Разум заперт изнутри

      Буфет ВДНХ — самое популярное место у посетителей.       Сегодня помимо парочки советских граждан здесь толпится целая вереница иностранных журналистов, ждущих коктейлей Рафика и плотоядно взирающих на уходящий вниз атриум из четырех этажей технических новинок и открытий.       Одна из Терешковых, которая называет себя для удобства людей космополитическим именем Клара, рассказывает группе о перспективе сделать ВДНХ летающим комплексом.       — В будущем комплекс ВДНХ будет перемещен на платформу «Икар» и вам не придется ехать в Усть-Каменогорскую область Казахской ССР, чтобы ознакомиться с достижениями народного хозяйства! — она радостно прижимает руки к груди. — Вы сможете подняться и осмотреть их прямо в Москве, Ленинграде или даже в Париже!       Последнее она иллюстрирует восторженным пируэтом на каблуках, отчего ее сборчатая юбка разлетается в стороны.       — Поразительно! — гудят иностранцы. — Это будет грандиозно! Мы все этого очень ждем!       Харитон готов поклясться, что львиная доля восторгающихся зарубили бы эту идею на корню и загнали в глотку тому, кто ее вообще подал, поскольку для иностранца из капстраны посещение ВДНХ — единственный легальный способ попасть на Предприятие 3826. Такая возможность золотого стоит, а в Париж может съездить каждый дурак. Но Терешковой они только поддакивают.       — Советская наука не стоит на месте, товарищи! — полнится восторгом она вместе с ними. — И сейчас вы в этом убедитесь! В Атриуме столько же этажей, сколько научных комплексов на территории Предприятия, все они, кроме Нептуна, носят фамилии наших великих ученых — Челомей, Вавилов и Павлов.       Харитон машинально продолжает список, возвращаясь мыслями к Димкиной поездке — Лебедев, Курчатов, Филимоненко и Королев.       Научная Когорта.       Семь человек. Восьмой — Сеченов.       Был и девятый, да весь вышел. Хорошо бы хоть с одним из семи у Димки что-нибудь получилось.       Тем временем «недорогие товарищи» расползаются кто куда — к винтовому спуску вдоль стен, к лифту, в галерею с роботами. Понятное дело, что все их передвижения по ВДНХ анализируются камерами слежения для теста Елизаровой — по интересу к тому или иному экспонату определяются интеллектуальные возможности посетителей и группа риска. Настоящие журналисты тут редкость, девяносто девять процентов совмещают удостоверение прессы с должностью в разведке. Соответственно, толпа Терешковых наводняет коридоры и переходы, следуя за ними по пятам, Харитон теряется в ней и движется с общей массой.       Половина туристов англоязычны и обращаются к гиду через автоматический переводчик, вторая половина старательно ломает язык русским, имея своим родным немецкий — не то жест доброй воли, не то страх всколыхнуть память о недавнем прошлом, это нелепо, но можно счесть проявлением такта. Англосаксам даже такая застенчивость чужда.       Харитон, захвативший коммуникаторы своей Терешковой с именем Юлия, смотрит на гидов группы — мужчина и женщина, оба молодые, красивые, она в белом платье, он — в клетчатой рубашке. Обычные сотрудники обычного туристического бюро, но Харитон не первый год на Предприятии.       «Аргентум».       Подразделение, «пасущее» иностранцев на территории полигона. Когда-то под другой аббревиатурой оно входило в состав КГБ, но после долгих и нудных разборок на уровне ведомств было передано под непосредственное Димкино руководство, оставив за госбезом только контролирующую функцию.       Первым делом Дима сменил им название с громоздкого набора букв на латинское имя серебра — алхимического металла-оберега, изгоняющего всякую нечисть. Предполагалось, что «Аргентум» будет чем-то вроде ВОХРы, и именно такое впечатление они и старались производить на проверяющих, поскольку их настоящие тренировки видели единицы. Что касается возможностей «Искры», имплантированной каждому «реагенту», то о них даже эти единицы понятия не имели.       Дело свое «Аргентум» знал, и ему предпочитали не мешать.       Идти дальше со всеми бессмысленно, Харитон загоняет свою Терешкову в закуток между роботами в галерее и собирается там подождать, пока коридор опустеет, но надежда оказывается тщетной — какая-то пара останавливается неподалеку от его убежища.       — Слишком много людей, Виктор, — произносит знакомый женский голос. — Я думала, никого не будет. Давай в другой раз?       — Лариса, они сейчас разойдутся, — отвечает другой, не менее знакомый, но уже мужской голос. — Пожалуйста… Мы не виделись больше недели. Я тебя просто не отпущу.       Харитон незаметно поворачивает голову Терешковой в сторону голосов: Виктор Петров держит Ларису за руку, и этот жест похож на тот, которым останавливают собравшегося уходить человека, когда хватают за локоть. Он делает шаг вперед, но Виктор, заметив его, показывает жетон сотрудника — в услугах экскурсовода не нуждается. Харитон вспоминает о своем теле и отступает за фигуру «Рафика», чтобы пропасть с глаз, взамен выпускает из перчатки усы-манипуляторы и продолжает смотреть и слушать.       Лариса не забирает руку, и тогда ободренный Виктор осторожно подтягивает ее к себе: близко, но не настолько, чтобы это стало вторжением в личное пространство. Так, дружеская дистанция.       — Что с тобой происходит? — участливо говорит он. — Ты сама не своя.       — Не знаю, — Лариса передергивает плечами, они у нее тонкие и острые, Харитон впервые видит ее без лабораторного халата. — Не могу понять. Мне кажется, я схожу с ума. Странно для врача, правда?       Она освобождает руку, берется обеими ладонями за ограждение вокруг «Работника» и разглядывает табличку под ногами. Коротко стриженный затылок Ларисы напоминает мальчишеский, Виктор смотрит на него и ждет, что она скажет дальше.       — Вчера у нас в лаборатории был Сеченов, — не оборачиваясь, говорит Лариса. — Слушал доклад по работе над «Мыслью». Ты видел перчатку у него на руке?       — Перчатку? — Виктор морщит нос. — А, ты о его нейрополимерном манипуляторе? Видел, конечно. А что с ней не так?       — Она разговаривала со мной, — бесцветным голосом отвечает Лариса.       — Ничего странного, наверное, встроен голосовой модулятор.       Лариса разворачивается к нему лицом.       — Ты не понимаешь. Она разговаривала со мной, как Харитон. Как Захаров.       — В каком смысле? — Виктор напрягается. — Его голосом?       — Нет, — качает головой Лариса, — голос был другой. Но… построение фраз и даже ехидство были его, это абсолютно точно. Я достаточно с ним проработала, чтобы знать, как может сказать только он. Не Сеченов. Как такое может быть? Объясни как робототехник.       — Ты об этом хотела поговорить?       Лариса молчит.       — Хорошо, — сдается Виктор. — Тогда скажу как робототехник — никак такого быть не может. Голос можно имитировать, если достаточно исходных образцов, можно даже просчитать и скопировать построение фраз, но шутить машины не умеют. Они только имитируют эмоции, ты же знаешь. Ни одна машина не способна на сарказм. То, что мы принимаем за юмор искусственного интеллекта, существует только в нашей интерпретации. Для машины, если заранее не помещено в папку «юмор», это вообще случайная комбинация слов, которая почему-то вызывает у реципиента эмоционально-окрашенную реакцию, а источник реакции находится всегда в голове слушателя. Мы, конечно, работаем над этим, но результаты пока далеки от желаемых.       Его слова имеют обратный эффект, вместо того чтобы успокоиться, Лариса закусывает губу, сдвигает брови и на секунду проваливается в какое-то отсутствующее состояние. Виктору снова приходится обращать на себя ее внимание легким сжатием ее руки.       — Да, Сеченов тоже говорил тогда про какой-то сбой, — вспоминает она. — Наверное, имел в виду то же, что и ты.       — Ты слишком близко к сердцу приняла смерть своего начальника, вот и все, — заявляет он. — Чувствуешь себя ответственной за то, что случилось, но, уверяю тебя, это совершенно не твоя вина и не твоя зона ответственности. Если уж Сеченов был рядом и ничего не успел сделать…       Она приседает на какой-то выступ и обхватывает себя за голые плечи руками, точно ей холодно в теплом коридоре.       — Вот именно, был рядом, — говорит она. — И ничего не сделал. Так может быть и не хотел что-то сделать? Или хотел, только наоборот?       Они встречаются глазами, Виктор молчит, и это молчание в одну секунду вдруг становится каким-то неправильным, наэлектризованным и даже невыносимым. Они оба это чувствуют одинаково, Лариса первой спешит исправить положение.       — Извини, — говорит она. — Нет, правда, извини, я сказала глупость. На самом деле я так не думаю. Сеченов — друг Захарова, он никогда бы так не сделал. Я просто слишком… ищу виноватых, хотя теперь уже сделать ничего нельзя. Постараюсь не давать волю своим фантазиям. Наверное, должно пройти какое-то время, прежде чем перестанет быть так больно. Спасибо, что согласился выслушать. С тобой мне легче.       — Если захочешь, я всегда буду рядом, — говорит Виктор с нажимом на слово всегда. — Только скажи.       Но Лариса этого не говорит, напротив, разворачивается и уходит быстрым шагом, оставляя Виктора в одиночестве.       Харитон стоит столбом без единой мысли. Такое с ним было только однажды в жизни, когда Элька по секрету сообщила ему, что они с Димкой собираются пожениться и что она ждет ребенка. Он слушал ее щебетание и понимал, что пока он, отбросив все ненужное, возился с полимерами, Димка успевал и то, и другое.       Баю-баюшки-баю, не ложися на краю…       Он хоронит Элькин голос в складках памяти и собирается втянуть «усы» обратно, но замечает, что Виктор не идет за Ларисой. Наоборот, дождавшись, пока она пропадет из виду, он разворачивается и направляется в сторону атриума, причем делает это почти бегом, пользуясь отсутствием людей в переходе.       При всем желании Харитон последовать за ним не может. Виктор видел перчатку на руке Димы и может узнать ее на руке Терешковой. Да и смысла особого нет, в атриуме достаточно глаз, чтобы следить за ним, даже «реагенты» не ходят за гостями, полагаясь на технику — слишком огромны расстояния.       В подтверждение его слов оба гида возвращаются со стороны атриума в направлении буфета.       — Сережка, надо придумать занятие на эти полтора часа, — на ходу говорит девушка. — Чтобы не болтаться на виду и не мозолить глаза.       — А я уже все придумал, — мужчина обгоняет ее и перегораживает ей дорогу. — Мы же с тобой сегодня играем пару, правильно? Ну так выходи за меня, как раз успеем. Я неплохой. Ей-богу, Катя, я неплохой.       Катя хохочет.       — Отлично выбрал момент, нечего сказать! Если я откажу, ты скажешь, что просто цитировал великих, а если соглашусь, будешь в выигрыше.       — Конечно! — тоже смеется мужчина. — Только в двойном выигрыше, потому что, если ты согласишься, тебе по сюжету полагается немедленно упасть в мои объятья.       Он еще шире раскрывает руки в стороны.       — В тройном тогда уже, — поправляет Катя, тыча его пальцем в лоб, чтобы он вспомнил. — Со словами «Пропади все пропадом!» я тебя целую.       — Вот не зря я никогда не любил в театре отсебятины, — с чувством произносит Сергей. — Как чувствовал! Нет, только авторские ремарки.       Авторскую ремарку они немедленно воплощают в жизнь, пока Харитон заставляет Терешкову лезть в справочное — поискать, о какой сцене шла речь, потому что великий ученый Захаров, к своему стыду, не узнает ни автора, ни пьесу.       Может быть потому, что никогда и не знал.       Иностранцы снова собираются в буфете через два часа. Вместо оживленного обсуждения экспозиции они молчат, тянут свои коктейли в ожидании гидов. Терешкова-Клара вышагивает как гусыня среди выводка, важная, если так можно сказать о роботе.       Виктор тоже в буфете, но сидит отдельно, за самым дальним столиком. Его взгляд перемещается по лицам гостей, он рассматривает их одежду и украшения.       — А можно спросить про радио будущего? — вдруг подает голос один из иностранцев. — Как музыка попадает в наше время — мы поняли, но есть ли возможность не только принимать ее, но и записывать? У нас пользуются большой популярностью домашние проигрыватели и магнитофоны, и если никому не нужно отчислять за авторские права за музыкальную композицию, это почти бесконечный источник дохода.       — Вы совершенно правы, — бодро включается в разговор Клара. — Разумеется, архив записей существует, но сказать, что у них нет авторов, мы не можем, ведь они попадают к нам кем-то созданными.       — Если запись из нашего времени дойдет до будущего, автор, который мог бы ее создать, уже не станет ее создавать, — вступает в разговор второй гость. — Значит, и вопрос об авторских отчислениях не встанет. А если он создаст ее, не зная о существовании вашей более ранней версии, то его всегда можно обвинить в плагиате.       — Кстати да, очень интересный вопрос, — подхватывает тему третий. — Советский Союз будет выплачивать таким авторам гонорары? Или, несмотря на все свои декларируемые принципы попросту ограбит бедняг благодаря развитой технике? Как это согласуется с международным правом? Или в Советском Союзе примат национального законодательства над международным?       «Недорогие товарищи» хихикают, ожидая ответа от Клары, но вместо Клары им отвечает Юлия.       — Это не относится к компетенции международного права, как и к компетенции уголовного, — иногда по голосу Терешковой кажется, что ее буквально распирает от хохота. — Потому что в Советском Союзе радио будущего не является источником дохода, а бесплатно для всех граждан. Искусство у нас принадлежит народу.       — То есть если я сейчас захочу записать себе какую-нибудь песню и увезти с собой, вы дадите мне это сделать?       — А почему нет? — голубые глаза обеих Терешковых одинаково безмятежны. — Конечно!       — Давайте! — жадно заявляет тот, кто спросил о записи, и даже подставляет портативный диктофон под нос Юлии. — Любую песню, которая у вас есть в архиве, случайным образом.       Харитон переключает Терешкову в режим транслятора и выбирает песню.       — «Прыгай вниз, прыгай вниз, не бойся, твоя жизнь сплошная ложь, прыгай вниз и ни о чем не беспокойся, все равно когда-нибудь умрешь», — громко орет динамик на работающий диктофон.       Лица иностранцев вытягиваются, и только появление гидов несколько разряжает сложившуюся гнетущую ситуацию.