Наедине со штормом

От теплой воды, пахнущей хвойным маслом, идет едва заметный пар, оставляющий поцелуи из каплей конденсата на мраморных стенах, на бежевой эмали ванной; в комнате витает дымка, стыдливой вуалью растекается по зеркалам, отнимая у них возможность отразить обнаженные тела, прижатые друг к другу. Иво делает глубокий вдох; грудная клетка мерно вздымается, обоняние щекочет сладковатый травянистый аромат, а Лу, чьи глаза прикрыты, распахивает веки, встречаясь с Приором мягким прищуренным взглядом. Ее мокрые черные волосы контрастными нитями расползаются по белой коже мужской груди, блестящие в теплом свете ламп-плодов, и Мартен трепетно цепляет одну из прядей, растирая её между подушечками пальцев. Прикосновение не задерживается, стекает на ушную раковину девушки, невесомо задевает поцелованную родинкой щеку, кончик носа. Рид очаровательно фыркает, уходит от этого ощущения, щекотно задевая затылком чужой сосок. Иво улыбается, не прекращая своего исследования — оглаживает контур приоткрытых светлых губ, едва ощутимую бугристость росчерка шрама, ямку, плавно перетекающую в подбородок. Простые касания к Лу продолжают вызывать в Приоре жадный, голодный восторг, каждый раз требующий большего — трогать, целовать, возбуждать и возбуждаться. Но пока он держит это желание в клетке, будто зверя, находя удовольствие в простом изучении красивого девичьего лица. Ему удивительно, дурманяще спокойно — это ощущение вновь настигает его только наедине с ней, оно пьянит, рождает абсолютное желание продлить каждое мгновение, сохранить на изнанке век её нагую стройную фигуру, штормовую серость радужки, где сейчас — штиль, манящее безмятежностью затишье. Хочется расспросить её о столь многом, не меньше рассказать самому, но вместе с тем тишина не тяготит, связывает их чем-то большим, чем громкие или сказанные вполголоса слова. Так перешептываются души. Так в унисон по ребрам отстукивают сердца. Лу чуть шевелит ногой; слышится негромкий всплеск, над поверхностью воды замирает острая коленка с фиолетовым пятном гематомы под ней. Бинт — особо плотный, с пленочной прослойкой, заказанный специально для нее — светло-бежевой полосой выделяется на молочной коже, позволяя, однако, принимать ванну без страха намочить свежие швы. Мужчина тут же пользуется открывшимся участком чужой кожи — очерчивает пальцами, не задевая синяк, ведет ровную линию выше, по бедру и на его внешнюю сторону. Рид совершенна — каждым миллиметром гибкого тела, каждой звездочкой-родинкой, непослушной упругой кудряшкой; Иво готов боготворить все шрамы, рубцы и ссадины, но вместе с тем ненавидеть и карать тех, кто их оставил — потому что ее светлая кожа сравнима с Граалем, полотном, вышедшим из-под кисти Дюрера*, и никому не позволено её осквернять. Мужчина и сам не знает, чья роль подходит ему больше — грешника, что запятнал этот великолепный храм, или же верного слуги, что с жадностью утопающего тянется к милости, ею дарованной.  Хочется верить, что Лу – его якорь, свет маяка для корабля, что теряется в бесконечном потоке интриг, документов, ответственности и политических игр, и океан этот блестит багрянцем от пролитой им крови; но правда в том, что ни один ярлык или изысканная фраза не способны описать ее  роль в его неожиданно расцветшей жизни, чьи грани и спрятанные стороны впервые за много лет есть желание открыть, пролить свет за ледяную личину Приора Инквизиции.  Быть с ней — так естественно, необходимо, как глоток воды после долгого, изнуряющего пути, как неоспоримая истина, отпечатанная на кончиках пальцев веков; и кажется, что чувства сильнее, что разгорается от одного взгляда в серые глаза, просто не существует, что подобное просто уничтожило бы его тело, выкрутило и разорвало бы на части ослабевшую душу. Хотеть ее так больно, любить ее так сладко. В помещении жарко, и дело вовсе не в теплой воде, греющей их обнаженность; запах колкого леса, кожи Лу, звук её участившегося дыхания — все смешивается, ударяет в голову янтарным алкоголем, вспышкой концентрированного возбуждения, желания, обожания. Уголки губ тянет в стороны улыбкой, а рука меж тем, не останавливаясь, продолжает гладить изгиб женской талии. Подняв ладонь, Иво невесомо обхватывает подбородок Лу, заставляя её повернуть и запрокинуть голову. Поцелуй получается смазанным; под пальцами мужчины, скользнувшими на чужую шею, ощущаются натянутые мышцы, ускорившаяся вибрация пульса. Язык Рид касается его нижней губы, скользит внутрь, встречаясь с его собственным — её вкус обжигает рецепторы, горячим огнем растекается по гортани. Мартен будто спичка, облитый бензином фитиль — достаточно одной шальной искры, чтобы пожаром вспыхнули нервные окончания и в сосудах запузырилась магма; и вот они здесь — разгоряченные, зависимые, и языки становятся языками пламени, а кончики пальцев — красными углями.  И на телах друг друга мы пеплом напишем узоры.  Внизу живота тяжестью собирается напряжение, сжимается канатами колюще-режущее возбуждение; Приор прижимает девушку ближе к себе — так, что в грудину врезаются её четко очерченные позвонки. Они отрываются друг от друга, дыхания теплом смешиваются во влажном воздухе; ладонь Иво бесконтрольно спускается ниже, коротко оглаживает левую ключицу Лу, сминает округлую мягкость груди. Слышит скомканный вдох, когда пальцы находят твердый сосок, сжимают, наслаждаясь упругостью. Взгляд ни на мгновение не отрывается от лица Рид, её манящих потемневших губ, дрожащих опущенных ресниц. Страсть сбивает все перед собой, красными всполохами выжигает рассудок, и мир истончается, сужается до её сладко пахнущей кожи, жаждущего, манящего рта. Лу чуть извивается, прогибает спину — желанная, гибкая, словно змея, — поворачивается, оказываясь к мужчине лицом, и в её глазах теперь шторм, в котором, скрипя досками, тонут корабли. Тонет он сам. Рид поддается вперед, втягивает Мартена в развязный, на грани со злостью поцелуй, где язык к языку, чужие зубы до сладкой боли прикусывают нижнюю губу, и Иво не сдерживает себя в желании крепко сжать изгиб её талии, потянуть на себя, второй рукой обхватывая гладкую ягодицу. Приор ощущает, как колени девушки чуть разъезжаются по дну ванны; она прижимается промежностью к его бедру, перенося свой вес, и даже сквозь теплоту воды он ощущает её горячую тягучую влагу. Девушка елозит, трется об него, пока её тонкие, чуть шершавые ладони гладят шею Мартена, цепляют укороченные пряди за его затылке, и эта ласка дрожью отражается по позвоночнику. Ближе, глубже, сожми мое сердце рукой, оно — лишь твое, лишь для тебя, слышишь, Лу Рид? С каких небес она пала сюда — в неоновый, стеклянный Нью-Пари, где трава из бетона, где люди пьют бензин, смывая вкус синтетической жвачкой? Были ли облака там серыми тучами — такими же громовыми, как её глаза — или же мягкой чистой марлей они берегли её сны, пухом щекотали перья за её трепетной спиной? Иво почти готов поверить, признать, что эта девушка слишком совершенна, чтобы быть человеком, и вместе с тем чересчур изранена, чтобы быть ангелом. Будь ты дьяволом, я бы без раздумий подписал любой контракт, лишь бы быть с тобою рядом. Пальцы мужчины тянутся выше, к светлым плечам с хрупкими веточками-ключицами, окропляют прикосновениями острые лопатки, поясницу с выемками ямочек, сглаженные уголки тазовых костей; и каждое касание словно жжет, манит впитать больше огня, искр, разлетающихся в местах, где кожа встречается с кожей. Не просто секс, не пустая страсть, так чувствуется не похоть, нет. Так, Иво уверен, ощущается любовь. — Держись, — шепчет мужчина в приоткрытые губы, прижимая девушку крепко к себе; руки Лу мгновенно обвивают чужую шею, поцелуи-бабочки невесомо порхают по его щекам, скулам, лбу. Мартен невольно улыбается и, напрягая мышцы, аккуратно приподнимается, усаживаясь на бортик ванны с Рид на коленях. Хоть и теплый, воздух обдает мокрую кожу прохладой, но он не замечает, пойманный ее взглядом, ненасытным ртом. Пальцы Лу оказываются на его груди, нарочито медленно спускаются вниз, ногтем слегка задевая сосок, лаской оглаживая рубец на боку; Иво задушенно выдыхает в поцелуй, когда они смыкаются вокруг налитого кровью члена, прижатого к его животу. От девушки пахнет хвоей и чем-то сладким, неторопливые круговые движения по головке и всей длине сводят с ума; Мартен разбивается, падает в пенную пучину желания, не ощущая ничего, кроме аромата ее кожи, сладостной истомы прикосновений. Вверх и вниз, до учащенного дыхания, пульса, набатом стучащего в ушах; удовольствие растекается по всему телу, в паху скручиваются болезненные, сладкие узлы. Лу деликатна, вместе с тем настойчива и напориста — отдается всему полностью, будь то противостояние, диалог или секс.  А могут ли ангелы быть столь восхитительно порочны или же он пал жертвой суккуба? А впрочем, это не имеет никакого значения. — Дамы вперед, — с легкой улыбкой произносит Иво и, аккуратно пересадив Рид на бортик ванны, садится перед ней на колени, вздрагивая от прохлады мраморного пола. Тянет ладонь вперед, оставляя дорожку прикосновений от ее яремной ямки, манящих грудей с твердыми вершинами сосков к подрагивающему животу, очаровательной выемке пупка. Иво подтягивает Лу ближе, опуская её лодыжки себе на плечи; придвигается, и язык быстро мажет по бархатной коже внутренней стороны её бедра, чтобы, сместившись, ощутить солоноватый вкус её влаги. Рид стонет, больно сжимает длинные черные пряди у корней, но мужчина не против — он ублажает её неторопливо, обводя мокрыми касаниями твердый напряженный клитор, ощущая мелкую дрожь ее тела, и учащенное сбитое дыхание вперемешку со сдавленными криками лучше любой музыки, когда-либо им сыгранной. От непрерывных круговых движений языком чуть ноет нижняя челюсть, остаются влажные следы на щеках, но желание доставить Лу удовольствие затмевает любые неудобства; она поддается вперед, чуть двигая бедрами в такт его размеренных ласк, и спустя непродолжительное время её трясет особенно ощутимо.  — Иво, сейчас, пожалуйста, я почти… — сбивчиво шепчет девушка.  Мужчина отрывается всего на мгновение, чтобы, предотвращая начатый разочарованный стон, скользнуть в Лу двумя пальцами, плавно двигая ими в такт вновь касающегося ее языка. Рид мечется, тянет длинные мокрые пряди его волос, и видеть ее такой — раскрытой, содрогающейся удовольствием — прекраснее любого произведения искусства. Ногти цепляют кожу головы Иво; по наитию он отклоняется, позволяя девушке полностью сжать ноги, и она кончает, выгибаясь назад и чуть втягивая живот — так, что кожа особенно заметно обтягивает рисунок ребер. После девушка корпусом наклоняется вперед в попытке найти в мужчине опору; он удерживает Лу, поглаживая подрагивающую спину, пока волна оргазма омывает ее нервные окончания, пока она трепещет в его руках. Спустя несколько мгновений, наполненных ее тяжелым дыханием, ладони Рид опускаются на его лицо, тянут выше, ближе. Они целуются — глубоко и жадно, — и Лу вовсе не беспокоит собственный вкус на чужих губах.  — Сядь, — то ли просит, то ли приказывает она, и Мартен не позволяет себе не подчиниться. Он опускается рядом с ней; ягодицы холодит бортик, покрытый остывшими каплями воды. Лу тут же вновь седлает его, коротко покусывает чужую нижнюю губу и сдвигает руку ниже, обхватывая напряженный член и направляя его в себя.  Иво выдыхает стон в ее плечо.  — Лу, защита… — шепчет Мартен, едва тянет зубами ее налитый сосок, ощущая удовлетворение от мгновенной реакции — дрожи чужого тела, сладостного спазма мышц.  — Плевать, — бросает Рид отрывисто, коротко целует до искр на внутренней изнанке век.  Внутри Лу восхитительно горячо, тесно и влажно — она сжимается вокруг него, и какое-то тягучее, мучительное время не шевелится, привыкая; а мужчина гладит ее сухие локти, обернутые тонкой кожей запястья с просвечивающими синими ветвями вен, покрывает поцелуями алые теплые скулы.  Не шевелиться — пытка, сладкая на вкус; хочется растянуть, запечатлеть это ощущение — быть в ее теле, быть в ее душе. Единение тел, слияние эмоций, и наслаждение гораздо острее от осознания того, что плотские желания не руководят ими, а лишь дополняют общую картину разделенного на двоих удовольствия. Когда Рид начинает двигаться, перед глазами на один миг вспышкой проносится темнота, дыхание замирает в легких. Вид Лу — прекрасной, обнаженной, плавно поднимающейся и опускающейся на нем — вызывает почти болезненное восхищение — словно простому человеку открылось нечто сакральное, изумительное настолько, что может ослепить.  — Ты идеальна, — произносит Иво, и в словах его нет лукавства, лишь чистая, щемящая искренность.  Девушка прижимается к нему в поцелуе, опаляет прикосновением шею, углы челюсти. Ее касания беспорядочны, хаотичны, но каждое желанно до жадной навязчивой мысли прильнуть к ее шершавым, тонким рукам.  Ее мышцы сокращаются, все ближе подводят к краю, отчего бедра движутся ей навстречу, и помещение заполняет звук ускоряющегося соединения их тел. Жарко, горячо, усиливающееся напряжение в паху требует ускориться, вбиваться в податливое тело с жадным остервенением, вдыхать ее стоны, срываясь — быстрее, сильнее, глубже. Лу чувствует — смотрит будто пьяно, почти кричит, и ее зрачки — черные впадины, круги затемненного солнца на серой воде.  — Не сдерживайся, — на выдохе у его уха, опаляя сбитым дыханием, распаляя ощутимым укусом в мочку. Это становится последней каплей.  Движения становятся резче, каждая фрикция накапливающим томлением возрастает внизу живота, скоплением тепла разливается под кожей; девушка замедляется, позволяя ему задать собственный ускоренный ритм, и пот струйкой стекает по ее виску, теряется в мокрых черных волнах волос. Она впивается ногтями в плечи Иво, наверняка оставляя красные борозды на распаренной коже, крепко прижимается к нему, ощутимо впиваясь зубами в ключицу; ее оргазм накрывает их обоих — Лу сжимается вокруг него влажной горячей пульсацией, и от этого чувства мужчину словно пронзает током, тысячей тончайших игл — он изливается в нее, содрогаясь, и его бедра еще несколько раз конвульсивно дергаются, пока семя наполняет сокращающееся влагалище. Границы собственного тела размываются, в ушах шумит разгоряченная кровь; словно на мгновения выпадая из жизни, Иво, тяжело дыша, собирает себя по кускам, по каждому органу чувств, обнимая обмякшую после кульминации девушку.  Бегло целует Рид во влажный лоб, аккуратно убирает пряди с ее расслабленного лица, прижимаясь губами к легкому намеку на морщинку между бровей; заставляет размякшее тело работать — спускает их обоих в чуть остывшую, но теплую воду, улыбаясь в ответ на удовлетворенное мычание Лу. Мир восстанавливается неохотно, но это вовсе не раздражает, скорее наоборот — для Приора роскошно позволить себе некую размеренность, ленивую негу, разделенную с любимой женщиной, что доверчиво жмется к нему в усталом стремлении найти заботу. Что он с готовностью желает ей дать. Иво нажимает кнопки на боковой панели ванны, запуская теплую воду из широкой хромированной лейки над их головами; капли падают стеной, омывая сплетенные в объятьях тела и будто пряча их от комнаты, апартаментов, всего бетонного мира за окном. Дождь снаружи, дождь внутри их маленькой Вселенной, где смешались небо и море, неоновый алкогольный Термитник и стеклянный бездушный Центр.  — Не хочу, чтобы этот день заканчивался, — слышится сквозь шум тихий голос Лу.  Мужчина прикрывает веки, в немом согласии крепче прижимает ее к себе, оставляя поцелуй на гладкой мокрой макушке. Наклоняет голову, тихо произнося:  — Даже когда наступит завтра, а за ним и другие дни, работа и ответственность вновь обрушится на нас, как эта вода, — я верю, что мы с тобой создадим еще множество подобных вечеров.  Рид не поднимает глаз, чтобы их не залило, но Мартен чувствует, как дрогнула ее грудная клетка, а пальцы на его спине трогательно сжались крепче.  «Сильная, нежная, трепетная и искренняя», — мелькает ласковая мысль. — «Без тебя этот мир и борьба за него больше не имеют никакого смысла, Лу Рид. Прошу, Единый, не отбирай ее у меня». Мольба беззвучно слетает с губ, рассыпается о дно ванны вместе с горячими каплями. Она пахнет хвоей, чем-то сладким и им самим.  И так, надеется Иво, будет всегда. 

***

Ливень все не прекращается, и легкий прохладный ветер раздувает полупрозрачные занавески, ленивым вихрем скользит по ногам;  пара стоит на балконе, и город перед ними приветственно мерцает, горит, обещая возможности, маня цветными бликами витрин.  Лу курит, прислонившись теплым округлым бедром к Мартену, и серый дым тонкой струйкой слетает с ее губ — гипнотически, завораживающе. На ней из одежды лишь его распахнутая рубашка, и Иво не может оторвать взгляд от ее тонкой фигуры, ставшей необходимой, как кислород, желанной, как самая смелая мечта.  — Никогда бы не подумала, что ты смолишь,  — усмехается Рид, стряхивая пепел в стеклянную тару, и ее вьющиеся влажные волосы развиваются, мажут кожу мужской груди; Иво улыбается, ненавязчиво забирая сигарету из пальцев девушки, и делает затяжку — в ночь серыми расплывчатыми узорами из его рта выплывают кольца.  — Раньше это было одним из способов расслабиться, — объясняет Приор, ощущая, как забытое чувство опаляет легкие, оседает пленкой на гортани. — Давно бросил.  — Я сама редко курю. Иногда просто нужно… перезагрузиться, — задумчиво говорит Рид, туша дымящийся бычок и осторожно ставя импровизированную пепельницу на пол. — Лу, ты в порядке? — спрашивает Иво, аккуратно, без давления притягивая ее к себе. Девушка с готовностью шагает в объятия, укрывается в кольце чужих рук; щека прижимается к грудной клетке Мартена, и он знает — она слышит участившийся стук его сердца.  Влажный воздух пахнет озоном и табаком, где-то вдали шумят автомобили, ревут двигателями мотоциклы и кислотным неоном сияют рекламные щиты, а Приор, обнимая псионичку из Термитника, чувствует себя счастливейшим человеком во всем Нью-Пари. А может и во всем мире. — Я больше, чем в порядке, — ответ прилетает теплым дыханием под ключицу, легкой щекоткой мажет кожу, чтобы после на этом же месте отпечатался невесомый поцелуй. Лу поднимает глаза, встречается с Иво взглядом — серое к черному, шторм к темной древесине корабля, который наконец-то нашел свою гавань. Молчание между ними громче любых слов, откровеннее любых признаний. Иво смотрит на ее красивое лицо: на тонкий светлый шрам, рассекающий верхнюю губу, очаровательную родинку на щеке, тонкий нос и высокие скулы — и не может насмотреться.  Он тянется вперед первым.  И, словно стесняясь быть свидетелем ночных трепетных ласк, дождь медленно стихает, чтобы через несколько мгновений наконец закончиться, знаменуя наступление нового дня.  Где всего через пару часов на голограммах по всему городу загорится знак «Пси».