Антон.
Это имя щекочет Рому где-то под рёбрами, перекрывает воздух своими нежными руками, обвивая шею пальцами, шепчет что-то тихое на ухо, раздувая и так невероятных масштабов пожар внутри. Пятифан всё ещё не смирился с тем, что помимо милых девушек, его кровь заставляют кипеть, оказывается, не менее милые парни, вернее, всего один. И каждый раз оставаясь наедине с собой, Рома размышляет о том, как он вообще до такого докатился.Как вообще я дошёл до того, что краснею рядом с таким же, блять, пацаном, как я?
Сколько бы он не копался в себе — ответ так и не нашёлся, и вряд ли найдётся. И ведь ничего не поделаешь: сколько бы Рома не пытался погасить в себе нездоровую тягу к Антону — при каждом его взгляде, она возгорается лишь сильнее. День дискотеки подбирается слишком быстро, время летит, как сумасшедшее: гонит по встречной, и вот, уже почти середина декабря. Снег покрывает серые хрущёвки, делая их ещё более унылыми, чем раньше; проходит первая четверть учёбы, и короткими каникулами в ноябре (которые Рома провёл на улице с Антоном и Бяшей, гуляя почти каждый день, и, наконец! Зависая у Петрова с джойстиком в руке) ознаменовывает собой начало второй. Самой короткой и приятной, на взгляд Пятифанова: просто потому, что его никто не напрягает учёбой. Хотя, не сказать, что он до этого был ею загружен по самое не хочу… — Блять, Бяша, — Рома матерится раздражённо, потирая пальцами переносицу, а после затягиваясь табачным дымом, выдыхая его в открытое окно. — Какой смысл мне идти на этот пиздец? Посмотреть, как все будут танцевать медляк, а я даже Ан… А вот никого я даже пригласить не смогу, сечёшь?Если бы я сейчас проговорился, моя репутация в его глазах рухнула бы, как ебучее домино деда по соседству.
— Да давай, — Бяша стоит на своём, не отходя от цели ни на шаг. — Какую-нибудь бабу там и подцепишь, на! — Отвали, а? — Пожалуйста! Ради нас с Тохой, на! Мысль об Антоне отрезвляет злую голову. Пятифан жуёт фильтр тлеющей сигареты и замолкает. Если не пригласить его, то хотя бы просто выпить пива вместе с ним и Бяшей за школой, а то и в школе: учитывая, какие в школе номер семьдесят одиннадцатиклассники, вероятно, в лимонаде, может затесаться шампанское. — Тоха идёт? — Стараясь не звучать подозрительно, Рома тушит сигарету об снег на карнизе. — Идёт, я с ним базарил сёдня. — Ладно, заебал, — Рома закатывает глаза. — Зайди за мной в пять, договорились? Тебе всё равно по пути. — Эй, хули ты изначально не соглашался, а как только услышал, что Тоха тоже идёт — как миленький сдался, на? — Бяша звучит обиженно, но Пятифан его игнорирует, закрывает окно и выходит из кухни. — Жду. Давай, брат. Сбрасывает, кидает телефон на диван. Выглядит он не лучшим образом: ну, правда, он никуда не собирался, и даже не думал, что Бяше удастся вытащить его из дома на этот «праздник жизни».Надо полнейший шмон навести.
Ну, не для Тохи: так, чисто для себя.
Блять, ладно. Для Тохи. Фу, пидорство.
Вымывшись дочиста и побрызгав себя отцовскими духами, которые никто не трогал с того момента, как он сел в тюрьму второй раз, Пятифан оглядел себя в зеркале в коридоре. Он бы выглядел, вполне себе, солидно, не будь у него на скуле синяка, полученного недавно. В шкафу Рома нашёл единственную за всю его жизнь белую рубашку; хотел ещё галстук, но не понял, как его нормально завязать, психанул, и кинул в шкаф подальше. Стиль, конечно, странный: чёрные спортивные штаны, рубашка и ветровка палёного адидаса. Поменялось лишь самоощущение от рубашки и одеколона, а так, Пятифан выглядел повседневно. К пяти часам на заснеженном пороге уже тёрся Бяша, и, накинув куртку, Рома вышел к нему. — Хера ты напетушился, на, — друг оглядел Пятифана оценивающим взглядом. — Небось ещё и рубашку напялил? — А то. — Рома улыбнулся во все тридцать два, и, расстегнув куртку и ветровку, продемонстрировал товарищу белую рубашку — А чё без галстука? — Не нашёл.Пизжу: не разобрался как эту ересь напялить.
— Ну, чё, пошуршали, на. — Бяша натянул пониже капюшон и двинулся вперёд. Разговаривая обо всём на свете, парни дошли до антоновского подъезда. Сумерки уже, потихоньку, начали сгущаться в небе: за это Рома и ненавидит зиму. На часах полшестого, но солнце садится намного раньше, чем обычно. Устаёт, ложится спать, оставляя сестрице луне власть над всем, позволяет ей в свои ледяные руки взять весь посёлок: она рассматривает своими холодными глазами ничтожных людишек-пылинок, усмехается. И зачем они с солнцем дарят жизнь этим существам? Антон выходит из подъезда, поправляет очки и решительно здоровается с друзьями. От него пахнет чем-то приятным, даже немного сладким, и Рома жмёт его руку чуть дольше, чем стоило. — Ну, идём? — Петров оглядывает силуэты, сдувает со лба светлые пряди, и Пятифан давит в себе желание поправить его нелепую шапку. — Ага, — Рома сглатывает нежность и умиление к такому неловкому и, кажется, такому маленькому сейчас, в этой наитупейшей шапке «спорт» Антону, скрипит снегом под зимними кроссовками. — Погнали, пацаны. Дружной компанией они доходят до возвышающейся над мрачным посёлком серой школы, и Рома, краем глаза подмечает, что, кажется, «праздник жизни» уже начался: из окон актового зала доносится музыка, и свет там выключен. В школе довольно тихо, если не считать приглушённой музыки сверху. Парни оставляют куртки в раздевалке, преодолевают лестничный проём: Антон останавливается перед закрытой дверью актового зала. — Ты чё? — Рома оборачивается на Петрова, подмечая для себя его очаровательную черту: когда он нервничает, он перебирает пальцы.Наверняка, они, как всегда, холодные.
Рома бы расцеловал его худые ладони, каждый тонкий палец покрыл своими поцелуями, чувствуя на губах неестественный холод, будто Антон, на самом деле — мёртв. Почему его руки всегда такие ледяные? Неужели, это от таблеток? — Переживаю немного, — он тушуется, поправляет ворот белой водолазки. — Мало ли, что произойдет… — Давай, Тох, — Пятифан невесомо касается худого плеча, будто боится сломать Антона, который в водолазке, обягивающей его фигуру, кажется ещё более хрупким. — Всё будет чётко, мы с Бяшей тебя в обиду не дадим. — Да! Погнали, на. — Бяша раскрывает двери актового зала. Приглушённый свет из коридора разливается по тёмному пространству, кишащему подростками. Магнитофон на сцене разрывается музыкой; в центре зала танцуют девятиклассницы, кажется, Рома даже знает, как зовут одну из них. Они двигаются через толпу медленно, к столу с напитками. — Ну чё, есть тут чё прибухнуть? — Бяша рассматривает в темноте, переливающейся светом стробоскопа стол с лимонадами и стаканчиками. — Даже не пытайтесь здесь найти алкоголь, — это точно не Катя, но голос кажется очень звонким и знакомым. Рома оборачивается. — Учителя провели рейд по рюкзакам и карманам. Рыжие волосы девушки освещаются радугой стробоскопа; она опирается на стол поясницей и поддевает длинными пальцами пластиковый стаканчик. Наливает туда что-то шипящее и светлое из бутылки, и Пятифан понимает, кто это: по лисьиму прищуру узнаёт одиннадцатиклассницу — Алису. — Алиса? — голос Антона разбавляет музыку. — Не думал, что ты придёшь сюда. — Как это: танцы, и без меня? — девушка наклоняется к Петрову, треплет его за щёку.Чё за нахуй?!
— Я, кстати, пошутила, — она отпивает из стаканчика напиток и довольно улыбается. — Я пью шампанское. Никому нет дела до того, что находится в бутылке лимонада «Золотой Ключик», верно? Рома хмурится и недоверчиво осматривает сначала Алису, а потом бутылку. Не сказать, что Пятифан всегда симпатизировал этой девушке: она казалась ему до жути странной, мутной, в её глазах всегда блистает игривый огонёк, а голос всегда пропитан насмешкой. Помнится, Рома предпочитал её сторониться, когда был младше: на Новогоднюю утреннюю «дискотеку», проходящую для пятых-седьмых классов, Алиса пришла в странной лисьей маске. Отсюда и кличка: лиса. Но, кажется, они с Антоном неплохо так спелись. Какая-то необъяснимая ярость закипает внутри, и чтобы её заглушить, Пятифан хватает стаканчик, наливает себе «шампанское». — Ахуеть, реально шампанское, — вслух подмечает он, изгибая левую бровь. — Тоха, Бяха, въебите-ка шампусика. — М-мне нельзя, — Антон качает головой. — Мама сказала ничего не пить… — Прекратите спаивать ребёнка, — Алиса обвивает своими изящными руками антоновские плечи. — Ему ещё рано пить такие крепкие напитки…Какого хера ты вообще трогаешь его?
— Он уже пил с нами, — Рома обхватывает запястье Петрова, вручает ему стаканчик. — Давай, не стесняйся. — Хотя, в принципе, мама ведь не узнает, наверное, если я чуточку выпью… — Вот и славно, — Пятифан улыбается, наливает однокласснику шампанское, изредка кидая едкие взгляды на Лисицу. — Пей. — Давай, Тоха! — Бяша поднимает стаканчик к верху: он, кажется, уже расправился с первой стопкой. — Гадкие мальчишки! Прекратите заставлять Антошу делать то, что ему делать не стоит! — Алиса хмурит рыжие бровки, вздёргивает курносый нос, в попытках обратить на себя внимание. Но Антон всё-таки выпивает шампанское залпом. Бяша на это одобрительно улюлюкает; обнимает его за плечи, говоря что-то невнятное. — Ты чё выёбываешься, кстати? — Рома обращается к рыжеволосой девушке, которая непонимающе ведёт бровью. — Ты его благоверная, или чё? Чё кипятишься так? — Я беспокоюсь о том, чтобы он был в порядке, после похождений с вами, — неприязнь у них, кажется, взаимна: по нити едких взглядов проходит электрический разряд. — На твоём месте, Ромочка, я бы была аккуратнее, да проворнее. Хотя, местным гопарям, такое, вряд ли дано…На что ты вообще намекаешь, сучка блохастая?
Всё, Рома, успокойся.
— Тошик, пей ещё! — слева слышится довольный голос Бяши, который, по всей видимости, рад тому, что Антон пьёт вместе с ним. Взгляд метается по залу. С Алисой пререкаться хочется меньше всего, она всё ещё чем-то пугает, поэтому, Рома изучает глазами толпу. Возле новогодних декораций трётся Полина и её подружки. На секунду они встречаются взглядами, и Пятифан поспешно уводит его в сторону. — Всё, хватит ему. — Рома отталкивает Бяшу от поддатого Петрова. Прошло всего минут пять, а его взгляд уже теряется в линзах очков. — Я предупреждала.Ты всё ещё здесь, блять?
— Алиска, уйди, на! — Бяша словно читает пятифановские мысли, и она, насмешливо одарив парней взглядом, и взмахнув косой, уходит вглубь танцующих тел. — О, вы слышали? — Антон криво улыбается, выбирается из поддержки бурята. — Перемен требуют наши сердца! ¹ Антон, вскидывающий руки под «Хочу перемен!» Цоя, кажется Роме до жути глупым и нелепым, но в этом пьяном голосе он находит своё очарование. Он запрокидывает голову, поёт строчки «в нашем смехе и в наших слезах, и в пульсации вен», разводит руки так, будто бы готов обнять всю толпу школьников, и огромную искусственную ёлку посреди зала. В линзах антоновских очков отражаются цвета стробоскопа, в глазах Ромы — влюблённость и бесконечная нежность.Почему он, даже когда пьяный, выглядит ахуенно?
— Ты чё, на? — голос Бяши срывает с Пятифанова наваждение. — Чё пялишь? — Да вот, — Рома неловко прочищает горло, — Думаю о том, как его так быстро въебало? — Не привык к алкашке наш очкастый, на. По выбритому затылку прилетает хлопок. — Ты ему нахер налил столько? — Рома шипит громко, чтобы сквозь музыку было слышно его раздражение. — Мы его как домой потащим? — Перемен, мы ждём перемен! — Антон крутится на месте, на что Бяша тихо хихикает. — Да так и потащим, протрезвеет к восьми часам. Рома смотрит по сторонам, когда начинается музыка для медляка. Бяша рядом неловко чешет затылок.Сдрейфил, всё-таки. А фраерил про то, что тёлку подцепит.
— Ну, и чё ты стоишь? — В смысле? — бурят округляет глаза. — Так хвастался тем, что девку себе найдёшь, а щас стоишь, сопли жуёшь. Сдрейфил? — Ничё я не сдрейфил, на, — Бяша взъерошивает нелепую причёску, гордо поднимает подбородок. — Вон, пойду щас, видишь, ту девятиклассницу? Её подцеплю! — Попробуй. Уверуй в свои силы.Пьяная скотина.
Руки Бяши, вдалеке, ложатся на девичью талию.Это чё такое блять?
Удивление Пятифанова не передать словами: он просто пялится в темноту, выискивая глаза друга, который, наверняка, сейчас думает о том, что он утёр Ромке нос. Кривя губы, Пятифан осматривается, дальше, натыкаясь на Полину, прямо перед носом, которая танцует с каким-то одиннадцатиклассником. Её серые ядовитые глаза падают на Рому. Взгляд так и говорит:Смотри, я с лёгкостью нашла тебе замену. А что насчёт тебя? Продолжай рефлексировать своё пидорство, Пятифанов.
Она улыбается, прижимается к мальчишескому плечу ближе, а в венах Ромы снова закипает ярость.Потаскуха.
Пальцы на руках ногтями больно упираются в мозоли, сорванные на турниках, и Пятифанов держится, чтобы не набить морду этому одиннадцатикласснику.Идите все к чёрту, бляди.
Он вылетает из актового зала и направляется к туалету: нужно умыться и привести себя в порядок. Гнев пожирает Рому изнутри, пускает извилистые корни внутри грудной клетки, мерзко шепчет на ухо едкие комментарии о Морозовой, о том парне, и о самом Пятифанове. Рома громко хлопает дверью туалета, подставляет разгоряченное лицо под ледяную воду — это немного успокаивает. Гнев стынет, и, поднявшись над раковиной, Пятифанов краем глаза замечает сидящего у стены Антона. — Тоха? Ты чё тут? — Он спешит подойти к Петрову, который рассматривает кафельный пол. — Плохо стало, — признаётся он и поднимает пьяный взгляд наверх. — А ты? Рома садится рядом, смотрит на бледное лицо, метает взгляд по искусанным губам и взъерошенным волосам. — Да так, — Пятифан выдыхает через зубы. — Полина, сука такая. — Всё ещё переживаешь насчёт неё? — Его голос звучит так уютно и спокойно, что агрессия отпускает Рому, заставляя его сердце пропустить влюблённый удар. — Да нет, просто, раздражает. — Пятифан мотает головой. Они молчат с минуту: через стены туалета пробивается медленная музыка, которая, как назло, длится слишком медленно. Рома слышит стук своего сердца в ушах, тяжёлое дыхание Антона, и закрывает глаза. Он почти засыпает, в такой уютной и тягучей, словно мёд, атмосфере, но на его плечо ощущается небольшая тяжесть. Пятифан слегка испуганно распахивает глаза, замечая перед собой светлую макушку.Твою мать.
— Знаешь, — Антон говорит тихо, приглушённо, словно он находится за пределами туалета, но Рома слышит его хорошо, даже очень хорошо. — Я так рад, что моими друзьями стали именно вы с Бяшей. Он поднимает взгляд на Пятифана, который готов расплавиться прямо сейчас: умереть, исчезнуть, или наоборот, сидеть так вечно, чтобы голова Петрова никогда не покидала его плечо, чтобы он всегда смотрел своим пьяным синим взглядом в глаза Ромы, и находился так близко, что лишь одно неверное движение — и их губы соприкоснутся. Сердце плачет, умывается кровью, когда Пятифан поднимает руку, чтобы огладить чужую щеку, но тут же её опускает.Потрогай его.
Поцелуй его.
П-о-ц-е-л-у-й…
— Д-да, Тош, я тоже, правда, — Рома сглатывает нервно, когда мизинец Петрова касается его собственного. — Правда, я рад. — Без тебя… Без вас, я бы… Я бы, наверное, сторчался окончательно, — Антон слабо улыбается. — Не обращай внимания на Полину. — Я не обращаю, да и… — Но прибежал сюда злючий, да? — он тихо усмехается, трётся щекой об подрагивающее плечо Ромки.Блять, я люблю тебя.
— Она тебя не стоит, правда. Тебя весь мир не стоит.Я л-ю-б-л-ю т-е-б-я.
Проговаривает про себя Рома тысячу раз, когда влюблённый взгляд скользит по антоновским влажным губам, глазам, розовеющим щекам. Желание припасть к губам Антона бьёт ключом, разъедает нутро сладкой кислотой, и Пятифан слегка наклоняется.Я поцелую его, я…
Рома проигрывает в гляделки, когда дверь в туалет со скрипом распахивается. Он моментально выпрямляется, и Антон вместе с ним. — Эй, пацаны! Вы чё тут, на?!Как же ты не вовремя, сучара.
— Ничё, бля, — слишком враждебно тянет Рома, настолько, что Бяша вжимает шею в плечи. — Антоху схуёвило, я с ним тут сидел. Друг ничего не отвечает, только подозрительно смотрит на Пятифанова, за подмышки поднимающего Антона. Петров всё ещё слабо улыбается, но на ногах не стоит: валится всем телом на Рому, прижимаясь к его груди.Господи, да что ты делаешь?
Ты меня без ножа режешь, Антон!
— Бля, совсем никакой, — Бяша с опаской подходит ближе, протягивает руку с двумя пальцами. — Тох, скок пальцев показываю? — А…? Два? — Неуверенно тянет Петров. — Сука, Бях, я клянусь, ещё раз я тебя оставлю с ним — ты его в могилу сгонишь, — Рома вновь чувствует ярость, разливающуюся по венам, но резко выдыхает и взваливает антоновское тело на свою спину. — Пошли давай, чё стоишь? На морозе может попустит. Они кое как одевают на Антона куртку, Пятифан управляется с его шапкой, натягивает почти на глаза.Чтоб не замёрз, не дай Бог.
А то заболеет ещё…
На морозе Антону и правда становится чуть легче, до такой степени, что он уже, даже, идёт сам. Всё ещё держится за плечи одноклассников, но всё-таки, идёт. — Ты почему не сказал, что тебя так от шампанского разносит, на? — Бяша виновато прячет взгляд в снег. — Да я его пил-то… Раз в жизни, на Новый Год, с родителями. Мало. Не знал я, — измученно выдыхает горячий пар Петров. — Что мама скажет… — А давай, я ей скажу, что это в лимонад что-то подмешали? И ты вообще здесь не причём! — Рома чуть крепче сжимает предплечье Антона, чтобы тот не свалился. — Вряд-ли прокатит… — Прокатит, не ссы. Бяша остаётся ждать на улице, пока Рома тащит пьяного Антона по порожкам, а после отмазывает его у его матери. — Там что-то подмешали, правда, он совсем не причём. — Рома смотрит за спину женщины, наблюдая за тем, как снимает с себя куртку Антон. — На подобные мероприятия он больше ходить не будет. Особенно, с вами. — её голос звучит твёрдо и строго, и Пятифанов закусывает губу. — Ну, тёть Карин, это правда вышло случайно… — Иди уже отсюда, к дружку своему. Сына мне так угробите. — Она закрывает перед пятифановским носом дверь, и за ней слышатся недовольные комментарии о состоянии Антона.Ну ты и сука!
— И чё теперь делать-то, на, — уже возле дома Ромы интересуется Бяша. — Его ж теперь хер с нами выпустят! — Выпустят, не ссы, — Пятифан шмыгает носом. — Прорвёмся. Они коротко прощаются, и уже за своей старой дверью Рома даёт волю эмоциям. Всё внутри смешивается в одну кашу из чувств, эмоций, кучи невысказанных слов, невыполненных действий и недосказанности. Антон был так близко! Серьёзно, так близко, что Рома чувствовал его сбитое дыхание на своей шее, чувствовал его пальцы на своих, и его взгляд, такой пьяный, расслабленный иИ почему я не поцеловал его?
Твою мать, если я не сделаю этого — я на всю жизнь останусь несчастлив.
Иди ты, Бяша, в задницу, со своим визитом в туалет!