And you rip my ribcage open And devour what’s truly yours And our screaming joins in unison I cry out to the lord
The Amazing Devil “The Unwanted Animal”
Когда маленькому Рене было пять, его мать научила его гадать. Она вкладывала в его пальцы карты и рассказывала о том, что они могут сказать, если прислушаться. Она научила его смотреть на дно кружки и видеть в случайных узорах чайных листьев завтрашний день. Он помнил всё, что она говорила про игральные кости, про линии на ладонях и капли свечного воска. - Это дама червей, - сказала она, протягивая ему карту – Что она означает, как думаешь? - Она добрая, наверно. - Она означает любовь, верность и счастье. Присмотрись к ней. Малыш Рене рассматривал потрёпанную карту, пожелтевшую от времени. На него смотрела светловолосая девушка в пышном платье и с цветком в руках. - Красивая. Он помнил, как они вместе смотрели на кусочек ночного неба, видимый из окон тюрьмы, как она гладила его волосы и рассказывала о звёздах. Она говорила о созвездиях, рассказывала легенды, истории о монстрах и побеждающих их героях. Его завораживала мысль о всех могучих существах, вечно летящих в ночном небе и смотрящих на него так же, как он смотрит на них. Она научила его всему, что знала сама. Это были немногие не неприятные детские воспоминания. Такие моменты были единственным лучом света среди голода, грязи, побоев, бесконечной темноты и отвратительных людей, набитых в тесные комнаты, как скот. Людей вокруг он не любил особенно сильно. От них никогда не приходилось ждать ничего хорошего, все жили ужасно тесно. Там невозможно было остаться одному, и невозможно было иметь свои собственные вещи. По грязным сырым полам бегали крысы, мыши и нюхики. Нюхики появлялись из пыли и питались человеческими чувствами. Рене знал, что маленькие пушистые существа отличались в зависимости от того, какими эмоциями они питались, но слышал об этом только по рассказам взрослых. Сам он не видел других нюхиков кроме этих мышастых длинношёрстных змеек. Такие обитают в тюрьмах и больницах, в местах, где они могут питаться страданием, злобой и смертью. Когда ему исполнилось девять, его мать умерла от чахотки. Малыш Рене умер вместе с ней, и вместо него остался Жавер. Он пытался выкинуть из головы всё гадание и легенды. Но несмотря на это, даже поступив на службу в Тулон, он продолжал смотреть на звёзды.***
Жавер никогда не забудет, как ярко светила полная луна в ту звёздную зимнюю ночь. Он сменял на посту Жюля Дюрана. Жюль был на пять лет старше его, имел жену и двоих детей, и обладал мягким, порой слишком попустительским характером. Несмотря на это он добросовестно работал и обладал элементарным здравомыслием, за что Жавер уважал его. Он был добр и не отпускал никаких шуток по поводу его происхождения, как это делали другие охранники и некоторые особенно наглые каторжники, за что он ему нравился. Жюль стоял на ветру, втянув шею в плечи, пытаясь спрятаться от холодного ветра. - Холодно сегодня, а? – Жюль держал руки подмышками, пытаясь согреть ладони. - Да, - пальцы Жавера покраснели от холода, необычного для юга Франции. Холодный морской ветер продумал униформу насквозь. Жюль оглядел его, и после недолгих раздумий снял свои перчатки. - На. Утром вернёшь, – сказал Жюль и протянул потёртые кожаные перчатки. Жавер посмотрел на него с недоумением. - Зачем? - Тебе ещё здесь всю ночь стоять, а я домой иду. Бери. Жавер с подозрением посмотрел сначала на протянутые перчатки, потом в глаза Жюля. - Да бери, а то все руки себе отморозишь на таком ветру. - Перчатки не положены по форме, - сказал Жавер, неуверенно принимая перчатки. - Нигде не написано, что нельзя. Тем более такой холод. Жавер надел перчатки. Они всё ещё хранили тепло чужих ладоней, но, к его удивлению, это не было неприятно. - Спасибо. Жюль улыбнулся. Жавер попытался улыбнуться в ответ. Оглядываясь назад, Жавер искал свою вину за то, что произошло. Он не мог предугадать, что у заключённого номер 30677, прибывшего за две недели до этого, была особая причина смотреть на всех вокруг с насмешкой, и что он ждал полнолуния для исполнения своего плана. Жюль как раз собирался уходить, когда они услышали волчий вой. Они не придали этому значения, а когда поняли, что зверь находится не за стенами тюрьмы, а внутри, было уже слишком поздно. Жавер услышал крик ужаса, доносившийся неподалёку, который вскоре стал криком боли. Невозможно сказать, что было страшнее: этот крик или то, как резко, с ужасным хлюпающим звуком и треском он оборвался. Он увидел огромного волка, в полтора раза больше обычного, с окровавленной мордой. У него в зубах был кусок мяса, оторванный от замолкнувшего охранника. На крик сразу же сбежались десяток надзирателей, и Жавер был свидетелем того, как половина их была разорвана на куски. Он, как и все, пытался зарубить волка, но стальное оружие наносило мало вреда оборотню. Он видел, во что превращаются его товарищи по службе в зубах монстра. А потом эти зубы вцепились и в него. Он мало что помнил после этого момента. Помнил, как оборотень трепал его, как тряпичную куклу, как не слышал ничего, кроме звериного рычания и криков со всех сторон. А потом всё утихло и осталась одна боль, и луна насмешливо смотрела с неба, пока в глазах не потемнело.***
Он очнулся на следующий вечер среди трупов, приведя при этом в ужас священника, находившегося в тот момент в мертвецкой. Справа от него лежал Жюль Дюран. У него была оторвана рука, мёртвые глаза смотрели в пустоту, а лицо застыло в последней маске ужаса. Того, кто лежал слева от него, он не смог узнать, потому что половины его головы не было. Ему рассказали, что оборотень успел убить семерых человек, и что в общей суматохе его приняли за труп. Заключённый сбежал до того, как пришла подмога, и уже день находится в бегах. Неизвестно, в какой форме он находится и как далеко мог уйти, так что надежды поймать его практически нет. Неделю Жавер пролежал в лазарете и думал. Оборотни для Жавера были историей из далёкого детства. Умом он понимал, что предвидеть появление заключённого-оборотня было невозможно, но всё равно раз за разом прокручивал в голове все воспоминания о 30677, все его шуточки, волчий взгляд исподлобья, крадущуюся походку, но не мог найти ничего, что бы точно выдало в нём оборотня. Раны быстро затягивались, но он чувствовал, будто грязь вросла под кожу. У него было сломано несколько рёбер, укусы и отметины от когтей покрылись бурой корочкой, огромные синяки наливались бордово-фиолетовыми оттенками на смуглой коже. Физическая боль была не такой плохой, как ежеминутное напоминание о собственной беспомощности, попытках вырваться из цепких лап, разрывающих кожу, о борьбе со зверем, больше напоминающим бой со стихийным бедствием. Нет, легче было бы сразиться один на один с оползнем или лавиной: камни не обладают кровожадностью, льду чуждо злорадство. Он постоянно чувствовал себя грязным. Оборотни существовали, в этом почти никто не сомневался, но они были редки. Мало кто всерьёз заподозрил бы другого в ликантропии, разве что немногочисленные фанатики. Оборотней никто не изучал, никто точно не знал, почему они появляются, каким образом превращаются в зверей и как их исцелить. Все знания о них передавались в виде сказок и слухов. Говорили, что оборотни — это дети от союза ведьм и самого дьявола, говорили, что они не могут переступить порог церкви, что убить их можно лишь вонзив серебряный кинжал в сердце. А ещё говорили, что человек, укушенный оборотнем, оказывается проклят. Через неделю Жавер смог встать с постели, через полторы он вернулся на службу. Раны затянулись быстро, намного быстрее, чем должны были. Они оставили после себя яркие шрамы на руках, плечах и груди и продолжали болеть. Врач и комендант явно боялись, что он проклят, но вслух своих предположений при нём не высказывали. Никто не собирался обвинять его, по крайней мере до следующего полнолуния, пока не появятся доказательства. Через полторы недели Жавер в первый раз за свою недолгую службу взял несколько дней отгула. Когда зимнее солнце начало склонятся к горизонту, он вышел за пределы города, ушёл в леса и с беспокойством стал ждать. Он надеялся, что всё обошлось, даже когда от боли заныли мышцы во всём теле. Он никогда не молился так, как в ту ночь. На чёрном небе взошла луна, и когда её свет пролился на голые ветви деревьев, Жавер почувствовал нестерпимую, ужасную боль. Он чувствовал, как будто вывихнулись все суставы, растягиваются мышцы, и кожа рвётся от натяжения. Он чувствовал, будто он заживо горит в адском пламени. Его зубы становились длинными клыками, ногти – острыми когтями, а волосы - густой шерстью. Он упал на сырую землю и кричал от боли. Одежда порвалась от деформации всего тела и тряпками связывала конечности, давила на болящие мышцы. Это продолжалось по ощущениям целую вечность, во время которых он хотел скорее умереть, лишь бы боль закончилась.***
Когда он открыл глаза, сквозь ветви деревьев уже светило рассветное солнце. На нём не было одежды, он был в грязи и крови. Во рту ощущался вкус сырого мяса и шерсти. Он огляделся и увидел недоеденную тушку зайца, пойманного зверем. Его стошнило. Весь день он проходил по лесу и думал о том, что ему делать с этим проклятьем. Перед глазами стояло лицо Жюля и его мёртвый взгляд. Этой же ночью зверь внутри него поймал и съел зайца, но что, если на его встретится человек? В эту ночь волк не приблизился к крестьянским домам, но что насчёт следующей? Жавер не помнил, что делал этой ночью, а значит не сможет остановится, и неважно, окажется перед ним животное или человек. И что тогда? Вдова Дюран осталась одна с двумя детьми и вынуждена перебиваться на скудное пособие. А сколько семей потеряли своих родных из-за того заключённого? А сколько могут потерять из-за Жавера? Несколько раз в своих размышлениях он приходил к мысли о самоубийстве, но отвергал её, так как понимал, что у него не хватит решимости на этот шаг. Ему было всего 22, жизнь только началась. Ему было обидно, что сейчас, когда он едва вырвался из той преступной среды, в которой вырос, ему придётся всю жизнь лгать и увиливать, постоянно боятся того, что может сделать монстр и никогда не быть полностью честным. Он решил, что не станет наказывать себя за несовершённое преступление. Если зверь убьёт человека, то он убьёт себя сразу же. А пока он попытается ужиться со зверем внутри себя и подавить его. Он чувствовал вину за то, что остался жив в ту ночь. Лучше бы оборотень убил его, лучше бы он не проснулся тогда в мертвецкой, лучше бы Жюль остался жив. Он знал: homo homini lupus est, человек человеку волк, знал по своему опыту, видел, как люди становятся зверьми, хуже зверей. Это знание было с ним сколько он себя помнил, оно подтверждалось из раза в раз, и всегда, когда он думал, что вот он, предел человеческой жестокости и жадности, происходило что-то ещё хуже. Он никогда не думал, что этот предел может быть так далеко. Теперь, до самой смерти, каждый день, каждый час, каждую секунду своей жизни ему нужно будет доказывать, что человек властвует над зверем, а не наоборот. Своей одежды он так и не нашёл. С наступлением темноты в деревушке под Тулоном с тяжёлой совестью он взял сушившуюся около одного из крестьянских домишек простынь, обещая себе вернуть её на место следующей ночью. Он прошёл сквозь ночной город незамеченный никем, кроме пары бродяг, принявших его за призрака, и зашипевшей на него дворовой кошки. На следующий день он написал заявление об уходе с поста тюремного надзирателя, получил от коменданта рекомендательное письмо, адресованное префекту парижской полиции, оставил простынь у крестьянского дома, собрал свои немногочисленные пожитки и отправился в Париж, прочь от Тулона и от людей, знавших о побеге оборотня.***
Получив место в парижской полиции, он немного успокоился. Он старался брать выходные так, чтобы раз в месяц он мог выезжать на несколько лье от города, туда, где на несколько километров вокруг не будет ни души, и где он устроил несколько тайников с одеждой. И всё же утром после полнолуния он с тревогой осматривал округу и шёл по собственным следам, боясь найти растерзанный человеческий труп. К счастью, пока он не находил ни одного. Похоже, что ночью зверь уходит не так далеко от места обращения и охоте на людей предпочитает лесную дичь. Он надеялся, что так оно и будет продолжаться. Первое время было особенно тяжело. В Париже у него не было никаких знакомых и конечно же никого, кто мог бы рассказать про ликантропию. Все тонкости своего нового состояния ему пришлось познавать на своём опыте. Сначала он терял тайники с одеждой или находил её разорванной или безвозвратно испачканной, так что почти всё его жалование уходило на замену испорченных рубашек. Он открыл в себе вкус к сырому мясу. Однажды, через несколько месяцев после своего прибытия в Париж, на ночном патруле он проходил мимо закрытой мясницкой лавки. Он остановился. У чёрного входа лежали две тощие дворняжки, питавшиеся изредка перепадавшими им мясными обрезками. Он, честно сказать, тоже бы не отказался от обрезков. На хорошие куски мяса денег у него обычно не было. Но просить о чём-то подобном ему не позволяла гордость. - Волчонок! – прозвучал глухой голос. Жавер резко обернулся. Улица была пустынна, в окнах не горел свет. Фонарей в этой части города не было, и Жавер огляделся, пытаясь найти источник голоса. - Я здесь, - голос раздался откуда-то сверху. Посмотрев наверх, Жавер вздрогнул. На крыше дома сидела каменная статуя и разглядывала его. Каменное животное с клыкастым ртом, когтистыми лапами, длинными передними и короткими задними, и большими крыльями. Жавер бы не обратил на это чудище ни малейшего внимания, если бы увидел его на готическом соборе. И если бы оно не двигалось и не разговаривало. Он не мог сдвинуться с места от удивления. - Гляди-ка, и в самом деле, новый маленький волчонок, - горгулья хлопнула крыльями, издав при этом каменный стук, - Таких нечасто встретишь! - Что?.. – пробормотал Жавер, не очень уверенный, что именно хочет спросить. - Я говорю, что в Париже вообще редко оборотни появляются. Я уже пять веков на соборе сижу, а оборотней видел штук двадцать, и это за столько-то времени! Жавер смотрел, как горгулья с грохотом спустилась на мостовую и подошла ближе. Каменное существо было чем-то средним между драконом и обезьяной и из-за коротких задних лап передвигалось несуразно, но не медленно. Жавер в страхе не двинулся с места. - Я Пьер с Собора Парижской Богоматери, - сказала горгулья, - мне Мари с Сен-Этьен-дю-Монт наболтала, что в городе завёлся маленький оборотень. Конечно, я пришёл поздороваться. Жавер опешил. - Я констебль Жавер, и я не маленький оборотень. Мне 22. - Пфа! Мне столько же, только в 20 раз больше. Вот поживёшь с моё, тебе все будут казаться детьми. Жавер успокоился. Несмотря на страшный вид, Пьер не выглядел угрожающим. Первоначальный шок прошёл, и он подумал, что, если ты раз в месяц превращаешься в волка, то такие вещи, как говорящие статуи, тебя удивлять не должны. Любопытство взяло верх. - Откуда вы знаете, что я оборотень? – он обращался к статуе на «вы», потому что всё ещё не отошёл от страха. - А я высоко сижу и далеко гляжу. Ты же не с рождения оборотень? - Нет. Откуда вы узнали? - А по тебе видно. Людей избегаешь, смотришь, как побитая собака, на тебя кошки шипят, каждое полнолуние уезжаешь. Вообще горгульи чуйку имеют на существ сверхъестественных. Пьер подошёл к нему ближе. - Шутки шутками, но вообще я пришёл сказать, чтобы ты был поосторожнее. Ты сколько времени оборотень? - Четыре месяца. - Поосторожнее. У тех, кто родился оборотнем, есть родители, которые, передав проклятье, обучают детей жить с ним. Тех, кто стал оборотнем, некому обучить, и их очень быстро находят. И убивают. - Кто убивает? - Жавер вздрогнул. - Борцы с колдуньями. Называют себя «Обществом Борьбы с Колдовством и Ересью». Они могут показаться смешными и безобидными, эти фанатики, но имей в виду, что люди пропадают. Попадают к ним и исчезают, уже много лет. - Пропадают? Много лет? И всем всё равно? - Они непопулярны среди людей, но у них есть могущественные друзья. А ещё, они чаще забирают тех, кого не будут искать. Я это всё к чему… За тобой следят. Осторожнее, волчонок. Жавер стоял, словно громом поражённый. Его ликантропия была болезненна, давала слишком много ответственности и доставляла много неудобств, так ко всему прочему ему активно желают смерти сектанты. Как будто не могло стать ещё хуже. - Спасибо за предупреждение… - пробормотал Жавер. - Береги себя, и спокойной ночи, - с этими словами горгулья взмыла на крышу. Полёт тяжёлой каменой статуи внешне выглядел невозможным, но горгульи могли летать примерно так же, как курицы. Пьер стукнул крыльями и скрылся во тьме.***
Через несколько лет он научился жить с проклятием. Вопреки сказкам, он мог заходить в церковь и прикасаться к распятию и святой воде, но серебро действительно жгло кожу. Однажды на месте преступления ему нужно было взять как улику серебряные часы. Он держал их в руках меньше минуты, но кожа на пальцах покрылась волдырями, будто он держал раскалённый уголь. Волдыри заживали целый месяц. Благо, что его жалование всё равно не позволяло ему покупать серебряные вещи, а в серебряных монетах столько примесей, что он чувствовал лишь слабое жжение, если долго держал их. Он ощутил и другое изменение: его нюх стал острым, как у собаки. Ему пришлось привыкнуть к ужасной вони города, от которой было не скрыться практически нигде. Но иногда это помогало в работе. Он старался запоминать запахи мест преступлений и улик и научился искать преступников по запаху, как охотничий пёс. Это оказалось настолько полезным, что коллеги недоумевали, как ему удаётся настолько долго не терять преступников при погонях. Жавер думал, что для повышения раскрываемости половину полицейских можно было заменить на гончих псов. Ему стали снится кошмары. Часто ему снилось, что он в лесу убегает от стаи волков, и он просыпался, когда она разрывала его. Ему снились повторяющиеся из раза в раз сны о той ночи в Тулоне. Чаще всего во сне на него снова и снова нападал тот волк, но иногда он сам был волком и убивал себя-человека. Из-за проклятья Жавер старался избегать людей. Он и раньше не был общительным, но сейчас старался не сближаться с людьми, люди в ответ и не пытались сблизиться с ним. Он думал, что так будет лучше, но всё равно не мог не чувствовать обиду каждый раз, когда видел компании друзей, смеющихся в садах и пьющие вино. Хотя бы с ним разговаривали горгульи. Он думал о том, что ничего этого бы не произошло, если бы в тюрьмах были специальные отделения для оборотней. Почему не было ни одного закона, регулирующего жизнь оборотня? Почему государство не пыталось отгородить оборотней от общества? Да, оборотней очень мало, и он не знал ни одного другого оборотня, но отсутствие закона делает их ещё более опасными. Если закон об оборотнях появится, он сдаст себя без раздумий. Шли годы, Жавер получил должность инспектора в Монрейле-Приморском. Всё складывалось на удивление хорошо.***
- Эти монстры живут среди нас! Дети дьявола убивают невинных людей! Грабят! Воруют наших детей для своих богомерзких ритуалов! – тощая старая женщина кричала на городской площади, пытаясь всучить листовки избегающим её прохожим, - Ведьмы соблазняют честных мужей! Вероотступники устраивают шабаши с дьяволом! Вступайте в Общество Борцов с Колдовством и Ересью! На листовках была гравюра с горящей на костре ведьмой, призывы к защите веры с помощью огня и меча и адрес Общества. Рабочие не обращали на старуху никакого внимания, благородные господа обходили её по широкой дуге, и только несколько уличных детей наблюдали за ней и шутили. - Господин полицейский! – старуха обратилась к Жаверу и едва не ухватила его за рукав, - Вы охраняете наше общество от людей, но что насчёт монстров? Кто защитит нас от мерзких тварей, лезущих из преисподней? Только мы, направляемые верой в Господа, можем бороться против оборотней, пожирающих наших детей! Пожертвуйте во благо Общества Борцов с Колдовством и Ересью! Старуха несмотря на то, что казалась тонкокостной и была на полторы головы ниже Жавера, с уверенностью напирала на него, заставляя отступать. - Сударыня, я ничем не могу вам помочь, - Жавер попытался вложить в свои слова максимальную строгость, на что старуха стала напирать чуть слабее и пристально вгляделась своими бледными глазами в его лицо, будто пытаясь высмотреть его секрет. - Государство и Церковь бездействуют! Полиция и суды подчинены дьяволу! Мэр отвернулся от нас! Ему плевать на то, что по Монрейлю расхаживает оборотень! На этих словах Жавер побледнел. Он думал, что сбегать из маленького города в лес было легче, чем из столицы, но тут его знало больше людей. Он не знал, живут ли в городе оборотни, помимо него. Что обществу было известно про оборотней? Кто-то видел его? В городе завёлся менее скрытный монстр? Или это лишь страшные фантазии безумных фанатиков, выдумавших себе козла отпущения? - Вот, возьмите, - констебль, патрулировавший улицу, протянул старухе мелкую монету. Старуха так редко получала пожертвования, что даже удивилась, но быстро опомнилась. - Сразу видно человека высокой морали! Светская власть ещё не до конца прогнила, пока есть такие неравнодушные люди! - Ну-ну, - констебль не придал похвалам никакого значения. Жавер фыркнул и продолжил свой путь к мэрии. Констебль пошёл по своему патрулю в одну сторону с ним. - Констебль Дюбуа, вы попускаете их. Полицейскому не должно давать милостыню сектантам, тем более при исполнении. - Они не сектанты, инспектор Жавер. Они христиане, - сказал Жак Дюбуа ясным голосом. Он был совсем ещё мальчишкой, а говорил голосом взрослого мужчины. - Хорошие христиане, только опоздали лет на триста. Им бы в Святую Инквизицию с их рвением, - Жавер попытался за шуткой скрыть волнение. – Им дай волю, они бы полгорода на костре сожгли. - Ну, инспектор, они же правду говорят. Я имею в виду про вампиров, там, и ведьм, и про всякую нечисть… - А вы, значит, разделяете их взгляды? - Ну, не то, чтобы разделяю… Они же, в общем и целом, правы, конечно, насчёт нечисти всякой, её быть не должно, но они, наверно, слишком воинственные, - Дюбуа почесал затылок, - Этим же скорее Церковь должна заниматься, а не общества и объединения всякие. А у них же даже приюты есть, по разным городам, и в Монрейле тоже. Пусть лучше помогают сиротам, им нужно помогать. Жавер искоса посмотрел на Дюбуа. Он поступил на службу только месяц назад и ещё не успел проявить себя. На вид он был подростком, только обретающим черты взрослости, темноволосый и среднего роста. Он вырастет в сильного широкоплечего мужчину, но пока он ещё оставался нескладным недоедающим мальчишкой. Он был похож на подрастающего медвежонка, мягкого и милого, но при этом способного применить силу. Он говорил громко и уверенно, нравился коллегам и был душой компании. Он быстро влился в коллектив из-за своей сговорчивости и весёлости. Он был лишь мальчиком на побегушках, пока подростку не доверяли более ответственную работу. - Вам сколько лет? - Шестнадцать, инспектор Жавер. - Вы рано начали свою карьеру. - Как получилось, - Дюбуа пожал плечами. - И что же заставило вас поступить на службу в полицию? Дюбуа поднял глаза к небу, задумавшись. - Ну… У меня пятеро маленьких братьев и сестёр, и отец мой пьёт очень сильно, так что как-то получается, что я один их обеспечиваю, ну и его, и матушку тоже, - бесхитростно ответил Дюбуа, - А в полиции служить очень почётно, и для людей полезно, и на фабрику господина Мадлена я не могу пойти, потому что навыков у меня никаких, и молод слишком. Там таких, как я, работать выстраивается очередь до Парижа. Я, конечно, в полиции пока не делаю ничего важного, но со временем же смогу вырасти по службе, и помогать больше. Жавер удовлетворился этим ответом, а именно частью про почёт и полезность. Этот Дюбуа был далеко не самым умным человеком, которого он встречал, но он же ещё ребёнок, и при правильном наставлении из него может получиться недурной полицейский.