----------
В холодной, пустой квартире погашен свет. Приглушённый ансамбль улицы пробивается сквозь окно и ломает мёртвую тишину. Мягкая, просторная кровать словно насмехается — стремится подчеркнуть одиночество Макеева. Потолок всё так же гладок и бледен, глазу не за что зацепиться, но тем не менее его вид сбивает с мысли. Рука сама находит телефон под подушкой. Даня выкручивает яркость экрана на минимум и бездумно пялится на главный экран с множеством иконок разного рода приложений. Не успевает он обдумать важнейший выбор, как пальцы по инерции жмут на голубой виджет с белой буквой. Впрочем, ВК вполне подходит, чтобы утомить и помочь вырубиться. Перейдя во вкладку диалогов, Макеев застывает на ком-то, у кого сменилась аватарка. Не думая, Даня переходит на его страницу и только там обращает внимание, что она принадлежит Шуцкому. «Блять…» — почему во всех аспектах жизни его преследует Дрочер? Когда не может уснуть — думает о нём: у него же тоже есть проблемы со сном; когда на уроках дают писать сочинение по образцу итогового — мозг великодушно напоминает ему о человеке, которому уже вот-вот предстоит писать его наяву, всерьёз, как допуск к экзаменам; читая домашние параграфы или книги — память подкидывает факт о проблемах с концентрацией и того, у кого они имеются; копаясь в таблетках в поисках парацетамола или анальгина — мысли наводят его на человека постоянно глотающего таблетка, совсем иного рода, но в таких же пахучих коробочках с непонятными простым смертным надписями. Что уж говорить о пребывании в центре? Взгляд перемещается обратно к картинке, заключённой в кольцо. Кликнув на неё, Макеев имеет возможность рассмотреть на что сменилась фотография потрёпанных кед на безжизненном бетоне разбитых ступенек. Даня пару секунд всматривается в окровавленный топор. Улыбнувшись, Макеев возвращается к диалогу. 00:32 «Понравилось «Преступление и наказание»?» — отправив сообщение, Даня задумывается, в порядке ли вещей без повода, из-за одного-единственного вопроса написывать одногруппнику. 00:32 «Да» — ответ приходит чуть ли не моментально. 00:33 «Разве тебе не тяжело читать из-за СДВГ?» — возможно, это и грубо, но оскорбить вопросом Макеев вовсе не хотел. 00:35 «А тебе не сложно жить из-за твоих дебильных вопросов?» — эмоциональную окраску понять трудно, Даня надеется, что Шуцкий просто сострил. 00:35 «Как к врачу сходил?» — Макеев переводит тему, вот только удачно ли? — «Всё в порядке?» 00:35 «Выписали новые таблетки, прежние оказались малоэффективными. Здесь побочек больше, чем проблем от самого СДВГ, хах» 00:36 «Сочувствую. Ты по этому поводу в больницу ходил? Я думал тебе, наконец, шину снимают» — Макеев удерживает себя от жеста рука-лицо, когда перечитывает то, что пишет. 00:36 «Если бы шёл в обычную больницу, то сказал бы тебе прямо» 00:36 «В смысле? Ты стыдишься своей болезни?» — от этой формулировки хочется удавить себя подушкой. 00:38 «Если бы ты был сумасшедшим, ты бы тоже стыдился» — Шуцкий печатал долго, но, очевидно, дело было в неуверенности, а не в масштабе сообщения. 00:38 «Ты не сумасшедший» — Даня в рекордные сроки присылает ответ, внутренне натянувшись, словно струна, грозившая вот-вот лопнуть. Неясно почему, но такое сомнительное отношение его к себе задело за живое. 00:39 «Я далеко не всегда могу контролировать себя и понять, что от меня требуется, не ориентируюсь во времени, дезорганизован, не сплю, сижу на таблетках, от которых тошнит, кружится и болит голова, я не осознаю себя как личность, и беспокойство — мой верный компаньон по жизни. Ты прав, я нисколечки не сумасшедший» — Макеев смотрит на этот словесный срыв и не знает, как его комментировать. Пока соображает — сообщение пропадает. 00:40 «Я бы хотел поговорить с тобой. Прогуляемся завтра? После занятий в центре?» — Даня предчувствует, что переписка не сложится, особенно, если Дрочер будет удалять каждое второе сообщение, в котором позволил себе лишнего. В разговоре с глазу на глаз, забрать слова назад не получится. 00:40 «Хорошо. До завтра» — Шуцкий сразу выходит из сети. Макеев откладывает телефон. Друзья ли они, и позволительно ли будет им вести задушевную беседу и откровенничать? Нет? Группа «Б» посмеётся, если узнает, что Даня из всех имеющихся альтернатив выбрал тесно дружить с Дрочером, с тем, кого всерьёз не воспринимает даже его собственная девушка. «Тесно дружить» — уши багровеют от такой нелепости. Стыдно от того, как часто про себя Макеев произносит слово «друг» по отношению к Шуцкому. Пока это звучит сугубо в его голове, оно не должно стать проблемой.----------
Крыльцо излишне яркого центра для трудных подростков уже порядком приелось. Приходится терпеть унылый вид, сидя на одной из затоптанных ступеней. Группа «Б» один за другим уходят за территорию этой недоколонии, с любопытством поглядывая на ждущего кого-то или чего-то Макеева. Это нервирует, Даня находит силы мириться с сим раздражителем. Неожиданно рядом приземляет свою пятую точку Влада. Она закуривает, не страшась бдительности Александры, способной почуять дрянь любого уровня за километр и прибежать на своих зловеще цокающих каблуках. Не сказать, что Даня не рад компании — он рассчитывал побыть наедине со своими мыслями, морально подготовиться к заведомо непростому разговору с одним тревожным человеком. — Ждёшь своего парня? — Влада привычно растягивает слова, возможно в этом ленивом тоне сокрыта какая-то хитрость, свойственная врождённым мошенникам или патологическим врунам. — Кого? — Макеев отвлекается на вязкость голоса и не сразу распознаёт за набором звуков вопрос, когда же в голове щёлкает переключатель, ответ застревает в горле и выходит совсем тихим. Вот она — тайна её умения мастерски выбивать оппонента из колеи. — Шуцкого, — она шепчет, словно пародирует кого или глумиться над ним. — А с каких пор он мой парень? — злость, как защитная реакция, вдруг даёт сбой и на её место твёрдо встаёт безобидное недоумение и неопределённый страх. — Не знаю, ты мне скажи, — Влада улыбается краешком губ, но ощущение, будто насмешливо скалится, готовится попробовать на вкус чужое унижение, — Почему во время поцелуя, ты шептал мне в губы его имя? — Это фамилия, — оборонительная тактика крошится, теперь наружу лезут бесполезные поправки — это проигрыш. — Ой, прости, как неловко, — желчь прожигает каждую букву, — Хорошо, что ты так трепетно относишься даже к мелочам, касающимся твоего любимого. Его ждёшь, да? — Да. Нет! — Макеев надеется, что такая глупость — последствие бессонной ночи, а не манипуляций этой неприятной особы, — То есть Шуцкого, но он не любимый и не парень мне. — А хотелось бы? — в карих глазах пробегает хищный блеск. — Нет, — Даня замирает на секунду от того, насколько тяжело произносить простейшее слово. Но ему и вправду никогда не хотелось. Просто дружба. Грёбанная дружба с грёбанным Дрочером. — Мхм, — состроив невиннейшее выражение, Влада кивает, — Ну я тогда об этом ему скажу, а то вечно глядит на тебя, вздыхает. Что парня мучить лживыми надеждами, не правда ли? — она остро чувствует чужое напряжение и укрепившиеся сомнения, — Может, мне и показалось, а может и нет, — Влада отвечает на подозрение Макеева. — Что тебе надо? — а вот и вскипел замороженный до этого гнев. — Ничего. Люблю BL-дорамы, а тут всё прямо наяву, на моих глазах, — эта вязкость и неискренность в словах надоедает, — Ещё поучаствовать есть шанс. Вот только, попортить вам отношения и наблюдать так горячо любимый мной троп «от ненависти до любви» или поставить на это реалити-шоу метку «флафф»? Знаешь, это очень важный выбор, — она играет на нервах, как на какой-нибудь скрипке и, учитывая остервенелое давление смычка, стремится порвать одну из струн, — Пожалуй, я понаблюдаю за вашим поведением и решу, что вам подходит больше, — Влада тушит сигарету о дешёвое лестничное покрытие и так же лениво покидает своего собеседника, ни к месту подмигнув напоследок. — О чём говорили? — живой и неожиданный голос раздаётся над самой головой и Макеев вздрагивает с красноречивым: «блять». — О тебе любимом, — есть в его тоне должная доля иронии, соответствующая обыденной, Шуцкий ожидаемо понимает ответ как сарказм и нежелание делится личной беседой с посторонним, — Чё так долго? Я думал ты там в этом душе утонул. — Вряд ли тебе хотелось бы, чтобы кто-то увидел нас вместе, поэтому я задержался на подольше, — сказано так спокойно, что от этого становится не по себе. — Вот и с какого ты это взял? С чего нам шифроваться? Друг ты мне или нет? — Даня чувствует, что сейчас ответ ему необходим, как воздух, чтобы унять волнение и утихомирить больно бьющееся о рёбра сердце. — Не уверен, что… — Дрочер вертит кистями в воздухе, разыскивая то нужное, что стремится донести до замеревшего одногруппника, — Ты захочешь быть друзьями, если узнаешь меня получше. — Я много сайтов перерыл про СДВГ — меня это не смущает, не пугает, не настораживает и воспринимать тебя как хорошего человека не мешает, — Макеев видит разочарование на его лице, но уловить его причину не в состоянии, — Что не так? — Читать — это одно, встречаться в жизни — совсем другое, — Шуцкий машет головой, словно в попытке согнать набежавшие мысли. — До этого же нормально общались. — Ага, потому что меньше времени, и мне гораздо… — Гена зажмуривается, снова ищет ускользающие от него слова, — Гораздо легче здесь, в центре. Никто не тычет меня носом в то, что я какой-то не такой, никто не заостряет внимание на всех тех сумасшествиях, что я творю время от времени, понимаешь? — Даня нерешительно кивает, — Куда пойдём? — Куда глаза глядят, — Макеев направляется к выходу, которым обычно пользуется Шуцкий. За пределами территории центра разговор складывается не сразу — они идут вдоль забора в непривычном молчании. Даня всматривается в серость кучевых облаков, угрожающе темнеющих и нависающих над притихшим городом. Не ходят пешеходы по тротуарам, выложенным травмоопасной брусчаткой, здорово потрёпанной и даже кое-где расколотой; только в скромных бутиках вдоль дороги в жёлтом и тёплом свете нежатся люди, прячущиеся от холодной промозглости и многообещающей пасмурности. Несколько раз свернув в совершенно случайных местах, парни выходят к детской площадке, обустроенной по всем российским канонам: металлические сдвоенные качели, неприветливая маленькая горка с ржавой лесенкой и крутым скатом, имеющим больше шансов убить, чем развеселить детвору, скрипучая и накренившаяся карусель без сидений, но с сеткой прутьев, служащих хоть какой-то гарантией того, что удержаться на этом аттракционе смерти возможно, просыревшие деревянные стенки песочницы, забытые там пластиковые ведёрки и лопатки, и эта небольшая площадь обрамлена выцветшим низеньким заборчиком. Сейчас сплошь и рядом возводятся более современные версии площадок, но состав остаётся неизменным. Шуцкий без особого энтузиазма раскручивает карусель, поддающуюся с переливчатым скрипом, то нарастающим, то затухающим, зациклившимся от непрерывного движения. Решившись, Гена всё же запрыгивает на это сомнительное нечто, за неимением альтернатив садится на переплетение прутьев. — Ну и какие трудности меня ожидают, если мне вдруг вздумается стать с тобой закадычными друзьями? — Макеев устраивается на качели, встретившей попытку чуть воспользоваться ей по назначению тем же жалобным звуком, что и карусель. — Много какие, все не вспомню. Забывчивость там точно есть, — отзывается Шуцкий, непрерывно наблюдающий затоптанный пол под ногами. — Меня это как-то совсем не воодушевляет бежать от тебя, — Макеев морщится от скрежета качели. — Я непостоянен. Могу говорить одно — делать обратное. У меня часто меняется настроение или возникает навязчивая идея, избавиться от которой выше моих сил. Отсюда и бредовые, глупейшие и нелепейшие поступки. — Всё ещё не вижу причин для бегства, девушки ведут себя так же, — уведомляет Даня. — Это звучит безобидно, но на деле… — карусель останавливается, Шуцкий поднимает глаза к небу. — Что на деле? — Макеев тоже задирает голову и созерцает тяжёлое покрывало туч. — Как-то, ещё классе во втором я вышел в окно третьего этажа, потому что накануне посмотрел «Питера Пена» и свято уверовал в безопасность подобного действа. Повезло, что упал на чью-то машину и закончилось всё не так плачевно, как могло бы. — Жёстко, — не находится другого слова в арсенале, чтобы разбавить угнетающую тишину. — Угу, — соглашается Гена, — Мой мозг перестаёт соображать, когда зацикливается на чём-то, он становится не способным всё взвесить, уделить должное внимание мелочам. Мелочи. И без того не могу их заметить, а при гиперфокусе вообще башку сносит, существует одна только цель, и часто — бесполезнейшая. Ну то есть, могу, конечно, какие-то детали и уловить, но в большинстве своём это происходит из-за проблем с концентрацией, — Шуцкий жестикулирует, прослеживается нервозность, от которой Макееву не по себе: до чего он его доводит сейчас? До срыва? — Я имею в виду, что я переключаюсь на какую-то несущественность, потому что устаю от главного, оно мне наскучивает и заставить себя сосредоточиться на том, на чём нужно, не представляется мне возможным, и я обращаюсь к чему-то другому, тогда-то и могу случайно выявить эту мелочь, но намеренно это не происходит. В моей жизни в принципе мало что намерено происходит. Я не жалуюсь, нет, просто сложно иногда бывает, когда не всегда в состоянии поручиться за свои действия или там… Ну, ты знаешь, тебя постоянно обуревает какая-то тревога, а откуда она взялась — хер его знает. И жутко, когда ты… Когда недостижимо какое-то душевное равновесие, что ли, когда тебе, мм… — Шуцкий жмурится, его, очевидно, раздражает собственная несобранность и сбивчивость, — Вроде лучше, тебя занимает какое-то дело, правда занимает, а потом ты не спишь, не ешь, думать ни о чём кроме него не можешь и потом понимаешь, что помешался, что это гиперфиксация, и оно, возможно, тебе и не нравится вовсе. С людьми вообще другая история, я… Мне лучше заткнуться. Уходи, это на моё состояние никакого эффекта не окажет, просто, мхм... просто уйди, — Гена теребит фенечки на запястье с таким остервенением, что вероятность их порвать безоговорочно возрастает. — Не хочу, — Макеев отрицательно качает головой, подкрепляя свои слова, — И не потому, что всё «звучит безобидно» — мне это не мешает. Нужно будет — буду оттаскивает от окон за шкирку, будешь забывать есть — я буду заботливо напоминать, спать укладывать насильно, следить за тем, чтобы не перетруждался… — Это не так просто, дело ведь не в том, что я не хочу или забываю спать и есть — проблема в том, что я не могу, — в глазах Шуцкого пробегает болезненное раскаяние — Ты не знаешь. Ты. Ничего. Не знаешь, — Гена говорит твёрдо. — Наверное, — легко соглашается Макеев, — Но неужели шанса не дашь узнать? — он улыбается, ничуть не ощущая себя проигравшим. — Упёрт, как осёл, — грустно усмехается Шуцкий, — Тебя ждёт только разочарование. — Поживём — увидим, — Даня переводит взгляд на своё предплечье: белый рукав ветровки сохранил крошечный мокрый след, — Дождь? — он задирает голову, вперивается глазами в пуховую пелену мрачных облаков — она отвечает грубым раскатом, запутавшимся в её промокшей вате. Капли учащаются, стремятся обратиться в сплошной поток, обернуться ливнем. — Мой дом через квартал, — Гена хватает медлившего Макеева за запястье и уволакивает его за собой. До разъярённого буйства стихии добежать до укрытия они не успевают, да и не рассчитывали они на это: уж больно быстро набирал обороты начавшийся невинно дождь. Подъезд на удивление чистый и совсем не сырой, лифт исправен, внутри очень даже просторен. Двери на этаже внушительные, по углам коридора установлены камеры не последнего качества, очевидно, жильцам хватает денег заботиться о своей безопасности. Шуцкий отпускает чужую руку и роется в промокшем насквозь рюкзаке. Связка ключей объединена забавным акриловым брелком с Нацуки*, что вызывает у Макеева усмешку: самый безобидный ужастик, больше подходящий для девочек-подростков. Даня предпочитает не вспоминать, как сам проходил эту игру года два назад, равно как и о том, что лучшим решением было вызвать сейчас такси и уехать домой. В каком-то напряжении проходят первые полчаса в чужой квартире: Виктория Николаевна встречает сына в сопровождении друга абсолютно спокойно, только бурчит себе под нос о том, что предупреждала о ливне, объявленном сегодня в прогнозе погоды. Эта светлая женщина сразу отправляет парней в горячий душ. В предоставленном Макееву махровом халате уютно и тепло, его особенно забавляют заячьи ушки на капюшоне, который он натягивает, хотя надобности в этом никакой нет. Даня дожидается, пока к нему присоединится Шуцкий в его же комнате. Она не маленькая, но и не большая, обставлена просто: стол у окна, по левую сторону шкаф, битком забитый разного рода книгами, к нему приставлен рядом второй, уже с одеждой, пуфик-мешок в углу, односпальная кровать у стены, увешенной плакатами. Макеев садится на кресло у стола, перебирает эти жуткие сборники, выкрашенные в цвет российского флага, пробегается глазами по надписям: математика, русский, ещё математика, под ними стопка распечаток, в которых безошибочно угадываются варианты с РЕШУ ЕГЭ. Да уж, подготовка у кого-то полным ходом. Даня заглядывает в один из выдвижных ящиков, там обнаруживаются разнообразные пособия по всем тем же предметам. В другом уже кое-что поинтереснее: учебники по строительному черчению — это наводит на предположение о выбранной Шуцким профессии. В самом нижнем оказывается стопка плотной текстурной бумаги, Макеев осторожно вытаскивает её и рассматривает эскизы каких-то готических замков, выведенных чернилами. В соседней комнате что-то с грохотом валится, Макеев вздрагивает и решает вернуть всё на свои места, от греха подальше. Поднявшись с кресла, Даня рассматривает полки за стеклянными дверцами близстоящего шкафа, только сейчас глаза цепляются за макеты из какого-то картона, выкрашенного акрилом и покрытого лаком. В одной из реконструкций Макеев узнаёт центр для трудных подростков. Подумав, Даня всё же не решается без хозяина комнаты трогать хрупкие вещи. Внимание его переключается на постеры над кроватью: Король и Шут, Цой, Дайте танк (!), ЭЛЕКТРОФОРЕЗ, пара плакатов с неизвестными Макееву аниме, фильмы «Реальные упыри» и «Карамора». Даня всерьёз задумывается о том, чтобы тоже завесить свободные стены в своей комнате постерами: может, тогда в комнате будет не так пусто? — У меня ещё есть, если что-то понравится — забирай, — Гена прокрадывается в комнату бесшумно, Макеев едва ли не прощается с жизнью от этой внезапности. — Спасибо, не нуждаюсь, — отрезает Даня и оборачивается, машинально пробегается оценивающим взглядом по новому для него образу Шуцкого: ожидаемо свободная футболка, возможно, только лишь на размер больше тех, что он обычно надевает на выход, и шорты вдвое короче привычных Макееву. — Уверен? — отвлёкшись на мысли, Даня теряется и не знает к чему вопрос, — У меня их целая гора, а из большей части фандомов уже давным-давно повыходил. Пока будем разбирать, как раз узнаем, может, что и совпадает. — Рок и пост-панк мне нравятся, — Макеев кивает, соглашаясь с предложением Шуцкого, тот открывает шкаф с одеждой и достаёт с самого дна коробку, ещё не успевшую запылиться. Около часа длится разбирательство макулатуры, и множество как полезных, так и не очень, вещей предаётся огласке. Есть что-то уютное в том, чтобы сидеть на полу, перебирать постеры, ощущать освежающий холодок, что тянется по низу от окна, беззаботно шутить и предаваться воспоминаниям. Макеев внимает оживившейся речи Гены и забывает о каких бы то ни было проблемах. Даня наслаждается расслабленным и уверенным Шуцким, ораторствующим с активной жестикуляцией, часто забываясь и позволяя себе лишних прикосновений к гостю. Несмотря на постоянные жалобы группы «Б» на болтливость Дрочера, сейчас он говорит больше и увлечённее, чем когда-либо. Вероятно, дело в том, что никто не жаждет его перебить или опустить очередным замечанием. У Макеева теплеет на сердце от возможности сидеть тихо, молчать, изредка только вставлять свои пару фраз, комментировать что-то и слушать, запечатывать в памяти каждое слово и постоянно сменяющуюся мимику. Особенно забавен Шуцкий, когда жалуется на захороненный и всеми позабытый сериал года одиннадцатого, который он посмотрел ещё в детстве и тот полюбился ему на долгие годы вперёд. Даня старается отпечатать в памяти новые эмоции, отражающиеся на этом милом личике, и нельзя не заметить, как конфузится Гена от пристального к нему внимания. Макеев улыбается и не только потому, что комично быстрое переключение Шуцкого с одной темы на другую, но и потому, что сейчас Дане по-настоящему хорошо. Прерывает идиллию Виктория Николаевна, позвавшая ужинать. Гена машинально отвечает, что не хочет, Макеева же не прельщает перспектива оказаться наедине с родителями друга, поэтому он тоже тактично отказывается. Пожав плечами, женщина уходит, сообщив напоследок, что на кухню парни могут пожаловать в любое время, и намекает, что у неё с мужем на трапезу уйдёт не так много времени, так что они уже минут через десять смогут со спокойной душой проследовать за освободившийся стол. Шуцкий остаётся к заявлению равнодушным, а желудок Макеева одобрительно урчит в ожидании скорой еды. — Так ты голодный? Сразу бы сказал, — Гена поднимается с пола, предположительно, с намерением озвучить матери пересмотренное решение по поводу ужина. — Стой, потом, — Даня ловит его за запястье и тянет, чтобы тот сел обратно, — Минут через десять. — Куда делась вся твоя самоуверенность? — Шуцкий не сопротивляется, молча убирает отвергнутые Макеевым плакаты в коробку, — Не думал, что тебя могут напугать мои родители. — Они кажутся хорошими. Слишком — Даня добавляет это, не надеясь, что Гена уловит мысль. — Приторными? — усмехается Шуцкий, — Да, есть такое. Меня не оставляет чувство, что это от… Моих проблем, в общем. Хотя, когда мы с ребятами в прошлый раз устроили здесь тусовку, ругались они так, что стены дрожали. А это они ещё про передоз не были в курсе, — он делает паузу, спохватившись, что взболтнул лишнего, спешит добавить бессмысленное: — На пушечный выстрел клялись никого из моих друзей не подпускать. — Так я им в тягость? — Макеев изучает постер со Стрыкало. — Не знаю, — признаётся Гена, — Ты выглядишь как порядочный человек. — Только выгляжу. Включим «Бесполезно»? — Даня кивает на плакат в руках, получив в ответ согласный кивок, достаёт телефон и быстро отыскивает нужный трек. Благо, можно настроить на приемлемую громкость и не переживать о том, что родители Шуцкого услышать слова: никакой брани и пошлостей в песне нет. Макеев отодвигает коробку и отложенные постеры к шкафу, без стеснения ложится на ковёр и молча уставляется в потолок, на котором обнаруживаются неровности и тени, пригодные для объектов отводящих мысли. Гена не долго думает, прежде чем повторить за другом. На полу прохладно и махровый ковёр никак этого факта не сглаживает. В окно вновь остервенело барабанит дождь, тучи сгущаются в пыльно-синий оттенок, заволакивают собой весь небосвод, и в комнате становится темно. Никого из них этот малозначительный факт не волнует. Макеев не комментирует беспокойные ноги Шуцкого — просто наблюдает за тиками, пытаясь уловить ритм, которому они следуют. Хотелось бы провалятся так всю жизнь. Когда песня начинает звучать в четвёртый раз, Гена приподнимается на локтях и взглядом ищет источник музыки. Обнаружив цель, он перегибается через Даню и на тусклом экране жмёт кнопку паузы. — Они ушли, — вставая, уведомляет Шуцкий, — Идём, не хватало мне в комнате трупа оголодавшего. Приходится Макееву сдержать крик и поток отборной брани, вспыхнувших в груди из-за сломанного момента. Всё же было идеально, зачем понадобилось разбивать атмосферу? Раздражённо простонав, Даня нехотя поднимается на ноги и идёт на кухню за Геной, совсем не подозревающим о том, какую злобу на него затаил Макеев. Щёлкает выключатель, жёлтый свет больно бьёт по глазам. Шуцкий невозмутимо подходит к плите и заглядывает в казан, потом в кастрюлю. — Лагман ешь? — Гена, не дождавшись ответа достаёт из навесного шкафчика тарелку. — Впервые слышу, что это вообще? — Макеев садится за стол и наблюдает за другом. — Вот и попробуешь, — Шуцкий накладывает лапшу из кастрюли, а потом нечто из казана, — Ещё горячее, — говорит он, ставя перед Даней блюдо. — Спасибо, — Макеев пристально разглядывает незнакомую еду, но ничего подозрительного или отвратительного в ней не обнаруживает, — Ты не будешь? — Даня переключается на примостившегося рядом Гену. — Я не голоден, — Шуцкий повторяет сказанное давеча матери. — Это такой хитрый план? — Макеев ловит непонимающий взгляд Гены, и смешок предстоящей шутки невольно вырывается, — Если будут одни кожа да кости — Женька сожрать не захочет. — Ха-ха, как смешно, — саркастично отзывается Шуцкий, пока Даня заливается беззлобным хохотом, — Потеря аппетита — это одна из побочек, — на этих словах Макеев мгновенно затихает, — Хотя, у меня и без таблеток были проблемы: то не ем ничего, то наоборот, остановится не могу и объедаюсь до тошноты, — пальцами он отстукивает по столу беспокойную дробь, — В общем, для меня норма пропускать какой-нибудь из приёмов пищи. — Понятно, — Даню нервируют обороты, которые принял начавшийся безобидно разговор. — А мне непонятно, — Шуцкий прекращает на мгновение раздражающие постукивания, — Почему такого умного и сознательного человека очень глупо взяли с наркотой. — Ковалёв постарался, — Макеев решается-таки начать есть. — Иногда он слишком фанатичен, — Гена придвигает к себе мельхиоровую ложку, бесцельно лежащую подле солонки. — Ага, особенно, если это касается его лично. — Но он не эгоист. Тебе ведь тоже стало лучше в нашей команде? — Шуцкий вертит в руках отхваченный столовый прибор, Макеев задумывается. — В дисциплине он меня поднатаскал, — Даня усмехается. — Угу. В центре вообще всё по-другому. Как будто маленький островок свободы, — Гена всё терзает несчастную ложку. — Наверное, — Макеев хмурится, — Тебе вздумалось вести дружескую беседу? — Всё настолько плохо? — Нет, совсем нет, — Даня отвлекается на свою тарелку, — Просто уточняю. Раз уж мы с тобой теперь на короткой ноге, не расскажешь, что у вас Женькой происходит? Почему она от тебя бегает весь день? — Она бегает от меня? — ложка выскальзывает и падает на пол, Шуцкий стучит ей по полу, и Макеева не может не позабавить такое нелепое суеверие. — Ты не заметил? Обычно не отлипаете друг от друга, а тут… — Даня видит поникшую мордашку и ему уже совестно, что он поднял эту тему, — Прости, я сую нос куда не следует. — Нет, всё в порядке, просто… — от Шуцкого снова ускользают нужные слова, — Она обиделась из-за того, что я поцеловался с девушкой, чтобы выиграть спор. — Только поцеловался? — Макеев прекрасно улавливает о ком речь. — Да, — Гена откидывается на спинку стула, — Я отдам деньги. — Больно мне сдался этот косарь, оставь себе. Она, знаешь, не выглядела обиженной, скорее испуганной или нервной. — Наверное, её сильно подкосила эта ситуация. Женская гордость говорит не прощать, а сердце хочет помириться, — волнение и лёгкое неверие своим же словам вклинивается в тихий голос, Макеев отказывается высказывать своё предположение об её мести и стыде за свою поспешность. Всё-таки правда ему неизвестна, а нагнетать на и без того приунывшего Шуцкого не позволяет совесть. Оставшаяся трапеза проходит в сознательном молчании, каждый думает о своём и принимает необходимость установившейся тишины. В голове настойчиво крутятся слова: «Посмотри, сегодня звезды ярче чем вчера, Оставь дела, пойдем скорей на свежий воздух: Посмотри, все несерьезно, все это игра, Никто не прав, и все попытки, если честно, бесполезны»** — и вправду попытки бесполезны до смешного. Каков смысл вступать с самим собой в спор и мучиться разубеждением себя же в истине, силы своей от этого ничуть не теряющей? Да, Макееву нравится Шуцкий, насколько бы фантастически, глупо, стыдно, нелепо и смешно это не звучало. Это так, и ничего уже не изменится.