Всё это, конечно, круто, но я сижу в одних трусах и футболке. Не думаю, что Бяша оценит подобный прикид его друга… в доме другого его друга.
Сквозь мучительно-медленные симптомы, предвещающие ломку, Антон с горем пополам надел спортивные штаны Ромы, туго завязал их на талии, и, вышел в свет. — Тоха! — Бяша забавно округлил глаза, а после улыбнулся во все свои тридцать зубов, и вскинул руки для объятий. — Живой, етить! Живой, на! — Пока ещё не умер. — Антон радостно обнял друга, хихикая. — Ты тут как вообще оказался, на?! Где ты был?! Ромыч, чё мне не рассказал? — Рома после этого вопроса заметно помрачнел и бегло сунул руки в карманы домашних штанов. — Не до этого было, — Он, кажется, хотел плюнуть, как делает это обычно, когда недоволен, но, вспомнив, что находится в своём доме, вовремя опомнился. — Ты уж извини, братан, но вчера реально времени не было. По выгнутой дугой брови Бяши, Антон и Рома мигом смекнули, что мысли его завели совсем не в ту степь, в которую стоило. — Окстись, уёбок, — Пятифан стукнул костяшкой указательного пальца по выбритому виску. — Тоха— — М-меня мать спалила. С таблетками, — Спешно сглотнув, резко ответил Антон. — Вчера… Я вчера приехал, и она… ну… — Чё, прям пока принимал?! — Бяша хватается за голову, и Антону, на самом деле, он часто напоминает какого-нибудь персонажа из мультика: с такой выраженной мимикой, странной жестикуляцией и нереально наивным, добрым сердцем. — Да ну нахуй, на! — Нет, она их просто нашла. И… Ну, вкратце, я чуть не загремел в рехаб. Такой себе вчера день выдался. И правда тяжёлый. Кинув беглый взгляд на Рому, Антон отчётливо заметил, что тот расстроился.О, нет, Ромочка, если бы не ты — я бы вчера же и убил себя.
С крыши бы вниз головой сбросился, или в речке утопился.
— Рома ничего не сказал, потому что я у него был. Нервы я ему потрепал знатно, — Пытаясь не свести всё это откровение в каминг-аут, Антон попытался вовремя заткнуться. — Вот… такие дела. — Да понял я, — Бяша внимательно оглядел Петрова с ног до головы, пытаясь идентифицировать его одежду. — Чё за прикид? Ромка дал погонять, на? — Ты чё, бля, — грубо дёрнув Бяшу за рукав, Пятифанов склонился над ним грозной тучей. — Тише будь. А после, не особо острый антоновский слух уловил: — Потом расскажу.Да бля.
Рома, улыбнувшись, и попытавшись как-то смягчить неловкую атмосферу, заставил Бяшу снять куртку, и потащил парней на кухню. — Ну чё, пацаны, — облакотившись об кухонный стол ладонями, Пятифанов навис над Бяшей и Антоном. — По стопочке? — Блять, Ромыч, — Бурят, кажется, эту идею не оценил — это понятно по его взгляду, который резко стал острым и серьёзным. — Ты и так из запоя не вылезал, на, может, без этого?! — Да, Ром, — Антон чуть было не коснулся руки Пятифана, это бы выглядело ну совсем по-гейски, поэтому, он еле как сдержался. — Не стоит. Можем просто поговорить… Хотите, я расскажу вам о том, что было в городе? — Пф, откройте форточку: чёт душно стало. — Конечно, конечно хотим, Тошик! — В глазах Бяши зажглись огоньки, которые стали плясать в зрачках с нескрываемым интересом. — Я бы так хотел в город съездить, на! Рассказывай! За рассказами они провели, как минимум, часа полтора. Время летело незаметно, текло сквозь пальцы, и Антон растворился в невероятно комфортной компании. Подумать только: ещё четыре месяца назад, Петров думал, что Бяша и Рома — отмороженные гопники, отвратительные беспризорники, в жизнях которых царят только хаос, алкоголь, драки и вечные гулянки, но сейчас, Рома нежно сжимает антоновскую ладошку под столом, а Бяша с искорками в глазах слушает про настоящий каток, парк, многоэтажки и метро, и пьёт горячий чай. Всё это так расслабляет Антона, заставляет его позабыть о том, что он уже как полчаса может числиться пропавшим, и, скорее всего, его уже начали искать, если мать спохватилась и позвонила в милицию. — Вот чёрт, — краем глаза заметив, что за окном уже темнеет, Петров резко вскочил со стула, вырывая свою руку из рук Ромы. — Блять, мне нужно домой, срочно, мать может позвонить в милицию! — Хочешь, мы пойдем с тобой? — Пятифанов хватается за подол футболки Антона, заставляя его создать зрительный контакт. — Проводим. — Я бы правда хотел, но... Мне нужно спешить. — Петров улыбается уголком губ, кидая взгляд на Бяшу. — Сиди тут. — наказывает Рома Бяше, и уходит вглубь дома с Антоном. Они впопыхах ищут вещи Петрова в пятифановской комнате, в которых он и пришел сюда, и, с горем пополам, собирают Антона на выход. — Антош, будь аккуратен, ясно? — Рома застёгивает верхнюю пуговицу на зимней куртке Антона, словно какая-то мамочка. — Позвони мне, и расскажи, как всё пройдёт. Забились? — Да, хорошо, Ром. — Забота вызывает у Антона трепет в сердце, и щёки его смущённо розовеют, когда Пятифанов наклоняется к нему, чтобы оставить тёплый поцелуй на губах. Они целуются очень неторопливо и мягко: Рома аккуратно оглаживает большим пальцем антоновскую щёку, а руки Антона передвигаются на его шею. Всё заканчивается резко, когда позади раздаётся удивлённый свист. — Блять, Бяша, — Рома отпрянул от Петрова, отталкивая его от себя к двери. — Я же сказал на кухне сидеть, ишак! — Ничё се, на, — на лице Бяши читается изумление, перемешанное с чем-то ещё — кажется, он сдерживается, чтобы не заржать. — Ну, в принципе... — Пока. До встречи. — Резко выплёвывает Антон, и выбегает из дома. Не то чтобы Петров испугался реакции Бяши... Но эта ситуация заставила его зачерпнуть горсть снега с забора Ромы, и приложить её к горящему лицу, чтобы немного остыть. Неловко. Антон старался как можно скорее добраться до своего дома, но это было крайне нелегко: ноги вязли в огромных сугробах, пару раз он чуть не подскользнулся на льду. Но самое главное — симптомы надвигающейся ломки становились сильнее. Тахикардия сердца чуть ли не пробивала рёбра, а тошнота то и дело подкатывала к горлу, заставляя Петрова останавливаться, чтобы не выблевать всё съеденное и выпитое за день прямо в сугроб. Ноги всё сильнее сводило судорогой, но с горем пополам, Антон добрался до двора. Его не было здесь всего сутки, но всё здесь казалось таким... непривычным, неизвестным. Листовки наклеенные на подъезд рядом с домофоном выглядели ещё хуже и потрёпаннее, чем обычно, а от подъезда несло могильным холодом. Пройдя по непривычно-привычной лестнице, Антон пару раз прокрутил в голове номер своей квартиры и этаж, но на пол пути забыл, чуть не ворвавшись в соседнюю дверь. Открыв дверь уже в свою квартиру, из дома повеяло запахом жизни, которая остановилась тогда, когда Антон покинул дом. Пахло сигаретами, едой, на кухне резко перестала греметь посуда. — М-мам...? — Дрожаще промямлил в пустоту коридора Петров, и в это же мгновение, из поворота на кухню, выскочила Карина. Волосы были всклокочены, и сама она была какая-то растрёпанная и растерянная. Синяки под красивыми глазами стали чуть более видны, чем обычно, и стоило женщине завидеть сына, как она разразилась слезами. Из глаз, походящих на яркие зелёные джунгли, хлынул тропический дождь, и она, спотыкаясь, понеслась к Антону. — Антон, сынок, — рыдала Карина, утыкаясь в антоновское. — Где ты был? Господи, где ты был?! Я хотела звонить в милицию, я думала, что ты потерялся! И, почему-то, только сейчас, вся тень обиды и агрессии спала, обнажив страшную истину: мама так сильно волновалась. Она, кажется, даже похудела. От неё пахнет сигаретами, валерьянкой, водкой, и крепким кофе, а её короткие волосы запутаны. Такой внешний вид она допускала себе лишь тогда, когда ей было совсем тяжело. Антон, резко выдохнув, будто кто-то — скорее всего, это была совесть — ударил ему в солнечное сплетение, и обнял мать в ответ. — М-мам, мам, всё хорошо, слышишь? Пойдём на кухню, я всё объясню тебе! — Антон потащил мать на кухню, одновременно пытаясь успокоить её и вбить в голову то, что всё в порядке. На кухне пахло табаком и валерьянкой, и от этого запаха Петров скривился, вновь ощущая удар совести, но уже в висок. Он усадил Карину на стул, и сам сел рядом, положив руку ей на плечо. — Пожалуйста, скажи, где ты был? — Она стирает слёзы подолом домашней футболки, но взгляд от Антона не отводит, словно боится, что стоит ей посмотреть на что-то другое — он исчезнет. — Я был у друга, у Ромы, — заметив, как изменилась в лице мать, Петров резко взял её за руку. — Я сбежал потому что... Потому, что я испугался, мам. Я так испугался, что ты и правда положишь меня в наркологический диспансер... Мне стало страшно, и я сбежал. Мне было обидно, и я был ужасно зол. Внутренности и конечности скручивает тревога и ломка, и Антон резко выдыхает, пытаясь продолжить монолог. — Но я был в порядке, — он быстро закивал, прочитав в глазах матери вопрос об его состоянии. — Правда-правда. — Но... Но Антон, почему... — Прости меня, мам, — Антон склонил белокурую голову вниз, пытаясь сдержать слёзы сожаления и вины. — Я не до конца осознавал, какую сильную боль я причинил тебе своим побегом и... таблетками. И какой сильный вред я причинил ими себе. — Сынок, — нежные руки матери сжали дрожащую в приступе тремора ладонь Антона. — Я очень много думала об этом, без остановки, все эти сутки. Давай мы что-то сделаем с этим? Давай, мы запишем тебя к психологу вновь? К психиатру? Тебе выпишут таблетки, которые не вызывают никакого привыкания, и ты будешь чувствовать себя лучше... — Да, мам, — сжёванно улыбнувшись, Антон, всё-таки, позволил себе пустить слезу. — Прости меня. Я всё понял, я всё осознал... Я не буду так больше делать, правда, и буду лечиться исправно. Я так виноват, господи... — Я прощаю тебя, Антон, — смахнув слёзы с бледных щёк, Карина максимально смягчила взгляд. — И ты меня прости. За всё. Я верю тебе. Так, они просидели на кухне ещё с час, роняя слёзы и раскаиваясь с каждой секундой всё больше, и извиняясь за всё подряд. За это время, из комнаты вышла Оленька, которая, подхватив настроение семьи, села с ними за кухонный стол, и тоже извинилась за всё подряд. Это выглядело мило и забавно, но Антон был ужасно рад видеть сестру и мать, и пообещал им больше никогда не причинять себе и им вред. И как же было хорошо осознать, что мама поняла. Что мама поверила. Что мама простила. Умывшись, и глупо попялив взгляд на себя в зеркало, в голову Петрова пришло то, что он должен позвонить Роме, и отчитаться за то, что он жив, и находится дома, а не в рехабе. Переодевшись в домашнюю одежду, Антон с досадой отметил то, что он всё ещё не достал свои обычные домашние штаны, поэтому, ему пришлось надеть старые шорты, которые он таскал ещё в городе летом. — Ало? — наматывая провод домашнего телефона на палец, Петров с трепетом в сердце заметил, что трубку взяли. — Тош? Ну чё, как всё прошло? — Голос на том конце провода казался встревоженным, и, улыбнувшись себе же, Антон усмехнулся. — Всё хорошо, Ром. Мама поняла и простила. Запишет к психиатру, и мне пропишут новые таблетки от тревожности и паранойи, не вызывающие такого привыкания... Я решил завязать. Рома помолчал в трубку, кажется, переваривая информацию. — Правда? — Правда. Я брошу это дело. Попробую пережить ломку, и, ну... Делов-то. — Я помогу тебе пережить её, слышишь? Блять, я бы пришёл, серьёзно, — Рома раздражённо выдохнул. — Но мамка вернулась, Бяшу выгнала, а меня заставила объясняться за бутылки водки. — Оу. Ромочка, ты там держись, хорошо? — Ага, держусь, Тошик. Нервно пожевав губу, Антон понизил громкость своего голоса, шепча в трубку: — Ром. А что с нами? — Что ты имеешь ввиду? — ...Кто мы теперь друг для друга? — Хах, — Пятифанов громко усмехнулся, а потом тоже понизил тон. — А ты как думаешь? — Я не знаю. Но я... я... — Я люблю тебя, — Шёпотом тараторит в трубку Рома, пока Антон покрывается пятнами смущения. — Я так люблю тебя. Мне похуй, кто чё будет думать, прям, насрать алмазно, я хочу быть с тобой. — Я... Я тоже хочу быть с тобой, — Краем глаза заметив Олю в коридоре, Антон прижал трубку ко рту, стараясь говорить как можно тише. — Я тоже. Очень, очень люблю тебя, Ромочка. — С этого момента, мы встречаемся, и отказы не принимаются. — Я и не собирался отказывать! — с этими словами Антон смущённо захихикал, и облакотился на стену, чувствуя, как что-то хрустнуло в заднем кармане шорт. — Вот и славно. — Пока Рома уютно молчал в трубку, Петров сунул дрожащую руку в карман. — Погуляем завтра? Свиданка типа. Так по-гейски, пиздец, но мне уже поебать. Голова закружилась ещё сильнее, а к горлу подкатил ком. — Да, конечно-конечно, погуляем... Во сколько? — Петров разглядывает лежащую на вспотевшей ладони пачку, пытаясь сделать свой голос как можно более ровным. — Да, навскидку... Часика в четыре, забились? — Да, да. Может, созвонимся ещё перед сном? — Созвонимся, разумеется. Я люблю тебя. — И я тебя люблю, Ром. Гудки. Трепет в сердце, бабочки в животе. Страх, тошнота, тремор, судороги. Пачка ксанакса в кармане.