Это не "нет"

— Арс… Он просыпается, будто падая из сна в свою кровать резко — мутный и жаркий. Горячие руки ощупывают его в темноте: кому-то неймется. — Отстань, Шаст. Все оттенки тона давно изучены: это не «нет». Длинные пальцы ящерицами скользят ему между ног, он ойкает, выгибаясь и уходя от прикосновения: — Ты вчера натер мне все там, отвали. Головка члена и правда горит. Перестарались — впрочем, не в первой. Мягкие губы настойчиво тычутся ему в волосы: Арсений, Арсений, дай, ну пожалуйста. В темноте он пытается поймать взглядом красные цифры часов на тумбочке — нет еще и четырех, темно, что этот сумасшедший?.. У него, впрочем, бывает. — Чего тебе надо-то, — они оба знают — чего. Арсений откидывает голову, упирается затылком в липковатое со сна чужое плечо, втягивает воздух — пахнет терпким антоновым одеколоном, и плотнее — потом. Антон мычит ему в висок, лезет снизу пальцами, там уже чуть отросла шерстка, колется, но ему плевать, конечно, дай только внутрь попасть. Дикий, ненормальный. Арсений улыбается краем рта, в темноте не видно. Палец проскальзывает в мокрое, Арсений шипит: натирает. Антон не хуже него знает, где смазка, но ему приспичило — наваливается сзади плотнее, пыхтит, второй ладонью снова мацает за член. — Шастун, — давит Арсений сквозь зубы, огрызается, — доиграешься же. Антон не отвечает, пыхтит сильнее. Валяет его по кровати, трет сжимающееся отверстие, заскальзывая то и дело внутрь, слушает скулеж. Арсений давно не пытается понять, почему Антону нравится именно такое, хотя и разрушение всех стереотипов — мужику же, мол, дай только сунуть и высунуть, и баста. Нет, тут другое, этому — этому дай душу вынуть. Позволь себя вертеть по-всякому. Ну почему вертеть, сказал бы Антон, ласкать. Сейчас, правда, он не говорит, рот занят — слюнявит Арсово ухо. И пальцами трет спереди и сзади, усердно — огонь, что ли, высекает? — Мне больно, — провоцирует Арсений. Ему не особенно больно, жжение уже переходит в острое удовольствие, искры возбуждения включили все правильные нервы. Но как не подначивать, это же любимое. — Ну пожалуйста, — бормочет Антон сразу, почти неразборчиво. Спиной Арсений чувствует, как воздух наполняет его легкие, жадно и быстро. Арсений и сам делает пару вдохов поглубже, кислород ему понадобится. Чтобы возникать, конечно — в первую очередь. — Шастун. Смазка. Или спихну тебя. Антон перегибается через него, вдавливая в матрас — у Арсения спирает дыхание. Ежит от удовольствия, от того, какой Антон тяжелый на нем. Антон шуршит в тумбочке, что-то вытаскивает, рвет зубами. — Это что еще? Не отвечает, мажет скользким по головке сразу. Арсений поджимается невольно, стискивает ягодицы — странное ощущение, что-то не так, непривычно. — Согревающая, что ли, откуда? — собственный голос оказывается вдруг хриплый, самое то записать кружочек для дорогих подписчиков, тембр что надо. Но нет, тут эксклюзив для Антона Шастуна, пусть ценит. А он и, ну да. Тут не прикопаешься. Знаешь, говорил он Арсению, когда только-только все это начиналось, и неловкими словами Шастун пытался выразить невыразимое, я когда был на Мальдивах, видел этих заморских красоток, всяких смуглых там, или азиатских, в дорогих купальниках, с телами роскошными, холеными, с лицами кукольными — и казалось, что все как в кино, или в аниме, что таких людей не бывает, понимаешь. Они красивые, ебнуться можно, но как будто нарисованные, недоступные, слишком идеальные. И ты вот — как будто такой же. Арсений страшно фыркал, не понимал, вопил, что он не девчонка и тем более не нарисованный. Стыдно вспомнить, как вопил. Антон ведь от всего сердца своего глупого пытался что-то сказать, просто понимать его надо было учиться и учиться. Впрочем, Антону за ту хероту, наверное, тоже теперь стыдно. Что ему не стыдно, так это натирать Арсову уздечку сейчас так, что у того звезды из глаз вот-вот посыпятся. Смазка, очевидно, и правда согревающая — пробник, наверняка, где он его только взял. Член начинает гореть, но уже по-другому. — У тебя лапки дрожат, — удовлетворенно бухтит он Арсению в ухо, вместо того, чтобы отвечать на вопросы, — ты мой хороший. Он еще и не то может сказать, в такие моменты у него и «сладкий» запросто проскакивает, или чего еще похуже. Арсений сказал бы, что позорно течет от этого, но позора нет, он течет гордо. У них есть всякие прибамбасы — следствие бурной фантазии и обширных поисковых запросов обоих — и латексная салфеточка в тумбочке лежит, которой можно член до беспамятства натирать, и вибромассажер, которым Антон любит тоже его до бессознанки доводить — но не всегда они до них добираются, особенно ночью, когда и так соображается еле-еле. — Че ж тебя, — стонет Арсений, — с-сука. Че ж тебя так переебало-то, а? — Ты красивый, — отвечают ему куда-то вглубь шеи теперь, — хочу. Смазки перепадает и сзади — там гореть начинает еще быстрее, и Арсений бьется, как рыбка. Антон удовлетворенно сует вглубь сразу три пальца, разминая его, как резинового. Хочется возмутиться, но слова больше не формируются, и тогда хочется закусить что-то — а у Антона, к сожалению, не три руки. Арсений закусывает, раз так, свою же ладонь. Ладно, ладно, Шастун, твоя взяла, как всегда, ну конечно. Он трепыхается, конечно, все равно, потому что без этого неинтересно, и Антон усмиряет его, как лошадку, снова катает по кровати, простыни сминаются, подушка падает с мягким стуком на пол. С чего Антон в какой-то момент решает, что им чего-то не хватает, Арсений не знает, но он-таки впихивает в него вместо пальцев игрушку — неглубокая, зато кончик вращается, опытным путем выяснено, что это — самое то. Арсений сводит лопатки, пытается подняться, скользит на мокрых локтях, но Антон давит ему на затылок, вжимает в кровать обратно — терпи, детка, я хочу так, давай так, можно так? Мелькает безумная мысль, что кончить не поможет — Антон от него не отстанет. Как и всегда от этого прожигает белым возбуждением. Он вымученно стонет, коленки разъезжаются все шире. Антон впитывает все, как губка, сцеловывает с позвоночника, жадно слушая каждый возглас и вздох. Маньяк хренов. Под Арсением уже лужица, наверное. Антон бросает его член и сует гадкие липкие пальцы прямо ему в рот — тут бы укусить как следует, но он не может удержаться — скользит языком меж фаланг, ощупывает родные костяшки, чувствуя жжение уже на языке. Шастун, если я траванусь смазкой, я тебя убью — думает истерично. Сказать ничего так и не получается — тем более что сзади орудует профессионал. С профессиональным инструментом. Сука. У самого же стоит дрыном, пошто в меня пихаешь эту крутилку, у меня же крыша сейчас съедет. Он кончает неожиданно для самого себя, дергаясь и скуля, как щенок, но кто его осудит — точно не Антон, который и не думает вынимать из него ничего, а только гладит по щеке совершенно мокрой рукой и хвалит. Хвалит, сука, бормочет ласково про мальчика хорошего и еще там всякое. — Вынь, — шепчет Арсений, голоса у него нет. Так бывает, потом вернется. — Ну давай еще, ты сможешь, — просит Антон. Просит, сволочь такая, еще и глаза небось сделал там соответствующие. Арсений ничего не видит, кроме обслюнявленной простыни. Горячий чужой член проскальзывает по его лодыжке. — Лучше ты сам, — это вряд ли звучит как приказ или даже предложение, в лучшем случае — мольба. Арсений имеет в виду, что неплохо бы запихнуть в него тогда уж вместо игрушки живой орган, но не уверен, что донес это внятно. — А потом я сам, — понимает он, сука, все. Но какое «потом», в смысле — на третий заход? Это вообще нереально. — Раздвинешь лапки? Давай-ка, приподнимись, вот так. Куда уж там можно раздвинуть еще чего, Арсений не знает, но послушно пытается. Вытрахали, думает, из меня все сопротивление. Ничего, я еще сейчас соберусь, дайте мне минутку. Я вам покажу. Антон давит на массажер и одновременно подхватывает его перемазанный в сперме член мягкими губами. Как он так лег там? Арсений не вникает — занят — воет. Как-то Антон выдал что-то вроде «жопонька моя любимая» и получил пяткой в глаз, теперь он остерегается описывать Арсовы части тела уменьшительно-ласкательными, но сантимент остался тот же самый — одна рука двигает массажером, который, кстати, и сам неплохо управляется, а уж с дополнительными нажатиями так вообще — а вторая мнет пухлую ягодицу. Но что именно Антон при этом думает, остается, слава богу, загадкой, потому что рот его занят членом, и вот кому жжет смазка теперь, злорадно думает Арсений, стараясь дышать в перерывах между тонкими своими завываниями. Член напрягается снова, эта пытка никогда не закончится, Арсений в аду. В специальном аду, где его бесконечно жарят и никуда не отпускают. Идеально. Он выгибается неконтролируемо, то стараясь уйти от движений массажера, то, наоборот, подмахивая им, и в конце концов перед глазами проступает краснота, виски обдает жаром, а член жалко выплескивает Антону в рот какие-то несколько капель. Еще, просит Антон, еще, ну давай, милый, пусти меня. Арсений на минуту словно выходит из своего тела — неплохо, астральных экспериментов у них еще не было — и видит себя со стороны, но глазами Антона — мягкую затраханную красоту, с дрожащими ногами и скребущими про простыне пальцами. Антон переворачивает его осторожно, заглядывает в глаза, тянет к губам запястье — самый нежный жест, самый интимный, он все знает, как по нотам, вскрыл все, все взломал в Арсении. Арсений — безвольная куколка. Горячий Антонов член, хорошо смазанный, проскакивает внутрь него плавно, мучая раздраженную простату — организм не может поверить, что снова, что еще раз. — …нтон, — одними губами лепит, и Антон подается к нему, знает — целует мягко-мягко, одними губами, не влезая в рот языком. Арсений прикусывает его нижнюю губу, оттопыривая ее — несильно, как котенок, как будто ему нужно за что-то держаться — а руки уже ничего не могут. Да, то, что происходит, можно описывать разными словами — его имеют в задницу без презерватива, растягивая под себя размашистыми, плавными пока толчками, но Арсений ничего такого не думает — он смотрит Антону в глаза, в губы, в нос, во все любимые черты лица, и думает, тебе можно все. Тебе можно — все. Он уже не может кончить нормально, Антон выжал его досуха, но тот все-таки гладит его член, пытаясь получить реакцию. Арсения коротит, буквально бьет электричеством, и он стонет беззвучно, открывая рот, выпуская губу Антона. Не надо, хочет сказать он, перестань, это слишком. Не останавливайся. Антон тащит его зад себе на колени, начинает трахать мелкими толчками, сдувая липнущую челку с глаз — Арсений смотрит на него сквозь узкие щелочки глаз, подстраиваясь — но Антон снова хватается за его член, и его снова коротит, и он уже ни на что не смотрит и ничего не видит. Он бы метался, но тело не слушается, только вздрагивает. Смазка уже почти не горячит, потому что весь Арсений сейчас и так — раскаленная лава. Есть только сердце, с ощутимым стуком трепещущее под ребрами, быстрый член Антона, елозящий в нем, и оголенные провода, подключенные к его собственной головке — так, по крайней мере, кажется. Он уже не знает, что это — боль, кайф, усталость, сон, реальность, возбуждение, а может он умрет прямо сейчас, так жарко ему и так — слишком. Член в руке Антона дергается, маленькое отверстие уретры разжимается и сжимается бессильно — это все, на что он способен. Антон не сводит глаз с этого пиздеца, прикипел буквально. Кончить сухо — это какой-то новый рекорд, но если судить по безумно расширенным зрачкам Шастуна и по наполняющей его задницу сперме — далеко не последний. Блядская хуета, думает Арсений, пока Антон целует его, в веки, в виски, в скулы, блядская преблядская хуета, думает он, пока Антон обтирает его влажным полотенцем. Он — на волнах, он — на горячем песке, он — залюблен почти до смерти. — Нормально? — тыкается ему в шею вновь вернувшийся из ванной Антон, оплетая его своими ветками-руками и закидывая сверху для верности еще и ногу. Арсений хихикает почти истерически. — Не лучший выбор слова, — отвечает он, когда голос, наконец, возвращается. Антон уже, кажется, спит. Дай бог здоровья человеку. Fin.