За кулисами цирка

Она сидит на краю крыши небесно-голубого фургончика, свесив ноги, и напевает мотив красивой, но давно забытой песенки: "Где ты бродишь, ангел смешливый? Кого крыльями обнимаешь? Я молюсь тебе в день дождливый, Но грехи мне не отпускаешь. Я стучу в витражи твоих храмов, Умоляя принять мою душу, От отказов твоих — сетка шрамов, Я люблю эту странную ношу". Это была её любимая песня. В густом тумане раннего утра ещё нет всей той суеты, что будет царить здесь в этот и все последующие дни, как это обычно бывает в цирковых городках. Туман почти полностью поглощал её тихий напев, и лишь один невидимый, безмолвный, притаившийся за фургончиком, но очень благодарный слушатель мог наслаждаться им. За две недели, прошедшие с её появления в цирке, это уже стало традицией, и сложно было сказать, действительно ли юная певица и акробатка не знала о слушателе или, что вероятнее, приняла правила своеобразной игры. Она сидела прямо на мокрой от росы и тумана траве, прислонившись к одному из разбросанных здесь ящиков, прикрыв глаза и лениво покуривая длинную трубку, набитую душистым табаком со сладким ароматом роз. На вкус она была не так приятна, но женщину это не волновало. Вторая рука будто отдельное существо то теребила перламутровые пуговицы потертого от времени камзола, то перебирала густые рыжие волосы, в беспорядке спускающиеся почти до пояса, то пробегала пальцами по выжженным на кожаных наручах узорам. Дотронувшись до ещё не совсем заживших шрамов на сгибе локтя, она вздрогнула и вышла из "транса". Подняв букет полевых цветов, лежавший рядом с ней на земле и прижимаясь к стенке, чтобы остаться незаметной, прокралась ко входу в фургон и положила цветы на порог, а потом так же тихо прокралась обратно и растворилась в тумане. А девушка на крыше всё так же беззаботно завела новую песню... *** В день премьеры все возбуждены больше обычного. За кулисами шум и беготня, все готовятся, переносят инвентарь туда и сюда, путаются, кричат и ссорятся по пустякам. В такое время лучше вообще не попадаться никому под руку, даже если ты выше по иерархии. Силачи тягали гантели, переругиваясь между собой, вампиры-трюкачи висели вниз головой на невесть откуда взявшейся над проходом перекладине, разминая руки и мешая самым высоким пройти, помощники сновали между артистами, пытаясь казаться невидимками, но вечно путались под ногами, а ведущий сидел на стремянке в своём вечном фраке и мятом цилиндре и в сотый раз прогонял свой текст, да так громко, что неимоверно раздражал всех присутствующих. Да, генеральная репетиция прошла безупречно, но, зная, сколько неприятностей и утрат принесли предыдущие, невозможно было не волноваться. Даже хищники, чувствуя смесь человеческих эмоций, метались по клетке, изредка порыкивая на соседей. Дрессировщики боялись, что животные взбунтуются и откажутся хорошо вести себя на арене, но Жозефина не разделяла их страхов. Она совсем не боялась, ведь несколько последних недель её мысли занимало только одно, только одно существо, одна прекрасная нимфа с волосами цвета пшеницы и небесно-голубыми глазами, под цвет которых она выкрасила свой фургон, и ими она навсегда забрала себе её сердце и душу, хотя сама, наверное, даже не догадывается. Жозефина затянула потуже высокие наручи с помощью зубов и свободной руки, зашнуровала жесткий кожаный корсет, больше смахивающий на лёгкую броню, и накинула сверху парадный, вишнёвого цвета мундир с золотыми эполетами. Застегнула ремень с кобурами для пистолетов и прикрепила свой любимый хлыст. — Ну, черт сбережёт, бог не тронет, — шепнув негромко старую цирковую присказку, она нацепила широкополую шляпу и уверенным шагом вышла из фургона. Софиты сверкают, оркестр гремит, почти не сбиваясь с ритма, вопреки обыкновению этих пьяниц. Заграждения поставлены, тигры на местах, зрители в предвкушении. "Уж и не знаю, чего они больше предвкушают, трюки или кровавую трагедию, как часто бывает между хищниками и шарлатанами", — подумала она, но выбросила мысли из головы; сейчас надо было быть сосредоточенной как никогда. — Не подведите, мои большие полосатые котята, — шепчет она одними губами, и шоу начинается. Большие "котята" — тигры — действительно сегодня были удивительно послушны: прыжки по тумбам и сквозь кольца, хождение по бревну и даже знаменитый трюк с засовыванием головы в пасть хищника — всё прошло безупречно. Внутри Жозефина ликовала. В душе она уже праздновала успех. Поклонившись в последний раз, она развернулась и уже собралась выйти с арены, как вдруг... Никто даже не успел понять, что произошло. Один из тигров молниеносно срывается с места, зрители испуганно ахают, и вот уже дрессировщица лежит на полу, а под ней расплывается лужа крови. Зрители в шоке. Она даже не успела отреагировать. *** Реки боли... До определённого момента многие думают, что это всего лишь образное выражение, красивая метафора, но, оказавшись на границе жизни и смерти, если выпадает такой случай, всеми силами борясь за жизнь, они понимают, что это правда. Что это только мягкое и крайне корректное определение того ада, через который приходится пройти. Первое, что она испытала, придя в себя, — острый приступ тошноты, а после — крайнее удивление, что она до сих пор жива. Второе удивление было по поводу звучащей до боли знакомой мелодии: "Для меня нет ценней подарка, Чем отметки твоих касаний, След зубов на плече — твоя марка, Обещание вечных страданий. Где ты бродишь, ангел смешливый? Кому даришь секреты рая? Я молюсь тебе в день дождливый, Слышишь? Я без тебя умираю..." С трудом открыв глаза, слезящиеся от яркого солнца, и усилием приподняв голову с подушки, она увидела на расшатанном стуле совсем рядом с собой светловолосого ангела и тут же усомнилась в реальности происходящего. Но нет, её личный ангел, укравший её сердце, действительно был здесь, вывязывал сложный узор на длинных тонких спицах и тихонько напевал себе под нос ту самую мелодию. Аннет повернула голову и будто засияла от радости. — Жози, ты очнулась! Как себя чувствуешь? Дрессировщица поморщилась от ненавистного сокращения своего имени и, прокашлявшись, хрипло ответила: — На удивление живо... Сколько времени прошло? — Девять дней. Мы уже на другой стоянке. — И всё это время ты... — от удивления она не закончила фразу. — Я? Я была с тобой. Ты металась в бреду и звала меня. Жозефина покраснела и откинулась на подушки, прикрыв глаза, которые её выдавали. Её лежащую на одеяле руку накрыла маленькая холодная ладошка. — Не беспокойся, всё хорошо. — Ладно. И, несмотря на боль, дрессировщице было действительно хорошо. *** Они сидели на крыше небесно-голубого фургончика, под кристально-чистым звёздным небом. Аннет тихо напевала сказочный мотив про принцессу и дракона, Жозефина, положив голову ей на колени, пыталась сосчитать звёзды. Когда песня закончилась, дрессировщица тихо сказала: — А знаешь, я даже благодарна своим котикам. Зря Эд их побил тогда. Они сделали всё как надо... — Что ты такое говоришь? — возмутилась гимнастка. — Ты могла умереть! — Но получила тебя. Котята знали... — А кто тебе мешал так меня завоевать, без смертельных ранений? Ведь у тебя почти получилось! — Да? — на лице отразилось удивление, но в темноте оно не было заметно собеседнице. — Мы же даже ни разу не говорили. — Неужели ты не чувствовала связь? — Чувствовала, но мне никогда не хватило бы смелости подойти... — И зря, — девушка засмеялась. — Я ведь знала, что цветы от тебя, я только ждала... — Вот я дурак! — воскликнула рыжая, не дав ей договорить. — Мы упустили столько времени! — Она вскочила, уже не морщась от боли в боку, и накинулась на партнёршу со смехом и криком: — Но мы это наверстаем! И Аннет залилась звонким смехом, пытаясь отбиться от щекочущих её рук дрессировщицы. «Котики» не были правы, но они помогли судьбе вершить свой рок, и сейчас довольно мурлыкали в своей клетке.