О всех созданиях, лучших и умных

— Это не может быть правдой, — выдыхает Шерлок, когда больше уже не может кричать. Бравый Джон, едва дрогнувший от реакции Шерлокa на свое присутствие, негромко вздыхает. Не считая отвратительной бесцветной ужасной одежды, заменившей его собственную, вид доктора не отличается от прежнего, виденного Шерлоком на Бейкер-стрит — бледный, растрепанный и измученный беспокойством, то есть, похоже, Джим не причинил ему вреда. Особого. Пока что. Хотя… достаточно. Помимо наркотика и похищения, и... — Боже, ну пожалуйста, нет, — тихо стонет Шерлок. Его глаза закрываются. Когда Джим сменил ему веки на кевлар? Была ли это пока единственная операция? Он не может быть уверен, но поднять веки еще никогда не было так трудно, даже после ряда бессонных суток: затянувшихся сумерек с остывающим кофе, вороха документов и веб-поиска под гул паршивых бюджетных ламп Скотланд Ярда. Роговицы горят и чешутся. Когда Шерлок заставляет себя чуть приоткрыть веки, все сливается: белые стены вращаются, а белая комната удлиняется, словно ее кто-то вытягивает. Белым сверкают белки глаз Джонa и зубы, когда он озабоченно открывает рот. — Господи, нет. — Тоже рад тебя видеть, — сухо отвечает Джон. Мягко опускает на подушку голову Шерлокa, и пока комната стремительно кренится, его бросает в холодный пот. Кончики пальцев Джонa ловят пульс на шее. — Шерлок, дыши глубже. Для меня. Ну же, любимый. Медленно. Шерлок пытается. Поверхностное дыхание, похоже, сейчас потолок моих возможностей. — Что, черт возьми, он с тобой делал? Ты был под кайфом всё время? В этом дело? — Тебя здесь нет, — стонет Шерлок. Пустой желудок сводит. — Ты на Бейкер-стрит, а лампа в моей спальне светит всю ночь. Тебя здесь нет, ты не можешь быть тут, господи, нет. — Я действительно не выключал ту лампу, — голос Джонa напряжен от сдержанного гнева. — Я... откуда ты знаешь? Он тебе сказал? Я не... не знаю, почему я это делал. Она горела, когда ты меня усыпил, ты, чуткий сукин сын, и потом... мне была невыносима мысль, что ты больше не вернешься и не выключишь её. От мысли погасить её самому мне становилось плохо. Так что я оставил её в покое. Никто ни слова на эту тему не сказал, но они точно заметили. Я представлял, как ты сбегаешь, возвращаешься домой, может, раненый или в бреду, или я тебе нужен, и — находишь лишь погашенный свет... Я просто не мог. Шерлок чувствует, как гримаса искажает лицо. Он размышлял про свет. Этот Джон знает о свете, и его объяснение простое и душераздирающее, и это означает лишь то, что у Шерлока нет галлюцинаций. Джон Уотсон действительно здесь, в этой пустой тюрьме, одетый в белоснежную одежду из хлопка, измеряющий Шерлоку истерично скачущий пульс. Это ужасно. — Ну ладно, успокойся, Шерлок, просто дыши. Боже, ты похож на труп: кожа как бумага, а в мешках под глазами можно вывезти весь чай из Китая. Обезвоживание, недоедание, что еще, наркотики, сенсорная депривация, что еще? Скажи мне. Что он тебе сделал? Расскажи всё. — Особо нечего рассказывать. — Ты был один все это время? — Нет, не совсем. — Не понимаю. — Закажи футболку с этой надписью, — взрывается Шерлок, вдруг взбешенный крайней несправедливостью того, что он пошел на такие жертвы только ради Джонa (ну и немного ради себя самого), но после появления Джонa, задержавшего Эбернетти всё, всё, всё стало ради Джонa — и всё зря. Даже смерть не помогла его спасти. — То есть у тебя были посетители? — Нет. И да. — По-прежнему не понимаю. — На футболках можно печатать еще и сзади. — Не будь говном, Шерлок, тем более что ты едва в сознании, а мне нужна сраная информация. Ты знаешь, где мы? Шерлок практически воет от смеха. После чего по щекам текут слезы, хотя он не считает, что плачет. Джон, шепча короткие сладкие успокаивающие звуки, приподнимает его; теперь Шерлок свернулся на коленях Джона и дрожит в истерическом веселье, потому что да, он совершенно точно знает, где они. Кажется, что кости сейчас прорвутся сквозь кожу, может, треснут, как ветки от напряжения этого горестного смеха. Никогда еще он не издавал таких звуков — скорее резкий скрежет, чем хохот, словно по груди и голосовым связкам провели шлифмашинкой. Чужие пальцы забираются в волосы, вытирают солёные дорожки со щек. — Да, — хрипит Шерлок, когда может дышать. — Да, я знаю, где мы. В этом весь смысл этого места. — Не понимаю, и если ты блеснешь еще одной остротой про футболку... — Значит зеркало все еще зеркало, да? — Да, — настороженно говорит Джон. — Но... — О, маловер*. Я еще не свихнулся, это зеркало-окно. [* Прим.перев.: в оригинале “Ye of little faith” — Евангелие от Луки, 12:28 ] — О, — голос Джонa становится решительным. — Ладно, поговорим об этом, когда оклемаешься. Ты знаешь, сколько времени прошло с твоего исчезновения? — Двенадцать дней, если мы не потеряли в отключке последний день. Тебя, я полагаю, тоже накачали? — Да, я шел в Ярд, когда ниоткуда возник мужик со шприцем. Проснулся на матрасе в другой комнате в новых шмотках и с эпической головной болью. Шерлок представляет себе, как Мориарти касается бесчувственного тела Джонa Уотсона и молит всем сердцем, чтобы бог явил милосердие, и это был не Джим, а Моран. — Как ты себя... — Отлично, в отличие от тебя, — раздраженно отвечает Джон. — Этот уебок уже труп, боже, Шерлок, не передать, как мне было пиздецки страшно все эти дни, а теперь я тебя нашел, а ты как скелет. Тебя вообще кормили? — Э... Ну... — Шерлок кашляет, на лице появляется румянец стыда. — Раз уж зашла речь... мм, он… да... Если тебе нужно знать, в свете определенных обстоятельств я, пожалуй, немного потерял аппетит. И если я правильно рассуждаю, то в том, что ты здесь, вероятно, моя вина. Он сказал, я пожалею, если не начну есть. Нет, что накажет меня способами, о существовании которых я не подозревал. Да, так он сказал. И, чудо из чудес, он был прав. Я... не думал об этом. Это хуже, чем любые мои ожидания. Это… предел. Крайняя жестокость. Я бы лучше умер. Я пытался. И раз уж мы об этом говорим, если бы я знал, что он приведет тебя, чтобы вернуть меня обратно, я бы начал есть, богом клянусь, жизнью, я бы начал есть. — Так что это было? Голодная забастовка? — Голос Джонa удивительно добрый. Шерлок вытирает глаза тыльной стороной запястья, чтобы смахнуть остатки отвратительной влажности. — Не намеренная, уверяю... — Потерялся во дворце разума? — Ничего подобного. Это был бы пикник в сравнении. Боже, мне так жаль. — Шерлоку наконец удается открыть глаза и посмотреть вверх. Джон похож на тень, осунувшееся лицо посерело. — Он обещал, Джон, обещал, что не тронет тебя, поклялся мне в этом. Сухой смех сотрясает легкое тело Джонa. Не один я потерял в весе, думает Шерлок. — Ну ясно, спасибо, конечно, за идею и оптимизм, но может в следующий раз мы не будем верить устным соглашениям с убийцей-психопатом, а? —Это всё, что мне оставалось, — шепчет Шерлок, почесывая бровь о компактное бедро Джонa. — Ты бы умер иначе. — Шинвелл мне сказал, — сухо говорит Джон, лаская уверенными пальцами лицо Шерлокa. — А теперь тебя я убью. — Он тебе всё рассказал, сделал как я говорил? — Сказал, что я был пятым семечком, — Джон прочищает горло. — Сказал еще много... разного. Вроде я как раз дал ему в морду, когда он цитировал библию. Вообще, не ожидал от него, но помнишь, он таскает дурацкий кулон с увешанным алмазами Иисусом, так что, наверное, есть смысл. Еще были слезы и что-то про Гарри Поттера, гибнущего, чтобы спасти волшебный мир — эту часть я плохо слушал, — и хочу, чтоб ты знал: у тебя самый чокнутый дилер из всех живущих, а может и почивших тоже, и что я вовсе не хотел, чтобы с тобой такое случилось, совсем нет, понятно, мать твою? Но я благодарен. Я знаю, что ты чувствовал и... я благодарен. Я так зол, что едва могу дышать, но, боже мой, не думай, что я не считаю тебя самым самоотверженным и великодушным кретином на свете. — Я полный утырок. Ты здесь. — Ты не... — Мне жаль, что ты здесь. Боже, мне жаль, мне жаль. — Шерлок... — Разумеется, ты хочешь меня убить, ведь в итоге всё было напрасно. — Мне нужно, чтобы ты успокоился, ясно? Мои угрозы убить пустые. Ну… в твой адрес пустые, зато... — Мне жаль, пожалуйста, поверь, я... Подожди, всё можно исправить, — Шерлок срывается из коленей Джонa. — Джим! — Что? Он здесь? — требует солдат, немедленно занимая оборонительную позицию, схватив при этом Шерлокa за плечо. — Об этом речь? Шерлок стряхивает руку в нетерпении, пытаясь встать. Ноги подкашиваются, как у новорожденного жеребенка, и он ползет на четвереньках к экрану, испытывая тошноту и головокружение и крича: —Джим! Джим, надо поговорить. Как мужчина с мужчиной. Сейчас! — О, боже, — вяло говорит Джон, когда понимает, зачем нужен экран, и его рот искривляется в отвращении. Вполне уместно в данных обстоятельствах, полагает Шерлок. — Джим! — вопит он. С трудом встает, стуча по экрану дрожащей рукой. — Спусти мне что-нибудь в лифте. Или там уже что-то есть? Я съем, клянусь, только выпусти его. Я съем все, что захочешь, хоть лично с ложечки корми, больной ублюдок, ты победил. Я съем. Корми меня как сраного птенца, только отпусти... Секундой позже сильные руки обвивают плечи Шерлока, и звуки мольбы в его собственных ушах начинают стихать. Когда он понимает, что едва держится на ногах и прижат к Джону, стоящему перед ним на коленях, то позволяет себе навалиться на доктора чуть сильнее. Перед глазами мелькают темные пятна — они шныряют туда-сюда, как мухи над трупом. Шерлок ёжится, вспомнив наркоторговца, чье тело он нашел в заброшенном скипе много лет назад; как загудели, взвившись, падальные мухи, когда открылась крышка; как смрад был столь густым, что, казалось, он вляпался в него всей кожей, и не мог дышать; как много дней спустя тошнотворный запах все еще преследовал его. Все нормально, я с тобой, кажется, говорит Джон, а потом кто-то его поднимает, бормоча глупости вроде да, так лучше, так куда лучше, потому что все плохо и лучше никогда не будет, ибо Шерлок затянул Джона за собой в ад. Ничего и никогда больше не будет лучше, несмотря даже на то, что Шерлока уже несёт в бесстрастную чистоту ослепительно ясных небес.