ХАСЕКИ ГЮЛЬБЕЯЗ СУЛТАН.

1668г. Османская Империя. Стамбул. Дворец Топкапы. Вот уже прошло дводцать лет, как трон Великой Османской Империи занял Султан Мехмет IV, скромный юноша, совершенно не подготовленный к правлению огромной Империей, но, благодаря своей мудрой Валиде Турхан Султан, которая отошла от обязанностей управления Османским государством, чем занималась на правах Регента, все эти годы, а теперь передав все брозды правления, уже достигнувшему совершеннолетия, сыну, полностью сконцентрировалась на управлении его гарема, как и должно Валиде Султан, но время от времени осторожно помогающей единственному сыну мудрыми советами. Вот только светловолосого юношу угнетала одна, очень значимая проблема в его личной жизни—непримиримая вражда между его двумя самыми дорогими женщинами: дражайшей матерью и возлюбленной фавориткой Гюльнуш-Эметуллах Султан, подарившей ему два года тому назад Шехзаде, наречённого при молитве Мустафу и Ахмета. Хотя Мехмет старался не вмешиваться в дела своего гарема, ведь он полностью отдал его в управление валиде, но всё равно, очень сильно переживал, за то, что касается самой Турхан Султан, она больше не могла, да и не желала мириться с наглостью невестки, в связи с чем, захотела навсегда отдалить её от горячо любимого сына, но как это сделать, когда сын полностью поглощён своей венецианкой и не желает принимать у себя в покоях других наложниц? Здесь нужна особенная девушка, которая сумеет затмить Эметуллах-Гюльнуш всем: красотой, умом, изворотливостью, набожностью, дальновидностью, но главное безоговорочной преданностью ей, Валиде Султан. Но где, же такую взять? На невольничьем рынке? Хотя там полно всяких рабынь, которых привозят со всех уголков света. Великая госпожа сама несколько раз ходила туда вместе с преданными слугами кизляром-агой Сулейманом и ункяр-калфой Гюллизар. Только ничего подходящего не смогла найти, из-за чего даже отчаялась. И вот, наконец-то свершилось. Ведь, в эту самую минуту в, выполненную из мрамора и украшенную изразцами просторную общую комнату, которая была освещена лёгким медным мерцанием от горящих в медных канделябрах, свечей вошло несколько новеньких рабынь, с интересом осматривающихся по сторонам, что помогало им отвлечься от мрачных мыслей с невыносимым страхом за перемены в жизни, ведь будущее выглядело для них туманным и не ясным, но обилие многочисленного и суетящегося мимо них, народа совсем смущало новоприбывших рабынь, ведь к суете они уже успели привыкнуть за весь тот период, что им пришлось пробыть на невольничьих рынках, куда они попали сразу по прибытии из гарема Крымского Хана, где проходили обучение в школе для невольниц, вернее её прошла лишь одна рабыня, которой дали имя Гюльбеяз, а именно золотоволосая четырнадцатилетняя наложница из Московии знатного происхождения, большие выразительные голубые глаза, которой напоминали, затерянные в глуши леса, озёра с кристально чистой прохладной водой, обладающая чистокровными славянскими чертами и стройной, как молодая сосна, фигурой с упругими пышными грудью и бёдрами, источающая крепкое здоровье с чувственностью и держащаяся, в отличии от других рабынь, так и норовящих, эмоционально зажаться в угол и испуганно посматривающих на всё и всех, уверенно, не говоря уже о том, что спокойно, чем и привлекла к себе внимание кизляра-аги, подошедшего к ней. --Напомни-ка мне ещё раз о том, как твоё имя, Хатун? Откуда ты прибыла?—осведомился он у рабыни, которая приветственно ему грациозно поклонилась из-за того, что поняла по его измождённому виду то, как сильно он устал за весь это невыносимо тяжёлый день, на протяжении всего истечения которого он занимался отбором новеньких рабынь для общего гарема, из-за чего понимающе вздохнула. --Гюльбеяз, ага! Меня привезли из Московии, сначала в Крым, где я проходила обучение под покровительством Ханши Айжан, решившей, подарить меня Османскому Султану, являющимся их родственником. Так я оказалась здесь.—словно на выдохе и едва слышно ответила юница, залившись румянцем смущения, из чего кизляр-ага, мысленно сделал для себя вывод о том, что, раз наложница длительное время находилась в гареме крымского хана в услужении его дражайшей главной жены, значит, уже хорошо подготовлена к гаремным интригам, а значит, станет достойной соперницей ненавистной венецианки Эметуллах-Рабии-Гюльнуш Султан, с которой, конечно, если хватит достаточно ума и изворотливости, сможет даже победить её, а это как раз то, что нужно его дражайшей Повелительнице Турхан Султан, благодаря чему евнух отдал все необходимые, относительно размещения новых рабынь, распоряжения калфам с агами, уже собрался отправиться в покои к Валиде Турхан Султан для того, чтобы поставить её в известность о новоприбывших наложницах, для чего ему пришлось подойти, практически к выходу из общей комнаты, как путь ему внезапно преградила Баш Хасеки Султана Мехмета Эметуллах-Рабия Султан, золотоволосая красавица-венецианка, обладающая мстительным, очень жестоким нравом, благодаря чему, кизляр-ага Сулейман, мгновенно спохватился и, почтительно поклонившись, расплылся в услужливой улыбке со словами: --Госпожа, чем я могу быть Вам полезен?—что позволило Баш Хасеки расплыться в притворной доброжелательной улыбке, с которой она елейно сладким голосом встречно спросила: --Для чего здесь находятся эти новые рабыни, Сулейман-ага? Их, ведь привели сюда в наш дворец для того, чтобы подготовить к встрече с Повелителем?—хотя ответ прекрасно знала сама, что ей очень сильно не нравилось, но, не смотря на всё это, продолжала пристально смотреть на кизляра-агу и терпеливо ждать от него ответа, хотя оно себя уже начинало исчерпывать, благодаря чему, Сулейман-ага судорожно сглотнул и, ничего от Баш Хасеки Эметуллах Султан не скрывая, ответил: --Вы прекрасно знаете ответ на своё вопрос, Султанша.—и, не говоря больше ни единого слова, вновь почтительно поклонился собеседнице и продолжил свой путь до покоев Валиде Турхан Султан, провожаемый взглядом Эметуллах-Рабии Султан, полным глубокой мрачной задумчивости, во время которой, она, простояв так какое-то время на пороге общей гаремной комнаты, царственно развернулась и отправилась обратно в свои роскошные покои, не обращая никакого внимания на, бесконечно путающееся под ногами, шикарное шёлковое мятного оттенка платье, обшитое гипюром, сопровождаемая верными служанками и пылающая внутри праведным гневом, который не знала на кого выместить. И вот, добежав, наконец-то, до своих великолепных, выполненных в зелёных тонах с золотой многочисленной лепниной и колоннами, покоев, Баш Хасеки Эметуллах Султан принялась с нескрываемым раздражением мерить просторную комнату хаотичными быстрыми шагами, не обращая никакого внимания на, стоявших немного в стороне от неё в почтительном поклоне и в смиренном ожидании новых распоряжений, верных Гюльден-хатун с Мурадом-агой, у которых от её хаотичных метаний уже начала голова идти кругом, благодаря чему, они с негодованием переглянулись между собой, мысленно решая то, кто из них заговорит с госпожой первым, озвучивая их общее мнение, что решил сделать Мурад-ага, понимающе тяжело вздохнув: --Вы, уж великодушно простите нас с Гюльден за дерзость, госпожа, только позвольте нам узнать о том, что же с Вами произошло такое, раз вы не находите себе места от, переполнявшей Вас, ярости:--чем мгновенно привлёк к себе внимание Баш Хасеки, заставив её, немедленно резко остановиться и, с царственной грацией обернувшись, воинственно уставиться на верных слуг и с нескрываемым раздражением яростно выпалить: --Что со мной случилось, Мурад-ага?! В гарем по распоряжению Валиде Турхан Султан прибыли новые наложницы, привезённые османскими корсарами из Крымского Ханства! Среди них есть та рабыня, которой суждено стать моей соперницей в сердце Повелителя! Найдите эту мерзавку и приведите ко мне, а уж я, сама решу, как распорядиться ею так, чтобы она не попала на глаза Мехмета!—невольно приведя это к тому, что её верные слуги, вновь потрясённо переглянулись между собой и, тяжело вздохнув: --А не проще ли, сразу удушить девчонку в укромном уголке и под покровом ночи утопить в Босфоре?!—погрузились в глубокую мрачную задумчивость, с чем, абсолютно не была согласна Баш Хасеки Эметуллах Султан, мудро рассудив: --Нет. Это будет слишком легко, да и от Валиде нам может, очень сильно влететь, ведь она непременно вместе со своей дочерью Мейлимах Султан возьмут девчонку под своё покровительство, постепенно подготавливая её к встрече с Повелителем, который, к нашему, пока, что счастью ещё на прошлой неделе отправился на охоту в Эдирне.—невольно приведя это к тому, что между ними тремя воцарилось новое, не менее мрачное, чем прежде, молчание, во время которого каждый из них думал о том, как им вычислить ту самую девушку, из которой Валиде Турхан Султан постарается в самое ближайшее время сделать новой возлюбленной для молодого Повелителя для того, чтобы та, непременно вытеснила из его разгорячённого справедливого доброго сердца Баш Хасеки Эметуллах Султан. Вот только никто из них даже не догадывался о том, что, в эту самую минуту, кизляр-ага Сулейман уже находился в покоях Валиде Турхан Султан, которая, в данную минуту, царственно восседая на, обитой тёмным фиолетовым бархатом, софе из слоновой кости с украшением сусального золота напротив овального большого зеркала в золотой раме, одетая в великолепное парчовое синее платье и глубоко погружённая в мрачную задумчивость о том, как ей тщательно защитить от коварных нападок с интригами ненавистной невестки свою новоиспечённую подопечную, из-за чего даже не обращала никакого внимания на, заботливо окутавшие её, словно шёлковым покрывалом, яркие золотые солнечные лучи и, окружающих её, верных рабынь, помогающих ей собраться в благотворительный вакф своей, ныне уже пятнадцать лет как покойной свекрови Валиде Кёсем Султан, которую Турхан пришлось свергнуть путём, устроенного дворцового переворота из-за того, что та начала, сильно угрожать жизни с благополучием ей с, тогда ещё шестилетним Султаном Мехметом. --Ну, как, Сулейман-ага, среди новых рабынь есть та Хатун, которая станет нашим оружием в борьбе с проклятущей венецианкой по имени Эметуллах?—заметив в зеркальном отражении присутствие в своих покоях, стоявшего замерев в почтительном поклоне и в ожидании Высочайшего внимания, верного слуги и пристально смотря на него, спросила испытывающим тоном Валиде Турхан Султан, чем заставила Сулеймана-агу загадочно улыбнуться и, выдохнув с огромным облегчением, ничего не скрывая, честно доложить: --Да, госпожа! Наложница по имени Гюльбеяз-хатун находится сейчас в дворцовом хаммаме, как и другие новые рабыни. Ими занимаются банщицы и акушерки. Девушка прибыла в качестве подарка для Повелителя от Крымского Хана, по непосредственному распоряжению которого её вышколили в его гареме специально для Вашего Самодержавного сына, то есть нашего Повелителя. Девушке четырнадцать лет. Родом из русских бояр, приближённых к царскому трону. Хатун, очень умна, красива, добросердечна и осмотрительна, не говоря уже о том, что тяготеет к знаниям, а интриги, категорически осуждает и брезгует.—чем вызвал у Валиде одобрительный кивок темноволосой головы с незамедлительным распоряжением: --Очень хорошо, Сулейман-ага! Утром приведёшь её ко мне для того, чтобы я смогла с ней пообщаться получше!—что оказалось хорошо понятно кизляром-агой, благодаря чему, он почтительно поклонился и, заключив: --Как Вам будет угодно, Валиде Султан!—уже собрался покинуть её просторные покои, как оказался внезапно остановлен внезапным вопросом Валиде Турхан Султан: --Мой самодержавный лев ещё не вернулся из Эдирне?—благодаря чему, они, вновь встретились взглядами, что заставило кизляра-агу, столь же откровенно ответить: --Нет, Валиде! От Повелителя ещё не было никаких вестей.—и с молчаливого позволения Валиде Турхан Султан, отчётливо отразившихся в её светлых глазах, кизляр-ага вернулся в общую комнату, провожаемый мрачным задумчивым взглядом Валиде, которая, полностью завершив все свои сборы, наконец, отправилась в свой вакф. А между тем, девушка уже находилась в, застланном густыми клубами пара, хамама, разбавляемом лёгким медным мерцанием от, горящих в золотых канделябрах, свечей и, удобно сидя на тёплой мраморной плите, тщательно мылась с помощью опытных банщиц-негритянок, заботливо массирующих ей нежную, словно атлас, светлую, почти белую кожу, свидетельствующую о дворянском происхождении юницы, глубокую задумчивость которой развеяло появление ункяр-калфы, оценивающе, оглядевшую её с головы до ног, мысленно отмечая, что вкус у кизляра-аги отличный, да и у юной Хатун есть всё то, что может привлечь к себе внимание юного Падишаха, очень на долго, но самое главное—уберечь девушку от расправы беспощадной Баш Хасеки Эметуллах-Рабии-Гюльнуш Султан, которая, непременно попытается избавиться от несчастной юной Гюльбеяз-хатун, ставшей для неё, отныне невыносимой головной болью, а голова у Султанши, теперь болеть будет долго. --Тебе повезло, Хатун! Сама Валиде Турхан Султан приобрела тебя для гарема нашего Повелителя, что уже сделало тебя гёзде, выделив из обычных гедиклис. Прояви свою искреннюю благодарность в качестве бескорыстной преданности госпоже, а уж она, непременно откроет тебе путь в «рай» Его Султанского Величества!—наставленчески произнесла Гюллизар-калфа, предварительно, одобрительно вздохнув. Юница, понимающе кивнула, уже успев, всё как слелует обдумать, проанализировать и решить, что ей, же, лучше будет, если она послушает мудрые советы ункяр-калфы с кизляром-агой и станет «правой рукой» достопочтенной Валиде Султан, из-за чего приветливо улыбнулась и выдохнула: --Можете передать Валиде Султан то, что она может не сомневаться в моей искренней и бескорыстной преданности! Пусть располагает мною так, как ей будет угодно! Такой ответ пришёлся глубоко по душе молоденькой главной калфе, в связи с чем, она одобрительно кивнула и, оставив юницу на попечение банщиц, уже завершающих свою работу над наложницей, для чего им вместе с, тщательно осматривающими новых наложниц, дворцовых акушерок, потребовалось несколько часов. И вот, когда над Османским Государством сгустились тёмные сумерки, и стало совсем темно, слуги постепенно зажгли во всех помещениях великолепного дворца Топкапы светильники и растопили камины, благодаря приятному теплу и лёгкому медному мерцанию, исходящему от пламени, всюду стало по-домашнему уютно, вся работа банщиц с акушерками была, наконец-то, окончена, благодаря чему, наложницы могли немного отдохнуть и пообщаться друг с другом, чем те и занялись, в связи с чем, просторное мраморное помещение дворцового хаммама заполнило их беззаботным звонким смехом, на который пришли младшие калфы с евнухами, которые сопроводили новых подопечных в общую гаремную комнату. И вот, оказавшись снова в этом, кишащем другими наложницами, калфами и агами, просторном, но из-за огромного количества народа, ставшим очень тесным, вернее даже душном помещении, отныне предстояло жить прекрасной юной Гюльбеяз-хатун, с огромным интересом осматривающейся вокруг, при этом, продолжая, находиться в глубокой мрачной задумчивости о том, что теперь её жизнь уже никогда не будет прежней, так как превратится в бесконечную, даже безжалостную борьбу за выживание в этой чужой для юной девушки стране, в связи с чем, из её соблазнительной груди вырвался тяжёлый вздох, не укрывшийся от внимания, о чём-то тихо беседующей с младшей калфой, Гюллизар-калфы, которая отдала некоторые распоряжения своей собеседнице и, бесшумно приблизившись к юной подопечной, участливо спросила с оттенком лёгкого пренебрежения: --Тебе что-то не нравится, Хатун? Ну, уж извини! Отдельные покои, ты, пока ещё не заслужила! Вот пройдёшь по «золотому пути» и проведёшь ночь в жарких объятиях Повелителя, тогда и переселишься в покои для фавориток, а пока переодевайся и спать ложись! Завтра для тебя начинается обычная повседневная гаремная жизнь! Только юница даже и не думала жаловаться на тесноту и духоту. Вместо этого она, понимающе вздохнула и задала один лишь единственный вопрос: --Гюллизар-калфа, а Султан Мехмет какой? Красивый?—чем и заставила ункяр ошеломлённо всплеснуть руками, но, прекрасно понимая, проявленный Хатун, интерес, чуть слышно выдохнула и, ничего не скрывая честно ответила: --Да, Хатун! Наш Властелин, очень молод и хорош собой..—затем, не говоря больше ни единого слова, кивком головы указала наложнице место рядом с русоволосой шестнадцатилетней боснийкой Гюльден-хатун, с интересом, посматривающей на новенькую девушку. Гюльбеяз всё поняла и принялась, молча переодеваться в простенькую, ничем не примечательную бесформенную льняную серую рубашку с длинными прямыми рукавами, даже не догадываясь о том, что её соседка и есть верная рабыня Баш Хасеки Эметуллах Султан, подосланная к русской наложнице для того, чтобы бдительно наблюдать за ней и докладывать обо всём своей хозяйке, хотя это и было, совсем не по душе юной Гюльден-хатун, ведь это делало её в глазах других наложниц доносчицей, а значит вызывало отвращение и заставляло, вполне себе справедливо относиться к ней, как к изгою, то есть так, словно её нет рядом с ними, вовсе. И вот, терпеливо дождавшись момента, когда её новая золотоволосая соседка, наконец, переоделась и, удобно устроившись на своё лежаке, погружённая в глубокую мрачную задумчивость обо всём том, что ей сегодня понарассказывали другие наложницы и калфы с агами, словно, пытаясь проанализировать и постепенно отойти ко сну, что ей не позволила сделать соседка, решившая пообщаться. --Гюльбеяз, ты спишь?—обратилась к соседке Гюльдун, привлекая к себе её внимание, из-за чего вызвала в ней тяжёлый вздох со словами полного безразличия: --Нет! Я не сплю. Что ты хотела, Гюльдун?—что получилось у неё с оттенком лёгкого раздражения, которое юная Гюльбеяз попыталась скрыть за доброжелательностью, но усталость сегодняшнего дня, как и всех предыдущих, дала о себе знать, навалившись на русскую наложницу, подобно снежному кому, либо лавине, из-за чего девушке хотелось хорошенько выспаться, что оказалось хорошо понятно её соседке, поспешившей немедленно извиниться: --Прости. Я совсем не хотела потревожить тебя, ведь мне хорошо понятно то, как тяжело бывает в первые дни пребывания в гареме, когда хочется уединения, о котором приходится только мечтать, ведь здесь столько много народа, что даже не продохнуть, да и за каждым твоим шагом неотступно следят калфы с евнухами.—чем вызвала в соседке новый тяжёлый вздох: --Спокойной ночи!—и, не говоря больше ни единого слова, вновь погрузилась в глубокую мрачную задумчивость, совершенно не заметив того, как постепенно провалилась в глубокий сон, давая понять собеседнице о том, что разговор на этом окончен. Гюльдун-хатун всё поняла и, последовав примеру соседки, тоже постепенно забылась крепким сном. Но, а рано утром, когда яркие солнечные лучи озарили всё вокруг золотисто-медным светом, а все дворцовые обитатели совершив утренний намаз, завтракали, Гюльбеяз Хатун предстала перед, одетой в шикарное атласное красное платье Валиде Турхан Султан, царственно восседающей на тёмно-зелёной тахте, выставленной на балконе её великолепных покоев, окутанная приятной прохладой, на которую Султанша не обращала никакого внимания из-за своей мрачной задумчивости. --Значит, ты и есть та самая Гюльбеяз-хатун, о которой мне ещё вчера сообщил кизляр-ага Сулейман, Хатун? Как ты попала в крымский дворец?—проявляя к новоиспечённой подопечной искреннее внимание, расспрашивала юную золотоволосую новую наложницу, стоявшую перед ней в почтительном поклоне, Валиде Турхан Султан, что оказалось девушкой хорошо понятно. --Моя, ныне покойная матушка была лучшей подругой русской царицей. Её звали Ангелина Фёдоровна Езерская, которую вероломно убили вместе со всем моим семейством вероломные бояре, но, а меня продали татарам, а уж те, поняв, что за меня могут получить приличное вознаграждение, перепродали в гарем к крымскому Хану, а уж он, не желая причинять невыносимые страдания горячо любимой старшей жене, приказал евнухам с калфами воспитать меня специально для своих Османских родственников, куда потом и отправил, в качестве подарка, спустя пару лет.—ничего не скрывая, откровенно поделилась с достопочтенной Турхан Султан юная Гюльбеяз Хатун, не смеющая взглянуть на неё ни разу, что оказалось хорошо понятно мудрой Султаншей, которая в знак искренней поддержки тяжело вздохнула: --Я искренне сочувствую тебе, Хатун, ведь потерять горячо любимых родителей, невыносимо больно!—и, выдержав короткую паузу, доброжелательно улыбаясь подопечной, продолжила их душевную беседу.—Ну, раз уж ты оказалась воспитанной по гаремным правилам девушкой, сама судьба благоволит тебе. Забудь прошлое и уверенно иди в будущее, а уж я помогу тебе в этом. Между собеседницами воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого Валиде Турхан Султан подала очаровательной юной подопечной повелительный знак о том, что она может быть свободна. Гюльбеяз Хатун всё поняла и, почтительно откланявшись, вернулась в общую гаремную комнату, провожаемая одобрительным взглядом мудрой Султанши, из соблазнительной груди которой вырвался тяжёлый вздох: --Эта девочка ещё даже не догадывается о том, с каким коварным и беспощадным злом ей предстоит сразиться!—и, не говоря больше ни единого слова, с царственной грацией встала с тахты и, медленно подойдя к мраморному ограждению, принялась с глубокой мрачной задумчивостью всматриваться в спокойные, тронутые лишь лёгкой, еле заметной рябью, практически зеркальной рябью воды Босфора. Вот только не успела Гюльбеяз-хатун пройти и нескольких метров по, залитому яркими солнечными лучами, мраморному коридору, не обращая внимания на, семенящих мимо неё других, рабынь, как до неё донёсся громкий голос Ибрагима-аги, грека по происхождению, ставшего другом и наставником юному Султану Мехмету, сопровождающего его везде в качестве не только оруженосца, но и личного секретаря: --Внимание! Султан Мехмет Хазретлири!—что заставило всю, находящуюся, в данную минуту в коридоре, дворцовую челядь выстроиться в почтительном поклоне в линию, не смея, поднять голову, что нельзя было сказать о юной Гюльбеяз Хатун, которой терять уже было нечего, в связи с чем она решительно подняла златокудрую голову в тот самый момент, когда юноша уверенной важной походкой начал проходить мимо, выстроившихся в линию слуг, что позволило девушке, внимательно рассмотреть его и убедиться в том, что юный Султан Мехмет оказался, действительно, очень статным, стройным, хорошо сложенным светловолосым, очень даже привлекательным юношей с правильными утончёнными аристократическими европейскими, вернее даже по большей части, славянскими чертами лица, а именно: светлой, почти белоснежной кожей, выразительными голубыми глазами, прямым аккуратным носом и чувственными пухловатыми губами, благодаря чему, Гюльбеяз так сильно залюбовалась им, что даже не заметила того, как парень поравнялся с ней, тоже, залюбовавшись ею, из-за чего замедлил шаг, хорошо ощущая то, как учащённо забилось в мужественной мускулистой груди его трепетное, открытое для новой, но, в этот раз, искренней головокружительной любви, сердце, из-за чего взгляды молодых людей, мгновенно встретились, а очаровательные лица залились румянцем смущения, приведя это к тому, что из-за, переполнявших девушку бурных чувств, вместе с трепетным волнением и невыносимым страхом перед самой первой в жизни близостью, Гюльбеяз слегка пошатнулась и сама, того не заметила, как рухнула на руки к, вовремя подхватившему её, юноше, заботливо предостерёгшему её от падения на холодный каменный пол, оказавшимся немного растерянным, что помогло кизляру-аге с Гюлизар-калфой, вовремя опомниться и подойти к Повелителю, который бережно передал юную Хатун на руки к Сулейману-аге, внимательно проследив за тем, как те унесли красавицу в общую комнату, чем воспользовался Ибрагим-ага, бесшумно подошедший к своему юному господину и, почтительно ему поклонившись, напомнил о том, куда они шли ещё пару минут, тому назад: --Повелитель, вы собирались пойти к вашей дражайшей матушке.—что помогло юноше, постепенно опомниться и, выйдя из мира романтических грёз с мечтаниями, которыми уже, окончательно завладела Гюльбеяз Хатун, вспомнить о том, куда он направлялся, вернувшись во дворец с охоты в Эдирне, где прекрасно отдохнул душой и телом от правительственных перипетий и дворцовых интриг, постоянно устраиваемых его горячо любимой Валиде Турхан Сулстан с Баш Хасеки Эметуллах Султан, из-за чего, благодарственно кивнул мудрому другу-наставнику и продолжил путь. Но, а, что, же касается юной Гюльбеяз Хатун, она уже сидела в приятном обществе других наложниц, удобно разместившись на тюфяках и, не обращая никакого внимания на, семенящих мимо них взад-вперёд, дворцовых обитателей и окутавшие их шёлковым покрывалом, золотые яркие лучи, заходящего за линию горизонта, солнца, окрашивающего всё вокруг в медные и золотые тона с оттенками до чего девушкам не было никакого дела из-за того, что, в эту самую минуту, Гюльбеяз-хатун делилась с ними своими первыми впечатлениями о встрече с Валиде Турхан Султан и с, только что вернувшимся из Эдирне, юным Султаном Мехметом: --А Валиде Турхан Султан, оказывается, очень мудрой, справедливой и красивой женщиной, девочки. Я даже принесла ей бескорыстную клятву в верности, да и наш Повелитель, Султан Мехмет, тоже очень приятный и привлекательный молодой человек. Он сильный. Мужественный.—мечтательно вздыхая, поделилась с, удивлёнными до крайности, собеседницами, в мыслях сделавших для себя вывод о том, что, вероятно, после душевно-наставленческого разговора с Валиде Турхан Султан, их соседка всё-таки встретилась с юным Повелителем, раз так активно его защищает, не заботясь о том, что может легко попасть под праведный гнев Баш Хасеки Эметуллах Султан, повсюду рышущие, шпионы которой могут легко разоблачить Гюльбеяз и быстро отправить на дно Босфора, как уже поступали со многими другими несчастными наложницами, к своему несчастью попавшими под внимание юного Султана, благодаря пониманию о чём, одна из девушек по имени Дильшах тяжело вздохнула, даже не догадываясь о том, что за всей их ярко-эмоциональной беседой внимательно следит кизляр-ага Сулейман вместе с младшими помощниками, но не вмешиваются по той лишь одной простой причине, что им пришлась глубоко по душе, проявляемая юной русской рабыней, активная защита их Повелителя, натолкнувшая Сулеймана-агу на мысль о том, что Гюльбеяз, действительно, вполне себе возможно, что уже влюблена в него, раз готова беспощадно «грызть» или «разорвать» любого, кто посмеет очернить её сердечного избранника, проявляя наложницу никак иначе, как отчаянную воительницу, что вызывало к ней уважение у окружающих, но не у её соседки, которая, чувствуя в себе невыносимое беспокойство за её жизнь, внезапно произнесла, желая предостеречь: --Да, что это с тобой происходит, Гюльбеяз? Неужели ты влюбилась в Султана Мехмета? Если так, то лучше молчи, а то саму себя погубишь, ведь здесь всюду есть шпионы жестокой Баш Хасеки Эметуллах Султан, вычисляющей с их помощью потенциальных несчастных своих соперниц и отправляющих их на дно Босфора, по одному лишь малейшему подозрению, поэтому, если хочешь жить и добиться здесь чего-то, лучше сиди тихо и веди себя, тише воды—ниже травы! Будь незаметной!—что напоминало скорее дружеский предостерегающий совет, чем очень сильно заинтриговала свою русскую собеседницу, но и его оказалось, вполне себе достаточно для того, чтобы она вспыхнула, подобно яркому пламени в костре и, залившись румянцем смущения, возмущённо воскликнула, не в силах больше выносить, самое, что ни на есть трусливое поведение своих подруг: --Не бойтесь, девушки! Да и, сколько можно трястись от страха! Пусть Венецианская Баш Хасеки Эметуллах Султан боится гнева Валиде Турхан Султан, которую из-за, застлавшей глаза, власти перестала уважать!—и, не говоря больше ни единого слова, плавно поднялась с тюфяка и, заметив кизляра-агуо, чём-то тихо беседующего с помощницами, решила подойти к ней для того, чтобы узнать о том, нет ли для неё каких-либо поручений, о чём и осведомилась, крайне мягко и бесшумно подойдя ближе и почтительно поклонившись, что очень сильно понравилось главному евнуху, решившему, помочь подопечной скорее встретиться с, вполне себе возможным усыплением бдительности у коварной венецианской Баш Хасеки Эметуллах Султан, из-за чего кизляр-ага одарил подопечную доброжелательным взглядом и, загадочно улыбаясь, распорядился, довольный воинственным настроем очаровательной юной подопечной: --Возьми-ка сейчас ведро с тряпкой и пойди, приберись в покоях нашего Баш Хасеки Эметуллах Султан, Хатун!—девушка, хотя и залилась ещё большим румянцем, но всё поняла и, почтительно откланявшись, ушла выполнять приказание кизляра-аги, провожаемая его одобрительным взглядом и сопровождаемая младшим евнухом-негром из Эфиопии. И вот, спустя буквально пару минут, юная русская девушка уже пришла в роскошные просторные покои к Баш Хасеки, которая, в данную минуту, находилась в смежной комнате, служащей для её двух малышей в качестве детского уголка, при этом внимательно вслушиваясь во всё то, что происходит в основной комнате, а там происходило вот, что: Гюльден приказала, с интересом осматривающейся по сторонам, Гюльбеяз Хатун, впервые видевшую подобную роскошь, хотя, конечно и выросла в богатейших усадьбах дражайших родителей и даже вращалась среди царской знати, но всё это было, совершенно иным, как-то более изящным и не притязательным, вернее даже сказать, каким-то лёгким, даже воздушным, словно невесомое облако, прибраться в покоях, предварительно, вновь разбросав вещи по всему пространству, к чему юная рабыня приступила безприкасловно, а всё из-за того, что, совершенно не считала себя избалованной неженкой, напротив трудолюбие вместе с чистоплотностью ей было привито родителями, практически с пелёнок, не смущаясь даже того, что за каждым её шагом и действием во время перемещений по покоям за ней бдительно, не говоря уже о том, что внимательно наблюдала, стоявшая немного в стороне, Гюльден-калфа. --Даже совсем не верится в то, что ты родилась и выросла в семье, приближённой к царскому трону, Хатун. Такое чувство, что ты нам всем солгала по этому поводу, а на самом деле ты родилась в семье дворцовой прислуги.—с нескрываемым сомнением в голосе произнесла Гюльден-калфа, чем заставила Гюльбеяз Хатун понимающе вздохнуть и заключить с тем же тихим вздохом: --Мне хорошо понятно ваше сомнение, многоуважаемая калфа, только к трудолюбию с чистоплотностью меня приучила моя горячо любимая матушка, которая совершенно не пожелала видеть во мне неженку и избалованную барышню, считая, что благовоспитанная девушка должна расти и воспитываться в строгости!—чем вызвала одобрительную ухмылку, с которой Гюльден-калфа бросила заинтересованный взгляд на детскую комнату, откуда незамедлительно и с царственной грацией вышла, одетая в шикарное атласное с золотыми парчовыми вставками платье мятного оттенка, семнадцатилетняя Баш Хасеки Эметуллах Султан, внимательно осматривающая потенциальную соперницу, воспитываемую своей свекровью Валиде Турхан Султан, лично, благодаря чему горько ухмыльнулась: --Ну, конечно!—чем привлекла к себе внимание верной служанки вместе с Гюльбеяз Хатун, заставив их, мгновенно спохватиться и, встав в почтительном приветственном поклоне, чуть слышно выдохнуть виноватым тоном: --Госпожа, простите мы не знали о том, что вы находитесь здесь же в покоях!—что оказалось встречено новой горькой ухмылкой юной главной Хасеки, с огромным безразличием к приветственным словам обеих рабынь, так как ей не было никакого дела до них, а всё из-за того, что хотелось как можно скорее дать понять русинке о том, за какие границы дозволенного можно заходить, а за какие нет, о чём и заговорила с ней предостерегающим тоном: --Запомни, Хатун! О Повелителе даже думать не смей! Я не позволю вам с Турхан Султан разрушить всё то, что я создавала за эти три года непосильным трудом! Да и, если хочешь остаться в живых, создав себе долгую счастливую жизнь, делай лишь вид, что прислушиваешься к словам моей свекрови, иначе я, лично отдам приказ о том, чтобы тебя задушили и бросили в Босфор!—от чего юную рабыню прошиб лёгкий озноб, во время которого, она судорожно сглотнула и, понимающе кивнув, заключила: --Да, госпожа! Я всё поняла!—выглядя, при этом, очень бледной и встревоженной, что ни укрылось от внимания Баш Хасеки Эметуллах Султан, получающей несказанное наслаждение от понимания того, что ей удалось припугнуть потенциальную соперницу, благодаря чему подала калфе повелительный знак о том, чтобы та вернула рабыню в общую комнату. Та всё поняла и, почтительно поклонившись, взяла Гюльбеяз Хатун под локоть и увела прочь с глаз своей дражайшей госпожи, оставляя её в гордом одиночестве, вальяжно уже восседая на парчовой тахте и отрешённо смотря им вслед. Но, а сразу после того, как за очаровательной юной Гюльбеяз-хатун закрылись тяжёлые дубовые створки широкой двери, обдав Баш Хасеки Эметуллах Султан с её верой Гюльден-калфой приятным прохладным дуновением, они выждали немного времени и лишь только тогда продолжили душевно беседовать друг с другом, вернее это сделала сама Баш Хасеки, принявшись расспрашивать верную калфу обо всём том, что ей удалось выяснить о русской рабыне, при этом вальяжно восседая на парчовом покрывале собственного широкого ложа, надёжно скрытого от посторонних глаз под плотными воздушными, словно невесомое облако, вуалями газового золотого и тёмного парчового балдахина, пристально всматриваясь в хорошенькое личико боснийской рабыни, чувствовавшей себя, крайне скверно из-за того, что выдала себя русинке тем, что привела её в роскошные покои к своей дражайшей венецианской госпоже. --Не волнуйся, Гюльден! Ты ещё будешь распоряжаться нашей маленькой русской рабыней, ведь, отныне она будет находиться у меня в услужении!—доброжелательно улыбаясь верной калфе, успокоила её Баш Хасеки Эметуллах Султан, в чём молоденькая русоволосая боснийка, хотя и успокоилась, немного взбодрившись, но в дружбе с русинкой уже засомневалась, уверенная в том, что Гюльбеяз-хатун, отныне станет считать её шпионкой своей коварной госпожи, которой ни в чём нельзя доверять, что будет, вполне себе справедливо, в связи с чем, вновь тяжело вздохнула и, ничего не скрывая от Баш Хасеки, откровенно доложила: --Вы правы, госпожа! Гюльбеяз-хатун и есть та самая наложница, которую наша достопочтенная Валиде Турхан Султан готовит Вам в соперницы. Спросите, откуда мне удалось узнать об этом? Я случайно подслушала разговор ункяр-калфы с кизляром-агой.—что, очень сильно разозлило Баш Хасеки Эметуллах Султан, которая, незамедлительно покинула свои покои в сопровождении верной калфы и рабынь, встретилась, практически у самого выхода из ташлыка с кизляром-агой Сулейманом, который почтительно ей поклонился и с доброжелательной улыбкой, участливо проговорил: --Если вы собрались немного прогуляться по дворцовому саду, то правильно делаете, Султанша! Погода сегодня, просто изумительная!—чем вызвал в Баш Хасеки притворную любезную улыбку с пренебрежительными словами: --Беги уже к нашей достопочтенной Валиде Турхан Султан и доложи ей о том, что я без её позволения пошла в сад, Сулейман-ага, а то, ведь она ещё посчитает, что пошла собирать тайный совет для того, чтобы обговорить её свержение, как это сделала, в своё время, она сама по отношению к своей, ныне покойной свекрови несчастной Валиде-мученнице Кёсем Султан!—что ввело вездесущего кизляра-агу в состояние лёгкого ступора, на что Баш Хасеки Эметуллах Султан уже не было никакого дела, а всё из-за того, что она, не дожидаясь того, когда кизляр-ага постепенно опомнится и выскажет ей своё мнение по поводу резкости, отправилась в дворцовый сад, провожаемая ошалелым взглядом кизляра-аги, постепенно собравшегося с мыслями и вернувшегося в гарем, где один из его сослуживцев Мурад-ага, окружив себя наложницами, среди которых находилась и юная Гюльбеяз-хатун, с калфами и агами, что-то воодушевлённо рассказывал им всем, ловя на себе их восхищённые взгляды, что сопровождалось мечтательными трепетными нежными вздохами юных наложниц лишь для того, чтобы отправиться в покои к Валиде Турхан Султан, твёрдо уверенный в том, что она вместе с Повелителем уже готовы дать своему верному слуге Сулейману-аге все необходимые распоряжения, относительно дальнейшей судьбы их общей очаровательной юной подопечной по имени Гюльбеяз-хатун. Интуиция не подвела кизляра-агу Сулеймана, ведь в тот самый момент, когда он бесшумно вошёл в роскошные покои к Валиде Турхан Султан, то стал невольным свидетелем её радушной встречи с самодержавным сыном, во время которой они стояли, крепко обнимая друг друга, посреди просторной светлой комнаты и чуть слышно беседовали. --Не хочешь ли сейчас пойти в хамам для того, чтобы смыть с себя дорожную пыль и немного отдохнуть в заботливых руках наложницы, лев мой?—доброжелательно улыбаясь сыну, заботливо предложила ему Турхан Султан, чем заставила его ненадолго призадуматься, вспоминая ту хорошенькую славяночку, упавшую к нему в объятия в обморок из-за, переполнявшего её, волнения, вызванного их встречей, что ни укрылось от внимания мудрой Валиде Султан, материнским чутким сердцем, успев осознать то, что её самодержавный сын, всё же каким-то образом встретился с её русской подопечной, благодаря чему, загадочно ему улыбнулась. --Вы правы, Валиде. Отдых в хаммаме пойдёт мне на пользу. Что произошло нового в гареме за эту неделю, пока я отсутствовал?—согласившись с заботливым предложением матери, наконец, поинтересовался юный Падишах, тем-самым, нарушив их, внезапно образовавшееся молчание, невольно приведя это к тому, что Валиде Турхан Султан мгновенно перестала доброжелательно улыбаться и, внезапно став, очень серьёзной, ничего от него не скрывая, известила: --Твоя дражайшая Баш Хасеки Эметуллах Султан убила ту наложницу по имени Зулейка-хатун, с которой ты провёл ночь накануне своего отъезда, сын мой!—смутно надеясь на то, что её самодержавный сын, наконец, прозреет и, поняв, что за опаснейшую змею пригрел на своей груди, прикажет отослать проклятущую венецианку в старый дворец. Только Турхан Султан ждало огромное разочарование. Султан Мехмет, хотя и, тоже помрачнел, подобно грозовой туче, но с новым измождённым вздохом заключил: --Я не хочу сейчас говорить о ваших с Эметуллах Султан разногласиях, Валиде! Поверьте, я изрядно устал уже от них!—и, не говоря больше ни единого слова, царственно развернулся и, провожаемый потрясённым взглядом горячо любимой матери, вышел на балкон к ней для того, чтобы там немного отдохнуть, чем и воспользовался кизляр-ага Сулейман, решительно подойдя к Валиде и, почтительно ей поклонившись, участливо осведомился: --Чем я могу быть Вам полезен, Валиде?—благодаря чему, Валиде Турхан Султан мгновенно опомнилась и, выйдя из глубокой мрачной задумчивости, наконец, распорядилась: --Прикажи Гюльбеяз-хатун отправляться в хамам для того, чтобы она всё подготовила там к приходу туда Повелителя! Сулейман-ага прекрасно понял затею Валиде, решившей больше не тянуть со сближением сына с её очаровательной юной подопечной и, почтительно ей откланявшись, ушёл выполнять приказ, провожаемый одобрительным взглядом Валиде Турхан Султан, которая немного выждав, отправилась к горячо любимому сыну на свой балкон. Султан Мехмет стоял у самого ограждения, оперевшись сильными мужественными руками о мраморную перекладину, погружённый в глубокую мрачную задумчивость о том, как ему, наконец-то, помирить двух дорогих и горячо любимых женщин, которые продолжали с беспощадной жестокостью воевать друг с другом, благодаря чему, сам того не ведая, печально вздохнул: --Ах, валиде, ну за что, же Вы так невзлюбили мою Эметуллах?! Что у Вас за взаимная неприязнь друг к другу?!—и принялся всматриваться в дворцовый сад, по тропинке которого беззаботно прогуливалась его дражайшая Баш Хасеки в сопровождении верной Гюльден-калфы с двумя рабынями, заботливо окутанные приятным теплом и ярким блеском от золотых солнечных лучей и лёгким ветерком, доносящимся с берегов Босфора. Девушки о чём-то чуть слышно беседовали друг с другом, время от времени посматривая на мраморный балкон покоев Валиде Султан. --Гюльден, Повелитель, наконец-то вернулся с охоты!—со вздохом огромного облегчения радостно поделилась с подругой Баш Хасеки Эметуллах Султан, взглядом указывая на балкон, где стоял её дражайший возлюбленный, что оказалось хорошо понятно верной калфой, поддержавшей Султаншу взаимными доброжелательными словами: --Ну, вот, госпожа! Теперь всё постепенно наладится. Только юная Баш Хасеки, очень сильно сомневалась в этом, о чём незамедлительно поспешила поделиться с дражайшей подругой: --Нет, Гюльден, не наладится. Валиде Турхан Султан ненавидит меня и не успокоится, пока ни вытеснит меня из сердца Султана Мехмета с помощью проклятущей Гюльбеяз-хатун. Уверенна, что даже сейчас Валиде готовит девчонку к предстоящей встрече с моим самодержавным возлюбленным.—невольно приведя это к тому, что между ними обеими воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого они даже не догадывались о том, какой душевный разговор возник между, стоявшими на балконе, Султаном Мехметом и Валиде Турхан Султан, а они как раз-таки беседовали о юной русской наложнице по имени Гюльбеяз-хатун, которую .ный Падишах раньше не встречал в гареме. --Валиде, а, кто эта очаровательная юная наложница-славянка, что мне повстречалась сейчас у выхода из гарема, когда я направлялся к Вам для засвидетельствования глубочайшего почтения?—переведя тему на более приятную, поинтересовался у матери Султан Мехмет, чем вызвал у неё искреннее одобрение с откровенными словами: --Эта наложница приехала вчера из Крымского Ханства от наших дальних родственников, самолично воспитавших её и приславших в твой гарем подарком. Её имя Гюльбеяз, что означает—«белая роза». Девушке совсем недавно исполнилось четырнадцать лет. Родом из московских бояр, приближённых к царскому трону. Она очень благородна, хорошо воспитана, добросердечна, имеет тягу к философии, истории и другим наукам, хорошо танцует.—и, выдержав небольшую паузу, внимательно всмотрелась в привлекательное лицо горячо любимого сына, выражающее глубокую заинтересованность, что Валиде Турхан Султан, очень сильно радовало, благодаря чему, она незамедлительно добавила.—Можешь не беспокоиться, так как я уже отдала распоряжение Сулейману-аге о том, чтобы он отправил наложницу приготовить для тебя хамам. --Хорошо!—сам для себя не заметив того, как из его груди вырвался одобрительный вздох, произнёс юный Падишах, чему, бескрайне удивился, ведь этим своим одобрением он навлёк на несчастную юную наложницу страшную беспощадную беду в лице неукротимой своей ревнивой собственницы Баш Хасеки Эметуллах Султан, что отчётливо отразилось в его бездонных светлых серо-голубых глазах в виде невыносимого беспокойства за благополучие с безопасностью юной Гюльбеяз-хатун, что ни укрылось от внимания предусмотрительной Валиде Турхан Султан, которая уже давно предприняла все необходимые меры защиты для своей юной подопечной, о чём и принялась детально делиться с горячо любимым сыном, одобрительно кивающим на каждое, сказанное ею, слово. А между тем, к, уже несколько минут как, вернувшейся из покоев Баш Хасеки Рабии-Эметуллах Султан, Гюльбеяз-хатун, которая была погружена в глубокую мрачную задумчивость о том, для чего её позвала к себе Баш Хасеки, из которой её вывела, осторожно подсевшая к ней, Дильшах=хатун, сильно обеспокоенная внезапным уходом русинки. --Что от тебя хотела Баш Хасеки Рабия-Эметуллах Султан, Гюльбеяз?—благодаря чему, её очаровательная золотоволосая собеседница, мгновенно опомнилась и растерянно выдохнула: --Я даже сама до сих пор этого не поняла, Дильшах! Только она угрожала мне расправой в случае, если я продолжу потакать Валиде Турхан Султан в её стремлении, как можно скорее свести меня с Повелителем.—невольно приведя это к тому, что её с собеседницей взгляды, мгновенно встретились и ненадолго задержались друг на друге. --И, что ты предпримешь в случае того, если тебе прикажут, внезапно собраться и пойти в главные покои на хальвет с Повелителем?—понимающе тяжело вздыхая, вновь спросила у собеседницы Дильшах-хатун, чем вызвала у Гюльбеяз-хатун взаимный, полный невыносимого отчаяния, вздох, с которым откровенно ответила: --А, что я могу предпринять для избежания?! Попытаться сбежать для того, чтобы меня поймала дворцовая стража и, зашив в кожаный мешок, бросила в Босфор задушенной?! Нет. Я так не хочу, да и, кто мы с тобой такие для того, чтобы сопротивляться?! Бесправные рабыни, печальный удел которых, смиренно терпеть и выполнять то, что нам прикажут хозяева этого великолепного дворца, либо прогрызать себе дорогу на самую вершину и самим становиться хозяевами его, потеряв себя и став безжалостными монстрами?!—в связи с чем, между ними, вновь воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого, они отрешённо принялись смотреть куда-то вдаль, погружённые каждая в свои мысли, даже не заметив того, как, в эту самую минуту, в общую комнату султанского гарема решительно вошла ункяр-калфа и, внимательно осмотревшись по сторонам в поисках юной Гюльбеяз-хатун, наконец, увидела её и, уверенно подойдя к тому месту, где та сидела, передала наложнице личное распоряжение Валиде Турхан Султан: --Валиде Турхан Султан приказывает тебе немедленно отправляться в главный дворцовый хамам и приготовить там всё к приходу Повелителя, Гюльбеяз-хатун!—чем очень сильно огорошила очаровательную юную любимицу Валиде Турхан Султан, заставив наложницу, ошарашено переглянуться со своими подругами и с печальным вздохом, обречённо заключить: --Чему быть—того не миновать!—с плавной грациозностью встала со своего лежака и, почтительно поклонившись ункяр-калфе, вместе с другими рабынями ушла в главный дворцовый хамам, провожаемые понимающим сочувствующим взглядом Дильшах-хатун—темноволосой крымчанки с выразительными карими глазами, обладающей стройной фигурой и покладистым доброжелательным характером, принявшая для себя рискованное, но, как наложница считает, самое верное решение—быть, неотступно возле Гюльбеяз-хатун, благодаря чему, тяжело вздохнула: --Уж, это точно, Гюльбеяз! От судьбы, какой бы суровой она бы ни была, убежать невозможно!—и продолжила беззаботно беседовать с другими своими подругами, постепенно заполняя просторную светлую комнату ташлыка своим беззаботным звонким смехом с легкомысленной беседой, во время которой, каждая из рабынь делилась с подругами-собеседницами своими, как они считали, яркими впечатлениями о сегодняшнем, очень насыщенном многочисленными событиями, дне, до чего, находящимся здесь же, но немного в стороне, калфам с евнухами не было никакого дела, так как они сами, изрядно устали, занимаясь обычными повседневными изнурительными делами. А между тем, что же касается Гюльбеяз-хатун, то она, спустя, буквально пару минут, уже прошла в просторное мраморное помещение главного дворцового хаммама, украшенное колоннами и арками, и незамедлительо занялась разжиганием свечей в золотых канделябрах с подсвечниками, так и не выходя из глубокой мрачной задумчивости, благодаря чему, даже не заметила того, как, помогающие Гюльбеяз-хатун, другие наложницы, постепенно завершили все свои дела и, по распоряжению, находящейся здесь же, ункяр-калфы Гюллизар, немедленно разошлись, оставляя свою подругу в гордом одиночестве, и вернулись в общую гаремную комнату. А между тем, над Османским Государством плавно сгустились сумерки и стемнело, благодаря чему, в свои законные права плавно вступил вечер, а слуги во дворце Топкапы, вновь и во всех помещениях разожгли все возможные светильники, постепенно завершая свои привычные повседневные обязанности. Только этого нельзя было сказать об очаровательной юной русской наложнице по имени Гюльбеяз-хатун, которая уже, тоже, постепенно завершала, порученное ей ункяр-калфой, задание, во время чего даже не услышала того, как крайне бесшумно открылись тяжёлые дубовые створки широкой двери, и в просторное помещение главного дворцового хаммама уверенно вошёл, погружённый, тоже в глубокую мрачную задумчивость, Султан Мехмет, мысли которого продолжала занимать непримиримая беспощадная вражда его двух, горячо им любимых женщин; Валиде Турхан Султан и Баш Хасеки Рабии-Эметуллах Султан, от чего у юного Падишаха уже голова шла кругом и постепенно начиналось эмоциональное выгорание, во время чего Султан Мехмет даже не заметил того, как на ходу, уверенно начал раздеваться, что продлилось ровно до тех пор, пока, случайно ни услыхав чьё-то тихое девичье звонкое пение, внезапно насторожился. --Кто здесь?—вовремя спохватившись и внимательно осматриваясь по сторонам в поисках таинственного незваного посетителя, громко спросил Султан Мехмет, невольно приведя это к тому, что, находящаяся до сих пор в небольшом закутке, Гюльбеяз-хатун, мгновенно перестала петь и, вовремя спохватившись, мгновенно встала с тёплой мраморной плиты и замерла в почтительном поклоне, хорошо ощущая то, как бешено колотится в соблазнительной упругой пышной груди разгорячённое, доброе справедливое сердце, а бархатистые щёки пылали румянцем нескрываемого смущения, именно, в эту самую минуту, к ней и пришёл, крайне удивлённый Султан Мехмет, поспешивший незамедлительно спросить.—Гюльбеяз-хатун, ты, что здесь делаешь? --Валиде Турхан Султан приказала мне приготовить для Вас хамам, Повелитель!—не смея поднять застенчивого взгляда на самодержавного собеседника и ничего от него не скрывая, откровенно ответила на его вопрос юная наложница, чему молодой человек, совсем не удивился, но всё же, не настроенный начинать новые любовные отношения, хотя юная русская девица и пришлась ему, очень сильно по душе, отрешённо приказал: --Возвращайся в гарем, хатун! Я хочу побыть в одиночестве! Девушку не надо было просить дважды. Она всё поняла и, почтительно откланявшись, не говоря ни единого слова, поспешно ушла, не говоря ни единого слова, , провожаемая благодарственным взглядом Султана Мехмета, который выждал немного времени после ухода очаровательной юной русской наложницы и лишь только после этого, самозабвенно приступил к своему омовению, отрешившись от всего внешнего мира и всех тех проблем, что безжалостно терзают ему трепетную душу. Даже не догадываясь о том, что, в эту самую минуту, очаровательная Гюльбеяз-хатун, погружённая в глубокую мрачную задумчивость о том, что же так сильно терзает трепетную душу Султана Мехмета, раз он не захотел вмешивать её, Гюльбеяз, в свои душевные невыносимые переживания, предпочтя отправить её обратно в гарем, тем-самым спасая юную наложницу от праведного нева своей ревнивой собственницы Баш Хасеки Рабии-Эметуллах Султан, за что юница, хотя и была искренне благодарна Повелителю, но всё равно испытывала лёгкое разочарование, невольно приведя это к тому, что юная Гюльбеяз-хатун совершенно не заметила того, как, пройдя немного по, залитому лёгким медным мерцанием, дворцовому мраморному коридору и, не доходя нескольких поворотов до входа в общую гаремную комнату, оказалась встречена кизляром-агой с ункяр-калфой, о чём-то друг с другом тихо разговаривающих с выражением невыносимой встревоженности на лицах, которым девушка почтительно поклонилась. --Гюльбеяз-хатун, разве ты сейчас ни должна находиться рядом с Повелителем в хаммаме?—удивлённые внезапным возвращением наложницы, благодаря чему, они с искренним негодованием переглянулись между собой и единогласно спросили, что оказалось хорошо понятно Гюльбеяз-хатун, которая, ничего от них не скрывая, честно призналась: --Повелитель, хотя и был удивлён моим присутствием в хаммаме, но приказал вернуться в гарем. Я так ничего и не смогла понять, да и ни в чём перед ним не провинилась. Говоря эти откровенные слова, Гюльбеяз-хатун чувствовала то, как предательски увлажнились от горьких слёз светлые голубые глаза, невольно приведя это к тому, что, понимающе тяжело вздохнувшая, Гюллизар-калфа заботливо обняла свою очаровательную юную подопечную за изящные плечи и в знак искренней поддержки с доброжелательной улыбкой, мудро рассудила: --Не расстраивайся, девочка! Ты здесь будешь жить до конца жизни, а значит, наберись терпения и жди подходящего момента. По «золотому пути» ещё пройти успеешь многократно. А теперь возвращайся в гарем и поужинай.—к чему Гюльбеяз-хатун, непременно вняла и, почтительно, вновь откланявшись кизляру-аге с ункяр-калфой, наконец, ушла, провожаемая их молчаливым одобряющим взглядом. Когда же юная наложница скрылась у них из вида, они продолжили душевно беседовать друг с другом о том, как им, всё-таки помочь их очаровательной юной подопечной, которая, походу, уже успела влюбиться в Султана Мехмета, как и он сам, пусть и ещё не осознавали этого, либо боялись признаться друг другу в нежных взаимных чувствах, а всё из-за проклятой Рабии-Эметуллах Султан. --Ну, ничего, Гюллизар-калфа! Станем, просто чаще отправлять Гюльбеяз-хатун к Повелителю, ведь им совсем не обязательно встречаться в стенах главных покоях. Во дворце и вне него, вполне себе достаточно мест для их романтических свидаий.—мудро рассудил кизляр-ага Сулейман, воинственно настроенный, как и его коллега по гаремной службе на то, чтобы во что бы то ни стало вытеснить из сердца Султана Мехмета проклятую венецианку по имени Рабие-Эметуллах Султан, прочно засевшую в его душе и в сердце, подобно занозе.