Родители Антона развелись буквально несколько месяцев назад, и за это время, тот успел возненавидеть обоих ещё больше. Из-за объективных финансовых проблем, ни отец, ни мать, не могли позволить себе уехать из старой квартиры в Подмосковье, от чего ссоры и крики заполняли потрёпанные углы комнат ежедневно.
Звон посуды, и Антон закрывает уши ладонями и зажмуривается. Ничего нет в жизни отвратительнее, чем слушать то, о чем спорят взрослые. Это бессмысленная какофония, режущая нежные барабанные перепонки, заставляющая уши кровоточить, вместе с разбитым сердцем. Петров всегда мечтал о счастливой семье, всегда желал, чтобы младшая сестра, родители, да и он сам, не опасались своего дома, не сбегали в другую реальность, посредством задержки работы, бесконечных мультиков на DVD дисках, и таблеток. Оу, таблетки.
Таблетки уже вошли в привычку и превратились в рутину, в круговую поруку. С утра — ксанакс, вечером — феназепам. Когда совсем плохо и грустно, в рационе мелькают экстази и лирика. И это всё уже так приелось, что первым делом, с утра, надев, очки, Антон заливает стаканом воды из-под крана две таблетки ксанакса.
— Всё в порядке, мам, школьный психолог советовал мне успокоительные, — он нервно жуёт губу, медленно отходя от экстази. — Это нормально, скоро пройдёт.
— Это был побочный эффект фенозепама. Что значит «не дури мне голову, я знаю, как он действует»? — он всё ещё нервно жуёт губу, после того, как мать обнаружила его в подъезде, а в кармане серой куртки лежало две разноцветные таблетки.
Нет смысла спорить: Карина
знает о том, что её сын не ограничивается успокоительными, «прописанными» загадочным психологом школы, имя которого сын затруднился назвать, потупив взгляд в пол и выдав тихое: «блин, забыл.»
В один из дней, Антон вышел из комнаты ночью. На часах было, примерно, час ночи, и краем уха Петров вновь уловил привычные вопли. В сон больше не тянуло, и опустившись на босые ноги, Антон решил выйти и освежиться, выпить воды и…
Нет, он пришёл точно не за этим. Он не хотел видеть то, как отец, в дверном проёме кухни, отвешивает матери звонкую пощёчину, после того как та толкнула его в стену. Антон со стеклянным размытым взглядом обвел два взрослых силуэта и замер, не в силах пошевелиться. Нет. Как же так? Он не мог. Он не мог ударить маму, но сделал это. Со зрением минус пять Антон всё же заметил это, увидел, так чётко, как никогда прежде.
— Сволочь, — это всё, что за эту минуту выцедила мать сквозь зубы, держась за ушибленную щёку. Она не проронила ни слезинки, лишь стояла на месте, раздувая ноздри и сжимая кулаки, впиваясь короткими ногтями в нежную кожу ладоней.
Отец взялся за голову, буквально упал на стул и, за все время, пока Антон стоял за дверью, словно замёрзший насмерть. Ноги тяжёлым грузом примёрзли к вздувшемуся от недавнего потопа линолеуму, лёгкие в миг сжались в маленький атом. И лишь когда отец двинулся с места, кажется, порываясь уйти из дома, Петров опомнился и попятился в свою комнату.
И в голове застряла эта картинка: папа бьёт маму.
Папа. Бьёт. Маму. Папа ведь всегда был героем Антона: сильный, стойкий, гордый, для сорока лет выглядящий просто замечательно, статный. И этот герой опустился до того, что ударил женщину. Не просто женщину, он ударил маму Антона. Тошнотворный комок иголок застрял в гортани, и сколько бы Петров не пытался сглотнуть его, все попытки были тщетны. Иголки лишь царапали стенки горла, оставляя глубокие раны. Феназепам. Нужен феназепам.
В коридоре хлопнула входная дверь, кажется, отец и правда ушёл. Он довольно часто делал так, дабы проветриться, обдумать всё, остыть, чтобы в глазах своих детей оставаться тем самым правильным и стойким папой. Антон выдавил из блистера таблетку феназепама в подрагивающую ледяную ладонь. Маленькая таблетка оказывается в руке, и теперь, её нужно запить.
Антон идёт по коридору как можно тише, аккуратно ступая босыми ступнями на пол. На кухню идти нельзя, ведь там сидит мама. Остановившись возле дверного проёма, Петров краем глаза заглянул в дверную щель. В руках Карины тлеет сигарета, а сама она размазывает тушь, которую не стёрла перед сном. Тушь и слёзы мешаются в чёрную грязь, она стекает по щекам, пока мама кусает губы и жмурится.
От этого в груди у Антона образуется чёрная дыра, которая засасывает в себя сердце и лёгкие. Отдёрнув себя, он всё же добирается до ванной и запивает феназепам водой из-под крана (по-другому, к сожалению, никак). Мерзкий вкус водосточных труб наполняет рот, на что Петров морщится и сплёвывает остатки ненужной воды в раковину. В зеркале на него смотрит худой парень, с синяками под глазами, впалыми щеками и подрагивающими ресницами, которые становятся совсем светлыми к концам. Тошно.
Действие снотворного не заставило себя долго ждать, и Антон погрузился в спокойный и размеренный сон до самого утра.
Утро начинается не с кофе, а из-за плачущей сестры возле кровати. Оля размазывает слёзки рукавом своей ночнушки с зайчиком, всхлипывая, смотрит на брата, который разлепливает усталые глаза и пялиться на девочку.
— Тоша, мы уезжаем, — её тонкий голосок дрожит и прерывается от слёз, и от услышанного Антон внезапно просыпается. Почти роняет очки с тумбы, но всё же надевает их и приобретает ясность зрения.
— Как уезжаем? Куда? — Рука опускается на худенькое плечо сестры, и становится правда больно и страшно, когда она открывает свои заплаканные зелёные глаза и смотрит на парня стеклянным взглядом.
— Мама… мама собирает вещи, и… она сказала, чтобы ты… тоже собирал. Мы уезжаем, без папы, папа куда-то ушёл! — Оля срывается на рыдания.
И в этот самый момент приходит осознание: этот день настал. День, когда крики на кухне посреди ночи закончились, когда все стало нереальным. Антон очень сильно любит своего отца, но от воспоминаний минувшей ночи становится тошно. Комната сузилась до размеров антоновской скрипящей кровати, а потом и вовсе до размеров Петрова и Оленьки, плачущей на его плече и растирающей солёные слёзки по маленьким щекам и футболке Антона.
— Тише, Оль, прекрати плакать, — он отрывает малышку от себя, смотрит ей в глаза и большими пальцами гладит маленькие плечи. — Папа не ушёл. Просто сейчас нам нужно уехать, хорошо?
— А папа вернётся? — она с какой-то надеждой смотрит в потухшие глаза, и сердце с треском разбивается ещё больше.
Пожевав губу с минуту, Петров прошептал тихое и неуверенное «да». От этого Оленька чуть успокоилась, прекратила плакать, зелёно-серые глазки вновь засверкали, пусть тускло, но блеск в глазах Оли Антон находит всегда, и невероятно ценит его.
От матери за всё время поездки на электричке Антон не услышал ни слова, кроме слов о том, что нужно делать и вопросов, всё ли в порядке. И в эти моменты, маме хотелось задать вопрос: «а что насчёт тебя? Ты в порядке, мама?». В рюкзаке шуршат блистеры и пачки таблеток, прикрытых одеждой и другим барахлом. Поникшие глаза Карины смотрят на рюкзак подозрительно, но Антон игнорирует немые вопросы в его сторону.
Через пять часов езды они прибыли в посёлок городского типа. Кажется, время здесь идёт намного быстрее, потому что листья на деревьях совсем опали, смешавшись с осенней грязью. Голые серые стволы невероятно удручали, заставляли накинуть воображаемую верёвку на шею и подготовить тумбу. Возможно, Антону даже повезло, что он оказался здесь. В Подмосковье всегда шумно и ему просто морально тяжело приспособиться к такому ритму жизни. Он даже не стал узнавать название нового места жительства, и, неся на руках спящую Олю, просто послушно шёл за матерью пешком, от вокзала до серого двора с ещё большими кучами листьев и грязи.
Новая квартира не внушает ничего хорошего, и не приносит позитивных эмоций. Обои уже в самом коридоре стали отклеиваться, открывая взор на серую шпаклёвку. Карина натягивает улыбку, договаривается с какой-то женщиной (как оказалось, это её давняя подруга) и благодарно смотрит ей в глаза, берёт документы из её рук и ещё несколько раз благодарит. Дела обстоят не так уж и плохо, подруга матери предоставила ей работу в своём продуктовом магазине, чтобы ей было чем платить за аренду, и кажется, всё правда не так уж и плохо.
Новая комната Антона впечатляет своими размерами, но в противоположном смысле. В нескольких квадратных метрах умещаются письменный стол, кровать, тумба и шкаф возле чугунной батареи, а вид из окна… Кроны голых деревьев и двор, ничего примечательного. Вроде бы, ничего лишнего, и ничего больше не нужно, но даже в прошлой коммуналке было больше места и было чем дышать.
Совсем скоро Антон пойдёт в свою новую школу. В обветшалую МБОУ СОШ, как он, в принципе, и представлял. Будет невероятно сложно влиться в коллектив, ведь за десять добрых лет его будущие одноклассники, наверняка, сдружились и сплотились. Кому нужен худой застенчивый недонаркоман в списке друзей? Вероятно, ему никто даже не предложит заполнить анкету «для друзей» в дневнике, а лишь смерит его холодным взглядом и усмехнётся. Холодная паника накрывает с головой. Антон запивает две таблетки ксанакса питьевой водой из бутылки.
Тревожные мысли никуда не уходят, и он отправляет внутрь себя третью, для уверенности, и принимается разбирать свои вещи, раскладывая одежду на пыльные полки шкафа и пряча в ящики стола лирику и экстази.
— Антон, — такой усталый, но родной голос заставляет Петрова быстро закрыть ящик стола с таблетками и обернуться. — Сходи во двор, может, проветрись. Возьми Олю, я уберусь здесь немного.
— Мам, ты в порядке? — Он игнорирует просьбу матери, подходит к ней ближе и кладёт руки на её предплечья. — Пожалуйста, скажи мне.
— Что мне говорить? — её глаза мокнут. Антон бы и сам заплакал, не будь он сейчас под тремя таблетками ксанакса. — Я совсем не в порядке, сынок.
— Я видел. Я видел то, что было ночью. Это то, из-за чего мы здесь?
— Я до сих пор люблю его. Мне больно. Мне тяжело.
Петров подаётся вперёд и обнимает содрогающуюся в нарастающей истерике мать, прижимает её к сердцу и закрывает глаза. Он тихо говорит ей что-то о том, что всё будет хорошо, что всё наладится, и Карина успокавается, будто Антон — и правда неплохой психолог и слушатель.
Он всё же берёт с собой выспавшуюся и вполне бодрую Олю с собой во двор, сжимая её маленькую ладошку, ведёт её вниз по лестнице с третьего этажа. Во дворе находится старая детская площадка, и, возможно, это займёт сестру на какое-то время.
Она скатывается с горки, веселится, словно ей никто не нужен для того, чтобы смеяться самой, пока Антон напряжённо оглядывает двор. На лавочке, рядом с качелями, сидят два парня, внешне невероятно напоминающих двух гопников. По телу пробежался мороз лишь от одной мысли, что эти умники сейчас потребуют его новенькую Sony Ericsson, которую ему подарил отец на недавно стукнувшие шестнадцать. Он случайно мелькнул ею, достав из кармана, дабы посмотреть время, и видит Бог, возможно, они и правда положили глаз на телефон Антона.
Но, если честно, они заняты своими гопарскими делами: щёлкают семечки и пьют какое-то дешёвое пиво. Интересно, как раскрывает семечки тот, который слева? Ведь у него нет двух передних зубов. Разглядывая беззубого, Антон натыкается на взгляд парня, который выглядит чуть более осознанным, но по подбитой скуле сразу видно, что он не так уж и умён. Он смерил Петрова холодным, но заинтересованным взглядом и что-то шепнул товарищу, который посмеялся так громко, что это услышал даже Антон, стоящий от них довольно далеко.
— Оля, пойдем домой, — Нужно свалить отсюда поскорее. Он ловит девочку за руку, пока та бежит на качающуюся разломанную лошадку. — Становится холодно, а ты без шапки. Пойдём.
— Тош, но мне совсем не холодно! — Петрова качает головой, и Антон сейчас очень хочет закатить глаза.
Нам просто надо уйти, а то Тоше разобьют очки и отберут телефон, на котором есть твоя любимая змейка.
Смех со стороны скамейки застревает в голове.
Они смеются надо мной?
Ксанакс перестаёт действовать. Слишком быстро.
Нам нужно уйти, нам нужно…
— Тоша? — Голосок Оли вырывает Петрова из почти охватившей его панической атаки, и он без слов идёт в сторону подъезда, сжимая ладошку сестры в своей.
Оставшийся день Антон проводит возле телевизора с сестрой и пересматривает мультики, которые он видел уже несколько раз. Нужно будет купить Оле что-то новое, Питер Пен, Алладин и Золушка надоели невероятно. Особенно, много раз он смотрел Питера Пена. Этот рыжий юноша появлялся уже даже во снах, уговаривая Антона остаться в стране, в которой нет взрослых. Тогда ему было пятнадцать, и проснувшись, Петров задумался о том, почему Питер Пен решил пригласить его в свою страну, когда Антон уже совсем не ребёнок? По закону, может, это и так, но морально ребёнок в нём умер ещё в двенадцать. Такого там точно не ждут.
Через две недели начнётся учёба в новой школе. Это пугает и заставляет антоновское сердечко биться об рёбра, и мысли об этом в первый день приезда заставляют его перед сном выпить две таблетки феназепама. Его выдернули из размеренной школьной жизни, к которой он привык и свыкся со своими одноклассниками, завёл там друзей, была даже девушка, которой он нравился, и вот так просто он потерял всё в один момент, попрощавшись с близкими короткими сообщениями и попросив их писать и звонить ему почаще.
Феназепам оказывается во рту, а потом и в желудке, и белокурая голова касается подушки. Настало время научиться жить по-новому.
