За кулисами цирка

Шоу в самом разгаре. На арене, а если точнее, над ареной, — воздушные акробаты. Прыжки, кувырки, жонглирование в полете и танцы на тонком канате, натянутом на смертельной высоте. На такие трюки не решился бы ни один человек в здравом уме, а они делают такое почти каждый день... и без страховки. Она стоит, притаившись за кулисами, и смотрит на происходящее сквозь щель в занавесе. Сердце оглушительно бьется, резко замирая на каждом опасном моменте, а пушистые кошачьи ушки прижимаются к голове. Иногда она зажмуривает глаза, но не находит в себе сил уйти. Позже, стоя на коленях, она смывает с её лица грим, слишком яркий, вызывающий, слишком неестественный. Она аккуратно, даже с неким трепетом расплетает её тугую прическу, и густые каштановые волосы ложатся на плечи. Она протягивает руку к сундуку, на котором лежит расческа, но акробатка перехватывает её руку за запястье. Девушка вздрагивает, ощущая холодные сильные пальцы на своей коже. Подчиняясь безмолвному требованию, она вновь опускается на колени у её ног и робко смотрит в её глаза снизу вверх. В глазах акробатки сейчас, после выступления, нельзя ничего рассмотреть, ни одной эмоции, кажется, что это только два омута цвета горького шоколада, и, если ты засмотришься в них чуть дольше, чем требуется, они затянут тебя навсегда. Её рука ложится на голову служанки, и длинные тонкие пальцы зарываются в пушистые кудри, потом аккуратно, задумчиво касаются пушистых ушек — они немного темнее солнечно-рыжих волос. Правое ушко чуть дёргается от прикосновения. Губы артистки трогает лёгкая улыбка, и она убирает руку, позволяя девушке продолжить её работу. Элин аккуратно расчёсывает её волосы, собирает их шёлковой лентой в свободный хвост. Расстёгивает на спине крючки облегающего костюма, помогая раздеться, и снимает эластичный бинт с её туго стянутой груди. Украдкой окидывает взглядом идеальную обнаженную фигуру акробатки, невзначай касается бархатной кожи груди. Потом как ни в чём не бывало подаёт широкие брюки и ярко-голубую мужскую рубашку, лично застёгивая пуговицы. Она натирает её напряжённые запястья густой мазью, резко пахнущей хвоей, и лишь потом застёгивает манжеты. Закончив, она останавливается напротив неё и заглядывает в глаза, опять снизу вверх. Элин робко кладёт руки ей на талию и прижимается к её груди, прислуживаясь к размеренному биению сердца. Ивет обнимает её за плечи и зарывается носом в растрёпанные волосы. — Я боялась за тебя. — Знаю. Новая программа. Неделя наряжённых тренировок и репетиций. Она входит в свой фургон в мокрой рубашке, с волос капает вода. Опять купалась в ледяной реке. Берёт с кровати полотенце, набрасывает его на голову и прямо в мокрой одежде падает на кровать. Элин слезает с сундука, где сидела, вышивая тигра на её куртке, опускается на колени у кровати и гладит акробатку по спине. Вытирает её волосы и отбрасывает намокшее полотенце. Она начинает делать ей массаж прямо через рубашку, и напряжённые плечи циркачки постепенно расслабляются. Она приподнимается, расстёгивает рубашку и скидывает её на пол. Она смотрит на неё, случайно слишком задержав взгляд на груди, и, поднимая глаза, видит её улыбку. Даже несмотря на сильную усталость она находит силы улыбаться и просит: — Принеси вина. — Да, конечно. Она берёт бокал из её рук и отпивает немного, но после, повинуясь её взгляду, пьёт до дна. Ивет снова наполняет её бокал, хотя сама сделала только пару глотков. Она притягивает девушку к себе, сажает на кровать рядом с собой и обнимает за плечи, второй рукой расстёгивая пуговицы на платье. Девушка не сопротивляется, она знает, что Ивет ей ничего не сделает. Она никогда её не трогала, даже когда Элин сама ей позволяла... даже когда сама этого хотела. Дожди в этих краях — очень редкое явление, но с утра шел просто тропический ливень, да и прошлые два дня погода была немногим лучше. Мало кто пришёл попрощаться с ней, а те, кто пришли, ушли довольно быстро. Долгие прощания были не в их традициях, ушедших было принято забывать как можно быстрее. Осталась только она. На коленях, в грязи, промокшая насквозь, среди старых надгробий, у совсем свежей могилы. — Нет, Иви, почему? Ты обещала! Ты обещала не покидать меня, ты обещала, что ничего не случится! Ты говорила, что всё под контролем! — она ударила кулаком по плитам, разбив руку в кровь, и разрыдалась, не обращая внимания на потоки воды и раскаты грома. Ей никогда не забыть тот день, тот момент, те несколько секунд падения и оглушительный хруст ломающихся костей в тишине затаившего дыхание зала, панические крики, которых она уже и не слышала, которые для неё ничего не значили. Она будет вечно проклинать намокшие верёвки, постановщиков с их изнуряющими тренировками, заставившими её потерять осторожность, хозяина, приказавшего работать без страховки... и весь этот чёртов цирк. Она уже решила, что не останется здесь. Она уже придумала, как сбежать. И она уже знает, как отомстить.