Твои раны — моя боль

Первый заметный синяк у Эрена появляется в полгода. Карла — мать мальчика, поначалу списывает это на свою неосторожность и чрезмерную активность малыша. Женщина становится внимательнее, когда синяки начинают появляться с пугающей частотой, а подозрения обретают осязаемую форму и трансформируются в необъятную тревогу за собственного ребёнка. Муж успокаивает, говорит, что, возможно, родственная душа их сына — просто непоседливый ребёнок старше на пару лет. На время его слова разгоняют волнение и вселяют веру, что это действительно нормально. С их ребёнком всё хорошо. В конце концов, эти синяки не приносят их сыну никакого дискомфорта. В три у Эрена первая настоящая рана. Он просыпается посреди ночи с громким плачем и расползающимся кровавым пятном на футболке, пугая родителей до седых волос. Маленькие ручки держатся за левый бок и мальчик ревёт всю дорогу до больницы. Он снова и снова повторяет одно-единственное «больно» и льнёт доверчиво к сжимающей его в объятиях заплаканной Карле. Позже, пока Эрен спит после наркоза, Гриша — его отец и по совместительству врач, — делает неутешительный вывод: — Ножевое. Рана не глубокая, но… Тихий голос мужа пропитан сожалением. Женщина резко вскидывает голову, заглядывая в глаза, чтобы убедиться, что они оба думают об одном и том же. Соулмейт их сына — взрослый человек. Достаточно взрослый для того, чтобы бесконечно участвовать в драках и даже получить ножевое ранение. И никто не может знать, сколько ещё своих шрамов он оставит на теле Эрена. — Почему? — уязвимо шепчет она. — Почему именно наш мальчик? Гриша сжимает жену в объятиях и не знает, что сказать. Карла беззвучно рыдает над сыном всю оставшуюся ночь. К десяти у Эрена небольшая, но уже коллекция. Несколько шрамов в районе рёбер, два заживших ножевых в боку и рубец от пулевого на плече. А ещё он теряет родителей в автомобильной аварии и попадает в детский дом. Дети там обозлённые, жестокие. Йегер быстро понимает, что его единственная возможность выжить — не отсвечивать и не лезть на рожон. Впрочем, это мало спасает от вечных стычек, но становиться грушей для битья и получать травмы хочется ещё меньше, поэтому Эрен идёт на отчаянный шаг. — Всем видно?! — яростно кричит он, поспешно стягивая кофту, и обводит группу задир гневным взглядом, стараясь добавить своему виду убедительности. — Мой соулмейт чёртов бандит! Он размажет любого, кто посмеет меня тронуть! Некоторые тут же утихают, испуганно отступая назад и перешёптываясь, но остаются и те, кто делает шаг вперёд, стараясь скрыть неуверенность за излишней жестокостью. Мальчик хватает острый карандаш и подносит к шее. — Хотите проверить? — шипит он, прожигая обидчиков ненавистным взглядом. — Тогда я скажу, что это сделали вы! Йегер замахивается, готовый ткнуть себя карандашом, но в последний момент его запястье перехватывает один из мальчишек постарше. — Чёртов псих! — выплёвывает он, тут же отступая, и вместе с ним отходят остальные. — Нам не нужны такие проблемы! Никто тебя не тронет! Конечно же, Эрен отчаянно врёт. Сердце болезненно сжимается, потому что он осознаёт, что остался совсем один. Никому не будет дела, если он поранится или заболеет. В опустевшей комнате мальчишка сползает по стене и глушит отчаянный всхлип. Его родственная душа ничего о нём не знает. Он даже не подозревает о существовании Эрена. Никто за ним не придёт. В конце концов, настоящий хозяин этих шрамов может даже не заметить парочку новых синяков. Мальчик понимает это, но всё равно до боли не желает награждать этого человека ещё и своими ранами. Поэтому он обещает себе постараться никогда не зарабатывать новых травм и тайно надеется однажды выбраться из этого ада. К пятнадцати тело Эрена усеяно шрамами. Он давно не пытается их считать и даже не расстраивается. Только время от времени замыкается в себе и рисует часами напролёт, пачкая пальцы в краске. В детском доме его с тех пор больше не трогают. У Эрена здесь даже появляются друзья — молчаливая, хмурая девчонка Микаса и жизнерадостный, не утративший веру в мир Армин. Они втроём стараются держаться вместе и не разлучаться. В их странной компании Йегер становится надёжным слушателем и другом. С ним уютно молчать и говорить о чём угодно. Первое предпочитает Микаса, второе — Армин. Ребята относятся с пониманием, когда он временами уходит в себя и запирается в заброшенном кабинете, рисуя часами. Это у него выходит замечательно. Друзья предлагают всерьёз задуматься над профессией художника, но Йегер лишь пожимает плечами. Ему просто это нравится. Помогает отвлечься, избавиться от терзающих мыслей и не чувствовать себя одиноким. Потому что это состояние преследует его даже несмотря на присутствие друзей. Эрен тоскует по человеку, которого не видел ни разу в жизни, и его картины, словно отражение души — ещё одна призрачная нить, связывающая их на расстоянии. По крайней мере, мальчишка очень хочет в это верить. Сегодня он рисует углём. Образ нечёткий, размытый, лишённый точных черт, но оттого не менее родной. Эрен уверен, что где-то там существует этот человек. Он именно такой: сильный, взрослый, с твёрдым, закалённым годами характером и немного уставшим взглядом. Должно быть, его соулмейт всегда хмурится и мало улыбается, но мальчишке хочется верить, что когда они встретятся, — а это обязательно произойдёт, он знает наверняка, — этот человек будет дарить Эрену свои редкие улыбки. Мальчишка замирает. В груди привычно-болезненно сжимается от осознания, какую сильную привязанность он испытывает. Они ещё не знакомы, но Йегер знает, что уже любит его всем сердцем. Перепачканные пальцы едва заметно дрожат, и он невесомо поглаживает новую рану под бинтами и тканью футболки. Она совсем свежая, не прошло и суток с тех пор, как его отпустили из медицинского крыла. Ножевое — к ним Эрен давно привык. В этот раз касательное, считай, почти не задело. Даже не пришлось накладывать швы. Мальчишка отводит взгляд, возвращаясь к холсту, улыбается мягко, с нежностью глядя на нечёткий образ, и выдыхает тихое: — Спасибо. Если появляется новая рана — всё хорошо. Если она настолько незначительная — всё в порядке. Если Эрен продолжает это чувствовать — он счастлив. Значит, он всё ещё не один. К восемнадцати Эрен окончательно привыкает к боли. Только расстраивается из-за время от времени травмированных запястий — это мешает писать картины, — и больше не надеется на встречу. Несмотря на это он всё ещё бережно хранит в сердце образ своей родственной души. Выдуманный или навеянный их связью — неважно. Главное, что это помогает ему держаться. Он всё-таки поступает на художественный факультет, и это становится второй и последней причиной просыпаться по утрам. Эрену действительно нравится рисовать. У него талант и по словам преподавателя многообещающее будущее, но ему не нужно признание общества или слава. Мальчишка просто хочет заниматься любимым делом. С однокурсниками он не сближается. Его единственными друзьями остаются Армин и Микаса. Они выбирают учёбу в другом городе, но несмотря на это продолжают поддерживать связь. Йегеру этого достаточно. Он давно привык к одиночеству, и его любимым занятием в свободное от учёбы время становится рисование в парке. Мальчишка всегда устраивается на газоне в тени большого дуба, раскидистые ветви которого скрывают его от палящих лучей солнца в жаркие дни и помогают избежать нежелательного внимания со стороны. Ему не нужны новые знакомства, не нужны случайные зрители или пустые разговоры. Эрен просто рисует, в полной мере отдаваясь процессу. Чаще всего это портреты прохожих, пейзажи или идеи, взятые из головы, реже он позволяет появиться на бумаге размытому, незнакомому образу самого родного человека в мире. Рисование — способ очистить мысли и справиться с тоской, что всю жизнь обжигала его изнутри, но в последнее время Эрену сложно держаться. Он всё чаще зависает перед зеркалом, подолгу рассматривая своё изувеченное тело. Медленно скользит от шрама к шраму и ощущает, как в груди с новой силой разрастается горькое сожаление. Мальчишка не знает, почему его соулмейт выбрал такой путь. Невыносимо осознавать, что предназначенный ему человек годами переживал это снова и снова. Как много боли, думает Эрен. Как много боли вынесла его родственная душа, и какая, должно быть, у него была трудная жизнь, если это казалось ему единственным выходом. О собственной боли думать не хочется совсем. Сегодня Эрен идёт в парк сразу после университета, чтобы в одиночестве поработать над проектом. Он удобно устраивается на привычном месте, стягивает волосы в небрежный пучок и берётся за карандаш. Альбом пополняется новыми набросками, время летит слишком быстро, и Йегер засиживается допоздна. Собираться домой приходится в спешке. Поглощённый своими мыслями, он не замечает группу парней из четырёх человек, что следуют за ним от выхода из парка. Этой же ночью Эрен впервые в жизни попадает в драку. Резкая, тупая вспышка боли выдёргивает Ривая из глубокого сна. Он распахивает глаза, рывком садится в постели и вскидывает руки, защищаясь. Отменная реакция подталкивает тело двигаться на автомате, поэтому мужчина тут же наносит ответный удар по неизвестному нападающему, но… Комната пуста. Аккерман недоумённо хмурится, не понимая, какого чёрта с ним произошло. Неужели его кошмары вышли на новый уровень и стали настолько реалистичными? Мужчина устало выдыхает, позволяя телу постепенно расслабиться. Взгляд скользит на загоревшийся дисплей телефона, и Ривай в недоумении вскидывает брови. Судя по времени, он не успел проспать и пары часов, но тело болит и ломит так, словно ему пришлось провести неделю на жёстком и неудобном диване. Аккерман потирает ладонями лицо, но тут же застывает от ужаса, стоит только коснуться кожи. Какого? Он рывком поднимается с постели, почти падает, путаясь в одеяле, и добегает до ванной комнаты, ударяя по выключателю. Свет неприятно режет глаза, но Ривай упрямо вглядывается в зеркало. Не может быть. У него разбита губа и ссадина у левой брови, а на теле то тут, то там буквально из ниоткуда расцветают болезненные на вид кровоподтёки. Можно подумать, что Аккерман только что побывал в драке, но он ни за что не позволил бы так себя отделать. Ривай неверяще рассматривает своё отражение, и осознание медленно ложится на его плечи тяжёлым грузом. На самом деле он никогда не был один. Где-то там у него всегда был предназначенный судьбою человек. Человек, которому Ривай, сам того не ведая, причинил невыносимо много боли. Взгляд скользит по собственному испещрённому шрамами телу, и в груди тут же разливается горечь. Как он мог не замечать столько лет? Почему его родственная душа не подала ему хотя бы какой-то знак? Мужчина упирается руками в раковину и прикрывает глаза, устало выдыхая. Он не заслуживал этого ребёнка. В том, что его соулмейт именно ребёнок, Ривай не сомневается ни на мгновение. Какая у них может быть разница? Пятнадцать? Двадцать лет? Всё это время он жил так, словно его ничего не держало. Аккерман не боялся попасть под пулю или под нож, не страшился подставиться под удар и не жалел себя, потому что был уверен, что у него никого нет. Боже. Если бы он только знал. Как много вынес этот ребёнок, вынужденный терпеть невыносимую боль с самого рождения? Почему он не подал Риваю ни одного знака? Мужчина не помнит ни одной ссадины или разбитого колена, ни одной чужой раны, ничего. Абсолютно ничего, что могло бы указать на существование мальчишки. Мальчишка? Откуда он вообще может знать… Аккерман замирает, поражённый тем, насколько привычно и правильно это знание укладывается в голове. Стоило только понять, что у него есть родственная душа, и он тут же с уверенностью смог сказать, что это мальчишка. Будто просто всегда это знал. Очередная порция вины накрывает с сокрушительной силой. Мужчина умывается прохладной водой, стараясь взять себя в руки, и таращится в зеркало усталым взглядом. Он уже знает, что должен сделать, и не сомневается ни секунды. Утром Ривай подаёт документы на перевод. Эрен в настоящем отчаянии. С той злополучной ночи прошло три месяца. Три месяца бесконечных издёвок и избиений. Три месяца нескончаемой травли и новых травм. Это были парни с его потока. О них не очень лестно отзывались в университете и, видимо, талант Эрена неожиданно стал им поперёк горла. Он удивлялся, как они до сих пор не сломали ему руки. Разве это не решило бы проблему? Наверное, им просто нравилось, что мальчишка не может как следует постоять за себя. Йегер всю жизнь старался избегать неприятностей и, как следствие, не умел драться. Поэтому отбивался, как мог, и пытался прикрывать лицо, не забывая о том, кто ещё пострадает из-за его неосторожности. Это продолжалось снова и снова, изо дня в день и медленно уничтожало. Эрен окончательно закрылся в себе, перестал отвечать на звонки друзей, отписываясь в общий чат, что занят, или придумывал лживые оправдания. Он потерял подработку, стал прогуливать лекции и был на грани того, чтобы бросить университет. Но хуже всего было не это, нет. Хуже всего была чистота. Абсолютная чистота кожи, не считая старых шрамов и свежих, заработанных им же травм. Ни одного из уже привычных за столько лет ранений, ни одной чужой ссадины или синяка. Ничего, что могло бы позволить ему почувствовать своего соулмейта. Три месяца Эрен медленно сходил с ума. Потому что такая тишина со стороны его родственной души могла значить только… Нет, нет, нет. Йегер с ужасом смотрит на нечёткий образ, выполненный простым графитовым карандашом, и отгоняет страшные мысли. Вселенная не могла быть настолько жестокой. Не могла забрать у Эрена единственного родного человека. Ведь не могла же, правда? Они даже не успели встретиться. Его соулмейт не мог умереть. Мальчишка уверен, что точно почувствовал бы, случись с ним что-то непоправимое. Эрен зажмуривается в попытке сдержать рвущиеся наружу рыдания. Глаза печёт от усталости и непролитых слёз. Погода стремительно портится, что неудивительно для поздней осени, и мальчишка торопливо собирает свои вещи, надеясь избежать очередной стычки и не попасть под дождь. Конечно же, Йегеру не может так повезти. Стоит только покинуть парк, и вдалеке слышатся раскаты грома, а взгляд натыкается на преследующих его обидчиков. Боже, как же чудовищно он устал. Ривай ненавидит толпу. Ненавидит шумные потоки машин, вечно спешащих людей, чёртову осень и проклятый дождь. Большая часть его жизни была посвящена армии, поэтому на гражданке отвратительно и невыносимо, хоть волком вой. Конечно, должность инструктора на базе — не самый худший вариант, но привыкнуть к новому ритму казалось невыполнимой задачей. Особенно к переполненным, шумным улицам и пробкам в час пик. Все три месяца он старался не соваться в центральный район города хотя бы потому, что хотел сохранить остатки своей нервной системы. Аккерман действительно ненавидел всё это, но почему-то прямо сейчас шёл по главной, многолюдной улице, оставив машину ниже по кварталу. Какого чёрта он здесь забыл? Ривай не знал ответа на этот вопрос. Его раздражали мельтешащие в толпе люди, что так и норовили задеть локтями, раздражали нескончаемые сигналы автомобилей, застрявших в пробке на соседнем проспекте, и окончательно выводил из себя без конца срывающийся мелкий, противный дождь. Больше всего на свете Аккерман хотел добраться до машины, вернуться в тёплую квартиру и в полной мере насладиться хорошим чаем и желанной тишиной. Но он только поднял ворот пальто повыше в попытке спрятаться от пронизывающего холодного ветра и упрямо продолжил идти вперёд. Без цели, без какого-либо представления о том, куда вообще ему нужно, Ривай просто брёл, глядя прямо перед собой и не фокусируясь на чём-то конкретном. Голова была забита мрачными, безрадостными мыслями о его родственной душе. На протяжении всех трёх месяцев гематомы и ушибы регулярно появлялись на теле. Не было похоже, что его соулмейт — просто взбалмошный подросток с шилом в одном месте. Скорее, жертва избиений и издевательств, если судить по характеру травм. И это невероятно злило. Кто-то измывался над его родственной душой, заставляя страдать снова и снова, а мужчина ничего не мог сделать. Тратил время, бесцельно разгуливая по улицам, пока этот ребёнок получал новые порции боли. Можно подумать, он не настрадался от рук самого Ривая, в самом деле. Конечно, Аккерман сразу же подал документы на перевод, но это не решало всех проблем. У него были обязательства, контракт и незаконченная операция, участие в которой он не смог отменить. Стоит ли говорить, что она прошла просто отвратительно? Стараясь не рисковать и не подставляться лишний раз, Ривай едва не потерял свою команду, да и сам чуть не погиб в процессе. Мысли о том, что по его вине мальчишка снова будет мучиться от боли, отвлекали и лишали собранности. Это только подтвердило, что с обретением родственной души он больше не мог участвовать в операциях. По возвращении командование с ним согласилось и наконец дало добро на перевод, но Аккерман всё равно не находил себе места. Глобальные перемены, беспокойство за соулмейта и перманентное чувство вины не помогали приспособиться к новой жизни. Ривай так отчаялся, что даже пытался его найти, но в городе-миллионнике это оказалось невыполнимой задачей. Он ничего не знал об этом ребёнке. Ни имени, ни того, какая у него жизнь, ни даже примерного возраста, а искать мальчика с невероятным количеством шрамов на теле было по меньшей мере бессмысленно и глупо. Ривай разрывался между безысходностью, собственным бессилием и сокрушительным желанием оказаться рядом со своей родственной душой. Он злился на вселенную, что таким образом связала его с этим ребёнком, злился на новую должность и зелёных новобранцев, которых вынужден тренировать, а ещё ненавидел себя. И эта ненависть была основной причиной для злости. Аккерман хорошо представлял, что именно испытывал этот ребёнок на протяжении стольких лет. Он ясно видел шрамы на своём теле и знал, что, сам того не ведая, калечил мальчишку годами. Своего мальчишку, родственную душу, человека, которого должен был защищать, а не уничтожать собственными руками. Мужчина раздражённо цыкнул, обрывая мысль, выкинул в мусор картонный стаканчик с недопитым, отвратительным чаем и развернулся, решительно настроенный добраться до машины. Хватит с него этой херни. В конце концов, самобичеванием он мог заниматься и дома. Аккерман не успел сделать и пары шагов, когда неожиданное сильное чувство прошибло его насквозь, заставляя резко остановиться. Ему понадобилась секунда, чтобы определить, что именно это было. Страх. Животный ужас, ощущение чего-то необратимого и неправильного. Ривай не помнит, когда в последний раз испытывал хотя бы что-то отдалённо похожее. Дыхание учащается, словно перед панической атакой, и он, абсолютно растерянный, сбитый с толку, сглатывает образовавшийся в горле ком, пытаясь взять себя в руки. Бесполезно. В груди разрастается что-то отчаянное, больное. Оно бушует, ширится, грозясь проломить рёбра и выплеснуться наружу. Словно стихийное бедствие, сокрушительное и ужасное в своей силе. Отвратительное тревожное чувство заполняет сознание, и Ривай резко вскидывает голову, быстро оглядывая толпу напряжённым взглядом. Людей чертовски много. Но он уверен, что должен оставаться на месте, должен быть здесь, обязан найти… Взгляд цепляется за неприметный переулок. Ничего особенного, просто несколько человек сворачивают вслед за ранее ускользнувшим туда парнем. Просто прохожие, такие же, как и многие, но что-то внутри не даёт покоя, заставляя тело прийти в движение. Ривай срывается с места, стремительно пересекая пешеходную улицу, задевает людей плечами, буквально расталкивая всех на своём пути и, кажется, даже слышит гневные комментарии в свой адрес, но ему плевать. Сейчас это не имеет значения. В ушах шумит, и единственное, о чём он может думать — только бы успеть. Аккерман не представляет, что происходит и почему оказаться в этом переулке кажется ему необходимым как воздух. Он не успевает дойти пары метров, когда ощущает тупую вспышку боли в затылке. Ривай инстинктивно прикрывает место удара ладонью и тут же в ужасе распахивает глаза, осознавая, что именно произошло. Неужели? Аккерман ускоряет шаг, почти бегом преодолевая оставшееся расстояние, и залетает в переулок в тот самый момент, когда группа из четырёх человек прижимает мальчишку к стене. Риваю не нужно разбираться в происходящем. Чистая ярость заполняет сознание, тело напрягается, и он бросается вперёд, сбивая с ног одного из нападающих. Ему даже нет необходимости задумываться над своими действиями. Он следует за инстинктом, обрушивая чёткие, мощные удары, отработанные до автоматизма. И Ривай не отслеживает тот момент, когда теряет связь с реальностью. Глаза застилает красная пелена. Он приходит в себя только после того, как кто-то долго трясёт его за плечо. Сначала взгляд фокусируется на испуганных изумрудных глазах напротив, а потом уже и на юном лице их обладателя. Аккерман медленно моргает, пытаясь прийти в себя, смотрит на собственные разбитые костяшки и замечает точно такие же ссадины на чужих руках. Руках мальчишки, который не дрался. — Ты слышишь меня? — испуганно зовёт он и касается ладонями лица, желая установить зрительный контакт. — Ты… Но Аккерман не позволяет ему договорить, просто сгребает в объятия и выдыхает короткое: — Прости. Мальчишка замирает, не ожидая такого стремительного вторжения в личное пространство, но после нерешительно обнимает в ответ. Они оба долго молчат, сидя прямо на земле и совершенно не представляя, что нужно говорить в такой ситуации. — Меня зовут Эрен, — наконец тихо выдыхает он, отстраняясь и заглядывая в глаза. — Ривай, — отзывается Аккерман, рассматривая такие незнакомые и одновременно с тем родные черты. — Ривай, — повторяет мальчишка, будто стараясь распробовать заветное имя, и у Аккермана щемит в груди от того, с каким благоговением он это произносит. — Я тебя таким и представлял, веришь? Мужчина верит. Потому что несмотря на то, что они знакомы не дольше пяти минут, а о существовании своей родственной души Ривай и вовсе узнал совсем недавно, он всё равно чувствует, что Эрен уже занимает огромное место в его сердце. — Прости, — снова говорит Аккерман. — Я очень сильно опоздал. На губах мальчишки расцветает робкая, понимающая улыбка. В глазах нет ни ненависти, ни обиды, ни даже намёка на упрёк, только едва заметный страх, причину которого мужчина не может определить до тех пор, пока Эрен не выдыхает робкое: — Ты не уйдёшь? Аккерман недоумённо вскидывает брови и усмехается беззлобно, стоит только понять истинные причины страха его соулмейта. Нет, чёрт возьми, конечно, Ривай не уйдёт. — Только вместе с тобой, — отвечает, поднимаясь на ноги и протягивая ладонь. Эрен секунду неверяще таращится на него, а после поспешно хватается за руку, поднимаясь следом. Всю дорогу до дома Ривая они не находят в себе силы расцепить ладони. Йегер сидит на барном стуле, греет руки о чашку с чаем и оглядывается по сторонам. Квартира его соулмейта идеально чистая, выполнена в минимализме и серых тонах. Ничего лишнего, только необходимая мебель и техника, ни одного растения на подоконнике или фотографии на полке. Стильно, но невероятно пусто и одиноко. Точно не то место, которое можно назвать уютным домом. Эрен неосознанно сжимает крепче тёплый фарфор и кусает губы, когда неожиданная, болезненная мысль формируется в голове. Все эти годы они оба были чудовищно одиноки. Аккерман наблюдает за ним, опираясь о барную стойку, и пытается прикинуть, сколько этому ребёнку лет. Хочется верить, что ему есть хотя бы восемнадцать. Впрочем, даже если так, это не отменяет того факта, что он страдал по вине Ривая с самого рождения. Мужчина вздыхает устало, отставляет чашку с негромким стуком и подходит к мальчишке. Он игнорирует удивлённый взгляд, перехватывает его запястье и закатывает рукав лонгслива до локтя. Предплечье усеяно мелкими белыми шрамами и двумя длинными неровными рубцами. Ривай помнит, когда получил эти ранения, знает и обо всех остальных. Ладонь перемещается на левый бок, большой палец с нажимом поглаживает место под рёбрами, и грубый, длинный рубец отчётливо чувствуется даже сквозь ткань. Сколько было Эрену, когда Аккермана впервые пырнули? Год? Два? — Мне было три, — словно угадывая его мысли, тихо говорит мальчишка. — Дал бы ты мне знать раньше, — с сожалением выдыхает Ривай. — Зачем? У тебя и без меня было достаточно шрамов, — он отставляет чашку и робко накрывает ладонью то же место под рёбрами на теле мужчины. — Я не хотел добавлять тебе новых. Аккерман вздрагивает, вскидывает голову к лицу мальчишки и тут же проваливается в изумрудную зелень его глаз. Это было странно. Осознавать, что между двумя людьми могла существовать такая связь. Знать, что вселенная создала их именно такими — буквально отражением друг друга. Словно два фрагмента пазла, недостающие детали, части чего-то большего. Только сейчас Ривай понял, что всё это время не жил по-настоящему. Существовал, старался идти вперёд, не зная истинной цели и, кажется, выживал именно ради этого момента. Ради того, чтобы оказаться здесь, со своей родственной душой, рядом с Эреном. Чтобы наконец-то быть на своём месте. Не сомневаясь, вообще особо не думая, Аккерман опускает ладонь ниже, забираясь под кофту и невесомо касается кожи, что тут же покрывается мурашками. Мальчишка сжимает ткань чужой футболки в ответ и неосознанно дёргается навстречу, в попытке оказаться ближе. Ривай медленно проводит по россыпи шрамов, поглаживая особенно большие рубцы. Пальцы скользят вдоль позвоночника до лопатки, изучая каждую неровность изувеченной кожи. Здесь было всё — его боль, беспечность и глупость, победы, потери и поражения. Вся жизнь Ривая была перед ним, на теле Эрена. — Извини, — с сожалением выдыхает он. — Я в порядке, — мальчишка мягко улыбается. — Каждая твоя рана напоминала мне, что я не один. Что где-то там у меня есть ты. Это заставляло меня жить дальше. Было больно, но когда раны перестали появляться, стало больнее. Я подумал, что тебя больше нет. — Я узнал, что у меня есть родственная душа, и срочно сменил специальность, — объясняет Аккерман. — Ни один ребёнок не заслуживает того, что с тобой случилось. — Твои раны — мои раны, — трепетно выдыхает Эрен, преданно заглядывая в глаза. — И я ни о чём не жалею. Ривай смотрит на него — такого неуверенного, одинокого, замкнутого, и с лёгкостью может представить его совершенно другим. Ярким, общительным, счастливым и жизнерадостным. Мальчишка точно был бы душой компании, собирал бы вокруг себя множество людей и вечно разводил бы активную деятельность. Влезал бы в драки из-за повышенного чувства справедливости и насмерть стоял бы за своих друзей. Такие, как он, становятся капитанами футбольных команд, находятся в центре внимания, купаются в лучах славы и уносят с собой титул короля выпускного бала. За ним таскались бы толпы девушек и парней, потому что в такого, как Эрен, невозможно не влюбиться. У него могла бы быть другая, счастливая жизнь, но он лишился её по вине Аккермана. Боже, ну почему именно этот ребёнок? За что вселенная наказала его и связала с Риваем? Мужчина не мог похвастаться приятным характером. Он был грубым, раздражительным, с отвратительным чувством юмора и непроницаемой холодной маской вместо лица. К тридцати трём годам Аккерман уже успел похоронить большую часть своего окружения и просто устал от жизни. Так почему этому светлому ребёнку достался такой, как он? Каждую горячую точку, каждый пропущенный удар, его ранения и боль — Эрен переживал всё это вместе с ним с самого рождения. И Риваю хочется кричать от несправедливости, разбивать кулаки в бессмысленной ярости, потому что этого всего не должно было случиться. Они ни за что не должны были оказаться родственными душами, но… Вопреки всему Эрен сидел перед ним, доверчиво заглядывая в глаза. И столько всего, чёрт возьми, было в этих невероятных омутах. Столько слепой веры и обожания, преданности и любви. Там, на дне изумрудной зелени, Ривай увидел весь свой мир и внезапно осознал, что больше ни за что не сможет его отпустить. Острая потребность защитить, подарить безопасность и ежесекундно топить в поцелуях, в попытке искупить чудовищную вину, росла с каждым мгновением. Он так много хотел бы ему сказать, но… Слова для Ривая не имеют ценности и веса, поэтому он выражается по-другому. Склоняется к мальчишке, зарываясь пальцами в каштановые пряди, и накрывает пухлые губы медленным, чувственным поцелуем. Его соулмейт отвечает судорожно, неумело, жмётся ближе, запрокидывая голову, и цепляется руками за ткань футболки на спине. — Пожалуйста… — жалобно скулит Эрен, сам не до конца понимая, о чём именно просит. — Пожалуйста. — Тише, — Аккерман успокаивающе касается губами виска. — Я никуда не уйду. И он целует его снова. Доказывает собственные слова уверенно, напористо, не оставляя поводов для сомнений. Прижимает ближе, скользит пальцами по разгорячённой коже вдоль позвоночника и упивается этой близостью. Эрена ведёт. От ощущения сильного тела его соулмейта, от обжигающих, топких поцелуев, от изучающих рук, что дарят чувство безопасности и покоя. Ривай отстраняется, всматриваясь в лицо, и безмолвно просит ему поверить. Он ничего не говорит, не даёт обещаний, но Йегер знает, что больше никогда не будет одинок. Ему достаточно того, как мужчина смотрит на него, как путается пальцами в волосах, поглаживает скулы. И Эрен верит. Льнёт доверчиво к ласкающей ладони, прикрывает глаза на мгновение, улыбается. — Спасибо, — выдыхает тихо, касаясь губами запястья, и возвращает полный обожания взгляд к лицу мужчины. А Ривай пропадает. Целует снова и снова, не в силах оторваться от своего соулмейта. Тонет в невероятных глазах-океанах, чувствуя, как замыкается круг и в одночасье всё становится на свои места. Словно его мятежная душа наконец нашла покой, обрела свою тихую гавань, которой, оказывается, всегда был Эрен. И он обещает себе любить и оберегать этого ребёнка, как самую главную ценность в мире. Потому что провалиться в бездонную зелень его глаз легче, чем дышать, и Ривай делает шаг без сомнений. — Твоя боль — моя боль, Эрен. И я сделаю всё, чтобы тебе больше не было больно. Эрен знает, что он не врёт.