кто сказал, что я буду рядом? кто тебе обещал жизнь в раю? но не бойся — ведь я стану ядом оттого лишь, что сильно люблю
Лишь увидев Сансу в первый раз, Рамси понял, что в ней — то ли во взгляде, то ли в лице в общем — есть что-то особенное. Как она смотрела в глаза его отцу, приветствуя его и улыбаясь ему, какой была ее рука, когда он сам прикоснулся к ней губами — напряженная, будто запястье свело судорогой. Смотреть на Сансу было до того приятно, что Рамси, первоначально думающий отмахнуться от Бейлиша парой обычных вежливых слов, к удивлению для самого себя назвал ее милой. «Я никогда не сделаю ей больно», — сказал он тогда, и ему на какой-то миг захотелось в это поверить. Разумеется, этот брак был лишь возможностью укрепить их позиции на Севере — возможностью, которую нельзя было упустить. Тем не менее, Рамси не мог не заметить, что почти все девицы, которые когда-либо были приближены к нему, при жизни были настолько похожи друг на друга в своей простоте и глупости, что он даже путал их, пытаясь вспомнить имена и лица, в то время как Санса выглядела и держалась совсем по-иному — благородно и статно. Мысли о том, какими узами теперь, после Красной Свадьбы, связаны их семьи, еще больше подогревали его интерес к будущей жене, и Рамси жалел только об одном — что сам не смог тогда перерезать горло Роббу Старку. Затем был неприятный разговор с Мирандой. В последнее время Рамси часто ловил себя на том, что ему становится с ней неинтересно — они слишком изменились с той поры, когда, будучи еще детьми, вместе учились самым разным вещам, большинство из которых вызывали у них подлинное любопытство, у его отца — усмешку, а у отца Миранды — ярость. Теперь Рамси окончательно убедился, что был прав: их с Мирандой дни были сочтены, и дело было не во внезапной свадьбе. Рамси когда-то понравилась непредсказуемость Миранды, от которой сейчас почти ничего не осталось — и этот разговор снова был до тошноты обычным. «Ты считаешь ее красивой?» Да, он считал, и, говоря о Сансе, ему хотелось не только подразнить чувства Миранды, но и еще раз ощутить то самое предвкушение первой брачной ночи, от мыслей о которой его не могли отвлечь никакие поцелуи и ласки. Затем был их первый семейный ужин, ужин вместе с Сансой. Рамси очень хотелось вытащить из нее хотя бы какое-то чувство, хотя бы каплю радости или грусти просто для того, чтобы с ее лица исчезло холодное безразличие, которое ее совсем не украшало. Как ни странно, помогла Толстая Уолда: ляпнув что-то про чужое место, заставив Сансу колко ответить, она раззадорила Рамси еще больше. Рамси гордился Вонючкой. Воспитать такого недоноска, как Теон — дело довольно простое, но и оно требовало от Рамси времени и терпения, и поэтому ему было приятно смотреть на то существо, что из него получилось. Именно так он бы ответил на вопрос Сансы «зачем», если бы имел привычку говорить такое другим людям. Рамси уже задумывался о том, что Теон — бывший Теон — давным-давно должен был извиниться. В очередной раз признать свое ничтожество и в очередной раз доказать свою верность хозяину. Насмехаясь над его попытками что-то промямлить, Рамси, казалось, кожей чувствовал недовольный взгляд отца, но не собирался останавливаться: в конце концов, само пребывание Вонючки у них в замке — это именно его заслуга, а значит, он может распоряжаться им как хочет. Затем — еще один неприятный разговор, на сей раз с отцом. Рамси снова не ошибся — тот и правда не был доволен этим представлением и, по привычке, сказал что-то его про недостойное поведение. Затем — их с Сансой свадьба. Увидев, что Вонючка не ведет Сансу под руку, Рамси мысленно поставил метку: не забыть потом, когда все закончится, узнать, почему приказ не выполнен. Произнося какие-то формальности, называя свое имя Древним Богам, он краем глаза увидел Миранду — она стояла, съежившись, словно готова была заплакать, и Рамси стало противно. Он больше не отрывал глаз от Сансы — она была достойна того, чтобы смотреть только на нее, всегда любоваться лишь ею. Она была достойна его — наверное, первая из его девиц, про которую он мог так сказать. Теперь ее волосы, лишенные следов краски, казались еще красивее даже под тусклым светом лампад. Рамси смотрел, смотрел на ее брови, глаза, губы, к которым он так жаждал прильнуть, и время для него словно замедлилось и стало почти неподвижным, пока Санса не сказала главные слова. Затем была их долгожданная первая ночь, которая оправдала все его ожидания, но оказалась вместе с тем очень странной. После того, как он закончил, Санса так и осталась лежать, почти не двигаясь — лишь по невольно прорывающимся вздохам можно было понять, как тяжело ей сдерживать рыдания и быть тише. Рамси видел слезы сотни, тысячи раз — слезы мольбы о пощаде, слезы страха перед неотвратимой гибелью, слезы восхищения и слезы скорби. Но никогда еще он, наблюдая за плачущим человеком, не чувствовал себя так… Наверное, неправильно. Теперь же, вслушиваясь в тяжелое дыхание Сансы, он явственно ощущал, что что-то идет не так — совсем не так, как бы ему хотелось. Потом Санса наконец-то приподнялась на локтях и посмотрела на него — и от взгляда этих голубых глаз, кажущихся из-за слез совсем прозрачными, Рамси стало не по себе. Сансе шли слезы — он бы даже сказал, что с ними ее лицо становится по-особому красивым. Дело было не в слезах, а в их причине. Рамси не хотел, чтобы Санса боялась его — в конце концов, у него было достаточно людей, в которых он мог пробуждать ужас сколько угодно одним своим появлением. Отправив Вонючку на место и попросив его подумать, как он отвратителен, когда плачет, Рамси потряс Сансу за плечо. Ее передернуло, и так долго сдерживаемые рыдания разом прорвались наружу. Она словно боялась теперь своих слез, стыдливо прятала лицо, зажимала себе рот… Рамси молча смотрел на нее. Потом он дотронулся до спины Сансы — теперь аккуратно, почти нежно. Примерно так стоит трогать освежеванную плоть, чтобы сохранить ее в первозданном виде. Почувствовав, как Санса снова резко дернулась под его пальцами, он вкрадчиво, стараясь, чтобы это не прозвучало пугающе, сказал: — Мне не следовало быть таким грубым. Она тут же замолкла, так и не подняв лица. — Что?.. — слабо переспросила она. Рамси вновь неприятно кольнуло то самое чувство ненормальности происходящего, и он продолжил: — Я не хочу, чтобы ты боялась меня. Муж и жена ведь должны любить друг друга, правда? Санса приподнялась и, глядя ему в глаза, медленно кивнула. Прежде слова о любви были для Рамси пустым звуком. Теперь же, вслух сказав об этом, он впервые понял, насколько важно это правило. Санса должна любить его, а он — ее, и в этом, пожалуй, и таится смысл их союза. В конце концов, Бейлиш был прав: она многого натерпелась в своей жизни. Она заслужила его любовь.***
— Твоя новая фамилия длиннее предыдущей, — посетовал Рамси, — но зато в ней больше округлых букв. Санса полулежала перед ним на кровати, а он, подложив кусок тряпья под ее бедро, выводил на нем тонким лезвием, позаимствованным для такого случая у лекарей, те шесть букв, которые отныне и навсегда, что бы ни случилось, будут напоминать Сансе, кто она есть. «B», «O», «L» удались Рамси с первой попытки и, кажется, почти не причинили Сансе боли, а вот с простой на первый взгляд буквой «T» пришлось изрядно повозиться — она показалась Рамси слишком неказистой, и он решил украсить ее неким подобием вензеля. С облегчением выводя вторую «О», Рамси доверительно сообщил: — Первоначально я думал написать свое имя. Но к чему нам это высокомерие, да, леди Санса? Мы уже не самовлюбленные дети — нам надо думать шире. Санса коротко вздохнула — по-видимому, Рамси, на секунду забывшись, погрузил лезвие глубже, чем следовало. — Ой, прости, прости, моя милая! — поспешно сказал он, вытирая рукой выступившую кровь. Рамси заставил Сансу выкинуть все тряпки, которые были при ней. Часть он порвал сам в ту первую ночь, часть даровал Вонючке — украсить его клетку чем-то новым и относительно чистым. Если тот вдруг заболеет и умрет, то Рамси точно не будет пытаться воспитать себе другого слугу — слишком долго, поэтому Вонючка, пожалуй, заслуживал спать на чем-то мягком и теплом. Что до Сансы, то Рамси знал: если бы он мог — он бы одевал ее так, что даже главные модницы Семи Королевств сочились бы ядом от зависти при виде его жены. Но выбор женской одежды в замке был довольно скуден, поэтому приходилось довольствоваться малым. Впрочем, это устраивало Рамси: здешние платья и юбки были достаточно длинными, чтобы скрывать от посторонних взглядов бедра и колени, и в то же время достаточно легкими, чтобы можно было быстро избавиться от них.***
Следующие несколько дней Рамси то и дело ловил себя на том, что не может перестать думать о Сансе, и это было для него совсем уж непривычно. За свою отрешенность он успел заслужить выговор отца, но почти не обратил внимания на эти порицания: настолько голова была занята другими, приятными мыслями. Он хотел бы видеть на тонких, изящных пальцах Сансы кольца — они бы прекрасно сочетались с ее замысловатыми прическами. Оказалось, она всегда делала их сама — быстро и привычно, и Рамси, глядя на это утром, поражался ее ловким движениям. Ему нравились ее волосы — такого необычного благородного оттенка он прежде не видел. В ее глазах он находил сходство со своими собственными — сразу была видна стать Севера, которую не могли отнять у Сансы никакие Баратеоны и Ланнистеры. Пожалуй, он видел в Сансе подобие себя — и осознание ненормальности этого чувства одновременно восхищало и пугало.