Медицинские заметки при парасомниях

Дазай находился в огромном помещении, похожем на коридор школы или театра. Разобрать было невозможно из-за малого количества света, которое могло пропустить забитое досками окно. Но была только единственная схожая вещь: грязные обои цвета, если зрение в темноте не ошибается, слоновой кости и огромные и широкие коридоры, похожие на кишку или то, что видит мышка, когда оказывается внутри анаконды. В воздухе снова стоял неприятный запах. Будто в одном месте смешались жженые листья и разлагающаяся плоть. Но почему-то Дазай не хотел уходить отсюда. Казалось, что это место было самым безопасным во всем здании. Он без сил опустился в угол здания, пытаясь спрятаться от пробивающегося изнутри света. Со временем в помещении стало становиться теплее. Осаму, до этого сидевший на промокших и пахнущих сыростью досках, почувствовал, будто кто-то решил подогреть пол. Стены также начали медленно нагреваться. Надо было убегать отсюда. Надо было выбираться. Но Дазай не мог. Холод, который иглами впивался в его тело, доходя до костей, вдруг отступил. Осаму впервые почувствовал настоящее тепло, которое было способно отогреть его изнутри. Словно он снова попал в утробу матери. Свет, который едва проходил сквозь слой дерева, потух еще сильнее, оставляя лишь легкие красные лучи, иногда попадая на стены. В воздухе будто примешался новый шлейф, такой же тошнотворный, только более непонятной природы. А тепло от стен продолжало расти, усиливая запах. Осаму понял, что он начал очень сильно потеть. В скором времени комната превратилась в жаровню с раскаленными поверхностями. Чтобы не упасть на пол без сил, Дазай попытался облокотиться об стены. Тут же он приметил странное липкое ощущение, остающееся на пальцах, такое же обжигающее, словно он целиком сунул руку в горящую парафиновую свечу. С пола поднимался горячий пар. На стенах выступало огромное количество мутной слизи, которое полностью поглотило весь периметр. Или... на стенках? Осаму понял, что здание переваривает его изнутри. Дазай снова оказался на полу с выступившим от жара потом и сильным запашком. Надо было срочно принять душ, иначе его так могут выгнать с работы. За то, что он оскорбляет эстетические чувства Доппо. Встав у зеркала в ванной, Осаму попытался почистить зубы и проснуться окончательно. В последнее время его сны стали становиться все более красочными, наполненными гнилью, мясом или вытекающими жидкостями и он не понимал причины. Раз анализы крови не показывали никакого воспалительного процесса, то это, вероятно, было из-за нервного напряжения. Ну или курение окончательно доведёт его до хронического бронхита со всеми отходящими из легких жидкостями. Дазай сплюнул воду, задумчиво почесав подбородок. Скорее всего, первый вариант. Но все равно решил позже налепить на себя никотиновые пластыри. Прохладная вода действительно творила чудеса. Запрокинув голову и постояв так пару минут, Осаму все же переключил её на теплую, чтобы перестать издеваться над своим еле живым иммунитетом. В скором времени проблема излишне разгоряченного тела перестала его беспокоить, но добавилась проблема мокрых кудрявых волос, с которыми нужно будет отдельно бороться некоторое время. *** В тот же момент, когда Дазай сделал первый шаг в бетонных стенах Агентства, он тут же почувствовал груз бумаг, которые наполнили его больные ладони. И наткнулся на привычно недовольное лицо Доппо. — Новый жмур? Или ограбление? Или наркоторговля? — Передаю это дело под твою юрисдикцию. Там все именно так, как ты любишь: загадочная смерть члена преступной группировки. — И как вы пришли к этому выводу? — Татуировка, Дазай, татуировка. Такая же, как и у убитых несколькими неделями ранее. То же место, тот же размер, скорее всего, такая же техника нанесения. — Куникида устало поправил очки и указал на стопку бумаг в его левой руке. — Ну или они все друзья, которые в один момент решили набить парные татуировки у одного мастера. Осаму улыбнулся уголками губ, понимая, что он смог приучить к случайным шутливым комментариям и Куникиду. Такова сила нейролингвистического программирования. — В любом случае, бери Ацуши под ручку и иди к Йосано, она должна была закончить вскрытие и подготовить отчёт. К этому времени, по крайней мере. В любом случае, брать Ацуши за ручку не пришлось, ибо он сам нашелся около кулера на нужном этаже, где, явно уставший и непроснувшийся, набирал воду для кофе. Оттуда надо было просто пройти пару шагов в сторону длинного коридора, а там найти королеву холодильных камер. Акико сидела в своем огромном белом медицинском кабинете, присоединенном к моргу, а рядом носилось небольшое количество ассистентов или другого медицинского персонала. В Бюро их называли падальщиками или потрошителями за счёт их достаточно суровых методов работы. Но больше всех пугала именно Йосано. Она задумчиво осматривала отчёты и одновременно ела заваренный рамен. — Здравствуйте, Йосано-сан, вскрытие закончилось? — Ага, только что. — Акико рассеяно ответила, продолжая всматриваться в отчёты. Ацуши задумался о том, что недавно она препарировала человека, а теперь ест лапшу в практически том же месте... Но он решил лишний раз не задумываться. — Тело на первичной стадии разложения, скорее всего даже первая неделя. Пока причиной смерти является удушение. Ушибы и синяки появились постмортем, в результате падения тела на пол. — Но вас кое-что смущает? — Накаджима выпрямился, пытаясь игнорировать одолевающий его недосып, понимая, что это будет не особо профессионально-этическим поведением в данной ситуации. — Да, я отправила нашего дружка на серологический анализ. Может, потом к нашему старичку-наркологу. К разговору присоединился Дазай, параллельно крутя какой-то предмет со стола Йосано, который он сумел быстро выцепить из завалов на её рабочем месте: — А что ты планируешь там найти? И что именно тебя смущает? — Скорее всего, жертва подверглась удушению со спины. Ну, это пока официальная причина смерти. Но слишком мало внешних повреждений и практически полностью отсутствуют хоть какие-то следы от материалов или ссадин. Даже если удушение произошло в перчатках. Все-таки, чтобы задушить человека, надо хорошенько постараться, не правда ли? — А следы борьбы? — Ацуши глубоко задумался, пытаясь визуализировать сценарий, застревая на выпадающих деталях и белым пятнах. — Практически отсутствуют, пара лишних синяков на руках и локтях. Под ногтями нет ни следов кожи, ни следов материала от перчаток. Или убийца хорошо почистил ему пальцы, или он не прилагал каких-то особых усилий, чтобы выбраться из удушающего хвата, даже чужие руки не царапал. — Акико закончила тираду, палочками отправляя в рот новую порцию лапши. — Теперь понимаете, как это выглядит для меня? — Да, слишком странно. — Дазай наигранно протянул звонкие слоги, параллельно сложив руки на груди. — Возможно, нарколог найдёт в его крови следы хлороформа или других веществ, а может и яд. И все это прольёт свет и поможет составить общую картину. А пока... Я обедаю, — Йосано повернулась ко столу, взяв папку и протянув её между Дазаем и Накаджимой, ожидая, что кто-то из них её тут же выхватит. — Вся остальная информация там. Теперь я умываю руки. — Подождите, вы не помыли руки? — Ацуши, это такое литературное выражение. — А... Извините. Осаму взял папку с результатами вскрытия, глубоко задумавшись. С одной стороны, он не хотел возвращаться к расследованию подобных дел, связанных с личными разборками группировок. С другой стороны, кто его в принципе спрашивал? Но он все не мог прикинуть какой-нибудь первичный мотив. Скажем, власть, влияние, деньги. Личные разборки? Из квартиры убитого не было украдено ничего, что могло бы послужить причиной. Значит, с большей вероятностью, это заказное убийство, возможно, внутренние чистки. Личный мотив же невозможно установить без первичного отсева свидетелей. Дазай приблизил фотографию, демонстрирующую небольшую татуировку с принадлежностью к определенной группировке, но не мог её опознать. Если это внешняя битва банд, то, если у одной стороны есть шестёрки в правоохранительных органах, они, скорее всего, уже предупредили лидера о потере. Только вопрос: было ли это чем-то показным? В последнее время Осаму, чтобы не затеряться в предположениях, начал вести отдельные заметки, связанные с каждым предположением по делу, часть из которых отсеется и не попадёт в основной отчёт, но зато поможет скомпоновать все его обширные мысли. Ацуши же только из плеча смотрел на то, как длинные пальцы Дазая молниеносно печатали огромное количество текста на телефоне. И старался молчать, даже не дышать. — Если хочешь, можешь пошутить про то, как я быстро переписываюсь с кем-то во время рабочего дня. — Нет, просто... Ты пойдёшь на отсев свидетелей или нет? — Я подумаю, — Осаму продолжил отстукивать пальцами по сенсорному экрану с такой амплитудой, будто хотел его насквозь пробить. — Ладно, я шучу. Это же важная процедура. Как же я могу пропустить её? — Не знаю, я от тебя уже и не такое ожидаю. Остановившись, Дазай перевёл наиграно задумчивый взгляд на Ацуши, а потом почесал подбородок. После небольшой заминки он тут же ответил: — Ну да, я тоже уже не удивляюсь тому, что могу совершить. *** По прошествии некоторого времени после основного тестирования, Осаму вернулся в уже привычный ему район клиники. Результаты обрабатывались неожиданно долго, а ему сказали лишь выбирать подходящего специалиста. Из общего списка, чтобы казалось, будто у Дазая осталось некоторое подобие свободы выбора. Дазай же, найдя магазин классических сладостей, здание которого по виду само было похоже на бисквит Кастелла, пытался, не смущая хозяина, делать быстрые эскизы его продукции на витрине перед окном. Делал он это в целях заземления. Замечать красоту деталей повседневности было полезно, когда сам ты взвинчен из-за рабочих мыслей. Ему не хотелось переставать доверять окружающим, а также сильно заботиться о жертве какой-то внутренней разборки в организации, но тревожные мысли продолжали кружить вокруг его висков, как назойливые и кричащие вороны. Небольшой розовый моти на бумаге выглядел не так мило, как в реальности, но достаточно старательно и выверенно, даже с очерченной светотенью, что для наброска Осаму было сродни чуду. Дазай в чем-то понял кондитера, пытающегося вылепить некоторое форменное совершенство из рисовой пасты за счёт всех затраченных усилий в попытке передать такую повседневную красоту на толстую бумагу скетчбука. Нет, конечно не понял. А просто пытался сконструировать его опыт в собственной голове. Прогуливаясь, Осаму засек определенный временной промежуток. Проверя наручные часы, он тут же отправился в сторону библиотеки. И он надеялся, что его неозвученный общий договор по борьбе со скукой останется в силе, ибо сидеть все время в телефоне сильно надоедает. Как и оказалось, договор подтвердился, и в это же время тут стояла уже знакомая темная фигура. В том же самом месте, около той же полки, возле которой они разошлись в прошлый раз. От Фёдора теперь сквозило не каким-то особенным удивлением, а любопытством. Спокойным любопытством, которое не особо перебивало его углублённую задумчивость, с которой он осматривал корешки книг. — Итак, я пациент доктора Мори по особым случаям, а ты как тут оказался? — Сложная история. Считай, что я его пациент тоже. — В каком смысле... Сложная? — В принципе, я сам думал устроиться в центр. — Достоевский опустил голову, подготавливаясь к защите от ответных непрошенных вопросов. — Ого! То есть, тебя так удивил профессионализм Огая? — Нет, из-за самого направления развития клиники. Это было логично, учитывая то, что это единственная компания со схожим направлением, получившая достаточное развитие. — Хорошо, а с чем ходишь? Я вот со стороны похож на человека с биполярным расстройством. — Да, похож. — Фёдор наклонил голову, присматриваясь, будто *одевая* его в диагноз. — А... Эм?.. — Там все достаточно сложно и нагружено. Называй это продромальный стадией шизофрении. Осаму встрепенулся, задумываясь, но не мог ответить что-то вразумительное, кроме странных шуток или выдавливания излишней жалости к чужому положению. Поэтому решил вовсе промолчать. — И тебя тоже заставляли проходить все эти тесты? — Да. Если сказать Анго, что в дилемме вагонетки ты бы хотел переехать всех, то он начинает забавно реагировать. — А я думал, я тут один шутник. — Нет, просто иногда серьёзность излишне раздражает нервы. А эту дилемму я слышал уже сотый раз. Несмотря на темы разговоров, взгляд Достоевского и эмоции в нем практически не менялись. Про выражение тут и говорить ничего не стоит: Дазай подозревал что-то достаточно болезненное в этом диссониирующем ситуации выражении, вместе с полными усталостью глазами и безжизненной, хотя достаточно приятной, улыбкой (скорее всего, Фёдор её отдельно практиковал перед зеркалом). Теперь же в мозгах Осаму прояснилось: это уплощенный аффект. — А история про глаза? — Дазай почесал бинты на шее, облокотившись о запыленную стену подле массивных книжных стеллажей. — Вполне себе правда, генетическая особенность. Мало пигмента в радужке, которая должна быть серой. В принципе, ничего необычного, кроме светобоязни. Просто было интересно, какие истории придумаешь ты, если я скажу, что это не совсем правда. — Понятно. Генетическая особенность. — Осаму отвечал совершенно беззлобно, но многие люди бы разозлились, услышав от него подобный тон. — Да, астигматизм это тоже моя генетическая особенность. Все мое тело — это одна большая генетическая особенность, взятая от других людей. — От людей, с которыми бы ты лично не хотел иметь никаких дел? Достоевский только прищурил глаза и устало ответил: — Может быть. Но это выражение сквозит какой-то невыразимой обидой на мироздание и проигрыш в жизненной лотерее. — А теперь запрещено хулить свою печальную судьбу? — Нет, просто мироздание тебя все равно не услышит, — Фёдор укусил перепонку собственного пальца. — Если оно, конечно, может слышать. Дэвид Чалмерс, который впервые разделил подход к пониманию сознания на «легкую проблему сознания» и «сложную проблему сознания» пришел к некоторой идее панпсихизма: квалиа присутствуют во всех событиях во Вселенной, которые подразумевают наличие информации. Человеческий мозг перерабатывает эту информацию особенным образом. Поэтому, возможно, что даже у элементарных частиц есть своё подобие сознания. — И мироздание может тебя услышать? — Осаму приподнял взгляд, рассматривая потолочную люстру. Обычно подобного глубокого погружения в собственные мысли у него не наблюдалось. — Конечно, но ответ ты все равно не воспримешь. Это как пытаться услышать звуковые волны, которые используют летучие мыши для эхолокации. Сложно было сказать, о чем вправду думает Достоевский. Он был покрыт пеленой бледного солнечного света, выбивающегося из окна, а его глаза прикрыты, поэтому направление взгляда узнать было невозможно. Фёдор лишь слабо мерцал, не обращая внимания на жизнь вокруг него. Дазай ненавидел подобные моменты, он словно оказался без кожи и в ожидании ответных действий. И мог лишь переминаться с ноги на ногу, раздумывая о чем-то, вроде «О чем ты думаешь? О чем ты вообще думаешь?» — Итак, что же ты захочешь узнать обо мне в следующий раз? Место рождения, гражданство, номер карты, номер телефона? — из-за улыбки на лице Фёдора создавалось ощущение, что говорит он подобное полушутя, беззлобно. Ключевое слово: ощущение. — Может, когда-нибудь я дойду и до последнего. Достоевский даже не повел бровью. Возможно, что он не распознает флирт, ну или это его совсем не смущает. Тогда всё становится ещё более печально. — Тогда моя очередь задавать вопросы? — Хорошо, задавай. — Осаму снова скрестил руки на груди, неосознанно возвращаясь к защитной позе, хотя уже достаточно давно пытался отучить себя от подобной привычки, чтобы его собеседник не мог прочитать факт присутствия в нём внутреннего напряжения. — Кто ты и откуда? — Эм, а отчего?.. — Я ответил, почему знаком с Мори. Он заинтересовался и взял меня на правах лабораторной крысы. Но почему?.. — Фёдор указал пальцем в направлении шеи Дазая, облаченной в слоистую кольчугу из бинтов. — Почему он взял тебя? — Я работаю в Бюро расследований. — И только из-за этого? — Чем не повод? Иметь давление на Бюро, зная то, что один из твоих работников ходит к его мозгоправам. Это было бы сильным репутационным ударом. — Он бы так всё правительство прибрал к рукам. Не думаю, что таким бы захотел заниматься *лично* Мори Огай. Иметь компромат на какого-нибудь чиновника можно и без попытки быть его лечащим врачом. Осаму замолк, смотря сквозь чужой внимательный взгляд. И прямо сейчас казалось, что эти фиолетовые глаза, ранее будто обмотанные в темную плёнку хронической усталости, теперь по-настоящему горели. В любом случае, легче было просто отмолчаться. А было ли? — И ты действительно думаешь, что можешь начинать меня так допрашивать, когда я сам о тебе знаю только два с половиной факта? — Дазай повысил голос лишь на полутон, чтобы оказывать подавляющий эффект, но не казаться излишне агрессивным и напирающим. Пришлось потратить слишком много времени, чтобы найти идеальную интонацию для подобных манипуляций, но знал он и людей, способных к подобному и без предварительной подготовки... — Ладно, извиняюсь, взыграло чувство любопытства. И вправду: ясный взгляд тут же погас, а зрачок перешёл в сторону каркасной деревянной полки. Осаму впал в сильное замешательство. Он не понимал, почему Достоевский решил мгновенно отступить. Может, ему показалось, что лучше не стоит развивать именно эту тему? — И даже не спросишь о том, почему меня занесло в Бюро? — Всему своё время. Не торопи события, Осаму. — Хорошо, я не тороплю, — Дазай пожал плечами, опершись о книжную полку, пахнущую кедром и пылью, и слегка надулся. — Почему, кстати, ты ошиваешься именно тут? Именно у этого книжного ряда? — Выбираю книги. — Фёдор веерообразно провел своей облепленной пластырями ладонью по стоящей перед ним полке. — Нет, почему именно в этом месте? В этом... отделе? — Хочу прочитать про историю. — И это всё? — Да, это всё. Ещё тут есть старые кандзи, которые мне нужно подучить. А ты ждал чего-то более глубинного в мотивах моих поступков? — Наверное. Может быть. Дазай покачал головой. В любом случае, казалось, что Фёдор и вправду не особо будет в настроении делиться какими-то потаёнными устремлениями в сфере ментально-эстетических поисков. Всему своё время, Осаму, всему своё время. — Но это как-то связано с твоих переездом в Японию? — Да, связано. С одним из мотивов переезда в Японию. — И каким же таким мотивом? — Подожди, ты теперь меня допрашиваешь? — Достоевский повернулся к Дазаю всем корпусом, положив голову на плечо, оставив смолистые пряди свисать с ключичной мышцы. — Именно так работает Бюро? — Нет, чуть по-другому. Сначала мы выделяем мотивы, а потом готовим список вопросов, которые нужно задать очевидцам или подозреваемому. — А кто я, очевидец или подозреваемый? — Не знаю, ты просто под руку попался. Фёдор тихо рассмеялся, но, видимо, совсем не от того, что ему было искренне смешно. — В итоге, — Осаму поднял палец вверх, нахмурившись. — Хватит уходить от моих вопросов. Какой же твой мотив? — А ты спрашиваешь из интереса или тебе слишком скучно? — Да хватит! Отвечай на вопрос. — А ты ответь на мой. — Я не буду подчиняться твоим провокациям с попытками контроля над ходом беседы. — Не знаю, просто я могу не отвечать вовсе. Несмотря на происходящее, Дазай знал, что всё, что он сейчас делает, практически полностью завязано на его инициативе. Просто он редко встречал факт отсутствия хоть какого-то интереса к продолжению беседы с ним. Это было обидно. Осаму давно не чувствовал себя ребёнком, который давал кому-то игрушку и предлагал дружбу, а взамен его игнорировали. И из принципа негативизма это подталкивало делать его обратные вещи. — А если я отвечу, что мой интерес соединяется в одну амальгаму с ощущением внутренней скуки и рождает новый вид эмоционального переживания, которое как раз полностью описывает все мои психические процессы? Достоевский кивнул головой, задумываясь: — Это, пожалуй... Действительно честный ответ. — А ты можешь отличать честные от нечестных? — Не особо, но зачастую их можно отличить по грамматической конструкции. Нет смысла много врать, когда ты пытаешься описать свои чувства в пурпурной прозе. — Ладно, это правда логично. И в итоге, как я понял, у нас во многом совпадает время приёмов. — Да, видимо, это судьба, — Фёдор прикусил фалангу пальца большого пальца, несмотря на то, что она была уже обклеена плотным пластырем. — А может и нет. — В том смысле, что кто-то мог специально поставить нам обоим такое время? — Не знаю. Зачем так стараться ради подобного? Поэтому пусть будет судьбой. Ну, раз ты уже запомнил время в которое я прихожу сюда несколько раз в неделю, то я тебе подыграю и буду приходить сюда снова. Когда Достоевский снова выскочил у него из под носа, лишь легонько помахав напоследок, Дазай почувствовал себя настоящим дураком. У него было вполне себе открытое дело, над которым стоило день за днём корёжиться в слабых попытках нащупать истину и связи между разрозненными явлениями, ибо, скорее всего, оно было напрямую связано с подпольными войнами в городе, а он все тщетно пытался наладить отношения с Фёдором, искренне расстраиваясь из-за возникших сложностей. Почему это дело вообще не передали в Бюро по Организованной Преступности? Почему оно осталось в Бюро Расследований?