I.
25 декабря 2023 г. в 17:16
Кавех чувствует заторможенность, характерную для накатывающего опьянения. Картинка перед глазами перемещается чертовски медленно при каждом повороте головы, но он быстро смекает, что с этим делать: просто не крутить головой и смотреть только перед собой.
А смотреть есть на что. Вернее — на кого.
Аль-Хайтам и сам выглядит сейчас не таким монументальным и не таким собранным, как обычно. Все мышцы его плеч всегда словно налиты свинцом, но теперь они слегка сгорблены, и руки его расслабленно лежат на столе. Иногда он лишь позволяет себе прокрутить стакан, наполненный пивом лишь на треть, и снова устало уложить кисти рук друг на друга.
Взгляд его тоже затуманен. Кавех не помнит, сколько они выпили, не помнит даже, сколько пива принёс. Но бокалы пустели так плавно и неторопливо, что он и не заметил, как опьянел сам, и как опьянел его сосед. Теперь на глазах его товарища лёгкая пелена, которая ничуть не портит молодого мужчину. Напротив, так Аль-Хайтам даже кажется несколько живее. Обычно он больше похож на одну из тех машин, которые Академия запретила исследовать годы и годы назад.
— Проставился, а так и не сказал, за что. Не так часто ты платишь хотя бы за еду, а тут даже выпивку принёс.
Голос его всё такой же гнусавый. Вероятно, сейчас даже несколько больше, чем обычно. Но Кавех отчего-то заслушивается им настолько, что поначалу даже и не понимает: Аль-Хайтам ведь ждёт от него ответа. Неловко улыбнувшись и почесав затылок, парень сконфуженно отвечает:
— Я взялся за новый проект, и в этот раз все точно пойдёт, как по маслу. Знаю, что ты скажешь, мол, это нерационально, с чего такие выводы, если каждый раз всё кончалось провалом. Но прошу, Аль-Хайтам, давай сейчас ты просто порадуешься за меня. Если ты можешь…
Только он не выказывает и намёка на радость, складывает руки на груди в своей привычной манере и смотрит словно свысока. Он смотрит так всегда, и Кавех уже давно привык к его холодной надменности. Но сейчас он наивно поддался этой атмосфере и пьяным чертятам в светлых глазах Аль-Хайтама, что не был готов увидеть то же, что и всегда. И Кавех бы с удовольствием поджал хвост и спрятался в дальний угол, подобно побитой собаке, которая вновь разочаровала своего хозяина. Так он себя и чувствует под этим его взглядом — псом, которого Аль-Хайтам когда-то отчего-то подобрал.
— Отчего же? Я могу порадоваться. И я не стал бы читать тебе нотации сейчас. А то ты совсем перестанешь меня кормить… И спаивать. Даже так редко.
А вот весёлость в его голосе слышать совсем непривычно. И лицо молодого архитектора озаряет лучезарная улыбка, как будто только что все его идеалы сошлись в единой точке — точке, в которую направлен его взгляд. А смотрит он на своего соседа.
— Ну… Пожалуй, не буду испытывать судьбу и дразнить тебя, пока ты такой милостивый… господин, — задорно добавляет парень вопреки своим словам и улыбается открыто и довольно. Неужели они наконец-то смогут просто отдохнуть в обществе друг друга? Без склок и столкновений, без каких-либо споров и гневных взглядов, без ругательств и резких слов.
Аль-Хайтам никогда, впрочем, и не ругался. Обычно он выбирает иную тактику и давит своим авторитетом, своей уверенностью и холодностью. Обычно он смотрит безразлично и бесстрастно, выкладывая аргумент за аргументом на стол — всё, как Кавех и обозначил. Просто машина, изучение которых запрещено. Но он, пускай и архитектор, всё равно по-прежнему учёный, и ему жутко любопытно эту машину изучить. Наверное, этим он и занимается, противопоставляя холодности Аль-Хайтама собственную горячность.
Если его сосед никогда не ругается, то Кавех не гнушается прибегать к использованию всех тех слов, которых он нахватался на базарах и рынках. Он частенько имеет дело с торгашами по зову профессии, но обычно не говорит на их языке ни с кем, даже с оными торгашами, не единожды его дурившими. Весь свой бранный словарный запас он хранит для ссор с Аль-Хайтамом. Кавех обычно кричит и рукоплещет, не в силах оставаться спокойным. А потому сейчас он ещё более рад, что можно просто насладиться тишиной и покоем.
И холодным пивом, которым вновь наполняется его стакан.
— Если я господин, то почему подливаю тебе пиво? — в его бесстрастном голосе как будто слышится хмыканье — слишком игриво для этого зануды.
— Ну не знаю… Может, хочешь меня напоить? — заговорщически понижает тон Кавех, а улыбка его становится похожа больше на звериный оскал. И что только выпивка с ним творит?
— И зачем мне это? Как будто я хочу тащить тебя в кровать.
— Как будто ты потащишь! — возражает, воскликнув, парень, а рука его резко встречается с поверхностью стола. — Знаю я тебя, бросишь меня спать лицом в стол, — и, привлекая внимание к предмету мебели, хлопает по нему несколько раз ладонью.
— Ты хорошо меня знаешь. Даже лестно.
Теперь-то ему точно не показалось. Аль-Хайтам игриво улыбается одними уголками губ — если не знать, можно принять эту гримасу за насмешку. Но Аль-Хайтам не насмехается, ему это не нужно, он просто всегда уверен в собственном превосходстве. Только Кавех его и впрямь хорошо знает. И эта улыбка, такая дразнящая и… манящая… А ещё эти его огоньки во взгляде.
Кавех может заключить, как истинный учёный: Аль-Хайтам пьян.
И это заставляет всколыхнуться в груди какие-то забытые юношеские желания. Он помнит их, он помнит и чувствует до сих пор. Ещё тогда, в студенческие годы, когда они дружили, была ли их дружба взаимной? Была ли она настоящей? Иногда Кавеху казалось, что Аль-Хайтам лишь позволяет с ним дружить. Но и то молодому перспективному архитектору было без надобности. Дружба? С этим снобом? Она даром не была ему нужна. Но он хотел большего — этого самого сноба.
Годы спустя, когда жизнь вновь их свела, Кавех уже ничего не хотел. Он был так сломлен и слаб, что не осталось места для столь низменных желаний. Тем более в отношении того, кто ему помог. Пускай и не по душевной доброте. Это, в общем-то, по сей день большой вопрос — есть ли у Аль-Хайтама вообще душа.
Кавех смотрел на него, как благодарный пёс, и как настоящий пёс иногда кусал протянутую руку. Иногда рычал, не преминув облаять своего спасителя. Он всегда теперь чувствовал себя хуже, ниже, всегда был неправ — он смирился с поражением. И этим, наверняка, злил Аль-Хайтама.
Сейчас же они на равных, в этот самый вечер. Они одинаково пьяны и веселы, и Кавех наконец может снова взглянуть на него так, как когда-то, когда был уверен своих силах и в своём равенстве с этим снобом. А потому и прошлые желания вспыхивают вновь, омрачая этот вечер.
Ему бы просто не натворить глупостей. Он должен справиться.
Только Аль-Хайтам будто решает проверить на прочность его решительность и садится рядом. Сидя напротив, Кавех мог безнаказанно смотреть на него и совсем не касаться, теперь же — всё наоборот. Взгляды станут совсем уж неправильными и двусмысленными, а прикосновения и вовсе неизбежны. Он уже чувствует сквозь лёгкую ткань своих одежд его твёрдое плечо.
— Ты чего здесь уселся? — голосом выше, чем следовало бы, спрашивает Кавех.
— Не вопи. Мне в глаза светит, надоело уже смотреть на тебя и щуриться, — что-то парень этого не заметил.
Пофырчав и поворчав немного, Кавех смиряется с подобным положением и обхватывает пальцами стакан. По первости он собирается выпить, как и прежде, без церемоний и без лишних слов — всё-таки это домашний вечер. Но после он хитро улыбается, скосив взгляд на Аль-Хайтама, и протягивает стакан к нему.
— Выпьешь за меня? Хочу услышать тост.
— Обойдешься, — отрезает гнусаво сосед, но своим стаканом о его ударяет.
И Кавех уже засчитывает это за свою маленькую победу.
Вероятно, решив её, свою победу, отпраздновать, парень слишком быстро опустошает стакан. Сразу же он замечает, как перед глазами начинает плыть до боли знакомый интерьер. Не хватало ещё напиться до беспамятства и отключиться на столе, как и предрекал сам Кавех, и как поддержал подобный исход Аль-Хайтам.
Дыхание становится несколько тише, да и сам архитектор затихает, прикрывая глаза и потирая их подушечками тощих пальцев. Сейчас, ему бы только минутку перевести дыхание.
Минутку, за которую он оказывается лежащим на собственных руках на столе.
Только Аль-Хайтам не даёт ему времени на отдых, своим, сделавшимся будто бы более низким и бархатистым голосом, спрашивая и поддразнивая:
— Всё? Быстро же ты.
— Это всё ты, — бубнит едва разборчиво парень в ответ, — все-таки споил меня, — и бросает на него взгляд из-под упавшей на глаза чёлки.
— Не перекладывай на других ответственность, — и как только этот зануда может выговаривать такие длинные слова, если пили они на равных?
Кавех снова прикрывает глаза, не имея никаких сил вступать в спор со своим соседом, и едва не засыпает. Только в чувства его приводит прикосновение чужих пальцев к своему лбу — это Аль-Хайтам убирает чёлку с его лица или Кавех все-таки уснул, и теперь ему снится до боли чудной сон?
— Ты чего делаешь? — такое действие сродни вылитому на него чану с ледяной водой, а потому парень словно трезвеет в момент и садится, ровно вытянувшись по струнке, будто ничего и не было.
— Закрой глаза, — и Кавех почему-то слушается, хотя видит этот внимательный, проникающий под кожу взгляд светлых глаз, направленный на его лицо — точно сон. Только ничего постыдного Аль-Хайтам не делает, будто и не умеет быть неправильным, он лишь зачем-то касается щеки парня. — У тебя тут ресница.
— Стой! — перепугавшись, восклицает Кавех. — Быстро верни, я загадаю желание.
Непонимание на лице чересчур рационального Аль-Хайтама заставляет его сердце наполниться юношеским обожанием и благоговением. Они никогда друг друга не понимали — слишком они разные. И наверняка даже тогда, годы назад, именно это и привлекало такого беспорядочного и эмоционального Кавеха в этом непоколебимом и спокойном парне. Он младше его, да только ведёт себя так, словно прожил на свете много дольше, чем его, порой безрассудный, друг и сосед.
Да, это и привлекало юного и окрыленного архитектора, живущего своими мечтами и идеалами. А привлекает ли что-то самого Аль-Хайтама?
Кавех жизнерадостный и добрый, он притягивает людей, и те видят в нем исключительно положительного человека — молодого, красивого и энергичного. Аль-Хайтам же всех отталкивает, несмотря на всю свою внешнюю привлекательность. Хотя он точно знает, как расположить к себе людей.
Иначе почему справился с Кавехом?
А ведь и правда — какой он красивый. Захмелевший, с подернутыми румянцем щеками и кончиками ушей — так он хотя бы выглядит живым, не то, что обычно — холодный и идеальный, с белоснежной кожей и лежащими волосок к волоску прядями. Теперь он немного растрепан, а рука его всё ещё удерживает на весу неподъемную ношу упавшей ресницы.
Кавех легонько дует на его пальцы и перехватывает руку Аль-Хайтама.
— Ну что? Загадал? — недоверчиво хмыкает молодой мужчина, словно не обратив внимания на прикосновение.
— Не скажу, а то не сбудется.
И Кавех пользуется этим, пользуется и своим опьянением, подаваясь всем телом вперёд, навстречу своего бывшему другу, нынешнему соседу и мучителю. Он всегда непозволительно сильно тянулся к нему. А потому и теперь поддаётся этому чувству, касаясь своими губами его и вовлекая в осторожный, неуверенный поцелуй, полный, скорее, отчаяния и толики надежды, чем того, что Кавех по-настоящему испытывает.
Ощущение твёрдой и сильной руки на собственной пояснице выдергивает его из реальности намного резче, чем выпитый залпом стакан пива. А поцелуй становится увереннее и даже требовательнее. Так обычно и в спорах — Аль-Хайтам всё берёт в свои руки. Конечно, когда они такие… Кавех не удерживается от того, чтобы провести по налитому свинцом вновь, как обычно, плечу.
Эмоции успевают сменить друг друга несколько раз, перед закрытыми глазами проносятся фантазии, которые наполняли его мысли раньше, в юные годы, а теперь стали почти настоящими, осязаемыми. Аль-Хайтам не привык к церемониям во всём, а потому Кавех совсем теряет первоначальную инициативу, когда чувствует у себя во рту горячий язык.
Ему всегда казалось, что этот не умеющий ладить с людьми мерзавец, не должен уметь и всего остального. Но Кавех склонен к ошибкам, а Аль-Хайтам склонен на них указывать, как и теперь. Он с лёгкостью доводит молодого архитектора до подрагивания в кончиках пальцев, и, видят архонты, если бы Кавех стоял, колени его давно подкосились бы.
Но всё хорошее когда-нибудь заканчивается. И Кавеху приходится ответить на вопрос, как только он переводит дыхание и справляется с собственным смущением.
— Ну вот, теперь сбылось.
— Какие-то мелкие у тебя желания.
Первое, что хочет сделать Кавех, — огрызнуться. Чего он опять к нему цепляется? У него теперь ещё и желания какие-то неправильные, а не только идеалы и взгляды на жизнь? И только спустя долгие несколько мгновений парень понимает, что это был флирт.
— А что, можешь предложить что-то получше, господин секретарь? — все-таки Кавех оговаривается, но делает это с целью поддразнить своего соседа и, может, только может быть, спровоцировать его на что-то. Что-то, о чем Кавех запретил себе когда-то давно даже мечтать.
— Могу, — бесстрастно отвечает Аль-Хайтам, как будто вопрос был не игривым, а чем-то вроде: «Можете подсказать дорогу до Академии?»
Первые секунды ничего не происходит, и Кавех даже успевает успокоить разбушевавшиеся в груди чувства, успевает смириться с пьяной выходкой и даже обещает себе забыть об этом наутро. Только Аль-Хайтам никогда не бросает слов на ветер, этого парень совсем не учёл — всё-таки никудышный из него учёный.
Молодой секретарь подхватывает Кавеха и усаживает к себе на колени. Его собственные теперь неудобно упираются в спинку дивана, но парень совсем этого не замечает, когда укладывает узкие ладони на крепкие плечи Аль-Хайтама. Нет, этого точно не может быть. Ему бы ущипнуть себя да прийти в чувства, лёжа на деревянном, покрытом неприятно пахнущим лаком, столе. Только он чувствует, как сжимаются цепкие пальцы на его бёдрах, и в себя он от этого не приходит. Аль-Хайтам всё ещё держит его и терпеливо выжидает, когда Кавех наконец-то осознаёт происходящее.
— Кажется… — он даже не успевает придумать, как продолжить фразу, когда Аль-Хайтам его затыкает.
— Кажется, тебе стоит помолчать хотя бы сейчас.
И Кавех возмутился бы, если бы его заткнули таким грубым образом в повседневном споре, которые происходят у них обычно на самые разные, бытовые темы. Только он не в силах сопротивляться и возмущаться, когда во рту снова оказывается чужой умелый язык. Руки Аль-Хайтама сжимают его бедра, шарят по спине и в конечном итоге прижимают к себе за поясницу. Теперь Кавех может не просто увидеть мышцы на животе своего давнего друга, но и почувствовать их собственным телом. Раньше он всегда отводил взгляд, чтобы Аль-Хайтам не заметил, чтобы сам он не успел осознать своих неправильных желаний. Теперь же одной рукой он касается его груди и протискивается между прижатыми друг к другу телами, чтобы коснуться твёрдого пресса и опустить ниже — так опасно низко.
Аль-Хайтам отстраняется от его губ и с минуту изучает лицо Кавеха, вгоняя его в краску своим пристальным взглядом. Парень хочет спросить, что тот увидел или пытается увидеть, но Аль-Хайтам велел молчать, и отчего-то сейчас Кавеха не тянет ослушаться.
Поцелуи на шее ощущаются ещё острее — до этого дня Кавех даже не знал, насколько чувствительно это место на его теле. А когда зубы, когда острые клыки Аль-Хайтама оттягивают кожу за его ухом, парень не удерживает в груди тихого, но полного желания томного вздоха. Он чувствует, как сидеть без дела становится невыносимо, но любую попытку коснуться его Аль-Хайтам грубо прерывает. Так руки Кавеха он вернул себе на плечи, не позволив трогать его тело.
На работе он стал таким властным или всегда был?
— Кавех, — он как будто проверяет, здесь ли всё ещё архитектор. — Сними свои, — он пренебрежительно откидывает ткань его шарфа в сторону, но тактично не называет тряпками, а лишь брезгливо произносит, — одежды.
И Кавех слушается, только делает всё по-своему. Он медленно разматывает слой за слоем, а на рубашке и вовсе немилосердно замедляется. Ему нравится видеть, как грудь Аль-Хайтама вздымается и опадает всё медленнее — он завёлся, и парень чувствует это, но этот невыносимый мальчишка изо всех сил себя контролирует. Всё-таки Кавеху подобный контроль чужд. И, избавившись от всей лишней ткани, он начинает снимать свою рубашку, только на запястье его опускается рука, крепко сжимая и не давая осуществить задуманное.
— Оставь. Мне нравится этот балахон.
Внутреннее недовольство мешается с возбуждением, которое клокочет уже внизу живота, но Кавех возмущения не выказывает, решая сделать иначе. Он оттягивает в сторону ворот своей рубашки и рукой залезает под ткань. Касаясь себя, он откидывает назад голову и прикрывает глаза. Ладонью своей он скользит всё ниже и ниже — в конце концов, Аль-Хайтам запретил касаться его, но не себя.
Только этот властолюбец сейчас с упоением наблюдает за тем, как дразнит его Кавех. А сидеть у него на коленях становится всё неудобнее.
— Кажется, я тут лишний, — с издёвкой в пьяном голосе произносит Аль-Хайтам, и Кавех мстит ему, сжимая стискивая его бёдра своими острыми коленями.
Уже невзирая на запреты, парень кладёт свои руки на плечи соседа и спешно проводит вверх и вниз, показывая своё нетерпение не только покусыванием губ и ёрзанием на чужих бедрах, но и рваными движениями. Аль-Хайтам наверняка тешит своё самолюбие сейчас, но Кавеху плевать — после, когда он вспомнит об этом наутро, ему будет стыдно за собственную нетерпеливость, но не теперь.
Сжалиться секретарь решает всё равно не так быстро, как парню хотелось бы. Аль-Хайтам ещё дразнит его своими прикосновениями, издевательски касается ладонями оголённой кожи и опускается поцелуями ниже шеи, к самой груди. А самого Кавеха прижимает к себе вплотную, давая почувствовать не столько стоящую в их совместном жилище жару, сколько жар его собственного подтянутого тела. А Кавеху казалось, что он не может завестись сильнее.
— Аль-Хайтам, — отвечает на его прошлое обращение парень, но интонация его голоса совсем иная — просящая и полная невыраженной словами мольбы. Только этого его мучителю недостаточно.
— М? Что-то хочешь сказать — говори прямо. Или попросить? Я готов выслушать.
Его железная выдержка всегда бесила Кавеха в спорах — Аль-Хайтам даже в юношестве оставался таким собранным и сдержанным, даже если во взгляде его сквозило неприкрытое раздражение. Позже он не скрывал своей агрессии, но она никогда не становилась разрушительной, оставаясь лишь на уровне иронии и издёвок. Кавех даже не догадывался, что самоконтроль присущ ему во всём. Даже сейчас. Он чувствует возбуждение Аль-Хайтама, но тот упрямо продолжает держать себя в руках, несмотря на собственное, уже давно физически ощутимое, желание.
— Ты!.. — даже чёлка не скрывает самодовольного взгляда Аль-Хайтама. — Прошу, перестань дразнить, — сдаётся Кавех, решая, что получить желаемое для него сейчас важнее принципов. В будущем он больше никогда-никогда не отступит, но сейчас… Маленькая уступка стоит того, верно?
— Ну, если ты просишь, — он в миг оказывается у самого его уха и тихо гнусаво шепчет: — Кавех.
Раздеть его Аль-Хайтам всё-таки не позволяет, но молодой архитектор этому даже рад — он не смог бы насладиться видом, если бы был занят снятием этих облегающих одежд. Теперь они оба обнажены. Или же почти обнажены — рубашка на теле Кавеха как бы напоминает о том, кто здесь сейчас главный.
Они остаются на том же диване, и упирающийся иногда в поясницу Кавеха стол ничуть не мешает — напротив, даже поддерживает, когда цепкие руки Аль-Хайтама заняты иным. Он проводит ладонью по внутренней стороне бедра своего соседа и надавливает пальцами на бледную кожу, как будто проверяет предел предоставленных ему возможностей. И Кавех не останавливает его — кощунственно препятствовать учёному. А потому Аль-Хайтам сжимает его бедро сильнее, впиваясь пальцами в кожу, пока другой рукой обхватывает член парня, вырывая из его груди нечленораздельное мычание.
Кажется, Кавех только что позвал его. Или попросил. Или просто выдохнул всё то напряжение, что копилось внутри него с того момента, как они поцеловались.
Движения его рук рваные, но вместе с тем правильные и ловкие. Аль-Хайтам заставляет своего соседа закусывать губу и прикрывать глаза от удовольствия одними своими ладонями, но Кавеху этого мало. Он цепляется своими пальцами за его предплечья и, собрав все силы, заглядывает в лицо молодому мужчине.
— Я не хочу так. То есть… Не только так.
Кажется, Аль-Хайтам понимает его, но на сей раз не просит о мольбах и не ждёт унижений. Он лишает себя оставшейся одежды, заставив Кавеха немного привстать, и тот наконец-то чувствует его кожа к коже.
Кавех вверяет власть в надёжные руки Аль-Хайтама полностью. Он обнимает его за шею, утыкается куда-то между ухом и волосами, которые пахнут какими-то горьковатыми травами, и позволяет ему делать всё, что необходимо. Парень сдерживает болезненные вздохи, когда чувствует, как поочерёдно его наполняют чужие пальцы — он лишь старается расслабиться и довериться. Хотя ему всё ещё трудно доверять Аль-Хайтаму.
Его пальцы сжимаются на плечах соседа сильнее, ногти врезаются в кожу, но тот стойко выдерживает. Кавех же не сдерживается, когда Аль-Хайтам входит в него, приподняв его бедра, и срывается на тихий, но болезненный стон. Нескольких мгновений для привыкания мало, но Аль-Хайтам словно впервые лишается своей выдержки и начинает опускать и приподнимать Кавеха за бедра так, словно он едва ли что-то весит.
Иногда движения выходят резкими, и Кавех незамедлительно отвечает на это новыми царапинами, что он оставляет на плечах соседа, и громкими стонами, способными разбудить округу. Аль-Хайтаму же словно плевать: он входит во вкус, и подобные ответные реакции только возбуждают его сильнее. Он срывает стоны с губ Кавеха всё чаще, уже не разбирая их природы.
Не так много глубоких толчков понадобилось, не так много оставленных царапин потребовалось.
Кавех начинает сам опускаться на член Аль-Хайтама, сам подмахивает ему бёдрами и сам получает от этого больше удовольствия, нежели дискомфорта. В какой-то момент он, кажется, перехватывает инициативу, когда не чувствует давления рук Аль-Хайтама, когда его собственные движения становятся глубже и несколько быстрее, по-прежнему оставаясь размеренными.
Темп меняет шлепок, который Кавех ощущает на своей ягодице, и вскрикивает он чуть громче прежнего. Не привык Аль-Хайтам так легко отдавать лавры и не привык вверять инициативу в чужие руки. А потому он снова задаёт темп, а контроль возвращает себе, резкими толчками направляя Кавеха и заставляя следовать своему темпу.
Только Кавех от этого ещё больше заводится.
Комната, до этого предназначенная лишь для распития пива и празднования скромного проекта, теперь полнится неприличными звуками, которых она теперь не забудет. Как и Кавех.
Он даже и забыл, что вообще пил.
Разрядка подступает незаметно, но от того ощущается лишь ярче. Аль-Хайтаму требуется чуть больше времени. И Кавех ему в этом помогает, а после падает ему в объятия, если можно так назвать грубое удержание в руках.
Какое-то время они проводят в молчании, стараясь привести в норму хотя бы дыхание, если не собственные спутанные мысли. Первым голос подаёт Кавех.
— Скажи… Ты будешь делать вид, что ничего не было? — какой юношеский и глупый вопрос. Им обоим следует так поступить.
— Тебе бы тоже не помешало, — отвечает как раз-таки Аль-Хайтам, но хмыкает. — Нет. Не буду.
А после Кавех ощущает крепкие руки не только на своей пояснице, но и в волосах — он умеет успокаивать.
Даже если только учится.