Пусанские каникулы

— Хё-о-он! — послышалось мне издалека. — Ты наконец-то приехал! — ко мне со всех ног бежал маленький милый мальчик, очень уж напоминающий Чонгука. При приближении этого мальца я все-таки понял, что не ошибся — это и вправду малыш Гу. Он с яркой улыбкой летел прямо на меня, раскинув руки в стороны, крича это глупое «хён», которое, почему-то, отдавало болью в ребрах, громко стучало в ушах, приливая краской к щекам. Спустя секунды малыш влетел в меня, обнимая ножками, хватаясь ручками и замыкая их в замочек на шее. Он мило прильнул носиком к моему кадыку на шее, пока я подхватывал его под попу, чтоб не упал. — Тэхённи-хён! Как я счастлив! — он мягко прижался своими губами к моим, слегка закидывая мою голову назад, возвышаясь. Разделив наши губы порознь, он щекотно потерся своим носиком о мой. И я проснулся. «Какого хуя…» — первое, что пронеслось в моей гетеро (на секундочку!) голове! Почему я только что видел сон, в котором буквально повторялась сцена встречи Чимина и Юна? И почему мне было так спокойно и хорошо во сне? Какого хуя! Чонгук — мой лучший друг, второй, хотя там вовсе нет никаких ступеней: кто лучше — кто хуже, кто первый — кто второй, так что это — лишнее. И все же, он — мой друг, парень — мальчик. Какого хрена мой мозг решил, что мне — гетеросексуалу — будет норм смотреть сны, в которых я засасываю пятнадцатилетнего мальчика, и совсем неважно, что Чону через месяц шестнадцать. Просто… какого хуя? Хотя, впрочем, я бы не сказал, что это было типичным засосом, который происходит в клубе между мной и бесчисленными девушками. Это было что-то вроде того самого невинного чмока, поцелуйчика: я почувствовал, как мягко его пухлые губки прикасаются к моим всего на пару секунд, неумело сминая их. Я одернул себя: какого хуя я до сих пор думаю о Чоне и этом отвратительно-нелепом поцелуе? Открываю глаза и вижу Чона на своем плече: он как уснул, так и остался в той же позе. Его щечка смялась, пока лежала на моем плече, его ручка мягко охватывала мою грудь, а ножка — бедра. Сам Чон во сне слегка приоткрыл рот, и тоненькая капелька слюны капала прямо на мою ключицу. А он милый. Что? Какого хрена он милый? Чон не может быть милым, Тэхён! Нет, тебе ведь нравятся девушки! Ебанулся? Я резко отшвыриваю Гука от себя и подрываюсь с постели, пока он болезненно мычит, сквозь сон продирая глазки. — Тэхённи-хён? Что-то случилось? — «Да!» — хочется мне крикнуть. — «Ты случился!» — ощущаю мерзкое, липкое чувство внутри себя, которое тянет свои лапы ко мне, пытаясь окутать ложными чувствами и мыслями. Отбиваюсь, как могу, потому что мне не могут нравиться парни! Не могут! Всю жизнь нравились только девушки! Только они — так почему? — Не называй меня так! — кричу я, выплëскивая всю свою злость на мальчика. Но ведь не виноват в том, что придумал мой мозг, верно? Но уже похуй: раз начал — продолжай. — Бесишь меня, тупой ребенок. Какого хуя ты привязался ко мне? Тэхённи-хён то, Тэхённи-хён сё. Кто тебе разрешал так звать меня, а?! Кто, блять! — я резко разворачиваюсь, подхватываю свои вещи со стула и иду в сторону ванной: умываться, одеваться и валить отсюда нахуй. Когда я возвращаюсь в комнату за телефоном, то нахожу Чона точно в таком же положении, в каком оставил минут семь назад: его ручки впились в простыни, сжимая ее в кулачках так сильно, что даже костяшки побелели, а его глаза смотрели словно в пустоту. Похуй на него — я не хочу сейчас разбираться в том, что натворил. Хочу просто забыть все, словно страшный сон. Забираю свой портфель с самым нужным, который не успел разобрать со вчерашнего вечера и решаю переночевать у Джина — он мой брат все-таки, не выкинет же на улицу. Набираю адрес Джина в такси — приедет через четыре минуты. За это время я успеваю обуться и выйти на улицу. Ждать приходится совсем недолго, и через минуту я уже сижу в прохладном салоне машины, двигаясь к дому брата. По пути пишу ему, что заночую у него и прошу не расспрашивать, на что получаю весьма емкое «окей, хён». Бесит вся эта ситуация с Чоном, какого хуя происходит со мной, с ним, и почему я вообще позволил себе сорваться на этого солнечного мальчика? Но об этом я явно больше не буду думать сегодня — сегодня я напьюсь. Пойду в ближайший клуб-бар, набухаюсь и найду себе девчонку для секса без обязательств. Получу дозу удовольствия, кончу ей на задницу и удостоверюсь в том, что я, блять, по девчонкам. Не могут же быть все шутки хёна правдой? Нет, конечно. Ким Тэхён, ты рехнулся? Ты всю жизнь, начиная лет с шестнадцати, ебал девушек и дрочил только на гетеро порно, а теперь сомневаешься в том, что ты, блять, по девчонкам? Серьезно, блять? И в кого? В пятнадцатилетнего мальчика. Молодец, Ким, молодец. Мало того, что пидорасня, так еще и педофил. Молодец, блять, просто! Папа-прокурор будет ахуеть как рад услышать, что ты пидор-педофил! Вперед, действуй. Еблан! Я такой еблан. Но об этом когда угодно, но не сегодня. Нет, сегодня я хорошо выебу какую-нибудь девицу и забудусь в алкоголе. Расплачиваюсь с таксистом, прошу дождаться меня для еще одной поездки и быстрым шагом направляюсь в дом. Как только мои ноги пересекают порог, я кричу Джину, что вернусь поздно и меня не надо ждать. Не дождавшись ответа, я вылетаю прочь — обратно в такси. — В ближайший парк, пожалуйста, — мне явно надо побыть наедине с собой. Проветриться. Спустя десять минут машина останавливается, а я еще раз расплачиваюсь с таксистом и прощаюсь, желая хорошего дня. Мне кажется, это совсем не прозвучало как пожелание чего-то хорошего, скорее — как проклятье всего его рода, потому что я так злобно и раздраженно рявкнул это. Хён бы наверняка испугался. Я гуляю, много думаю, хотя зарекся этого не делать, захожу в кафе и сижу там до самого заката. Телефон разрывается сообщениями, и я в какой-то момент, забив хуй, выключаю его. Похуй — все завтра, сегодня — ничего. Ни мыслей, ни переживаний, ни ебучих звонков от Джина, которых просто сто пятьсот миллионов штук. Клуб как раз открывается к тому времени, как я перестаю пиздострадать, шаркаясь по парку и просиживая свою жопу в кафе. Там весело, громко и ярко. Чувствую миллион запахов: духи, алкоголь, пот, спертость и жаркость воздуха. Музыка орет, а диджей — вместе с ней, как и толпа людей на танцполе. Подхожу к бару и прошу стакан виски: мне тут же подают его с кусочком льда и закуской в виде небольшого кусочка шоколада и дольки лимона — комплимент от бармена. Заливаю в себя первый стакан, а потом второй, третий, пятый. И когда я совсем перестаю соображать, вот именно тогда иду в зал, чтоб от души забыться в танце и облапать какую-нибудь девчулю. Долго ждать не приходится, ко мне клеятся первые. Это и неудивительно, я — красивый парень, и я всегда это знал. Обаятельный, улыбчивый и мордашка — то, что надо. Недолго потанцевав, сплетя пьяные языки в бурной войне поцелуя, мы с этой девчушкой, никак не могу вспомнить ее имя, ах! неважно! отправились на вип этаж, чтоб развлечься. В таких клубах, подобно этому, часто есть гостевые вип номера для спонтанного секса. И вот она лежит голая, красивая, с раздвинутыми ногами — вся такая готовая к соитию, а я понимаю, что в штанах ни то, что не дернулось, там — просто смертная тоска. А перед глазами все еще сидит Чонгук, сжавший простыни в кулачках, со слезами на глазах. Вырываюсь из объятий этого пиздеца и буквально на всех парах лечу к Сокджину, чтобы забрать вещи и вернуться к Чонгуку. Я такой еблан! Еблан! Пускай я и испытываю весьма странные и ебланские чувства к малышу Гу, но он-то в чем виноват? В чем?! Со злости бью в стену здания, пока жду такси, и разбиваю костяшки в кровь. Я идиот. Самый настоящий. Надеюсь, Чону хватит мозгов не прощать меня за все сказанное. Что я говорил? Прилипала? Тупой ребенок? Бесит меня? Почему я такой еблан? Почему, блять? Он же все эти месяцы поддерживал меня, был рядом — ближе всех, пусть и в другом городе. Так почему из-за своих внутренних споров я посмел причинить боль этому малышу? Вот такси останавливается перед домом Джина, а я даже не помню, когда успел сесть в него. Отдаю водителю наличку. — Без сдачи, — и вылетаю из машины. До дома Гу доберусь пешком — тут буквально минут десять то идти. Все время по прямой, я помню, просто утром в пробку попал. Залетаю во двор, приближаюсь к двери, как вдруг меня за ворот хватает Юнги и с размаху бьет прямо в нос и скулу, разбивая и губу, и нос в кровь. Раз за разом бьет меня, пока я начинаю чувствовать вкус железа во рту. — Ты совсем дебил, Тэ? — практически кричит он. — О, а ты набрался смелости и научился орать, хё-о-он, — специально приторно-вязко говорю я, за что получаю еще один удар в лицо. — Какого хуя ты ведешь себя так, а, Тэ? Что случилось? Мне ты можешь говорить всякую хуету — я привык слышать такое в свою сторону, но вот что тебе сделал Чонгук? Объяснишь, почему он пришел к нам с Чимой в девять утра с огромным, блять, синяком на плече, весь в слезах? Хуй с тем, что ты как последняя мразь разбил детское влюбленное сердце, но ты хоть представляешь, что ты мог сломать ему плечо, блять? Мы по этим сучьим травмпунктам сегодня заебались ездить, Тэхён! — получаю еще один удар в лицо и окончательно трезвею. Я что мог сделать? Сломать ему плечо? — О, — продолжает Юн, — а ты, я вижу, зато не терял время зря, да? Набухался как скотина, на шее алеют засосы, а сам провонялся женскими духами. Вот скажи мне, Тэ, тебе так сложно было принять, что ты, сука, влюбился в парня? — я неверяще посмотрел на него. Мин хмыкнул, а потом рассмеялся. А я все продолжал сверлить взглядом. — Серьезно, Тэ? Думаешь, я не заметил за, сука, больше, чем десяток лет дружбы, что ты, как минимум, — би? Серьезно? Или тебя так смущает, что ему почти шестнадцать? Или, может, что скажет папочка Виён? Ты ебанат, Тэ? Ты ведь, блять, и сам все это время чувствовал себя прекрасно с ним — думаешь, я не видел, как ты блять смеешься как школьница, когда видишь его сообщения? Что у тебя вечно улыбка до ушей, пока ты чатишься с ним? Ты такой дебил, Тэ. Серьезно. Просто идиот, блять. Ты должен будешь молить прощения у этого мальчика, потому что, Тэ, проблема не в нем, — он ткнул меня пальцем по голове несколько раз, — а вот тут. В твоей голове. В твоих тараканах. — Он — ребенок, — единственное, что я смог выдать в свою защиту. — Ты — тоже, Ким. И еще больший, чем Чонгук. Ведь ему хватило мужества и взрослости признать свои чувства, а тебе — нет. Ты просто струсил, скинув все на Гука. Испугался, что можешь оказаться тем, кто ебется в жопу. Совсем как твой лучший друг, да? Такая мерзость, так? — я чувствую укол совести. Я ведь именно так и подумал сначала. Но ведь хён не может быть мерзким, тогда почему мои чувства — такие? Может, это страх? Да. Хён прав, я трус. — А знаешь, что, Тэхён? Ты будешь ссылаться на то, что Гук — ребенок. Но, знаешь, никто не заставляет тебя ебать его или ебаться с ним. Дождись, пока он перестанет быть им. Хотя, я очень надеюсь, что Гук — не такой добросердечный, чтоб прощать такого ебаната как ты. Чтоб он превратился в ахуенного мужчину, и ты кусал локти, понимая, какое счастье потерял, блять! Потому что ярче и заботливее человека я не видел. И не дай бог, Ким Тэхён, ты еще хоть раз доведешь его до слез. Пиздуй, — он отпустил меня и толкнул, а я упал задницей прямо на асфальт, сдирая кожу с ладоней. Кое-как встав, я зашел за рюкзаком и поспешил к Чонгуку. Прихрамывая на одну ногу, видимо, подвернув ее, я дошел за пятнадцать минут, стараясь не обращать внимания на боль. Стоило только звякнуть в звоночек, как дверь открылась, и за ней показался Чонгук. — Тэхённ… Тэхён-щи, здравствуй, — я услышал его порыв назвать меня хёном, но вспомнил свои утренние слова «Кто тебе разрешал так звать меня?», и это, почему-то, чертовски, блять, сильно отдает болью в сердце. — Гу, послушай, пожалуйста меня. — Нет, замолчи. Сначала твои раны, Тэхён-щи, — он схватил меня за руку и повел на кровать прямо в обуви. — Жди, — приказал он мне. И я ждал — он вернулся спустя пару минут с ватками в руке, перекисью и, похоже, йодом. А еще с лейкопластырями и кремом. Сел рядом на кровати и, пока я шипел и ойкал, обрабатывал мои раны. Сначала перекись, потом йодом края ранок, которые оставил Юнги, потом кремом сами ранки (я даже заплакал от боли, но я заслужил этого, блять) и напоследок, на самые большие ранки, — лейкопластыри. Когда он мягко приглаживал последний лейкопластырь, клея на мои раны, я перехватил его ручку и мягко поцеловал ее в знак извинения. — Не стоит, — вырвался он из моего плена, — когда пройдут засосы, тогда и поговорим, Тэхён-щи. — Да прекрати ты меня так звать, блять! — А как мне еще звать тебя? Я же тупой ребенок, и ты не разрешал звать тебя «Тэхённи-хён»! Так как, блять, мне звать тебя? Как? — он начал плакать, а я почувствовал себя последней мразью. — Чонгукки, дитё, — я снова взял его лапку, мягко поглаживая ладошку большими пальцами. — Прости меня, пожалуйста. За все прости: за то, что толкнул, за то, что накричал, обозвал и обидел, за разбитое сердце тоже прости, — он громко всхлипнул на моих словах. — Я… Мне страшно… И я совсем не понимаю себя, Гу. Но точно уверен, что ты мне нравишься. И… Блять, просто прости меня. Извини. Извини, малыш, — я встал на коленки перед ним, укладывая голову на его ноги. — Я трус, испугался своих чувств. И того, что ты — совсем ребенок. Но Юнги мне многое разъяснил. — Так это хён тебя так избил?! — Я заслужил. — Нет, Тэхённи-хён, никто не заслуживает такого, — он мягко поднял мою голову, обхватив ее ручками, и поцеловал каждую ранку на лице, каждый синяк, каждый кровоподтек. — Я прощен? — с надежной в голосе спросил я. — Откуда засосы? — слишком уж строго и хмуро. — Ревнуешь? — Ты без двух минут мой парень. Да, — я тихо рассмеялся, пока в душе поселялось чувство радости. Он простил меня… Слава богу. Спасибо… — Я просто напился и потом решил потрахаться, — признаюсь я. Если начинать отношения, то с правды. — И у меня не встал. И я вспомнил о тебе: как ты сидел тут, когда я сорвался на тебя. Сразу же помчался к тебе — домой. Мы не трахались, клянусь, малыш. — А что? — Целовались. — Тогда ты задолжал мне поцелуй, — хитро улыбнулся он мне. — Своему парню. — Мне нужно будет время уложить эту мысль в голове, малыш. — У нас ведь вся вечность впереди, — улыбнулся он вновь еще ярче. — И ты простил меня? Дал шанс? — Все заслуживают его, Тэхённи-хён. И второй, и третий, и пятый, и двадцатый. Главное, чтоб человек искренне сожалел о содеянном, а ты стоишь на коленях, Тэ, целовал мои руки и признавался в ошибках и любви. — Юнги был прав, ты гораздо старше меня. — Я жду… — подмигнул он мне. А я приподнялся на коленях выше, прикасаясь своими губами к его. Мягко и нежно, словно в том сне, который был в начале этого дня. — Прости меня, Гуки. — Я люблю тебя, ТэТэ. — И я тебя, Гу, — вырвалось неосознанно у меня. Но я не стал исправляться. Мои проблемы в голове решаемы, а вот то, что чувствует сердце — беспрекословная истина. И Юнги был прав: оно чувствует себя счастливым рядом с этим малышом. Рядом с ним мне ярко и хорошо, как ни с одной девушкой. Сердцу не прикажешь, так говорят? Я своему и не собираюсь приказывать — лишь слушать его и следовать за ним до самого конца. У нас ведь целая вечность, да? Так сказал Гу?