Понедельник
03.12.2022
Третья зона. Сегодня они переходят порог третьей зоны, идут через канал. Машина, как обычно, довозит до нужного места. Единственным неизвестным вопросом и, возможно, проблемой для парней было наличие моста. До начала апокалипсиса это была крепкая и широкая постройка, что каждый день перевозила по себе тысячи машин, но что было сейчас — неизвестно. Мост мог стоять, но насколько надежен он был — никто не знал. Возможно, если Уджин непристойно умен, то достаточно хорошо бы оценил ситуацию с потерей его состава и понял бы, что не стоит идти дальше, а нужно остановиться и максимально обезопасить себя на этом этапе. Он мог бы разрушить мост, чтоб парни не дошли к нему. Так потерь живой силы могло быть в разы меньше. Даже если ему плевать на остальных людей, подобным способом он мог бы закрыть все подходы к его собственной смерти. А Уджин и оказался умным, только пошел в другом направлении. Парни не знали о его козыре в рукаве и предположить, по какой именно причине Ким не свалил мост к чертям собачим, не могли. Мысли о его умственной неспособности дойти до этого были, но о его достаточно рисковом, неожиданном и вполне обдуманном решении — нет. Минхо, как Лидер, недооценил Уджина, его ум и гнилое нутро, что было грубой, непозволительной ошибкой, хоть сам он об этом еще и не догадывался. Мост стоял целый. Проезжать канал было страшновато, так как такое могло быть ловушкой, хоть и довольно банальной, но все же. На пути не было ни одного озверевшего — странно, но неплохо. И действительно, треть зоны, что парни осматривали сейчас, была пуста от падали. Даже кости и различные останки на асфальте попадались в разы реже, чем в их части. Семеро. Сегодня их копилка убийств во имя мести пополнилась еще на семь особей. А чувства, которые раньше были при снятии курка, словно вообще испарились. Не было ни лишних мыслей, ни лишних эмоций — не было ничего. Кроме основного: оружие, цель, желание мести, пуля, кровь, смерть. Смерть и кровь — две подруги, что сопровождали парней весь их путь. На день не оставляли без внимания — даже если нет убийств, есть сны, мысли и воспоминания. Изобилие красного, что снова растекается по темному асфальту в ночи, начинает становиться привычным, а в глазах уже рябит и тошнит от этого цвета. Красный. Казалось бы, что цветом смерти должен быть черный, но, видимо, нет — красный стал. Стал их ночным кошмаром и удушающей реальностью. Холодный взгляд, умеренное и тяжелое дыхание, успокоенное уже кучу раз сердце — они уже не боятся, а просто принимают все, что делают. Нельзя уходить от осознания собственных действий, уже нельзя. И строгим решением было не отрекаться от этого. Они придерживаются личных правил в данной игре. А затем уезжают, как всегда, не оглядываясь и оставляя все новые и новые трупы за собой.Среда
05.12.2022
Вторая треть. Вторая треть в этой зоне, но еще ни одного предположения, где могло бы быть укрытие Левантера. По всем знаниям данной части, что накопились за все время их жизни в родном городе, укрытий с огромными подвальными помещениями здесь нет. Значит, чтобы основной блок из состава Леванетера уместился в одном здании, оно должно быть достаточно большим. На поверхности земли парни такого еще не встречали, даже с учетом, что каждое тщательно осматривали. Вывод напрашивается сам: их здание в третьей части. И в пятницу они должны исследовать ту зону и наконец вычислить укрытие Уджина для его скорейшей смерти. Следующая и решающая их вылазка запланирована на ночь с пятницы на субботу. Смерть Уджина примерно той же ночью, или в крайнем случае — следующей. Если не получится с первого раза, то вернутся еще раз, бежать Уджину все равно некуда. От смерти не сбежит, особенно, если его уже вычислят.Пятница
07.12.2022 00:14
«Если в вакцину, созданную из крови Альфы, добавить кровь здорового человека, а после вколоть это Альфе, то он станет следовать всем указаниям своего хозяина,» — научный факт, что был выведен в стенах Левантера. Вакцина, что направлена на остановку распространения ферментов в крови, при попадании в кровь зараженного-Альфы не может его вылечить полностью, но удаляет жажду и чуть восстанавливает процессы восприятия окружающей среды. Так как эта тварь является самой разумной из его особей, то мыслить теперь она сможет и правда на уровне человека. А дополнительная кровь здорового человека в вакцине откроет инстинкт подчинения. То есть особь будет беспрекословно подчиняться человеку, чью кровь добавили в вакцину. Он будет исполнять все приказы на уровне его восприятия, ни в коем случае сам не причинит вред и не даст сделать это обычным или же Дельта-озверевшим. Такой эффект от вакцины сработает только на Альфе, так как организм других тварей после укуса перестраивается больше на сторону гниения, нежели у Альфы — выживания. Даже Дельты не способны принять вакцину как сигнал к подчинению. Всех, кроме Альфы, введенная доза сделает более агрессивными и неуправляемыми, то бишь никаких позитивных результатов на обычных озверевших данный опыт не принесет. Не даром ходили слухи, что Альфу можно приручить, но никто до определенного момента не знал коим способом это возможно. Левантер же воспользовался вакциной, выведенной Дон Мином, слегка доделал ее и смог приручить монстра. Сейчас этот монстр возглавляет орду падали под руководством Уджина, чью кровь, собственно, и брали, и направляется в сторону пятой зоны. Уджин дал указ Альфе на разгром. Тот же в свою очередь бешеным криком собрал беспризорных озверевших в округе, а они также беспрекословно пришли к нему, и теперь держат путь в пятую зону. Альфа мысль «подчиниться» держит в голове, а остальные просто следуют лидеру и надеются удалить сегодня жажду. Ким Уджин смотрит на стаю передвигающейся падали в окно верхнего этажа и сумасшедше улыбается. Вот какой козырь он имел, вот, что готовил на самый конец. Чуть позже он и сам поедет на то место, чтобы просто посмотреть на трупы людей, что вечно мешались ему под ногами. Чтобы просто позлорадствовать мертвым телам и посмотреть наконец-то с высока. Он убил уже двоих из их группы, а третий сам себя убил под его давлением — осталось пятеро. Ему нужно убить всего пять, но довольно сильных, как умственно, так и физически людей, чтобы наконец выйти из этой игры победителем. Зрачки медленно следят, улыбка все шире становится, а голос в голове ликует. Он уверен, что уже выиграл, а монстр внутри радуется этой победе.***
01:23
Знал бы Феликс, который сегодня дежурил на крыше, что ему первому придется осознать наиболее жестокую реальность, что просто кипела от неизбежности и захлебывалась скорой смертью. Пять минут назад на слух подался неизвестный шум, возня — насторожился. В тихом умирающем городе такого быть априори не может. Что-то было не так. Сердце, что забилось со скоростью света, навевало страх и тремор рук. Что-то происходило. А после Феликс в прицел винтовки увидел, что за полтора километра идет Альфа, а за ним тащится орда озверевших. Кислород становится до жути тяжелым, в легкие заходить не хочет, а мозг отказывается верить глазам. Такое ведь невозможно, верно? Не верно, прямо сейчас к ним приближается толпа падали с разумной особью во главе. — Минхо, Минхо, — Феликс просто кричит в наушник, надеясь, что старший еще в нем. В ночь перед вылазкой он обычно не спит, так что и сейчас не должен был. — Минхо, ответь, пожалуйста, — голос напуган и взволнован до ужаса. Смерть близко, и Ли уже ее чувствует. «Феликс, я тут. Что такое?» — наконец отвечает старший. — Это пиздец. К нам приближается орда во главе с Альфой, — говорит слишком быстро, что язык заплетается.***
— Что?! — Минхо просто взрывается и в миг подскакивает с места, пугая при этом рядом лежащего Джисона. Они лежали вместе на девятом, как привыкли уже делать недели две. Минхо не снял наушник, только потому что не собирался засыпать, словно чувствовал. И правда, в груди было странное давление, но он спихивал это лишь на убийство Уджина. Видимо, нет. Услышав такое резкое заявление, Хо просто ахуел. Вряд ли он когда-нибудь ожидал, что куча падали будет направляться именно к ним. — Как далеко они? — он смотрит в панорамное окно и очень надеется, что сейчас там никого не увидит. «Полтора километра.» — Блять. Я сейчас поднимусь, — кивает сам себе Хо и поворачивается к не менее напуганному Джисону. Взгляд бесконечно взволнован и настойчиво просит объяснений. И как же сильно Минхо хочется промолчать. — Орда направляется сюда, — как же хочется вырвать собственный язык, как же больно говорить такое. Сердце разрывается во второй раз, когда на лице Джисона появляется бесконечное ощущение смерти, глаза округляются вдвое, а зрачки показывают лишь всю неизбежность и бесконечное сожаление. — Не-ет, — глаза обращены в пустоту и смотрят словно сквозь Минхо. — Нет. — Хан, Хан, — Минхо подходит к нему и просто падает на колени, беря его лицо в свои руки. — Хан, пожалуйста, послушай меня, — безысходность господствует над ними. — Прошу тебя, мы должны выжить. Слышишь? Должны выжить. — Да, — он медленно переводит затуманенный взгляд и смотрит прямо в глаза старшего. — Должны выжить, — повторяет следом, а мозг медленно, словно в замедленной съемке, начинает осознавать все сказанное ранее. — Прошу, ты сейчас должен собраться. Я пойду на крышу к Феликсу, а ты, пожалуйста, оповести Хенджина и Чанбина. Пусть они берут винтовки и дуют на крышу. Мы будем отстреливаться, — сознание Джисона в миг проясняется, и информация начинает восприниматься нормально. Сердце колотится, но мозг уже думает. Наконец-то. — Я не умею стрелять с винтовки, — вдруг вспоминает Хан. А ведь Ликс ему предлагал когда-то научиться, стоило ему тогда все же принять предложение. Дурак. — Тебе и не надо. Стрелять будут только снайперы, мы же с тобой будем оборонять нижние входы. Нам нужно максимально обезопасить здание за время, пока они будут убивать возможных. Остальных же возьмем на себя, — Хан кивает пару раз и резким рывком встает на ноги, Ли поднимается за ним. — Лино, будь осторожен, — поднимает глаза младший. Ли касается губами лба младшего, надеясь вселить в него надежду и дать немного своей поддержки. Она шаткая и совершенно провальная, но, может быть, Хан станет хоть немного уверенней. — Ты тоже, Сонни. Будь осторожен, — мягкая улыбка озаряет лицо старшего, а затем они расходятся. Расходятся каждый по своим заданиям. Сейчас у них будет невыносимо жестокая и рисковая война за жизнь. Они просто не могут в ней проиграть. Шанс умереть довольно велик, и как же не хочется думать об этом, но горький привкус страха поселился в душе и отступать, видимо, не собирается. Ужасно. Мыслям о провале просто не место в голове Минхо. Он не мог позволить ей поселиться и отравлять разум. Сейчас от него зависят пять жизней, что доверились ему и видят ориентир. Он не боится за свою жизнь, даже если надо, то готов пожертвовать собой ради парней, но бесконечно боится смерти его самых близких и единственных друзей, своей семьи. Страшновато немного, но сомнениям здесь тоже не место. Он отодвигает их в сторону, насколько может, и идет на крышу к Феликсу с надеждой, что умрут сегодня только падаль, а ночью Уджин, но никак не они. Топот, который не способны перекрыть даже ряды зданий, доносился до крыши. Только Минхо вышел на нее, как тут же ощутил нестерпимое желание уйти, забрать с собой Феликса, всех парней, просто скрыться из виду и переждать все это. Но так нельзя, иначе они просто умрут. Озверевшие все же смогут дойти, а просидеть в запертой комнате долго они не смогут — дверь разгромят и загонят их в угол. Остается один выход — бороться. — Один и четыре километра. Они стремительно приближаются, — оповестил Феликс, все еще наблюдая за озверевшей толпой в прицел. — Что делать, Минхо? — наконец оторвался и испуганный взгляд даже во тьме хорошо виднелся. Сильная тревога и страх пылали в зрачках, и Феликс не пытался это скрыть — не стоит. — Хан пошел за Чанбином и Хенджином. Вы втроем будете отстреливаться отсюда, а мы проверяем всё здание на наличие возможных путей захода падали и нашего отхода, и готовимся к нападению изнутри, — старший уверенным ходом направился к винтовке Ликса. — Дай, я посмотрю. — Феликс отодвинулся и освободил винтовку для Ли старшего. Примерно семьдесят еле стоящих на ногах особей передвигались в их сторону. А Альфа, что шел самый первый и заводил орду слишком уверенно стоял на ногах и примерно также держал путь. Ведомая тварь знала на что и куда идет, ей управляли словно машинкой на радиоуправлении — дали цель, и он идет. И теперь он не будет просто стоять и рассматривать жертву, не будет изучать — сразу накинется и будет стараться все кости обглодать, лишь бы насладиться. Ужасно. Семьдесят неконтролируемых и непредсказуемых особей идут в их сторону ради убийства. Катастрофически много, снайперы не смогут убить всех, так что внутренней обороне придется также немало постараться. — Хан, возьмите три запасных магазина и дымовые шашки — оповестил старший в наушник, не отрываясь от прицела. «Хорошо. Что взять нам?» — послышался довольно сосредоточенный голос, что не могло не радовать. — Пока ничего, потом зайдем туда, — Минхо и Феликс снова поменялись местами. Младший снова взялся за винтовку. Ответа не последовало, но спустя минуты три на крышу вышли парни в полном обмундировании. Два чемоданчика с винтовками, запасные магазины, дымовые шашки. Шашки могут довольно неплохо отвлечь падаль как звуком, так и дымом, — это удобно. Пока снайпера будут пускать пули, те будут в замешательстве и рассредоточенности. — Один и три, — оповещает Феликс. — Блять, давайте быстро, — говорит старший. — Три снайпера становятся на три стороны крыши и открывают огонь при первой же возможности. Шашки пускаете, только когда они будут у главного входа, не раньше, — быстро рассказывает все инструкции. Еще когда в центре осталось восемь человек, Чан создал некие инструкции на случай подобного нападения, но никто до последнего не верил, что такое действительно могло произойти. А сейчас Минхо, как Лидер, следует всем ранее подготовленным планам. Слова отлетают от зубов, как выученный когда-то в школе стих. Только стих был прихотью учителей и школьной программы, а данные инструкции — прихоти жизни. Жизнь каждый новый день испытывает их, словно ставит опыты и после наслаждается мучениями. Очень жестокая и ненасытная штука. Совсем не щадит их и сейчас подкинула слишком тяжелое испытание. Так, чисто ради интереса, решила посмотреть — готовы ли парни ее продолжить или все же не смогут. Проверит. — Мы с Джисоном пойдем вниз, там тоже нужна оборона. Каждые сто метров приближения оповещайте нас. И предупредите о моменте начала огня, чтоб мы знали, что стреляете вы, а не в вас, — и как бы не хотелось сейчас сделать все это шуткой, как бы не хотелось изменить интонацию на более радостную — невозможно. Он просто не может, сейчас все слишком серьезно. Сейчас на кон ставится слишком большая ставка — их жизни. — Хорошо, — ответил Чанбин и махнул рукой Хвану — начали раскладывать оружие. Готовились. — И еще: когда большинство падали будет убито и слишком сильное давление пойдет на стены, то все, кроме одного снайпера, спустятся на девятый к нам. Кто-то останется на крыше подстраховкой. — Почему на девятый? Разве мы не будем держать двери входа? — спросил Ликс, все еще наблюдая в прицел. — Нет. Это бессмысленно. Во-первых, дверей слишком много, а если разделимся, то это заведомо проигрышно. Мы их закроем и немного забаррикадируем, давление озверевших это не остановит, но некое сопротивление все же окажет. Сами же будем держаться на девятом, так как это довольно недалеко от снайпера, плюс — там обустроено место для всех. — Хорошо, как скажешь, — пожал плечами Феликс. — Хорошо, мы пошли. Удачи! — Минхо развернулся к Хану лицом, и они оба направились к двери вниз. Дверь уже открылась, нога только перешагнула порог, как послышалось настораживающее, негромкое и очень разочарованное: «Один и два.» Грохот закрывающейся двери и приглушенное, но резкое: «Блять.» Херово. Все очень-очень херово. Шансов выжить катастрофически мало, но неугомонное желание убить Уджина все еще бушевало где-то в середине грудной клетки. Желание отомстить не давало просто сдаться, опуститься на колени перед смертью и просто, глупо отдаться ей. Нет. Ради Кристофера, что всегда заботился о них, но не смог спасти себя. Ради Сынмина, что всегда лечил их, но не смог вылечить себя. Ради Чонина, который всегда подбадривал, защищал и строил планы вылазок для хенов, но не смог построить планы на свою собственную вылазку под названием жизнь. Ради их членов семьи, что не смогли. Они должны суметь. Они должны отомстить.***
Стеклянные двери главного входа, что с наружной стороны уже давно были обшиты фанерой, сейчас внутри были плотно подперты различной мебелью. Окна на первом, втором, а также третьем этаже были тоже забиты фанерой. Остальные двери также плотно держались мебелью, которую парни смогли дотащить из всех возможных комнат, всех возможных этажей. Девятый этаж был и так предельно обустроен, но теперь там также появились вода, пища, продукты первой необходимости, различное оружие, медикаменты и радиоприемник, что парни притащили с первого этажа. На всякий случай. «Пятьсот метров,» — слышится в наушнике. Время на исходе, они приближаются слишком быстро. Стоит ли говорить рискованную идею сейчас или еще подождать? — Послушайте, пожалуйста, — обратился старший в наушник спустя минуты три. — По расчетам, вы сможете убить сорок-сорок пять особей, остальные же пробьются и будут наносить удары по главному входу. Больше вероятности, что именно по нему, так как остальные довольно скрыты от глаз общественности, их сможет найти только Альфа, и то — не факт. Есть один способ, как убить еще некоторое количество, но он может нанести вред и нам, — Минхо все же об этом предупреждает сразу и данное решение сам принимать не хочет. «Четыреста. Какой?» — слышится напряженный голос Чанбина. — На главном входе заложена бомба. Только что. Если ее взорвать в нужное время, то она принесет смерть многим тварям, но в тот же момент разрушит только вход — не все здание. — Да, но это также может привести к тому, что оставшиеся смогут пробираться внутрь быстрее. Я думаю, что этот план нужно оставить на самый конец, — вклинился Хан. Он сам закладывал бомбу — да, но все же хотел оставить это на подстраховку, а не на основные действия. — Тогда предлагаю: если все же они откроют двери своими силами, то нам придется взорвать вход. Но к тому моменту вы должны быть уже на девятом, — так все же будет правильней. «Тогда скажешь, когда нам спускаться,» — уже голос Хвана появился. Значит, никто не спит, все сосредоточены на сто процентов. Каждый сейчас отвечает не только за свою жизнь, но и за членов семьи. Они полагаются друг на друга, доверяют собственную судьбу друг другу. Должны выдержать, выстоять. — Хорошо. Еще полторы минуты тишины. Орда появляется в доступе траектории пули. «Триста метров. Мы начинаем огонь,» — оповещает Феликс, и спустя пять секунд поочередно слышатся три первых выстрела. Начинается кровавое месиво. Тварей нельзя уже назвать людьми, хоть те когда-то ими являлись. Первые три особи бездыханными телами валятся на землю, и абсолютно никакого сожаления нет. Им нужно выжить и отомстить любым способом, а убийство тварей совершенно не является бесчеловечным. Они уже нелюди, их не спасти. Они монстры, что ведут мир к гибели. А парни словно супергерои, коим этот же мир спасти нужно. Вот они и спасают, только пока не знают, насколько они хорошие супергерои и справятся ли вообще. Каждый выстрел сопровождался безумными рыками, новой кровью на асфальте и бешенством озверевших. Их нюх хорошо ловит запах крови, но когда под ногами валяются подобные им особи, чья кровь больше гниль напоминала, ярость просыпалась в их головах, а жажда только увеличивалась. Резкие и совершенно не обдуманные (как они могут обдумать?) движения совершались снизу. Возня трупов и падали — не лучшее зрелище. Сердца снайперов безумно колотятся, зубы стучат друг о друга от напряжения и холода, прицел наводится вновь и вновь, палец нажимает на курок, мозг надеется прикончить большинство. Убить Альфу — обдуманней всего. Умрет он — разбегутся другие, так как потеряют ориентир, так как здание кровью не пахнет, так как их лидера больше не будет. Но он — тварь, чьи инстинкты сейчас до боли схожи с человеческими, он умеет думать — соответственно пытается избежать попадания пули в лоб. Убить его не получается. Он минует каждый проем на улице, каждое здание, словно знает, что именно на него ведут охоту, и прячется. Орда приближается, топот о землю усиливается. Это крах. Это их конец. Им остается только бороться и ждать прихода смерти, другого исхода не будет — они не выживут. Минхо не уверен, что сейчас думают остальные, но он чертов реалист до мозга костей, и все его нутро кричит, что эта ночь станет для них последней. Главное бороться, чтобы потом понять, что они все же пытались, старались ради выживания, но не каждая история имеет счастливый финал, их — одна из подобных. Мысль об этом доставляет неимоверную боль. — Двести, — отчетливо говорит в наушник Хенджин, а слова горло режут. Была бы возможность — он бы ни за что не говорил бы таких фактов. Откровенных фактов, которые твердят, что их смерть находится в двухстах метрах, а Хенджин это все озвучивает, предупреждает. В прицел виднеется земля, которую толпа уже прошла. Грязный и мокрый асфальт, что покрыт черными пятнами от засохшей крови, белыми пятнами от спадающих слюней и пены изо рта озверевших. Гниль. Они заполнили своей гнилью всю землю, не оставили ни миллиметра чистого, все окунули в свои путы. К приторному запаху невозможно привыкнуть никогда — легкие разъедает каждый вздох. Страх это или все же гниль? Едкая смесь не оставляет возможности нормально вдохнуть. Очень тяжело. Иронично, что в самую ужасную минуту пошел самый прекрасный снег. Декабрьская метель решила хоть немного поднять настроение, только каждая красивая маленькая снежинка, что осыпалась на землю, тут же плавилась и утопала в крови. Снег шел сильный. Красный и белый. Ангельский белый и смертоносный красный совершенно не сочетались между собой, даже свет луны, что специально подсвечивал следы крови, пытаясь сделать ее более блестящей, не помогал. Хруст чьих-то костей и снега под босыми ногами, точнее то, что от них осталось, озверевших настораживал. Это не было единичным тихим звуком, нет, это совершенно иной довольно громкий хруст, что не прекращался и словно симфонию создавал. Они ускоряются — это заметно. Падаль сметает других на пути, идет по телам, а те потом снова поднимаются и так же идут. Только некоторые, которым посчастливилось получить пулю, больше не встают. «Сколько убито?» — спрашивает Минхо, все еще наблюдая за улицей через панорамное окно. Здания расположены близко друг к другу, а озверевшие еще в плюс-минус ста метрах — пока Минхо их не видел, чему был несказанно рад. — Двадцать три, — Феликс вел подсчеты. Выстрел — фраза. — Двадцать четыре, — значит, Чанбин попал. Двадцать четыре — это все еще меньше половины. Лучше, чем ничего, но все же надо больше. «Хорошо. Давайте еще.» — Сто метров. «Продолжаем.» И они упорно продолжают стрелять, убивать, надеяться. Они в тупике. Их застали в здании, они сами закрылись и стараются его оборонять, но при любом раскладе выйти они из него не смогут. Они не смогут сбежать по-тихому, не смогут выйти. Либо здание станет их могилой, либо они все же останутся в живых. Второй вариант бывает только в сказках, так что все же центр — последнее, что они увидят в своей жизни. Патроны закончились. Смена магазина заняла некоторое время, за которое орда продвинулась вперед без новых потерь. Снег немного мешает снайперам, но плюс в том, что падали он тоже мешает. Тридцать пять тел валяется на дороге, а мозг слегка ликует, что все же количество, хоть и медленно, но уменьшается. Но сердце на секунду останавливается, когда озверевшие в оцепенении останавливаются на месте и стоят неподвижно, словно статуи. Озадаченные взгляды парней встречаются друг с другом, ведь это слишком странно, что они остановились примерно за семьдесят пять метров от центра и просто стоят. Осознание больно колит под ребрами, когда слух ловит слишком громкий и животный рев — Альфа. Все озверевшие как по щелчку распрямляют спину и смотрят куда-то наверх. Словно второе дыхание у них открылось. — Блять. «Что за крик?» — беспокоится Джисон. На девятом было слышно странный звук, но понять, что это и откуда — сложно, так что волнение закрадывается в самое сердце. Оно колотится ужасно. Невозможно его успокоить, а стук в голове отдается словно молотом. — Он призывает еще озверевших, — поясняет Феликс через ком в горле. Титанические усилия приходится приложить, чтобы просто произнести фразу. Хотя это не просто фраза, ее смысл слишком глубокий и душераздирающий, что хочется душу выплюнуть и ничего не чувствовать.***
— Им нужно спуститься с крыши, — говорит Хан, поворачиваясь к Минхо. — Нет, еще нет. Они должны пробыть там еще какое-то время, — отрицает старший, а взгляд все еще устремлен на метель. Спустя секунд двадцать Минхо все же поворачивается к Хану и подносит руку к наушнику: — В нашей части города осталось не так много озверевших. Максимум, который сейчас может прийти к нему по зову, — особей десять, не больше. Как бы громко он ни кричал. Да, это плохо, но не самое худшее, что могло бы быть, так что еще некоторое время вам нужно пробыть на крыше, а позже спуститься к нам, — рискованно. «Нам не хватит патронов на всех. Да и не успеем мы их убить за это время,» — сказал Чанбин. Он был прав, но у них нет иного выбора. Они просто бессильны, единственное, что могут сделать, — отбиваться до последнего. План «А» — выжить, план «Б» — отомстить как можно быстрее. Они должны бороться ради этих двух целей до конца. — Когда они подойдут к дверям, вы уйдете с крыши сюда все, кроме одного снайпера. Один из вас должен там остаться. К тому времени постарайтесь убить максимальное количество озверевших, хоть все патроны потратьте, — оповестил Хо. Патронов совсем было не жалко, их еще много. Если переживут эту ночь, то на месть Уджину все равно останется уйма оружия. — А затем мы взорвем вход, — откровенно. Этот план должен был быть в запасе, но они и сами не поняли, когда он стал основным. «Мы тебя поняли. Мы постараемся.» «Они возобновляют движение. Стреляем,» — командует Феликс, и снова слышатся выстрелы, что создаются ради жизни. Нельзя делить мир на хорошее и плохое. Нет ни того, ни того. Люди склонны к насильственным действиям, что автоматом считаются плохими, а в суть и истинную причину лезть никто и не планирует. Люди могут делать добрые дела ради гнусного дела. Люди привыкли судить лишь по первому взгляду, даже не узнавая причин и мотивов. Наверное, сейчас делать в принципе мир невозможно. Ведь как поделить на черное и белое, если белого просто в помине не существует? Все действия, выполненные в период апокалипсиса, являются плохими, неправильными, но с одной целью — выжить. Они пытаются сохранить жизнь любыми способами, забывая, что человечности в них становится все меньше. Так и парни сейчас открывают огонь, чтобы выжить. А в головах только одна мысль: «Они уже не люди. Их никогда не вернуть, они навечно останутся монстрами. Не убьем мы — убьют нас,» — суть хоть и верна, но все же. Мир стал слишком жесток, а для жизни нужно подстроиться. И всем плевать как. Человечность потеряна, они потеряны. «Пятьдесят метров. Тридцать озверевших,» — выдает херовую статистику Феликс. Тридцать на пять. Слишком сложно. — Минхо, — зовет его младший, сидя на матрасе. А глаза опущены, словно боится поднять. Старший разворачивается на пятках, все еще сидя около окна, и просто смотрит, и ничего не говорит. — Я пойду взрывать дверь, когда парни придут сюда. — Нет, — отрезает. — Ты останешься здесь со всеми, я взорву и вернусь к вам, — он не хочет отпускать Джисона, он не может подвергнуть его опасности. Пусть лучше умрет он, чем все остальные. — Ты — Лидер, нельзя, чтоб ты погиб, — настаивает. Он хочет пойти сам, все же идея была его и рискнуть должен он. — А, то есть ты хочешь погибнуть? — и поднимает брови вверх — не желает отпускать Хана. — Нет, я не погибну. Я взорву и быстренько прибегу к вам, — и ноги под себя поджал, будто пытался доказать правоту слишком странным способом. — Я не хочу, чтобы ты погиб, Джисон, — и медленно подходит к младшему, оставляя окно и озверевших за ним наедине с собой. — Я не могу допустить такого. — Я не умру, — чуть более настойчиво. — Тем более я обещал спасти тебя, так что должен пойти я, а не ты, — и в подтверждение когда-то данной клятвы младший вытягивает мизинец. Тяжелый вздох, что совмещается с болью на сердце. Невозможно. Глаза выказывают все сожаление и мольбу не делать этого. А на Минхо смотрит такой же взгляд, умоляющий позволить ему. — Тогда дай мне еще одну клятву, — опускает взгляд на мизинец Джисона, а после снова в самую глубь глаз устремляет. — Пообещай, что не умрешь, Сонни, — и выпрямляет свой палец, но еще не скрещивает — ждет Хана. — Обещаю, — скрещивает пальцы, а потом цепляется за шею старшего, сильно обнимая. Он должен сдержать две клятвы — спасти себя и спасти Минхо. Он просто обязан, раз клятва дана на мизинчиках. Нос упирается в плечо старшего, а на глазах непроизвольно выступают слезы. Слезы неизбежности, отчаяния и надежды. Надежда и отчаяние в одном флаконе, в одном Хан Джисоне — интересно и очень страшно на самом деле. А реалист Минхо покидает свой пост, откидывает все принципы и мысли в сторону и всей душой, что сейчас донельзя болит, надеется, что Джисон сдержит вторую клятву. Ему плевать на первую, плевать на то, умрет он или нет, но Хан — должен жить. Уверовать готов, лишь бы Джисон выжил. «Они слишком близко к дверям. Скоро не сможем доставать,» — момент истины наступает, парни отстраняются друг от друга, и Хо подносит руку к наушнику. — Достреливайте все патроны максимально, пускайте шашки и спускайтесь. Будем взрывать вход, — оповещает старший и смотрит на Хана. Он закрывает глаза и погружается в свою голову — готовится. Мысли немного сбивают, а сомнения пытаются убить внутреннюю уверенность. Сердце бешено колотится, выпрыгнуть хочет из груди или ребра поломать, дыхание тяжелое и учащенное. Руки сжимаются в кулаки, что костяшки белеют, а ногти до боли в кожу вгрызаются. Но он пойдет. Страшно, но не струсит. Опасно, но выживет. Он обещал, он должен сдержать. «Патроны закончились. Мы пускаем шашки,» — и правда, звуки выстрелов прекратились, только никто из парней этого не заметил, пытаясь успокоить себя. Еще три безумно громких взрыва, едкий дым под зданием и немного дополнительного времени. «Парни спустятся. А я решил, что останусь на крыше,» — подал голос Феликс. Не хочет идти в укрытие — останется на стороже.***
— Иди, Чанбин. Я спущусь через минуту, — говорит Хван и указывает на дверь. — Хенджин, пожалуйста, поспеши, — но все же уходит. Понимает все. — Ликс, пожалуйста, выживи, — присаживается рядом с младшим Хенджин. — Ты должен спастись, как и все мы. Ты… ты все, что у меня есть. Пожалуйста, не покидай меня. — Я люблю тебя, Хенджин. Мы выживем, — почему это звучит, как прощание? Феликс ведь не прощается, верно? — Мы еще не отомстили, мы не можем умереть, — на глазах слезы и теплая улыбка на губах. Почему так больно? — Я люблю тебя, Ликс, — и впивается в губы. Прощальный поцелуй? Нет, он не может быть прощальным, они еще обязательно увидятся. Это не конец. — Прошу, тебе надо идти, — отстраняется младший и смотрит слишком тепло. Сердце тает даже в таком морозе. Их любовь, жизнь не может закончится так. Еще слишком рано. — Будь осторожен, Ликси, — целует в лоб и встает на дрожащие ноги. — Будь осторожен, Джинни, — сердце просто разрывается, а глаза цепляются за спину уходящего Хенджина. Он знает, что ему тоже больно. Он тоже плачет и сильно надеется, все же встретится еще раз.***
Двери с лестницы на девятый второй раз распахиваются резко — Хенджин влетает на этаж с загнанным дыханием и слезами на глазах. Все всё понимают и обсуждать не собираются — слишком больно. Хан резко разворачивается к Минхо, что стоял у окна, смотрит прямо в глаза со всей надеждой на лучшее, огромными сожалениями и любовью-привязанностью, что проглотила сердце Джисона полностью. Глаза начинают жечь — слезы выступят скоро. — Я сдержу клятву, — просто и тихо. — Будь осторожен, Сонни. Вернись, умоляю, — только губами, звука не слышно практически, но душа вывернута наизнанку. Хан легко кивает, немного улыбается — только уголками губ, быстро разворачивается и срывается на бег. Дверь за его спиной хлопает, а ноги начинают считать ступеньки вниз. Взрывчатка, что заложена около двери, не имеет дистанционного управления, так что привести ее в действие можно только собственноручно. Двадцать секунд будет у Джисона на то, чтобы унести ноги как можно дальше, и чтоб его не задело волной и осколками. Помедлит — труп, споткнется — труп. Сейчас самыми верными друзьями Хана станут удача и скорость как ума, так и ног. Двери главного входа стеклянные и зашиты фанерой, но звук впивающихся когтей и разлагающихся кулаков, что беспрерывно тарабанили, заставил Джисона оцепенеть. Страх холодком прошелся по позвоночнику, пересчитывая каждую косточку, глаза расширились вдвое, и ритм сердца снова участился. А ноги будто и вовсе мозгу не подчинялись, потому что на месте не оставляли и уверенно вели Джисона к бомбе. 20… 19… 18… Он срывается с места и недоглядываясь бежит по лестнице наверх. Глаза фокусируются на каждой ступеньке, надеясь не запнуться об нее. Важно — не потерять контроль, важно — не споткнуться о ступеньку и не покатиться кубарем вниз, прямо под взрыв или же в ноги озверевшим, важно — бежать и не останавливаться. А главное — выжить. В ушах отдается топот собственных ног, а боковое зрение видит табличку на стене: «4 этаж». Хан снова бежит наверх, ставя ноги через одну ступеньку, чтоб успеть и выполнить клятву. А мощнейший взрыв застает его в промежутке между пятым четвертым этажами. Он автоматом оседает на пол и накрывает уши руками, глаза сильно жмурятся, хотят от мира отстранится и не видеть всю эту реальность. Тяжелый гул и звон стоит в ушах еще секунд десять, а после ясный и забитый адреналином разум решает взять все под свой контроль и немедленно приказать Хану бежать. Дрожащие ноги еле держат парня, но он прилагает все возможные усилия, чтоб подняться. Руки перебираются по перилам, верно спасая Хана. Внизу слышатся различные звуки — от треска стекла до тихих рыков. Кто-то умирает, а кто-то старается спастись. «9 этаж» Хан распахивает двери быстро и внутрь влетает также. Секунда, и он просто впивается в объятья к Минхо. Ему плевать на всех и все, абсолютно. Он выжил, он успел, он сдержал обещание. Горячие слезы текут по щекам, но он не плачет. Парадокс. Просто уткнулся носом в плечо старшего и понял, какой тяжелый стал кислород сейчас. Вдох сделать сложно и больно, словно кто-то сильно ударил по солнечному сплетению. Но чужая ладошка на спине греет душу, дает новый вздох для жизни внутри Хана, и бесконечная поддержка просто существует сейчас. Он обрушивает весь вес тела на парня, а Ли, в общем-то, и не против. Облегчение проскальзывает в уме, только жаль, что суждено ему быть недолго. Они отстраняются друг от друга, смотрят в самую глубь глаз и невербально благодарят за все. Сколько точно осталось тварей, они не знают, но большинство валяется трупами на асфальте. Если им повезло все же убить Альфу, тогда будет проще, если нет — то придется сильно постараться. Озверевших еще какое-то время на их этаже можно не ждать, ибо для того, чтобы пересечь все завалы и подняться на девятый, надо не мало времени, а особенно озверевшим, что на ногах стоять нормально не могут, только ходят и шатаются вечно. Так что на несколько минут можно выдохнуть и подготовиться к следующим действиям.***
Взрыв с крыши было слышно очень отчетливо, а по зданию даже вибрация небольшая прошлась, что Феликс ощутил всем телом. Однако он наблюдал за правой частью крыши, а взрыв был ближе к центральной, так что как таковая взрывная волна прошла в стороне от него. Центральная и левые зоны были пусты, так как Чанбин и Хенджин уже спустились. Орда изначально шла с правой части, так что контролировать ее было нужнее. Только жаль, что был один не предусмотренный момент — пожарная лестница, которая вела снизу на крышу, располагалась слева, и сейчас была, по факту, бесконтрольной. Непонятные шорохи за спиной привлекли Феликса. Шаги, кто-то шел к нему сзади. Это не было размеренной ходьбой, кто-то просто волочил ноги по земле. И тут только совсем глупым нужно быть, чтобы не понять, кто создает этот шум. Жаль, что на этот раз реакция Феликса его сильно подводит, и только он поворачивает голову, как мерзкое дыхание опаляет часть между шеей и левой ключицей, и неимоверная боль пронзает все тело. Гортанный рык издает Феликс, но осознание ситуации полностью не приходит так быстро, поэтому через еще не сильную боль Ли левой рукой отталкивает падаль подальше от себя. Тот с сильным грохотом валится на землю, так как корявые и вывернутые в другую сторону ноги совершенно не пригодны для любых нагрузок. Странно, как он вообще с третьей зоны до их здания дошел. И в секунду Феликс замечает ярко-желтый блеск в глазах у твари. Осознание вонзается в голову кинжалом — он укушен, скорее всего, Альфой, так как именно у них чаще всего встречается подобное свечение. Эффект шока прошел, а укус начал неимоверно зудеть, щипать, кровоточить. Самого укуса Феликс увидеть физически не мог, но отлично его чувствовал, а кровь и белая пена, что остались на пальцах после того, как он прислонил их к месту ранения, не предвещали ни грамма хорошего. Альфа что-то копошится, пытается встать, а еще не совсем подавленный болью и ясный рассудок Ликса не дает ему медлить. Кобура не бедре опустошается, курок снимается три раза. Тело — область живота, тело — область легких, если у твари они еще не отсохли, и контрольный — голова. Теперь Альфой он не станет никогда, по сути, он выполнил свою цель — орду довел, действовать приказал, одного из членов центра укусил. И озверевший даже представить не может, насколько неимоверную боль он нанес членам центра всеми своими действиями. Глаза начинают слезится от понимания слишком скорого конца, а голова становится очень тяжелой. Инфекция начинает распространяться. В голове мигают картинки всех парней в центре, их вылазки, первые тренировки и отдельным местом — Хенджин. Слишком много совместных моментов проносится в секундах, а застревает один — последний: их поцелуй десяток минут назад. Видимо, он все же был прощальным. Хенджин говорил ему быть осторожным, но Феликс не послушал. Ему говорили выжить, но, судя по всему, это выполнить он уже не в силах. Ноги еще держат — удивительно. Он настолько сильный или все же слабый? Взгляд опускается на лежащее тело падали, и единственное, что его радует в этот момент, — он таким никогда не станет. Ему просто не позволят ходить в таком облике, он никогда не желал стать одним из всех гниющих ходячих тел и никогда даже в мысли представить не сможет. Лучше получить пулю в лоб, даже посмертно, но не стать ходячим мертвецов. С Феликсом так, наверное, и поступят, и ему будет ужасно стыдно за все то, что он допустил. Что дал себя укусить, что умер в конце концов, что не смог отомстить. Будет ужасно стыдно, и простить он себя не сможет никогда.***
За все время слышно было только приглушенные стуки, рыки, царапания. Пугающе до жути, но обращать внимание на это пока что не стоило. Если будет громче — обратят, а сейчас надо думать о дальнейшем. Смогут ли? Выживут? Неожиданных три выстрела, что прозвучали как гром среди ясного неба, заставили сердце просто подпрыгнуть, а мысли подкидывать странные варианты. Парни перекинулись встревоженными взглядами, ведь явно такого не ожидали. А на все это напрашивался только один вывод: стрелял никто иной, как Феликс. — Феликс, — обратился в наушник Хенджин. — Это ты стрелял? — он нервничает. Очень. И ни к чему хорошему привести это не может. — Феликс, — теперь начал Чанбин. Логичного ответа, почему младший не отвечает, не было ни у кого. Затяжное молчание пугало, не давало думать ни о чем. — Я пойду к нему, — Хван подрывается с места, намереваясь идти к Феликсу, но у них было правило двух минут — две минуты ждут, только потом проверяют. Минхо вовремя остановил старшего рукой и укоризненно посмотрел, хотя ничего такого и в помине не имел. — Две минуты, — напомнил. — А если с ним что-то случилось? Я должен пойти, — настаивал. Он просто не мог не пойти, не мог не проверить. За Феликса сердце слишком тревожно билось, а его молчание вряд ли значило что-то хорошее. — Хенджин, мы проверим через две минуты. Успокойся, пожалуйста. И как бы сильно Хван не хотел пойти, пришлось немного остыть. Тяжелые веки медленно проморгались, а потом взгляд устремился на наручные часы. Секундная стрелка шла слишком медленно, а за полторы минуты звук тиканья в полной тишине значительно осточертел. Стрелка достигла цифры «12», и Хван просто пулей убежал на крышу. И сердце разорвалось с первым шагом, с первым взглядом и первым вздохом. Его просто порвало надвое осознание всего. Душа опустела вмиг, а потом снова начала наполнятся бешеным сожалением. Давит, солнечное сплетение жутко печет, а дыхание задерживается из-за вида Феликса, чья кофта сверху пропитывается кровью, а на молочной коже видно отвратительный след от зубов. Мальчик Феликс, что выглядел совсем не на свой возраст, с самой чистой душой и светлым сердцем, яркое солнце в этом гнусном мире, что сейчас стоит перед Хенджином и взгляд полный печали и нескончаемого сожаления поднять не может. Он весь немного подрагивает, пальцы окровавлены, пистолет, с коего, видимо, и были совершены выстрелы, выпадает из маленькой кисти, и видно, как слеза первая бежит вниз с неимоверной скоростью. — Феликс, — голос болью пропитан и неверием. — Феликс, — повторяет Хенджин и медленно идет к младшему. Он наконец поднимает глаза, полные слез. Ему так жаль. Он беспокоится больше не за себя, а за Хенджина, Чанбина, за Минхо и Джисона. Он безумно боится за них и не может сдержать слез своего провала. Он не выстоял, не выиграл дуэль со смертью, не смог. Он проиграл эту войну с Уджином, хоть безумно пытался выиграть, а сейчас лишь надеется, что парни смогут все же дойти до конца и без него. Боль в ключице совершенно не сравнится с болью на сердце. Она душит, давит, погребает заживо. А слезы все текут, даже когда Хенджин безумно сильно его в объятья забирает. Они сжимают кофты друг друга, пытаются притянуться как можно ближе, впиваются друг в друга всем телом. Ведь нельзя же так Феликсу просто уйти, нельзя же Хенджину позволить ему уйти. Так не должно быть. Феликса ноги больше не держат, он полностью обмякает в руках старшего, и они полностью оседают на землю, чувствуя ледяной холод. Смерть дышит им в затылок. Ли утыкается носом в толстовку старшего, а взглядом ловит остальных стоявших поодаль парней, что не могли позволить себе подойти, хоть и понимали все. Мозг отравлен болью, а душа — ненавистью к миру этому. Разве они должны в свои двадцать бороться за выживание с озверевшими, разве должны умирать изнутри, когда сердце просто на куски разрывается? Разве таким должен быть мир? Хенджин закрывает глаза и ему кажется, что это он сейчас умирает, а не его любовь. Его смысл жизни был в Феликсе, ведь где еще искать смысл, когда каждый день ты видишь погрязший в ужасе мир? А если уйдет Ликс, тогда в чем же будет смысл его жизни? Он просто будет бессмысленно существовать, пока в конце концов не умрет с голоду, ведь еда когда-то закончится и вряд ли к тому времени прибавится. — Хенджин, — тихонько совсем, не отстраняясь, сжимая еще крепче, — я умираю, — а на губах глупая улыбка появляется, что скорее горем вызвана. — Я тебя так люблю, Джинни. Очень-очень. — Феликс, мой любимый Ликс, — гладит по голове аккуратно, — Почему ты захотел остаться на крыше? Мы же хотели, чтоб я тут был. Почему, Феликс? — а ведь он словно знал. Настоятельно не хотел, чтобы Хенджин на крыше оставался. — Ведь на твоем месте должен был быть я, зачем, Феликс? — Ты ведь сильный, ты без меня сможешь. А я — нет, я бы без тебя не смог, — и по спине гладит, словно успокаивает. Готовит к своему уходу, а самому рыдать хочется. — Я не смогу, Ликс. — Сможешь. Я так боюсь, Хенджин… — делился самым сокровенным и ни за что не станет бояться этого. — Умереть, — закончил предложение, а Хвану так горько стало. — Если есть перерождение, давай встретимся в следующей жизни, — и Хенджин молчит, он на все согласен, но как же больно. — Я надеюсь, там у нас будет жизнь намного счастливей, правда? — Правда, Ликс, — он тоже надеется. Десять мучительных минут прощания, конца. Объятья в конце всегда самые лучшие, теплые, любимые? Ведь так хорошо просто сидеть так. Как же они хотят сейчас застыть в моменте и никогда не запускать время заново. Зачем им это время, им его никогда не хватит. — Я хочу пить, Хенджин, — как-то странно произносит Феликс. Ведь еще рано, почему так быстро он начинает становится не собой? — Я боюсь, что очень хочу пить, Джинни, — плачет. — Феликс, — он отстраняется, но смотрит в глаза пристально и видит абсолютный океан в них. Глаза наполняются кровью, Феликс теряет контроль над собственным разумом, — Феликс, не-ет, — и обратно крепко-крепко сжимает. Дикая жажда охватывает горло, а на глазах пелена ужасная. Мысли роем появляются в голове, а остатки разума отпихивают их в стороны. Инфекция медленно протягивает руки к бедному Феликсу, он не справляется. Он уходит. — Хенджин, тебе нужно уйти. Прошу, — тело становится ватным, и Ликс настигает жар, хотя на улице безумно холодно. — Хенджин, я очень хочу укусить тебя. Я боюсь. Уходи, пожалуйста, — он умоляет оставить его, отойти как можно дальше, ведь уже совершенно не уверен, что может сопротивляться собственному телу. — Я не уйду, Феликс. Лучше укуси меня, и мы умрем вместе, чем ты уйдешь один, — слова пронзают кусочек ясного ума Феликса, и он прикладывает все силы на то, чтобы просто отстранится. Но руки сжаты крепкой хваткой и не дают отодвинуться. Хенджин уже решил все, решил свою судьбу. Он не намерен оставаться без Феликса — просто не сможет. Ему плевать на боль, плевать на инфекцию, плевать на свою жизнь. Без единственного солнца он просто не выживет, так зачем пытаться и каждый день умирать снова. «Лучше умереть один раз физически, чем миллион раз морально,» — и решения менять он не станет. Решился — пойдет до конца. Он не трус, но тем не менее сердце ужасно колотится. — Прошу тебя, оставь меня, — скулит Феликс. Они умрут в один день — в одну ночь. Разве не романтично? Могло бы быть романтично, если бы они прожили всю жизнь в счастье и лет в семьдесят за ручку умерли во сне спокойно. Но нет — гребанная жизнь решила играть по своим правилам. Их игра заканчивается в возрасте двадцати и двадцати двух лет, они умрут от инфекции и совершенно не спокойно и безболезненно. Их романтике придется завершиться сегодняшней ночью. Она была крепкой и слишком искренней — смысл жизни друг в друге нашли. Они ценили жизнь, но жизнь не ценила их. — Джинни, — а он непреклонен. Хенджин наклоняет голову в бок от Ликса, открывая вид на свою шею, что покрыта мурашками. Яремная вена привлекает существо, что уже поселилось на месте Феликса. Взгляд устремляется на нее, а жажда еще больше нагнетает. Феликс не может справится с собой, с инстинктами этой твари — мозг посадили в клетку, запретили участвовать в его жизни. Он понимает, что делает, но остановить себя не может. Слезы текут и щипают щеки, что покрыты бесконечными веснушками. Очень больно. Острые зубы оголяются, как делают собаки, когда готовятся напасть. Внутри Феликс разрывается на части, пытается остановить себя, а снаружи зубы впиваются в горло старшему, пытаясь утолить жажду. Минхо просто срывается с места, как только понял, что хочет сделать Феликс. Все произошло слишком быстро, по шее Хвана потекла кровь, а рука Джисона остановила Минхо на месте. Старший озадаченно и резко повернулся к Хану лицом, не понимая, почему тот его остановил. Хан просто отрицательно покачал головой, задыхаясь от самого себя. Он знал, что Хенджин поступит так. По нему было видно, что он пожертвует собой ради Феликса, а если тот погибнет, то Хван шагнет за ним в могилу — рядом ляжет, крепко обнимет и умрет вместе с ним. Почему он его не переубедил? Даже если бы он выше головы прыгал, то не получилось бы. Почему никого не предупредил? Потому что Хенджину было бы в разы больней. Это была человечность и полное понимание чувства, когда теряешь близких. В Хенджине было желание жить с Феликсом, и ни единого намека на жизнь после его смерти. Хенджин не издал ни звука, хоть было неимоверно больно. Не мог показать это ни Феликсу, что сейчас уже навзрыд плакал, ни парням, что стояли поодаль и просто умирали изнутри. Теперь теплая кровь текла у обоих, а ужасные укусы красовались на шеях, показывая свою превосходность над их жизнями. Словно смерть их пометила, сказала, что уже готова забрать. — Чанбин, — сквозь всхлипы произнес Ликс. — Целься в голову, я не хочу сильно мучиться, — а Чанбин ощущал себя так, словно ему ножом по сердцу полоснули. Глаза вцепились в заплаканное и бледное в свете луны лицо Феликса, и он совершенно не знал, что ответить. А стоит ли что-то говорить вообще? Они не нуждаются в словах, потому чувствуют друг друга. Но никто не ожидал, что это будет так мучительно. — Простите меня, пожалуйста, я так разочарован в себе, что позволил ему укусить меня. Я никогда себе это не прощу, — и все снова молчат. Слова поперек горла встали. — Я бесконечно сильно люблю вас, и надеюсь, что вы отомстите Уджину за всех, я буду помогать вам с облачков, — и немного рассмеялся. Сам-то не особо в свои слова верил. — Я вас подвел, но прошу, не подведите сами себя. Выживите. — И снова уткнулся носом в кофту старшего, чувствуя тяжесть во всем теле, дикую сонливость и отстраненность от этого мира. Он прощается. Он умирает. — Хан, ты должен спасти меня, — повернувшись в пол оборота, произнес Хван. Они все также сидели в обнимку с Ликсом на земле. — Помнишь, как ты только учился стрелять, — и сквозь слезы очень по-доброму улыбнулся. — Представь, что теперь я — твоя мишень. Если попадешь ровно в затылок, то докажешь свои успехи. Хорошо? — и улыбка с уст не сходит, как же Джисону сейчас невыносимо. Он вспоминает, как стрелял в голову уже мертвой матери, вспоминает ту боль, а сейчас ему нужно выстрелить в еще живого Хенджина, что был его другом, что стал его новой семьей. Хенджин прекрасно знал, что Хану будет очень тяжело, но все же выбрал его свои палачом, нежели Минхо. Ли Минхо — их Лидер, если он собственноручно убьет одного из членов центра, за которого взял ответственность, хоть и неформально, он не выдержит. Он сильный, но такого неизлечимого бремени вины не выдержит. Самобичевание, как Лидера, погубит его. А Хан — сильный, и он выдержит. Хенджин всей душой надеется и верит, что Джисон сможет выстоять. Хан сильно изменился за последнее время, совершенно другой человек был, нежели пришел к ним когда-то. Иные рассуждения, принципы и смыслы. Причины и вариации поступков изменились. По крайней мере, теперь при убийстве совершенно незнакомого человека, да еще и врага, он и глазом может не моргнуть, как спустит курок. Не лучшая тема для гордости, но иных в их реалиях нет. Джисон имел значительные навыки и знания в борьбе, так что против озверевшего вполне может выстоять и безоружным. Знал, как работать с оружием и какие виды есть. Навыки стрельбы также стали лучше в разы, так что Хенджин был уверен, что Хан попадет в самый центр его черепа. — Мне очень жаль, и я безумно вам всем благодарен. Вы стали моей семьей, самыми близкими людьми. Прошу, живите. Вы обязаны выстоять ради всех нас. Вы сможете, я знаю. Мне жаль, что мы вас оставляем, но когда-нибудь, может, в следующей жизни, встретимся еще. Я люблю вас, и простите меня, — и снова поворачивается к Ликсу, что уже был совсем сам не свой. Не Ликс. — Я никогда не смогу простить себе это, — говорит довольно тихо лидер, но все его слышат. — Я ужасный Лидер, я не смог вас спасти. Всех. Мне ужасно больно, но я заслужил эту боль. На ваших местах должен был быть я. Мне безумно жаль, — и он падает на колени, впивая взгляд в пол. Хочется спрыгнуть с этой чертовой крыши прям сейчас, хочется уснуть и не проснуться, хочется себе пулю в лоб пустить. Да все, что угодно, только не чувствовать этого. — Вы никогда не сможете меня простить, как и я себя. Я вас очень люблю всех, и будь у меня возможность, я бы отдал свою жизнь, чтобы жили вы, — слеза катится по щеке медленно, оставляя мокрую дорогу на ней, и глубокий порез на сердце. — Не вини себя, хён. Ты ни в чем не виноват. Простите нас и продолжайте жить, — говорит Феликс из последних сил, а в конце давится собственной кровью, что подступала к горлу. Хенджин подхватывает его под спину и тихо говорит: — Стреляйте, когда мы закончим отсчет. — Три, — подает голос Ликс, тело все дрожит. Жизнь его истекает. — Два, — продолжает Хван. Целуя Феликса в лоб последний раз. — Один, — вдвоем. Оба зажмуриваются сильно, губы поджимают, а через секунду уже ничего не чувствуют. Два их лучших друга и членов любимой семьи падают глухо на землю, все еще со скрепленными руками за спинами. Они были вместе до самого конца, даже когда смерть настигла их спустя восемь месяцев искренней любви.***
Орда приближалась с каждой секундой, звуки на лестнице хорошо это подсказывали. Возня, в которой отчетливо слышался топот, не давал шансу подумать о чем-то другом. Парни снова спустились на девятый, плотно закрыв двери и оставив друзей на крыше. Они не могут похоронить их сейчас, ведь просто находятся в тупике. Но если выживут, то обязательно выполнят долг — у всех должны быть могилы. Вой дикий. — Альфа же был один? — с настороженность и искренним недоумениям спрашивает Чанбин. — Да, иначе два лидера просто не ужились бы, — Минхо знал это с рассказов Сынмина, что некоторое время изучал их. Дон Мин помогал. Они, бывало, связывались еще перед передачей вакцины, так что теоретические исследования вели усердно. — Думаю, это просто крик души. «Души? Хах, а она у них есть? Разве что гнилая.» — сам с себя в голове смеется и лицо кривит. Скорее истерическое, чем реально задорное. Они приближаются — и смерть приближается. Они и есть смерть. Топот стихает, а неимоверный грохот раздается в секунду в двери. Удары, царапания и остервенелое рвение — дверь не выдержит. На нее давят с другой стороны, а парни ощущают себя словно в клетке посреди океана, где снаружи решеток плавает стая акул. Ведь озверевшие и правда акулы — кусаться хотят, смерти и крови жаждут. Твари. Они заперты — это конец? Настоящий конец? Сердце подрагивает, рука не может удержаться на месте и подпрыгивает в воздухе каждый раз, дыхание так и вовсе — невозможно установить четкий ритм — то быстрое, то неимоверное тяжелое и медленное. Страх вовсю с ними играет и не оставляет ни на минуту. — Двери же открываются наружу? — вдруг спрашивает Со, а Джисон на него ошарашенный взгляд кидает. Понимает. — Ты никуда не пойдешь. — И Минхо понимает все намерения младшего. Двери и правда открывались наружу, и это играло им сейчас на руку — выломать подобные петли намного сложней. Спасает сейчас. Надолго ли? — Тогда умрут все, — честно и больно. — Я открою дверь, тем самым откину их от нее. Затем побегу наверх. Они отвлекутся от вас, увидев новую цель, а вы в этот момент спуститесь вниз и уедите на машине. Пока я буду бежать, попутно еще и отстреливаться буду, так что с тыла можете их не ждать, — разложил свои действия на ладони, пытаясь их убедить. Он изнутри сгорает сам, но на лице этого не показывает. Он всегда скрывал эмоции, истинного себя, так что сейчас это не кажется ему чем-то сложным. Привык. — А ты? — всхлипывает Хан, слезы не переставали течь после выстрела. Ведь он же нажал на курок, а пуля потом попала ровно в цель затылка — как и просил Хенджин. Больно ужасно. — А что я? Я убью их и выйду за вами пешком, — хмыкает Чанбин. А ведь эти его слова — сплошная ложь. Он же не выживет, не выйдет никуда пешком. Минхо смотрит на него скептически и понимает, что Чанбин решил пожертвовать собой ради них. Когда собой жертвуешь ты, чувствуешь облегчение, покой и нужность, а когда жертвуют жизнью для тебя, то тебе хочется просто убиться. Липкое чувство мерзкой жалости к самому себе, разочарование опять же в себе и гнойный голос в голове, что твердит о своей причастности, вине и обещании быть Лидером. «Ты — ничтожество, что не может сделать ничего для других,» — голос в голове жесток, но Минхо считает его слова правдивыми — он ведь ни на что неспособен. Никакой он не Лидер, он жалок, виновен, — самовнушение — страшная вещь. По-настоящему жестокая, каверзная и болезненная. — Чанбин, не нужно, — Хан плачет. Он сильный, но плачет — понимает серьезность намерений старшего, но ничего сделать не может. Они потеряют еще одного человека, еще одного члена семьи. Она разваливается, трещит по швам, но все также остается самой любимой и настоящей. Смерть вообще когда-нибудь остановится? Оставит их или все же с собой во тьму бесконечную заберет? — Не плачь, Джисони. Не надо, — и расплывается в улыбке, а в ней и правда совершенно нет следов боли — мастер. — Я сам хочу так, а вы должны позаботится друг о друге. Спаситесь и не думайте обо мне. Он встает на ноги вполне уверенно, а боль шкрябает когтями по сердцу. Это его конец, он сам выбрал его. Можно ли считать это суицидом? Вполне, только если это суицид чужими руками — зубами. И Со словно ощущает невидимую метку смертников на его семье и жизни — брат шагнул в петлю, приняв смерть, — он шагнет в сторону озверевших, приняв смерть. Проклятье. — Берегите себя, и знайте, что я вас очень всех люблю. Спасибо за все, — щелк замка оглушает их, затмевая секундную тишину. — Мне так жаль… — двери распахиваются. Семь особей — не больше, — откидывает к стене мощным действием, и обзор для Минхо и Джисона закрывается. Минхо обнимает Хана за голову и сильно к себе прижимает — пытается уцепиться хоть за него и хочет никогда не отпускать. Хан плачет, а Хо прикусывает губу до боли, стараясь унять порыв самого громкого и душераздирающего крика. Он молчит, глотает рвотные позывы от своей слабости и никчемности, но молчит. Больно-больно-больно. Обоим. Неимоверно.***
Чанбин молниеносно толкает дверь обратно, защелкивая ее сильно, а внутри молится — хоть бы трюк удался. Он резким рывком отталкивается от земли, разворачивается и бежит. Ноги несут его наверх, а в голове ужасная злоба и цель — увести их как можно дальше. Он поможет Минхо и Джисону, постарается спасти хоть их. Он знает, что между ними — догадывается, и искренне не хочет рушить их начало, ведь Джисон сделал из зверя Минхо буквально нормального человека. Помог ему и спас от самого себя, так что если кто-то из них сегодня умрет, то второй просто сломается. Нельзя разрушить их связь. Ноги несут его наверх, а мыслями он совсем в ином направлении — возможно, своя счаливая жизнь без ужасного прошлого и настоящего, жизнь всех парней, что могли бы быть беззаботными студентами, просто жизнь, что не дала им даже шанса. Она их и правда не любит, весь мир не любит. За весь путь оборачивается пару раз и делает точные выстрелы в открытые от кожи черепа, но три особи все еще следуют за ним. «Десятый этаж» — дальше не пойдет, останется здесь. Это его тупик, его конец. И суть в том, что патронов больше нет. Ему нечем себя защитить — нож остался лежать в комнате, томно дожидаясь своего обладателя, только тот уже никогда не возьмет его в руки. Он вжимается в стену максимально сильно, хочет врасти в нее и не видеть ужасных обкромсанных лиц озверевших, что медленно выстраиваются напротив него. Три падали, две из них — Дельты. Трое на одного — здесь не справиться. Он смотрит с отвращением и старается думать, что парни успели выйти за пределы центра, что они уехали отсюда. Смотрит сейчас в самую глубь глаз озверевших и где-то совсем-совсем глубоко видит людей, что заточили словно в клетку-тело. В них еще оставалась человечность, но она была настолько мизерная, что жажда и животный инстинкт перекрывали ее. И в этот раз тоже перекрыли. Три твари набрасываются на Чанбина, а тот уже и не сопротивляется. Принимает свою участь, думает только о своей семье, большинство членов которой погибли так же. — Я ведь просто хотел быть счастливым с самого детства. Мне так жаль. Это были его последние слова перед тем, как закрыть глаза, перед шагом к палачу-смерти. Перед вечной темнотой.***
— Сонни, мы должны идти, — тормошит за плечо младшего, что головой уткнулся в плечо Ли. Он уже не плакал — не мог, просто сидел и молчал. Чувства начали говорить о времени, ведь оно бежит как ручей весной. Хан поднимается на ноги, в глаза смотрит своими безжизненными, и Минхо пугается этого. Пугается не Джисона, а его глаз — в них нет жизни, нет света, сплошная тьма глубокая и боль, поедающая заживо. Все плохо, и хорошо уже не будет. — Пошли, — говорит он хрипло и берет Ли за руку. Им надо уезжать. Ноги несут вниз по ступенькам, они направляются в гараж. Глаза цепляются за края ступенек, боясь споткнуться и нос разбить. Наверное, это меньшее, как они пострадать могут. Руки все еще скреплены в замок — они были бы рады их никогда не размыкать. Дверь в гараж находится довольно близко к выходу, а он-то взорван. Теперь молиться надо, чтобы тот проход не завалило. Глаза цепляются за осколки на полу, за обгоревшие куски фанеры, за развалены. Их центр-пристанище погибает сейчас от новых ран и крови, которой его с ног до головы залили. Утопает в ней, задыхается. Облегчение настигает только, когда они видят свободную от препятствий дверь к машине. Перекрытие целое осталось, значит, и корпус тоже. Хоть что-то их не подвело. «Хоть что-то нас не подвело,» — думали они до того, как дверь с размахом открылась перед ними. И глаза округлились вдвое, сердце замерло в ужасе, что за секунду сменился гневом и ненавистью. — Вау, — с отвращением. — Ким Уджин собственной персоной, — самый ненавистный человек стоял сейчас перед ними. — Нахер пришел сюда? — делает шаг вперед, становясь намного ближе, и тем самым перекрывая Джисона собой. Защитит. — Приветик. Давно не виделись, — и рукой приветственно машет, словно старые друзья встретились. Все зубы на вид выставил — радуется, кретин. — Привет, Джисон, — специально заглядывает за плечо Минхо. — М-м-м, Хан, — имя протягивает. — Знаешь, ты до жути похож на свою мать, прекрасно. — Холодный пот выступает и сейчас совершенно не от страха, а от ярости, что растекается по венам Джисона. — Это ты натравил орду на школу. — костяшки от кулаков побелели. — Конечно, я. Вы мне слишком мешали, знаешь ли. Сначала Мин У, потом вы должны были. Но ты, — указал пальцем, и улыбка исчезла — как так? — Сученыш, выжил. Минхо шипит от злости, а тот лишь усмехается. Похозяйнически проходит в глубь зала — давно он тут не был. Даже как-то подзабыл уже что и где. — Прежде чем вы направите свое оружие на меня, хочу вас немного заинтересовать, — плюхается на диван, что будто ему и принадлежал. Как же хочется его убить. — Пошел нахуй, — выплевывает Хан, делает пару шагов в его сторону, и дуло в грудь Уджина упирается. Да, ему тоже безумно хочется убить Уджина. А Минхо чуть инфаркт не схватил от резкости младшего — не был готов. — Ну что ж ты так, Джисон, — рукой дуло от себя отводит в сторону. — Я ж сказал, что хочу вас заинтересовать. Разве вам не интересно, почему Феликс так быстро начал превращаться? — он когда-нибудь перестанет улыбаться? Вот этот вопрос все еще их сильно интересовал. За время, что они просидели на девятом втроем, вопрос не выходил из головы. Даже если его укусил Альфа, то жертва должна быть собой еще около часа, но в случае с Ликсом прошло не более пятнадцати минут. Это ли не странно? И были бы они чуть внимательней, то задались вопросом — откуда он знает о данном факте. — Ну и? Почему же он не выдержал даже двадцати минут? — хмыкнул Минхо, постепенно шагая ближе к парням. — Это был Альфа, кто его укусил. Но даже после укусов такой разновидности живут больше часа. Вашему Феликсу повезло меньше, Альфа был не прост, — он издевается, растягивая резину все больше и больше. — Быстрей, — фыркает злостно Хан и снова утыкает дуло пистолета в грудь. — Да что ж ты такой нетерпеливый, — и снова руку от себя подальше двигает. Некомфортно все же под дулом сидеть. — В Альфе течет вакцина из антител, которую, кстати, разработал Дон Мин. Но мы пошли дальше — приручить его решили. В нем течет моя кровь, и он полностью подчиняется мне, — секундная пауза. — Подчинялся. — Альфа ведь умер уже. Был бы Уджин на их стороне, то они бы правда им восхищались. Не каждому человеку дано, однако, приручить настоящего зверя. А этот смог. Но Уджин совершенно не на их стороне, и на ум только гниль заходит, стоит лишь краем о нем вспомнить. Ужасная тварь, хуже всех озверевших вместе взятых. — Тварь, — резко и четко. Рука в том же ритме направляет дуло в грудь Кима, а палец без промедления нажимает на курок. Только дикой боли в запястье он не ожидал, так что вскрикнул громко. Уджин попытался вывернуть ему руку, чтобы хотя бы избежать пули, и ему это удалось. А по крику понятно, что было больно. Ему такое нравится. Минхо за секунду реагирует и к кобуре тянется. Один выстрел, другой — мимо. Уджин тоже не пальцем деланный — отстреливается. Диван уже полностью пулями сокрушен, вокруг пыль, да и только. Но никто не останавливается, даже Хан стреляет травмированной рукой. Не время для боли. Патроны заканчиваются, но борьба еще не прекращается. Последний выстрел издает Джисон и слегка задевает плечо Уджина — наконец-то тот ранен. Боль от пули, что прошла сбоку, не была критичной, но давала о себе знать болью в мышце. Теперь будут биться безоружными, полностью уповая на свои силы. Повезет ли? Кто окажется сильней? Кто достаточно силен, чтобы выжить, ведь это сделать сможет лишь одна сторона. Обычно добро побеждает зло, но они не в сказке, здесь волшебной палочки нет, вообще ничего нет. Только боль и жестокость. Смогут ли они с такими вещами оставаться добром и выжить? Теперь пошел рукопашный. Слишком много ударов: живот, легкие, голова, спина — болит все и у всех. Мышцы отказываются подчиняться и только зудят, и зудят, каждый раз начиная заново с новой силой. Сознание Минхо слегка туманное, но он все еще осознает все. Он защищался как мог, но по голове прилетело слишком много — возможно, сотрясение. Вряд ли он где-нибудь найдет врача и ему выпишут диагноз. Сам с этой мысли смеется, это ведь конец..? Он в мыслях теряется, в себя уходит и где-то на подсознании слышит голос Хана, что ему имя выкрикивает. Громкое «Лино!» разрезает воздух, но оказывается поздно. Шприц врезается в шею, немного покалывая, но позже ведь принесет неимоверную боль. Моральную. Глаза видят слишком радостную улыбку на лице напротив, а мышцы чувствуют слабость — он падает. — Блять, — Хан срывается со всех ног с дальнего угла комнаты и в последнюю секунду успевает смягчить падение старшего и не дает ему стукнуться головой о холодный пол. — Эй, эй, эй. Нет, нет, нет. Лино, вставай. Не спи, — бьет по щекам, ведь глаза того закрыты. — Ты видишь меня? Слышишь? Это я — твой Сонни. Ты слышишь меня? — он изо всех сил пытается достучаться до повреждённого всеми возможными способами разума старшего. Он же должен его спасти. Вот только время и надежда сквозь пальцы утекают — конец. — Сонни, — лишь губами произносит и медленно открывает глаза. А Хан бесконечно рад, что он смог их открыть. — Сонни, убей его, — рука тянется к поясу, а после кончик кинжала смотрит на Джисона. — Только не умирай, Лино. Ты должен увидеть его смерть, — быстро берет оружие в руки, представляя, как перерезает Киму горло. Мазнул губами по лбу старшего, оставляя того лежать на полу, а сам направился к его сегодняшней жертве, что и сам уже еле стоял на ногах да пошатывался. Уверенность в груди была пожаром, а сомнений, что могли его затушить не было вовсе — он убьет его, и никак иначе. Убьет и не дрогнет, убьет и ни в коем случае не пожалеет. Уджин тоже находится в прострации — ребра ужасно зудели, руки и костяшки все покоцаны, а на голове может быть куча гематом — если выживет, конечно. А Джисон знает, что не выживет. Он падает вниз словно мешок и сильно ударяется о пол бедром, когда Джисон бьет куда попало, а попадает в солнечное сплетение. Уджин под ним хрипит и задыхается, а ему плевать. Глаза остеклены из-за подступающих слез, смешанных злостью дикой и колючей скорбью, рука кинжал крепко держит. Хан настроен — Хан уверен. Пока Уджин еще ворочается на земле, пытаясь привести легкие в чувства, Хан садится ему на грудь и берет за подбородок, поднося лезвие к лицу. — Что ты ему вколол? — сквозь зубы произносит Джисон, и пусть только попробует не ответить ему Уджин, и ему будет мучительно больно. Хан легкой смерти ему не предоставит. — Смертельную инъекцию, — и снова улыбается, обостряю зубы в крови — губа разбита. — Благодари, что ему не будет больно. Всего семь минут, и он уйдет, поторопись с ним попрощаться, Джисон, ведь с матерью и Мин У ты не успел. — И Джисон наотмашь, но со всей силы бьет ладонью по лицу Уджина. Еще раз и еще. Пока щеки красные не становятся, и следы от пальцев не остаются. Еще немного и будет кровь. Такая тварь заслуживает собственной пролитой крови. И Джисон даст ему ее почувствовать в виде лужи крови под собой и горле, что наполнится ею. — Ты испортил жизнь многим людям, Уджин. Ты бессердечная тварь, что не ставит человеческую жизнь ни во что. Такие как ты должны подыхать, как собаки, должны умереть в страшных муках. Должны отвечать за свои поступки, но не сроком за решеткой, а смертью. И ты ответишь за все, — и теперь настала очередь Джисона улыбаться и наслаждаться действиями своими. — Ответишь за Мин У, — острый кинжал врезается в печень. — За мою мать, — ближе к кишечнику. — За Сынмина и Чана, — два новых красуются около плеча. — За Чонина. За Феликса и Хенджина. За Чанбина, — восемь ножевых красуются на чужом теле, кровь бежит по полу быстро, своим запахом заполняя комнату, а цветом мозоля глаза. Кровь грязная, даже касаться ее не хочется. Но Джисон уже полностью погряз в ней: колени, все кисти и немного одежда из-за брызгов украшены ею. Мерзость. Погряз в крови, ненависти — мерзости. Кончики пальцев крепко сжимают чужой подбородок оставляя на нем следы крови, поворачивает к себе, заставляя смотреть в глаза, и диким и ужасно громким шепотом произносит: — И за Минхо, что ты отнял у меня, — медленно и мучительно Джисон перерезает глотку Уджину, смотря в его глаза до последнего, а периферическим зрением замечает, как изо рта течет кровь. И вот она цель. Смерть Ким Уджина наконец настигла его. Они отомстили, убили, уничтожили. Помогло ли это сейчас Хану? Разве что немножко, но тяжеленный камень горечи на груди все еще висит и тянет вниз — в самую пропасть души, где находится боль. — Ты должен быть благодарен, что умер быстро и почти безболезненно, кретин, — уже поднявшись на ноги до произносит Хан, и носком ботинка толкает изуродованное тело в бок. Внутри есть небольшое ликование, но как же его мало, чтобы ощутить сполна. Хан судорожно поворачивается корпусом к Минхо, боясь застать его уже мертвым, но слава всем возможным богам — он жив. Старший просто лежит на спине, повернув голову в сторону трупа и Джисона, и сладко улыбается, наконец осознавая, что Джисон победил. Только Джисон, ведь Минхо умирает. — Лино, — произносит младший и падает рядом с ним. — Я — Монстр, ведь так? — смотрит прямо в глаза, но неуверенно, и руки дрожат, боясь прикоснуться к старшему. — Нет, Сонни. Ты не монстр, ты — герой, — и мягко поглаживает младшего по щеке ледяными пальцами. Они уже онемели, стали холодным льдом — их коснулась смерть. — Мой любимый герой. Ты смог победить его, смог выжить. Ты молодец, — тяжелый вдох выходит с трудом, а по щекам обоих текут слезы утраты. Один потеряет жизнь, а другой — смысл жизни. Это их общий конец. — Минхо, ты самый сильный человек, которого я когда-либо встречал. Ты прожил слишком много всего, но ты выдержал. Разве все закончится сейчас? Разве ты уйдешь сейчас? — и он отчаянно хотел услышать «нет», но Минхо молчал и в последние минуты своей жизни улыбался, любуясь Джисоном. Он берет руки старшего в свою одну, безобразно поглаживая разбитые костяшки, а второй обнимает за плечи. Головой Минхо лежит на коленях младшего, и слезы текут, падая на улыбку. Улыбка боли и отчаяния. Слезы эмоций и бессилия. — Я не смогу без тебя, Минхо. Зачем ты уходишь? Зачем? Почему? — тело старшего слабеет, и Джисон это ощущает каждой клеточкой, словно это он умирает. «И лучше бы так и было,» — думает про себя Джисон. — Я не ухожу, Сонни. Я останусь с тобой, как маленькая частичка твоей жизни, как, наверное, хорошие воспоминание в твоей голове. Я буду твоим опытом, учениями и смыслом. Постарайся жить ради меня, ради семьи, ради себя, Сонни, — полушепот доносится с уст, а рука гладит маленький шрамик над бровью — помнит значение его. — Нет, Лино. Нет… — голос дрожит, а ресницы от слез липнут друг к другу. Ему больно, и не показать он это не может. Он не может ничего — чертовски слаб. Горло сводило судорогой, что слова не выходили. Руки безвольно дрожали, держась за холодные ладони старшего. Хан судорожно прижимает Минхо к себе ближе, стараясь на всю жизнь запомнить его прикосновения, его черты лица и голос. Он не знает, сколько еще будет жить — день, месяц, год, но забывать старшего чертовски не хочет. Нельзя забыть его любимого человека, что до жути похож на кота. — Я не выполнил клятву, не выполнил. Я лжец, я ужасен. — Сонни, я навсегда останусь в твоей памяти, душе и сердце. Всегда буду с тобой фантомом. И ты должен беречь себя, ведь если умрешь ты, то умру и я с тобой. Моя жизнь будет зависеть от тебя, сохрани ее, — улыбка стала самой искренней и захватывающей. Она отпечатается в памяти, как и сказал Минхо. — Я буду помнить тебя, буду жить и любить вечно, Лино. Ты мой самый дорогой человек, самый любимый, красивый, добрый, мой. Я буду жить ради тебя, — голос дрожит, смешивая всю перенесенную и не перенесенную еще боль, страдания души и тела, огромный спектр эмоций, что расширялся с годами. И все это хранится в Хан Джисоне, который держит свою умирающую любовь на руках. — Ты стал моей любовью — ты ею и останешься навечно. Я люблю тебя, кот Лино, — и наконец улыбается, даря Минхо его последнюю и любимую увиденную улыбку в этой жизни. — Я безумно благодарен тебе за все. Ты вытащил меня из черной дыры, хоть на свету мы пробыли недолго. Ты подарил мне жизнь и чувства, что стали новым светом мне. Ты показал мне мир с другого бока, я навечно буду помнить это. Я люблю тебя, моя белка Сонни. Губы касаются чужих в последнем поцелуе, а Минхо всем телом чувствует Смерть. Она все же пришла за ним, уколола его в сердце и остановила. Сердце Минхо остановилось на руках Джисона, умоляя простить. Сердце Минхо остановилось на руках Джисона в их последний поцелуй со вкусом черники, ведь Минхо курил только такие сигареты. Бледные потресканные губы больше ничего не скажут, прекрасные глаза не посмотрят на него, а душа снова не откроется. Минхо умер на руках Джисона ночью седьмого декабря.***
Одинокая машина выезжает на трассу, ведущую неведомо куда, а водителю совершенно плевать. Слезы застилают взгляд, а водителю плевать. Джисон теперь понимает, почему Дон Мин уехал в никуда — потому что у него больше ничего нет. И теперь у Хана тоже нет ничего и никого — он снова остался один. Сам в этом гребаном мире. Он потерял все. И без шанса на счастливую жизнь и любовь он направляется в никуда. Он стал потерянным странником, что больше никогда не обретет ни дом, ни семью, ни счастье. Страдания совести и мучения чувства вины будут преследовать его до конца жизни, но ради улыбок его семьи, что он видел не так давно, он будет стараться жить. Все силы потратит, но будет жить странником. Он снова остался один. Сам в этом гребаном мире без шанса на счастье.