Разум заперт изнутри

      Фуникулер несет их в лабораторию Филатовой, когда Михаэль Штокхаузен решает доложить Диме, что Петров самостоятельно и незаконно повысил себе рейтинг в сети после понижения его в судебном порядке.       — Это самоуправство и прямое нарушение правил пользования Коллективом! — возмущенно картавит Михаэль, навалившись на разделитель между сиденьями кабины. — Нужно принять меры по удалению заключенного Ш-230385 из сети, а еще лучше — с Предприятия.       По его лицу видно, что он ждет решения академика Сеченова прямо сейчас. Диме в данный момент меньше всего интересен чужой рейтинг, но обижать Михаэля он тоже не хочет.       — Петров участвует в проекте «Атомное сердце», — напоминает он, умалчивая, что свою вину Петров так и не признал, следовательно, понижение рейтинга считает таким же несправедливым, как и приговор. — Проект под личным контролем Политбюро. Смена главного программиста и робототехника вызовет вопросы, да и какая разница, что у него там за цифры, если мы знаем правду? Вы, Михаил Генрихович, лучше разберитесь, какой умник повесил табличку «Академическая» на озерную станцию. Я много раз повторял, что Академия Последствий нигде и никаким образом публично обозначаться не должна. Мне самому заниматься заказом вывесок или все-таки у меня есть заместитель?       — Разберусь, Дмитрий Сергеевич, — виновато бормочет Штокхаузен, поспешно усаживаясь назад. — Сегодня же.       «Вавилов» никогда не спит.       Даже ночью в нем кипит работа, просто дневная смена уступает место ночной, лучше оплачиваемой и с дополнительными льготами, так что недостатка в желающих поработать от заката до рассвета нет. Заключенные, конечно, другое дело — их согласия никто не спрашивает.       Предприятие огромно, нарушители порядка есть везде, в цитадели советской науки не меньше, чем в любом другом месте — дебоширы, драчуны, выпивохи, болтуны, «несуны», несанкционированные экспериментаторы регулярно попадают в поле зрения «Аргентума», но после суда многие из них добросовестно стараются искупить вину и возместить ущерб, причиненный государству.       С территории Предприятия не этапируют, заключенных отправляют в нижние цеха «Вавилова» вроде альгоцеха или холодного, где ставят на конвейер, изготавливающий полимерные составляющие. Красная труба, раздающая полимер всем полигонам, берет свое начало здесь. Она, как кровеносная система, снабжает все Предприятие, а потребность в полимерах ежедневна и огромна. Легкой такую работу не назовешь, но автоматизация цехов не делает ее изматывающей, ближе всего она к определению «скучная» и «однообразная».       Заключенные теряют право на служебные квартиры, живут в подобии общежития, приходя на работу и уходя домой в сопровождении охраны, при этом не лишаясь доступа в Коллектив. Их личный рейтинг в общем списке падает ниже трех, это видит каждый, кто подключен к системе, в остальном они ничем не отличаются от других сотрудников. Унижать их какой-либо униформой или опознавательными знаками Дима считает излишним, обращение «гражданин» вместо «товарищ» он тоже не приветствует.       Работы над «Мыслью» близки к завершению, поэтому Харитон не удивляется, увидев рядом с Ларисой Виктора Петрова. А вот по лицу Михаэля заметно, что он предпочел бы видеть Петрова мертвым, чем стоящим так близко к Ларисе. Вслух, разумеется, никто ничего не говорит.       При появлении начальства Виктор отстраняется, лицо его становится нахально-вызывающим.       — Добрый день, Виктор Васильевич, — говорит ему Дима. — Разве сейчас ваша смена?       — Не моя, Дмитрий Сергеевич, — соглашается Петров. — Я остался помочь Ларисе… доктору Филатовой с оболочкой для непрема. Вы сказали ей, что это срочно, а я всегда иду навстречу родному Предприятию.       Непрем — нейрополимерный реанимационный материал, новая разработка «Вавилова», и нужна она для Сергея Нечаева, поэтому Дима отбрасывает лишние вопросы и переходит к делу:       — Получилось?       Виктор с готовностью шагает к столу, где на магнитной подставке парит оболочка капсулы с непремом.       — Может быть, пусть показывает доктор Филатова? — неприязненно подает голос Михаэль.       Лариса тут же вспыхивает:       — Демонстрировать будет товарищ Петров, — она нарочно упирает на слово «товарищ». — Это его заслуга — удобная для переливания оболочка с самоактивирующимся интерфейсом, не моя.       Михаэль замолкает, Петров вместо слов берет со стола какую-то химическую колбу с прозрачным содержимым и внезапно выливает часть содержимого себе на ладонь.       — Виктор, что ты делаешь! — Лариса не успевает перехватить его руку, кожа темнеет и шипит, Петров стоически улыбается.       — Все в порядке, милая, — громко говорит он так, чтобы слышал Штокхаузен. — Так нагляднее! И на что же еще нужны заключенные, правда, Михаил Генрихович?       Лариса закусывает губу, словно это ей больно, а не ему. Штокхаузен покрывается бурыми пятнами.       Здоровой рукой Виктор снимает и подносит капсулу непрема к своему прибору на голове, нити «Мысли» на секунду зависают в невесомости, а потом стремительно впиваются в отверстия на капсуле. За стеклянной оболочкой происходит движение — янтарно-оранжевый бокс светлеет, а пузырящаяся реакция на ладони Виктора прекращается: химический ожог проявляет все признаки затухания, кожа регенерирует до вновь образованного эпителия, розового и гладкого. По окончании демонстрации Петров шутовски раскланивается по сторонам, хотя никто не аплодирует, и вытирает ладонь ветошью.       — Псих! — шепчет Штокхаузен так, чтобы слышал только Дима.       — Зато как эффектно! — отвечает вместо Димы Харитон.       Лариса при звуках его голоса застывает на месте, а потом поспешно хватает Виктора за запястье и зачем-то пытается обработать и перевязать рану, хотя от нее не осталось и следа.       — Да, эффектно, — соглашается Дима, делая вид, что ничего не замечает. — Направьте в «Павлов» партию таких же капсул, я вам пришлю отчет об испытаниях.       Лариса разворачивается к нему.       — Я могла бы сама как врач…       — Нет, — обрывает ее Дима. — Просто пришлите их мне.       — Хорошо. Мы с Виктором сейчас соберем и отправим.       Петров демонстративно достает контейнер и начинает набивать его готовыми капсулами, лежащими в простой картонной коробке, Лариса берется ему помогать, Штокхаузен растерянно стоит над ними, не зная, как правильнее поступить: участвовать или нет.       Дима в это время проходит дальше, туда, где стоит огромная емкость с полимерным накопителем, так хорошо знакомая им обоим — сейчас за нее отвечает Лариса, она нужна ей для окончания работ с «Мыслью». Он садится на край ванны и смотрит в красный полимер, похожий на свежесваренный малиновый кисель.       Харитон думает, что сейчас нет ничего проще выбросить «усы» и столкнуть Димку вниз — ухватиться тут не за что, а поскольку у создателя с творением нет непримиримых противоречий, то альфа-накопитель растворит его без остатка, даст ему то полимерное бессмертие, которое обещано Плутонию. Странно, что он не боится.       — Предполагал, что после моего самоубийства ты закроешь накопитель чем-нибудь непробиваемым, — вместо этого вслух говорит он. — Хотя бы крышкой. Или сигнализацию подведешь. Опрометчиво оставлять его таким доступным после всего, что было.       — Уже нет, — небрежно отвечает Дима. — Как раз хотел тебе показать.       Он с размаху бьет кулаком по поверхности «киселя», но вместо того, чтобы уйти в него по локоть, рука отскакивает, словно в ванне пластилин или мокрая глина: звук такой же чавкающий, а поверхность настолько же плотная.       Харитон ждет, что будет дальше. Дима берет из чашки на подставке рядом с ванной металлический шарик и кладет его поверх «желе». Проходит десять или двадцать секунд — и шар начинает постепенно опускаться вниз, очень-очень медленно. Когда он на треть оказывается в красной субстанции, Дима придает ему ускорение ударом ладони, но шарик не уходит вниз, а напротив, мгновенно останавливается. Димка извлекает его, Харитон смотрит на сферический след в «желе».       — Придал накопителю свойства неньютоновской жидкости?       — Именно! — смеется Дима. — Теперь, если кто-то решит по твоему примеру прыгнуть в молочные берега и кисельные реки, его ждет большое разочарование и самое меньшее ушиб, остальное по обстоятельствам. Нейтрализовать присадку в «желе» могу только я.       — Ты рожден, чтобы сказку сделать былью. — Харитон отчасти рад, что вопрос с накопителем больше не стоит.       — Я — волшебник, — Дима бросает шарик на первоначальное место и направляется к выходу. — Мне положено.       Виктор уже тащит коробку к станции фуникулера и его спина маячит где-то далеко впереди, а вот Штокхаузен стоит красный как рак. «Мысль» у него на виске буйствует всеми нитями в отличии от Ларисы, спокойной и сдержанной. Ее коннектор выглядит безжизненным, прощается она точно так же.       Возле «Турбины» их уже ждут Кузнецов и Близняшки. Коробку с непремом у Петрова забирает Левая, Правая пресекает его попытку двигаться в направлении машины, тот не настаивает — покидать «Вавилов» заключенным запрещено, делать же это на глазах у Кузнецова двойная глупость, срок могут и надбавить, посчитав это попыткой побега, за командиром «Аргентума», потерявшим из-за него двоих агентов, не заржавеет. Виктор неспешно удаляется, Кузнецов с отвращением смотрит ему вслед.       — Как прошла тренировка, Александр Иванович? — спрашивает Дима. — Есть у моих телохранительниц шансы обогнать ваших людей? Что скажете?       — Об этом и хотел поговорить, — Кузнецов разворачивается к нему, забыв о Петрове. — Мы только что с театральной арены. Я-то своих бойцов на ней видел, знаю, кто на что способен и у кого какие сильные стороны, все это на моих глазах нарабатывалось. Но с вашими девушками все по-другому.       — В каком смысле?       — Их уже кто-то тренировал с «Черепами»?       — С театральными «Клоунами»? — уточняет Дима. — Вряд ли.       — Не так выразился, — Кузнецов хмурится, подбирая слова. — Кто-то передавал им личный опыт боев?       Дима по очереди смотрит на Близняшек, застывших по бокам от него.       — Такой задачи я никому не ставил.       — Тогда чертовщина какая-то! — бросив подбирать слова, прямо рубит Кузнецов. — Я тоже был уверен, что на арене они первый раз, раз вы так сказали, но часть навыков у них уже есть и она прекрасно отработана. И я этот стиль знаю. Думал, или с ума схожу, или вы мне что-нибудь объясните, потому что сам человек никаким образом своему стилю их обучить не мог, а больше некому.       — Какой человек? О ком вы говорите?       — Агент Блесна, — через силу говорит Кузнецов, не глядя на сверкающих золотыми венцами балерин. — Они действуют, как Катя Нечаева.