Боюсь не успеть

Гостиная факультета Слизерин этим вечером наполнилась хором голосов, смехом, музыкой и парами алкоголя. Диваны прочно аккупированны, а те студенты, кому не хватило места, расположились прямо на полу. — Это походит на пир во время чумы, — бормочет недовольный брюнет на ухо девушке, сидящей у него на коленях. — Брось, Эд, — смеётся блондинка, принимая от Дафны очередной бокал вина, — мы уже просто устали. Бесконечно воевать, переживать, подлизываться к этой сучке Амбридж… Надо же и нам отдыхать. — Кстати, об Амбридж, — младшая Гринграсс впервые присутствует на факультетской вечеринке и чувствует себя немного неловко, — а где Драко и его компания, снова у нее на побегушках? — Делает всё, что может нагадить Поттеру, — кривится Пьюси, — и задницы министерским крысам лижет, и кисейную барышню из себя строит, и квиддич переносит… — Фи, Эд, не порть своим плохим настроением этот вечер, — возмущается блондинка, — а на Малфоя плевать, честно говоря. Прости, Астория. Но если что, декан его вытащит. Или Люциус. После этой фразы слизеринцы решают оставить неприятные темы и переходят на что-то более приземлённое. Милли и Дафна шушукаются по поводу парней, эти самые парни поигрывают мускулами, замечая внимание, и заодно обсуждают возможность поступления после Хогвартса. Через какое-то время все уже достаточно пьяны, чтобы не обращать внимания на то, как Эль Долохова — та самая блондинка — целуется с Эдрианом Пьюси, прокладывая руками путь куда-то под рубашку. Скромная Астория заливисто хохочет, согласившись играть в карты на раздевание. Люциан Боул спорит со своим лучшим другом на то, кто больше выпьет огневиски, а какой-то шестикурсник громко рассказывает очередные небылицы. — Эд, может, переберемся в спальню? — сверкая глазами, предлагает Долохова, добираясь ловкими пальчиками до ремня парня. — Уверена? — не теряет голову Пьюси, но шальная улыбка выдает его согласие. — Я так давно этого ждала, милый, — шепчет искусительница, допивая вино. Вдруг с другого конца гостиной раздается что-то нецензурное, музыка резко затихает, а к Эль величественно подплывает патронус, в котором многие узнают посланника Гиппократа Сметвика. Главного целителя Мунго. — Твой отец при смерти, Долохова, — знакомым голосом отрывисто говорит призрачный ворон, — второй этаж, особая палата, восемь авроров. Бокал выпадает из ослабевших пальцев, со звоном разбиваясь о пол. Девушка резко подскакивает, удерживая равновесие и, не слушая крики, доносящиеся вслед, вылетает из гостиной. Коридоры мелькают у нее перед глазами, палочка выскакивает из-под широкого рукава платья, каблуки цепляются за неровную плитку… Но Эль бежит, не чувствуя ничего. Только в голове бьётся: «Надо успеть». Наконец, волшебница видит белые стены больничного крыла. Слышит вопрос медведьмы и только сейчас замечает, что прямо за ней Пьюси. Он останавливается, что-то говоря мадам Помфри, а Долохова хватает летучий порох и кидает в камин, непослушными губами шепча: «Мунго». Кажется, кто-то пытается ее остановить. От чего-то заклинания задирается короткая юбка платья. Эль машинально бросает площадное оглушающее. Вновь мелькают коридоры, лестницы, окна, напуганные врачи и пациенты. На входе в нужную палату четверо авроров. Волшебница даже не осознавая, что делает, усыпляет сразу всех, врываясь внутрь. Вокруг кушетки стоят четверо колдомедиков. В грозной фигуре одного из них Долохова с некоторым облегчением узнает Гиппократа. А на самой кушетке… На самой кушетке бессознательное тело мужчины, на вид лет шестидесяти, с хищными чертами лица, густыми русыми волосами и кудрявой жёсткой бородой. Эль безумно счастлива, наконец, вновь встретить отца. Настолько, что на какое-то мгновение на ее лицо возвращаются краски. Только вот присмотревшись, волшебница понимает, что, возможно, видит его в последний раз. Ведь тело больше похоже на свежий труп, чем на живого человека. Кожа белее бумаги, залитая кровью рубашка на груди, многочисленные порезы и гниющая нога. Эль тяжело сглатывает, узнавая проклятие. — Долохова, — главный целитель больницы обращает внимание на гостью. Цепким взглядом проходится по смазанной помаде, растрёпанным волосам, по тонкому платью с неприлично короткой юбкой и туфлям на высоком каблуке. — Вы знаете, что делать? — кое-как приходит в себя Эль, придавая голосу твёрдость и холодность. Гиппократ качает головой: — Плоть гниёт, сердце почти не бьётся, никакие заклинания или зелья не приводят его в сознание. Я могу устранить раны, но это не даст эффекта. Неизвестное мне проклятие, — он кивнул на ногу, — подтачивает всё тело. Не только ногу. — Отойдите, — коротко бросает Долохова, стремительно приближаясь к отцу. Сметвик кивает и даёт знак коллегам. Те послушно сдвигаются. Эль понимает, что видит «неизвестное проклятие» далеко не впервые. Волшебнице его показывала мать. А к той знания пришли от самого Антонина. И Эль знает, кто ещё владеет «гниением заживо». Блэки. Родовое проклятие этой отвратительной семейки, которое каким-то образом откопал ушлый Долохов. «Белла, Нарцисса», — перебирает в голове имена Эль, доставая из-под многофункциональных рукавов кинжал, — «Андромеда, Сириус. Какая из этих мразей посмела? Ублюдок-мародёр или его предательница-сестрица?». Руки Долоховой дрожат, но сознание холодное. Вдох. Выдох. — Спирт, марля, Кроветворное, Общеукрепляющее, Фэрра и Бейна, — перечисляет Долохова, кидая мимолётный взгляд на Сметвика. Тот вновь кивает, давая знак коллеге. Вдох. Выдох. Руки уверенно подносят нож к заражённой плоти. Ювелирный разрез: льется черная кровь. Ещё один: запах гниения заполняет комнату. Вдох. Выдох. Самый молодой колдомедик — ещё совсем мальчишка — пятится к выходу из палаты, со смесью ужаса и восхищения смотря на манипуляции школьницы. Вдох. Выдох. Эль будто бы погружается в транс. Начинает осознавать действительность, лишь когда на ноге Антонина не хватает внушительного куска плоти. А оставшаяся чиста от проклятия. Сметвик тут же подсовывает бутылку со спиртом. Долохова, не жалея, льет на рану, после чего начинает столь же ювелирную работу, но уже палочкой. Перекрывает кровотечение, убирает боль, блокируя сигналы от повреждённых нервов. Следовало сделать это раннее, но проклятие отсчитывало каждый миг, в любой момент грозясь забрать жизнь пострадавшего. Вновь поливая спиртом, Эль берет у невольного ассистента зелье Бейна. Дорогое, редкое и полузапрещенное из-за способа приготовления и многочисленных методов использования. Блестящая жидкость льется на рану, мгновенно превращаясь во что-то стабильное, но мягкое. Выращивание новой плоти — вот причина, почему его не запретили совсем. Заполнив весь недостающий кусок, Эль осторожно перевязывает обычной марлей, магией закрепляя края. Теперь остается самое сложное. Убрать последствия для всего остального организма. — Нужно… — Долохова запинается, понимая, что, возможно, подписывает себе билет в один конец, — нужно простимулировать сердце и по моей команде напоить его смесью Фэрра и Кроветворного. Эд, — волшебница и не заметила, когда сокурсник появился в комнате, — будешь держать, если его начнет сильно дёргать. Эль понимает, что должна положиться на колдомедиков, но просто не может сейчас терпеть столь близко кого-то малознакомого. Отойдя на шаг, Долохова поднимает палочку, моля всех богов, чтобы у нее получилось. — Круцио. Тело трясет в конвульсиях, из горла Антонина вырывается хрип, а рана на груди открывается. — Круцио. Ещё один разряд заставляет Эль проморгаться, чтобы убрать ненужные слезы. — Круцио. Долохов кричит и распахивает налитые кровью глаза. Показания на диагностическом заклинании медленно приходят в норму. — Папа, — Эль с трудом удерживается на ногах, уже через секунду стоит на коленях возле отца, крепко сжимая его руку, — дайте ему смесь зелий. — Долохова. У тебя секунд тридцать, — мрачно обрывает радость в глазах девушки Гиппократ. — Пап, ты меня слышишь? Папочка, ответь, пожалуйста. Я все сделала как надо, как меня учила мама. Прошу тебя, приди в себя. — Эльфёнок мой, — голос хриплый, едва слышный. Антонин с трудом возвращает себе способность ясно мыслить. Но боль не даёт сконцентрироваться на ситуации. — Обезболивающее дайте, — мгновенно всё понимает Долохова, утирая снова набежавшие слезы. Едва мужчина проглатывает зелье, дверь в палату с грохотом распахивается, являя готовых к бою авроров. — Сметвик, — шипит один из них. — Грюм, — равнодушно отзывается Гиппократ, — лечение ещё не окончено. Пациенту нужен покой. — Покой ему в гробу будет. Что здесь делают школьник и шлюха? — А инвалид-параноик? — огрызается Эль, машинально закрывая с собой отца. — Ах ты… — Грюм, выйди вон и закрой дверь. Это специалист по проклятию. Оно родовое, — Сметвик оглядывается на Долохову за подтверждением, — а уж её вид никак не должен тебя волновать. — Старый извращенец, — сквозь зубы шипит Эль, но уже громче подтверждает, — Блэковское. Темное. Запрещённое. Я бы на вашем месте, мистер Грюм, присмотрелась к своим бойцам. А то один из них уже заработал на пятнадцать лет Азкабана. В соседней камере с Долоховым. Лицо Грюма стремительно краснеет от ярости, глаз-протез бешено крутится. Гиппократ, более не церемонясь, выталкивает его за дверь, позволяя остаться лишь двойке дежурных авроров. — Благодарю, целитель, — шепчет Эль. С колдомедиками никто не спорит. Ведь люди они очень злопамятные и обидчивые. А ещё знают, что такое целительская солидарность. Так что, если хочешь, чтобы тебе вовремя оказали помощь, а не разводили руками, говоря: «Все заняты. Мистер Сметвик на обходе. Мистер Тикки на сложной операции», то лучше послушать и сорвать злость на ком-то другом. Что сейчас и делает Грюм, рявкая на подчинённых так, что слышно даже через заглушающие чары. — Папа, кто это сделал? Сириус, Андромеда? — не теряет времени Эль, понимая, что это лишь короткая передышка. — Полукровка Тонкс. — Я ее убью. Кожу заживо сниму, — рычит Долохова, не обращая внимания на то, как дёргаются авроры. — Не смей, Эль. Ты сейчас уйдешь, — Антонин запинается, — уйдешь и не будешь вновь цапаться с Грюмом. Не будешь пытаться их всех убить и вытащить меня. Просто уйдешь. Ты меня поняла? — Папа… Пожалуйста… Я смогу. Смогу их всех… Пожалуйста. Ты ведь умрёшь там… Умрёшь в Азкабане, — одними губами умоляет девушка. — Нет, Эль. Иди, — мужчина отпускает руку дочери и легонько толкает ее к двери. Насколько ему хватает сил, — Пьюси. Ты же Пьюси? — Да, сэр, — сглатывает Эдриан под пристальным взглядом лучшего боевика пожирателей. — Будь с ней. Долохова беспомощно смотрит на Гиппократа, будто бы спрашивая разрешения уже у него. Но тот лишь качает головой. — Папа… — Иди, Эль. Девушка словно в тумане. Чувствует, как ее обхватывают знакомые руки и выводят в коридор. Сквозь вату слышит очередные ругательства и оскорбление Грюма. Едва ли находит в себе силы на новый шаг. Только они заворачивают в какой-то пустынный коридор, как Долохова отталкивает Пьюси и медленно съезжает по стенке, пустыми глазами глядя в потолок. Зелёные радужки мутнеют, скрываются за пеленой горячих слез, что тут же стекают по бледным щекам, смешиваясь с тушью. — Эль, — Эдриан не знает, что делать. Лишь садится рядом, позволяя девушке положить голову себе на плечо. — Я могу спасти его, Эд. Я могу убить их всех. Дядя Иппи меня не сдаст, я уверена. Но… Но почему? Почему папа отказался? Почему? Он разве не понимает? Не понимает, — сквозь всхлипы срывается Долохова, размазывая по лицу слезы и косметику, — я не смогу без него. Не смогу, если он умрет. А он умрет там. Ему нельзя в Азкабан, Эд. Мама умерла полгода назад, даже не успела встретиться с папой. А теперь и он… Почему, Эд? Почему он не дал мне? Ни рыдающая Эль, ни мрачный Эдриан не замечают стоящую в другом конце коридора Главу Департамента Магического Правопорядка. А Амелия Боунс прислушивается. Что-то в ее душе дёргается, когда она наблюдает за вечно веселой девушкой, о которой часто писала Сьюзен… Вечно веселой хохотушке, солнце факультета Слизерин, что сейчас умирает от того, что не может спасти собственного отца. Амелия понимает, что Долохов — пожиратель и убийца. Но также помнит и о том, что его недавно умершая жена — добрейшей души человек, учившийся вместе с Боунс на Хаффлпаффе, а ещё племянница того самого Гиппократа Сметвика. Амелия признаётся сама себе, что хочет помочь бледной девушке, которая явно сорвалась с какой-то вечеринки, стремглав побежав к отцу. Но… Не может же она освободить Антонина? Пожалуй, всё, что Боунс в состоянии сделать — оборвать Грюма и позволить Сметвику оставить Долохова в больнице на пару дней. Чтобы этой светлой девочке не пришло известие о смерти отца уже завтра. Амелия скрывается в лабиринтах коридоров. Эдриан подхватывает уже безразличную ко всему Эль на руки, неся её к камину.