай Бог, не начала перебирать все тёплые и уютные эпизоды, связанные с Шуцким. Не надо Макееву ничего даже отдалённо голубого.----------
Макеев не знает, куда себя деть от обжигающего стыда, когда они на пару с Дрочером проникают в кабинет Александры: уже сам факт того, что они это сделали, кричит о том, что Даня не против оголиться перед Шуцким и позволить ему снять это на камеру. Нет, у Дани нет и не было проблем с мужскими раздевалками, но атмосфера там явно в разы дружественней и обыденней, чем в кабинете стервозной директрисы один на один с парнем, который ещё и вдобавок ко всему должен поставить тебя в максимально откровенную позу, чтобы у дяденек-полицейских, изъявших телефон Александры по наводке самой же группы «Б», не возникло никаких сомнений касательно её нездорового увлечения молоденькими. Макеев стаскивает с себя футболку и проверяет, смотрит ли на него Гена. Тот, вопреки ожиданиям, отвернулся к окну и теперь старательно там что-то выглядывает или прикладывает все усилия, чтобы не смущать Даню пристальным вниманием, хотя бы пока он раздевается. Макеев неотрывно смотрит на его профиль, стаскивает с себя остаток одежды. Когда Даня из стеснения всей ситуацией в целом прикрывает пах, Дрочер, как по щелчку поворачивается к нему. Наскоро пробежавшись глазами по обнажённому одногруппнику, он прищуривается: что-то его напрягает и мешает приступить к съёмке. Неожиданно Шуцкий почему-то начинает расстёгивать свои шорты. — Э-э, ты-то зачем? — Макеев чувствует, как горят уши, но надеется, что они ещё не успели раскраснеться и попасть в поле зрения Дрочера. — Ну, чтобы помочь тебе… — доля секунды уходит у Шуцкого на поиск нужного слова — раскрепоститься. — Давай я как-нибудь сам раскрепощусь, — сердце бьётся громко, оно — единственное, что сейчас слышит Даня, — что делать? — Макеев сосредоточенно следит за тем, как тонкие пальцы обратно застегивают ширинку. — Ладно, — Дрочер достаёт из кармана телефон Александры, — Присядь на стол. Коленки сдвинь, и взгляд менее… Эм, — Шуцкий наклоняет голову в попытке поймать то ускользнувшее от него, что его напрягло вначале. Шуцкий слишком очевидно прячется от Макеева за камерой-телефоном, — Тебя принуждают и ты этого не хочешь. Ты должен показать страх, понимаешь? Даня кивает, но какой к чёрту страх, когда перед глазами до сих пор картинка одногруппника наполовину стащившего с себя шорты? Макеев надеется, что сейчас все его актёрские данные откроют свой потенциал и фотографии получатся, какие надо. Как невовремя в кабинет влетает Александра. Мозг судорожно выдаёт какие-то оправдания, параллельно он мысленно благодарит Шуцкого за то, что умудрился проскользнуть за спиной директрисы. Проблем явно было бы побольше, если бы застукали их вместе. Что вообще могла бы подумать Александра? На какой разговор она бы вызвала их родителей и как бы пришлось краснеть потом перед отцом, убеждая его, что никакого сексуального подтекста в этом эпизоде не было и он ни в коем случае не гомик. Страшно представить, с какой громкостью и ударной волной лопнули бы и без того натянутые в край отношения с родителем.----------
«Какого чёрта?» — в голове удаётся сформулировать единственный внятный вопрос, на который в общем-то получить ответ не так уж и не терпится. Макеев стоит всё в том же кабинете, но сейчас к беседе касательно его поведения присоединяется Ковалёв с… Дрочером. Если до этого щёки Дани предательски горели от необъятного стыда, то теперь и от невозможности отвести взгляда от Шуцкого. Что с ним такого произошло, что ему приходится стоять босиком на холодном полу, в одних трусах и накинутом на голое тело пиджаке, определённо принадлежавшем не кому-нибудь, а Александре. Ковалёв с измученным выдохом трёт глаза, уставший уже от одной перспективы поиска оправданий для своих непутёвых воспитанников. Директриса начинает пересказывать Антону Вадимычу где, когда и при каких обстоятельствах застала одного из его подопечных «раздетым догола». Шуцкий нетерпеливо переминается с пяток на носки и обратно, заводит руки за спину и сцепляет их в замок, Макеев старается не смотреть на ещё больше открывшуюся из-за этого действа кожу. Сказать на кого похож Дрочер в этом прикиде? Вот и Даня думает, что не надо — всё и так очевиднее некуда, но тот факт, что мозг подкидывает ещё и фантомных образов для взыгравшего воображения, напрягает. Напрягает потому, что хотеть стащить дурацкий пиджак с одногруппника, мягко говоря, ненормально. Хотеть зажать Шуцкого в каком-нибудь углу — тоже. Когда всю группу «Б» чуть ли ни силком притаскивают к Эдику на лекцию по эксгибиционизму, Макеев сам не фильтрует свои действия и намеренно оккупирует для себя соседний стул рядом с Дрочером. Девчонки занимают три места на втором ряду, переговариваясь между собой и ясен пень, не слушая о чём трындит бесплатный психолог, Фил с Платоном тоже решают заняться обдумыванием проблем насущных во время увлекательнейшего рассказа про «желание демонстрировать своё тело», что вообще-то их ни в коем разе не касается, последней парочкой становятся Макс с Никитой, сидящие всего на пару рядов ниже. Макеев осматривает всех в очередной раз, убедившись, что никто в них с Шуцким не заинтересован, выдыхает, опускает глаза на всё ещё обнажённые ноги одногруппника. Спустившись взглядом до самых стоп подмечает поджатые пальцы и мысленно напоминает себе о том, что в актовом зале всегда прохладнее, чем в других помещениях. — У меня есть запасные кроссовки в раздевалке, дать? — Макеев наклоняется к потенциальному собеседнику и шепчет, недоверчиво косясь на что-то обсуждающих впереди ребят, способных повернуться в самый неподходящий момент. Хотя, что такого в том, что он о чём-то спрашивает Дрочера? — А зачем тебе запасные кроссовки, если ты никогда не переобуваешься? — Шуцкий тоже понижает громкость голоса. — Просто, на всякий случай, — отмахивается Даня, — Так тебе нужны? — Это, конечно, было бы круто, но какой у тебя размер? — Дрочер украдкой смотрит на распинающегося перед ними Эдика, его внимание пока обращено к девочкам, расположенным к нему ближе всего. — Сорок шестой. — Поздравляю, у меня-то сороковой, — Шуцкий поспешно выпрямляется, когда улавливает метнувшийся в их сторону взгляд психолога. — Понятно, — Макеев с измученным выдохом откидывается на спинку сидения. Как-то он совсем не подумал о возможной разнице. — Но всё равно спасибо, — Дрочер произносит это на грани слышимого. Даня сдерживает непрошенную улыбку, с серьёзным лицом уставляется на Эдика, который быстро находит в его глазах несуществующую заинтересованность и начинает поддерживать с ним зрительный контакт, рассказывая уже чуть-ли не ему лично. Шуцкий, заметив это, смеётся в воротник пиджака. Макеев запрокидывает голову, настырный психолог ищет в зале новую жертву. Тем временем Даня возвращается к Дрочеру. Переборов себя, он как бы невзначай укладывает ладонь на бедро соседа. Кожа под рукой буквально горит, у Макеева в голове что-то не состыкуется. Шуцкий принимает этот сомнительный жест как должное. — Ты горячий, — Даня снова наклоняется к уху одногруппника. — Ух-ты, как неожиданно. Спасибо за комплимент, — Дрочер ухмыляется и подмигивает. — Я не о том, — Макеев закатывает глаза, — У тебя температуры нет? Как чувствуешь себя? — Успокойся. Давление из-за стимуляторов повышено, поэтому и температура… — Из-за чего? — понимал бы Даня, что к чему, не задавал бы таких глупых вопросов. — Из-за таблеток, — Дрочер раздражается, Макеев закусывает нижнюю губу, не сумев срастить, с чего вдруг взъелся Шуцкий. — Простите, конечно, что прерываю вашу познавательную беседу, — доносится справа полушёпот, и парни вздрагивают, как один, обращают взгляды к незаметно подобравшемуся Ковалёву, — Но ни о каком телефоне он не знает, — Антон Вадимыч ловит в фокус ладонь Дани не в положенном для неё месте, она сразу спешит соскользнуть с чужого бедра, и с видом глубокой задумчивости Даня наблюдает распинающегося у сцены Эдика. — Конечно не знает, — Шуцкий перегибается через одногруппника и не превышая прежнего тона говорит с Ковалёвым, — Он одежду забрал, а телефон в кармане шорт. — Дрочер, ты… — Антон Вадимыч процеживает слова сквозь зубы и торопится уйти из актового зала на новые поиски. Даня молча возвращает руку на обнажённое бедро и отказывается даже посмотреть на реакцию Шуцкого, которая, вполне возможно, не отличался от первой, нулевой. Почему Дрочер так спокойно относится к подобного рода прикосновениям, а лёгкие поглаживания и щипки не способны его смутить, Макеев предпочитает не знать, как и то зачем он это делает.----------
Закатное небо отдаёт пьянящим запахом можжевельника. На языке привкус раскалённого металла, багрового и жидкого. Зудящая боль во рту сподвигает на мысль о том, что никакой это не металл, но она теряется в нахлынувшем экстазе и сгустившимся спокойствии. Нет ничего и никого вокруг. Потолок заунывно качается, прогибается под натиском прохладного вечера и огненного небосвода. Они непременно прорвутся сюда, заполнят актовый зал целиком, выгонят вонь табака и терпкого алкоголя, истребят слабое искусственное освещение, издыхающее и лишённое тепла, лишённое жизни. Макеев сидит на краю сцены, кто-то ходит туда-сюда, кто-то занял зрительские места, кто-то — пианино. Переманить вратаря с другой команды не вышло, надежда только на досрочное освобождение Макса, которым занимается святая троица — Ковалёв, Платон и Дрочер. Прямо супер-команда, два относительно вменяемых и один — слабое звено, в чьих силах испоганить любой план, перевернуть всё вверх-дном. Даня усмехается: представляет, в какое дерьмо могли вляпаться эти трое. Переживать не о чем, в итоге всё будет хорошо, они выплывут, да ещё и с вратарём прицепом. Опустив голову, Макеев смотрит на ладони — вспоминается Шуцкий, его палец ещё не восстановился. Даня упирается локтями в колени, сцепляет руки в замок и опускает на них гудящую голову. Обдолбался, так обдолбался. За-вя-зы-вать надо. Макеев тяжело поднимается, стены всё тянутся волнами к выходам, ряды красных сидений шуршат, словно пшеничные поля под западным переносом. Словить приход, пока одного из группы «Б» пытаются вызволить из ментовки, завтра важный матч и вообще стоило бы беспокоиться о Дрочере, которого потащили за каким-то хером вытаскивать Макса, не объяснив толком, что от него требуется — верх идиотизма. Просторная сцена — иди хоть куда. Выбор Дани падает на пианино, кажется, что оно играет какую-то тошнотворно знакомую мелодию, но память отказывается помочь найти эпизод, связанный с ней. Макеев бездумно жмёт на ближайшую клавишу — инструмент жалобно скулит, совсем как Гроза, когда её бесчеловечно грубо тащили за поводок, натягивая его до синяков под обручем ошейника, когда заталкивали в чистый салон машины, бранили и везли на усыпление. Жаль, что в мгновение её последнего вздоха Дани не было рядом. Хотелось бы обнять её на прощание, и сказать, что он на неё не злится, что благодарен ей за то, что попыталась спасти его от ремня отца, хоть и таким радикальным способом. Укусить богатого хозяина значит подписать себе смертный приговор, но тем не менее, она единственная приняла его сторону, отказалась быть безвольным свидетелем насилия. Иногда изнывает сердце. Снова заводить собаку кажется плохим решением. По прошествии шести лет что-то да изменилось: телесных наказаний больше нет, а отец всё так же безжалостен и строг, но в то же время, вместе они уже не живут. На квартиру к Дане суровый родитель наведывается нечасто, однако собаке и пяти секунд хватит, чтобы распознать в нём врага, почуять опасность и гниль. Вторая клавиша — пустой писк. Ничего. Мелодия обрывается вместе с бездумным нажатием, будто оскорбившись терзанию нежного инструмента. Макеев смотрит на свесившиеся с пианино ноги. «Не те» — думается Дане. Он касается кожи и она отдаёт прохладой, а должна быть горячей и светлее. Намного светлее — почти белой. Макеев поднимает взгляд, его встречают тёмные глаза, точно чернозём, похоронивший под собой всё самое важное, не дающий добраться до гроба и открыть крышку, пройтись по всему самому сокровенному. Сердце жаждет увидеть серые, впитывающие оттенки окружения, такие чистые и открытые, наивные и доверчивые. Всё неправильно. Человек на пианино притягивает его за шею, прижимается своими губами к его, а Макеев даже не в состоянии понять, кто перед ним, с кем он целуется и кто додумался сесть на хрупкий музыкальный инструмент. От этого акта близости тошнит, как и от всего в этой мерзкой жизни. Всё лживое, весь мир похож на собрание уродливых декораций и дешёвой бутафории, непрерывно стремящихся заполнить пустое пространство вокруг. Но от этой отвратительной лжи, от неумелых подделок и смешного до истерики фона смердит падалью. Отторжение от жизни — правда, принять которую хватает сил только под дозой. Трезвость неизменно приводит с собой страх признания бессмысленности существования. Так не должно быть. Не должно быть и человека перед ним. Ничего не должно быть. Может быть, достанься ему другая жизнь всё и сложилось бы по-другому? Не было бы этих болезненных раздумий перед сном, навязчивых идей под наркотиками, не было бы жестокости. Другая жизнь — следующая жизнь, понятия схожие. Кто же говорил об этом, в каком разговоре промелькнул безрадостный намёк на безысходность? — Шуцкий, — Макеев говорит в чьи-то безвкусные губы. Озвучивает отыскавшуюся фамилию, чтобы не дать сознанию её съесть. Тот сумбурный диалог на лавочке, та небрежно брошенная фраза — ярок и отчётлив фантом воспоминания. — Как интересно, — надломленный голос человека с пианино, высокие ноты — девушка. Что ей там интересно? Седлать несчастные инструменты? Её длинные пальцы и острые когти в волосах, она притягивает его для ещё одного поцелуя. Мотив девушки размыт и неясен. Что она творит? Для чего? Что у неё на уме? Она настолько же обкурена, насколько он сам? Когда-нибудь эта пытка веществами непременно закончится, но пока можно насладится мучениями вволю, потому страдать — единственно правильное решение, единственно правильный выход. В этой жизни и в этом теле — остаётся только трескаться и рассыпаться, бороться за унылое будущее, нещадно приближающееся в сопровождении похоронного марша.