полмили до дна

      Меня все еще бросает в дрожь, я не могу отдышаться, даже находясь в этих чертовых четырех стенах чьей-то каюты. Руки дрожат, все доходит до неконтролируемых тремора и истерики. Воздуха мало, я задыхаюсь. Мне страшно: пройдет пара минут, десяток, — полчаса — самое большее, — и меня раскроют. Свобода медленно ускользает из моих рук, рассыпаясь пеплом.       Дилюк сдаст меня этим сволочам, и я вернусь в мой персональный ад.       Страшно представить, что сделает со мной Варка. Не убьет, но загубит до смерти. Я прижимаю костяшки к губам, скуля вместо рыданий, как если бы он был рядом. Я чувствую все его прикосновения, как он грубо вбивается в меня, вдавливает запястья в упругий матрас, наваливается всем телом.       шлюха шлюха шлюха       Я сползаю по стене. Отсюда не выбраться. Отчаяние сковывает грудь, царапая острыми шипами. Кажется, внутри меня растут дикие розы: они пустили корень глубоко в сердце и теперь их стебли протыкают ткани, бутоны раскрываются в легких. Я не хочу их чувствовать, хочу сбежать далеко-далеко.       Резная ручка двери опускается, — я запер ее изнутри, но связка ключей уже гремит за той стороной, шепот разделяет поворот в замочной скважине.       Черт бы побрал этого Дилюка броситься за мной. Дать мне утонуть вчерашней ночью, — вот, чем было бы его хваленое милосердие, про которое рассказывал Тарталья.       Я прикрываю глаза и сильно бьюсь головой о дощатые стены; намеренно. Боль должна отрезвить, но четкости мыслей нет и в помине. Все так же тяжело, мрачно и страшно.       — Он здесь, капитан! — кричит Тарталья, и я дергаюсь, прожигаю его взглядом, не желая мириться с таким предательством. — Эй, ты в порядке?       Дилюк размеренным шагом заходит в комнату. Моя темница захлопывается, едва он уничтожающе смотрит на меня.       — Оставь нас. Подожди с Барбарой у лестницы, — говорит он. Дверь закрывается. Мы остаемся один на один друг с другом. — Что с тобой происходит?       Дилюк садится на резной стул, облокачивается предплечьями на спинку впереди себя и барабанит пальцами по ней. Я мечусь между желанием разразиться бурей из невыплаканных слез и криков, и тем, чтобы держать свой рот закрытым до самого конца. Но выбираю нечто среднее, и слова выбиваются в свет моим надломленным голосом.       — Ничего. Все в порядке.       Моя трепыхающаяся надежда в бессмысленной попытке соврать. Пожимаю плечами, а лицо принимает беззаботный вид, но слезы на горящих щеках все еще блестят.       — Расскажи мне, — к моему изумлению, в нем нет и капли того хладнокровия и равнодушия, что были вчера; лишь чуткость и сострадание. — Может быть, я смогу тебе помочь.       — Чем? Не сдашь меня Ордо, как обещал?       — Почему ты боишься Ордена как огня?       Я смеюсь, но тревога не отпускает меня.       — Почему? Да потому что моя жизнь из-за Варки превратилась в Преисподнюю, ты такое и представить не можешь. Я столько отдал, чтобы сбежать, и ненавижу мысль о том, что меня вернут обратно.       — И от чего же ты бежишь?       Он снимает треуголку, проводит пальцами в золотых кольцах по волосам. Мне мерещится кровь.       — Я не хочу об этом рассказывать.       В дверь стучит Тарталья, прерывая нас. Единственное, за что я благодарен ему.       — Капитан, представители уже поднимаются на борт!       Дилюк щурится, осматривает меня с ног до головы задумчивым взглядом, хмыкая.       — Поговорим позже. Барбара, — девушка, даже скорее девочка, осторожно заглядывает внутрь, сжимая дверь своими крохотными ручками. — Оставайся здесь и соври о чем-нибудь, если начнется обыск. Главное, — не пускай их внутрь.       Она кивает, закрывая за ним дверь на замок. Мы сидим в тишине: Барбара мнется, не находя себе места, быть может, страшится меня; я же пытаюсь прийти в себя и понять, как развернется моя участь.       Минуты тянутся вечностью.       — Что с тобой… — тихонько говорит она. — Приключилось?       Я поднимаю голову, оторвав ее от подтянутых к груди колен.       — Большинство людей в нашей команде с тяжелым прошлым. Мы с Джинн тоже бежали с Мондштадта, когда попали сюда.       — Ты ее сестра?       Она кивает, легко улыбаясь. Чисто и невинно.       — Да. Незаконнорожденная. Джинн была наследницей клана Гуннхильдр, когда узнала, что отец отдал меня в монастырь вместо того, чтобы взять на себя ответственность за свое… — ее щеки вспыхивают румянцем. — …поведение. Она нашла меня и отреклась от всего, когда отец бросился искать нас. Помню, как сказала «Ты не достоин быть моим отцом, раз совершил такую трусость».       — Мне это знакомо.       Я говорю это и замолкаю. Рассказывать ей что-то большее, — выше моих сил. Барбара хорошенькая, милая младшая сестрица. Она чуткая, располагает к разговору, но рассказывать ей все дерьмо, через которое я прошел… Я не готов. И не хочу портить этот чистый взгляд серых глаз.       Барбара, кажется, понимает. Разглаживает складки на серой юбочке и молчит.       Я успеваю обдумать многое: полную абсурдность своей идеи пробраться на пиратский корабль, возвращение к Варке. Дилюка, которому отсыплют несколько мешков золотых за мою поимку.       Дилюка, который бросился за мной в открытое море, который сорвал с меня корсет, который не дал мне умереть. Который был готов пристрелить меня.       В коридоре слышен грохот солдат Варки. Я вижу, как Барбара наскоро расстегивает рубашку и говорит мне:       — Прячься, — когда в каюту начинают ломиться, она кричит, почти визжа. — Я нагая!       — Барышня, откройте, именем Магистра!       Я прячусь в полупустом шкафу, едва дыша. Это все больше смахивает на комедию, только вот моему колотящемуся сердцу ни капли не смешно. Постепенно становится нечем дышать, от жары мутит, а лоб покрывается испариной. Душно.       Сквозь крохотную щель меж дверок шкафа видны лица солдат в чистенькой синей форме. Они уже здесь. И меня от них отделяет только хрупкая Барбара, прижимающая к груди рубашку.       — Отойдите.       — Барышня, слушайтесь приказа!       — Я слушаюсь приказов только от своего капитана.       Мне кажется, взгляд Дилюка может прожечь саму душу. Его глаза поддернуты пеленой раздражения, за которой скрывается гнев.       — Так и хочется порыться в девичьих вещах? Ступайте в бордель, раз делать нечего. Одно мое слово прямиком Варке, — и вас вышвырнут с голой задницей.       Один из их шайки грозно рычит, только вот Рагнвиндр не обращает на него ни малейшего внимания, почти силой выталкивая всех из каюты.       — Кэйа, они ушли.       Я нетвердо ступаю на доски пола. Меня все еще бросает в дрожь.       — Ох, бедненький мой! Воды?       — Да, пожалуйста.       Дрожащая ладонь едва не расплескивает все из граненого стакана. Барбара, напротив, застывает с каким-то жалобным и вместе с тем взволнованным выражением лица. Ее рубашка все еще расстегнута.       — Оденься, — говорю я, смотря точно ей в глаза. Белесые щеки краснеют.       Она пытается заполнить смущающую тишину своим тоненьким голоском, но получается скверно.       — Да, конечно… — Барбара тяжко вздыхает. — Ты можешь оставаться здесь, сколько захочешь.       И я пользуюсь ее предложением. Встретиться с изучающими взглядами матросов и Рагнвиндра, — определенно не то, что мне нужно. Потому остаток дня я провожу честно отлынивая от работы: читаю какой-то простецкий роман, где слащавости больше, чем на обычном банкете Варки.       За иллюминатором смеркается. Я наскоро прощаюсь с Барбарой и думаю о том, как бы проскользнуть обратно в каюту и притвориться спящим, когда меня ловит Тарталья и чуть ли не пинками доводит до знакомых резных дверей на верхней палубе.       — Он тебя не сожрет. Просто расскажи, от чего бежишь, и кэп тебя примет.       — Ой, отклейся от меня уже. Прилип, как банный лист.       Аякс миролюбиво выставляет перед собой руки.       — Да ладно-ладно. Не буду больше лезть. Но он не такой страшный и ужасный, как ты себе там надумал.       Я опускаю дверную ручку быстрее, чем Тарталья успевает договорить, — чтобы не передумать. Переступаю порог, слыша брошенные в спину дружественные наставления.       Все повторяется: Дилюк сидит в своем кресле, я же, — напротив. Мы оба молчим: я не собираюсь начинать рассказ о себе; он испепеляет меня взглядом, будто мне нужно открыть рот. В конце концов, не один Рагнвиндр упертый.       Чувствую, как раздражение накатывает волнами, в такт мерному покачиванию корабля. Мне неприятно даже смотреть на него, что уж говорить. Его кудрявые красные волосы превратились в настоящее гнездо на голове из-за морской влажности, — право слово, это смешно. Дилюк сплетает ладони в замок и кладет на них подбородок, я делаю то же самое. Мы изучаем друг друга. Пытаемся найти слабости. Мне стыдно вспоминать, что он видел меня всего в слезах, дрожащего как дворового кота, в полном отчаянии. Я невольно морщусь, — лишь свожу брови к переносице, — но Рагнвиндр это замечает.       — Расскажи мне все с самого начала.       — С чего бы?       Он фыркает:       — С момента рождения.       — С чего бы мне это рассказывать?       Его глаза медленно наливаются гневом. Точно таким же, какой кипит у меня внутри.       — Я тебе жизнь спас. Дважды.       — Я не просил. Если ждешь, что я кинусь тебе на шею и буду расцеловывать, рассыпаясь в благодарностях, то спешу огорчить: концерта не будет.       — Простого «спасибо» было бы достаточно. Ты все еще на моем корабле и можешь препираться только потому, что я это позволяю.       — Я оплатил свой проезд.       Дилюк кисло улыбается, почти по-змеиному, и машет перед моим лицом золотым кольцом с гравировкой. Тем самым, которое он презрительно отбросил в нашу первую встречу.       — Этим? Этого не хватит на одну поездку.       — Этого с лихвой хватит на две. Чистое золото нынче дорого стоит.       — Тогда скажи мне, откуда у того, кто лишь притворяется аристократом, чистое золото?       Руки сжимаются в кулаки.       — Почему ты так боишься Варки? Убил кого?       Да, убил. Собственными руками завел матерь на эшафот.       Дилюк встает и обходит стол. Теперь он близко. Я хочу немедленно выбежать отсюда, броситься в открытый океан и раствориться в белой пене. Стать ветром, разбивающимся о скалы.       Я понимаю: власть над моей жизнью в его руках. И этим Дилюк мне ненавистен еще больше. Я вынужден унижаться перед ним, чтобы обрести свободу. Кажется, ничего не изменилось.       Рубашка падает на пол, и я поворачиваюсь к нему спиной, перекидывая волосы через плечо. Пусть видит, как шрамы тянутся на моей коже, как устилают каждый кусочек. В конце концов, меня это больше не ранит: я пережил десятки публичных порок за свое неповиновение и мне больше не страшно, увидит ли кто этот ужас из сбивающихся в полосы рубцов или нет.       — Сам догадаешься, кем я был, или мне подсказать?       Ну же, скажи это. Два слога, пять букв.       Ш-Л-Ю-Х-А       Но Дилюк молчит, и я чувствую его взгляд меж своих лопаток. Там есть один шрам, выделяющийся из прочих. Более яркий и более глубокий. Его Варка мне оставил, пройдясь вдоль позвоночника охотничьим ножом для разделки туш, — это была моя первая попытка побега, когда я еще не смирился со своей жизнью.       — Или ты таких слов не знаешь, неженка? — я поворачиваю голову, но все еще смотрю на него исподлобья. — В прошлый раз ты сказал, что я зажравшийся аристократишка, но сам ты больше на него смахиваешь.       — Ты был рабом, — говорит Рагнвиндр, но это самая ласковая формулировка.       — Слишком мягко. Ты уже давно обо всем догадался, не так ли? Тебе так тяжело произнести слово «шлюха»?       — Прекрати.       Я замолкаю, но лишь потому, что больше словесного унижения мне хочется хорошенько врезать ему. Но рука не поднимается, и мне остается просто стоять так, отгоняя желание обнять себя или хотя бы поднять рубаху. Когда мелкая дрожь сковывает тело (хотя здесь довольно тепло и только ласковый прохладный бриз бьется в закрытые ставни), Дилюк перестает изображать каменную статую, наклоняется, не теряя грации, и поднимает рубашку, протягивая ее мне. Я в смятении, едва проскальзывающем на моем лице, не понимаю, как толковать все его действия.       Капитан Рагнвиндр — одна большая противоположность. Его глаза, цвета июльского рассвета, всегда выражают безразличие; губы, мягкие, красноватые, сжимаются в тонкую полосу. Вся его внешность, подобная извивающемуся пламени, просто кричит о буйстве эмоций, вспыльчивости и взрывному характеру. На деле же ничего, кроме кромешного льда северных вод.       Он смягчается, вновь говорит, но уже не тем противным тоном начищенной и сверкающей стали:       — Расскажи мне все, что с тобой случилось. Или хотя бы часть. Только так я смогу придумать как тебе помочь.       Я застегиваю последнюю пуговицу. Поправляю манжеты на рукавах, будто это может помочь мне набраться уверенности. Думаю только об освобождении, — ничто больше для меня не важно.       Сердце бьется, шум в ушах.       — Я бастард, это ты уже знаешь. Отец признал меня своим сыном только когда мне исполнилось десять, до этого времени я жил с матерью, а она была… Впрочем, не важно, кем она была.       Отвожу взгляд, — так легче говорить. Дилюк же задумчиво смотрит на меня, и это впервые не похоже на желание прожечь во мне дыру силой мысли, хотя я уверен, при должном рвении он и на это способен.       — Около пяти месяцев назад моего отца обвинили в государственной измене. И, чтобы подкупить Варку, ему пришла в голову замечательная мысль.       Вдох обжигает легкие. До сих пор я никому не рассказывал историю своей жизни. Одно дело, — пережить, попытаться просто забыть, убежать от прошлого и начать все с чистого листа. С учетом шрамов и фантомной боли, гуляющей по мышцам, не совсем с чистого, но можно просто притвориться, что это было не со мной.       Совсем другое, — признать, что в мире нет ни единого человека, который проявит хоть каплю чуткости. И тот, кто должен был защищать меня, холить и лелеять, оказался тем еще козлом. Скотиной. Тварью. Список доходит почти что до бесконечности.       — Мой отец подарил меня Варке взамен на то, чтобы тот замял дело.       Дилюк складывает руки на груди и выдыхает:       — «Отцовское предательство»…       Un tradimento paterno. Смышленый гад.       — И теперь, когда я сбежал, Варка ищет меня так, будто на мне лежит убийство всей его семьи.       Это все, что ему нужно знать.       — И что ты планируешь делать, добравшись до Мертвых островов?       — В идеале, — добраться до Нового света, смешаться с толпой и просто… Жить?       Звучит классно, не считая того, что у меня нет ни гроша, ни особых отличительных умений. Только украшения, денег с которых хватит на пару месяцев. В лучшем случае.       — Не глупи. Сеть информаторов Варки намного обширнее, чем ты думаешь. Только ступишь на берег в любом уголке Нового света — он узнает об этом за утренним кофе.       — Ты можешь предложить мне что-то лучше? — Я скептически смотрю на него, не убавляя ноток иронии в голосе.       Дилюк вынужденно признает поражение.       — Нет, — говорит он, и мы сталкиваемся взглядами. — Пока что.       Из горла своевольно выбивается смешок: недостаточно тихий, чтобы его было не слышно, но и недостаточно громкий, чтобы расценивать его как пренебрежение к моему временному капитану.       Он больше не задерживает меня. Я дохожу до дверей, трогаю ручку, но любопытство берет свое.       — Почему ты помогаешь? Обостренное чувство справедливости?       — Можно и так сказать.