Принцип домино

— Когда я говорил, что, в свете последних событий, тебе не помешала бы охрана, я, признаться, представлял иное. Они несколько крупнее стандарта.       Произведенные специально для эксперимента в театре Плисецкой роботы-балерины пропорциями и ростом были вполне эквивалентны живому человеку. А то, что стояло в углу Диминой гостиной не подпирало макушками потолок исключительно по причине Сеченовской любви к высоким и просторным помещениям. Отполированные до зеркального блеска лицевые пластины с алыми звездами во лбу, свитые из золотистого металла косы вокруг голов, тонкие руки, крутые изгибы мощных бедер — стоя рядом, Захаров макушкой доставал им аккурат до подтянутой, высокой груди. — Спецзаказ, — тоже окидывая роботов изучающим взглядом, пояснил Дмитрий. — Мне нужно больше внутреннего пространства для модификаций, есть пара интересных наработок. Помнишь, я говорил, что мне удалось заставить вязкость сплава цезия возрастать по экспоненте? Думаю, этот «неньютоновский сплав» здесь может пригодиться. Но пока это — не более чем пара эффектного вида болванок. — Я бы даже сказал — слишком эффектного, — хмыкнул Захаров, отходя подальше, чтобы оценить картину целиком. Сеченов на фоне двух статных металлических женщин смотрелся откровенно миниатюрно. — И почему, собственно, балерины? — Технологический цикл, — Дима устало потер переносицу, день у него выдался хлопотный даже по обычным меркам: три совещания, переговоры с Китаем и, как кремовая роза на торте, интервью для британского журнала. По мере того, как запуск второго «Коллектива» приобретал все более реальные очертания, дел у него становилось только больше, и наступление шло по всем фронтам одновременно. Он обогнул привалившегося бедром к дивану Захарова и, едва сдержав вздох облегчения, сел, запрокидывая голову в попытке размять ноющую шею. — На сегодня у нас нет ни одной модели с нужными параметрами, кроме этой. Количество сочленений, гибкость, скорость отклика, прочность. Терешковы слишком хрупкие, ВОВ — слишком медленные, РАФ — абсолютно не маневренны. А на создание новой модели, пусть даже и на основе существующей, потребуется слишком много времени. Ведь спроектировать мало, нужно перестроить производственные линии. И потом… — он лег затылком на диванную спинку, и, глядя на Харитона снизу вверх, тонко усмехнулся в усы. — Они действительно производят определенное впечатление. Так отчего бы не сыграть и на этом? Думаю, ты согласишься, что слово «опасный» при взгляде на них приходит в голову лишь во вторую очередь.       Захаров снова перевел взгляд на неподвижных роботов, представив, как они будут выглядеть включенными — созданные по самым передовым технологиям балерины обладали тягучей грацией почти превосходящей обычную человеческую. А еще находились в почти непрерывном движении, то и дело поводя плечами и покачивая бедрами, так что создавалось ощущение, будто они танцуют, даже стоя на месте. Балетные купальники из тончайшей синтетической кожи лишь подчеркивали завлекающе плавные изгибы металлических тел. Несложно представить, к каким именно мыслям и желаниям подобное сопровождение Сеченова станет взывать в первую очередь. Особенно у мужской части его собеседников. — Глядя на них, я бы заподозрил у тебя наличие вполне определенных девиаций, — хмыкнул он и, не удержавшись, скользнул рукой в Димины волосы, пропуская пряди сквозь пальцы, слегка массируя затылок. Гипотетическая возможность касаться Сеченова неумолимо перерастала в пугающую привычку это делать. — Вот пусть остальные именно это и подозревают, — Дмитрий прикрыл глаза, легким наклоном головы безмолвно прося Харитона продолжать свое занятие. — Учитывая, сколько важных для наших проектов фигур из правительства в свободное время посещают Закулисье, это окажется только на руку. Не стоит заставлять их нервничать. Пускай лучше считают, что после визита в театр я проникся царящей там атмосферой и завел пару личных игрушек, для приличия назвав телохранительницами.       По расслабленному лицу Сеченова при последних словах пробежала тень некоего трудноопределимого чувства — не то печали, не то отвращения. Захаров понимающе усмехнулся — посещение театра имени Плисецкой в свое время оказалось для них обоих довольно познавательным. Особенно та его часть, которая последовала за окончанием спектакля. Разумеется, отчеты, исправно поставляемые Диме курирующим этот эксперимент Михаэлем, не оставляли особого простора для фантазии, но знать и увидеть собственными глазами — совершенно не одно и то же. Харитон воспринял происходящее довольно хладнокровно, разве что с легким чувством гадливости — он о людях, тем более облеченных властью и положением, всегда был невысокого мнения, и они в очередной раз не подвели. А вот Диме наблюдать, как именно гости Закулисья развлекаются в обществе живых и роботизированных балерин, было явно нелегко, хотя видел это один только Захаров — внешне Сеченов остался невозмутимо безмятежен, удерживая на губах благожелательную светскую полуулыбку. И лишь пропавший из карих глаз янтарно-солнечный отблеск, да тихое постукивание кончиков пальцев по столу выдавали истинное положение дел. От подобострастно-игривых предложений Ласточкина присоединиться к веселью и тоже выбрать себе спутницу по вкусу оба светила науки, к его огорчению, отказались. Дмитрий — подчеркнуто вежливо, Захаров — откровенно насмешливо, глядя на пытающегося завоевать благосклонность директора Предприятия худрука как на надоедливую левретку.       «И даже оргии не будет? Что же вы так, Степан… — демонстративно отпивая шампанского из бокала, поинтересовался он, наблюдая за тем, как Ласточкина отчетливо перекосило от звука его настоящего имени. — Совсем не подготовились к приему высоких лиц. Вот будут у вас в программе оргии, тогда и зовите, а покуда мы с товарищем Сеченовым разочарованы».       Товарищ Сеченов, не меняя выражения лица, ощутимо пнул Харитона под столом носком туфли.       «Не воспринимайте слова товарища Захарова всерьез, — мягко сказал он. — В мои годы разумнее ограничиться более спокойными формами досуга, уступив подобные развлечения людям с более горячей кровью. Промолчать ты, разумеется, не мог».       Последние слова он произнес, обращаясь к Харитону, когда Ласточкин удалился на значительное расстояние.       «Мог, — за черешок вытащив из вазочки спелую черешню, Захаров принялся крутить ее в пальцах. Он все еще пребывал в легком раздражении от того, что Дмитрий оторвал его от работы, за каким-то чертом потащив с собой в театр. И в еще большем — от того, что в очередной раз не сумел ему отказать. — Но не захотел и не нашел причин, по которым был бы должен. К тому же, разве я не прав, и мы не разочарованы? Ты — глубиной морального падения советской элиты, я — тем, что они пали еще не настолько глубоко, насколько я о них думаю».       На это Дмитрий тогда возразить не смог, и сейчас отголоски этого же разочарования бродили по его лицу, заставляя брови хмуро сойтись на переносице. — Еще пара лет и разгонишь этот бордель с чистой совестью, — точно прочитав его мысли, сказал Харитон. — Боюсь, с чистой уже никак не получится, — с тяжелым вздохом откликнулся Дима. — Если бы я оборвал все поползновения Ласточкина еще в зародыше, тогда моя совесть и впрямь осталась бы чиста. Однако очередная и, увы, не последняя грязь, которая на нее легла — цена вполне приемлемая.       Харитон тоже считал, что пользы от этого элитарного притона куда больше, чем вреда. Роботизированным балеринам, в силу их природы, было глубоко плевать на то, что с ними делают, живые — находились там исключительно по собственной воле, ища влиятельных покровителей. В то время как личности этих самых покровителей были надежно зафиксированы, равно как и записи особо интересных разговоров, а то и довольно пикантных сцен с их участием. При всей мнимой свободе, положение Дмитрия оставалось опасно зависимым от воли высшего начальства — именно в его руках сходились ниточки самых масштабных и соблазнительных для партийной верхушки проектов, которые слишком многие не отказались бы приспособить под личные нужды. Так что морализировать или пренебрегать способами сохранения контроля только из-за их нечистоплотности Сеченов себе позволить не мог. И, с точки зрения Захарова, совершенно напрасно казнился по этому поводу. В конечном счете, гости Закулисья погружались в пучины собственной похоти, потому что желали этого сами. Однако Дима всегда имел склонность винить себя в чужих недостатках и пороках, которые не сумел вовремя исправить или пресечь. — Что с расследованием? — меняя тему, поинтересовался он. — Как мы и предполагали — ничего, — Захаров отметил, что в речи Сеченова все чаще незаметно начало проскальзывать это непринужденное, обобщающее «мы», исподтишка стремящееся заменить собой куда более привычное «я». — Свидетели ничего не рассмотрели из-за метели, «Ромашки» этот участок дороги не охватывают, следы занесло снегом, так что удалось определить только место, откуда стреляли. Стандартный Калашников, судя по баллистической экспертизе, даже без модификаций. И на этом, собственно, все. Дальше, если верить следователю, искать нечего. — Если верить следователю, — повторил Харитон, немного меняя положение, поскольку опорная нога начинала затекать. Дмитрий, не открывая глаз, обхватил запястье зарывшейся в его волосы руки и слабо потянул. Захаров фыркнул, но спорить не стал и, обойдя диван, тоже сел. Прежде он не замечал, насколько Сеченов похож на тонко отлаженный сейсмограф, мгновенно регистрирующий и истолковывающий малейшее Харитоново движение. Он тоже откинул голову на диванную спинку и вкрадчиво спросил: — А если не верить? — А вот это — очень хороший вопрос, — мягко протянул Дима, боком чувствуя исходящее от Харитона тепло. — Можно сказать, краеугольный. Если не верить, то можно предположить, будто в поисках никто особенно не заинтересован. В таких вопросах, как известно, главное — не искать слишком тщательно. — Чтобы случайно не выйти на самих себя, — согласился Захаров.       Декабрьское покушение при ближайшем рассмотрении оказалось довольно странным. Слишком нелепым для претензии на результативность. С тем же успехом можно было бросаться с крыши кирпичами в надежде, что один из них все-таки упадет проходящему мимо Дмитрию на голову. Так обычно выглядела бытовая личная месть, наподобие отчаянного выстрела в неверного возлюбленного, ушедшего к другой. Вот только с нею совершенно не вязался Калашников, который в руки к чем-то разгневанному Сеченовым обывателю или сумасшедшему попасть никак не мог. Не вязалось с этой версией и то, насколько продуманно, откровенно неслучайно было выбрано время и место: аккурат в зазоре между зонами покрытия Ромашек. Окончание конференции, по Диминым словам, серьезно задержалось и уехал он из Дома Союза часа на полтора позже, чем должен был, и тем не менее — его ждали. — Сколько пуль ушло в «Турбину»? — Общим счетом — семнадцать, — тут же ответил Дима так, словно живо следил за мысленным ходом Харитоновых рассуждений. — Двенадцать попаданий. — В стандартном рожке немодифицированного АК тридцать патронов, — подал голос СЕДИС. — Это значит, что, либо рожок был не полон, либо не отстрелян до конца, что в любом случае непрофессионально. — Здесь все вопиюще непрофессионально, — пользуясь молчанием Сеченова, вмешался ХРАЗ. Он терпеть не мог, когда СЕДИС вступал в беседу без него, не желая оставаться единственным пассивным слушателем в компании двух человек и одной полимерной личности. — Профессионально было бы пустить очередь по колесам, лишив автомобиль подвижности, и только после этого пройтись по кузову, желательно в два ряда. — Нам всем невероятно повезло, что нападавших консультировали не вы, — констатировал СЕДИС, удостоившись со стороны коллеги по цеху довольно спесивого смешка. — Просто не стоит браться за дело, если не можешь сделать его как следует. Только и всего. — Дима, поправь меня, если я ошибаюсь, но мне кажется, что сейчас некто полимерный вовсю распускает хвост перед сослуживцем, — разглядывая высокий белый потолок у себя над головой, насмешливо бросил Харитон. — Лично у меня складывается ровно то же самое ощущение, — согласился Сеченов и тут же коротко встряхнул рукой, — ХРАЗ, биться током только потому, что кто-то озвучил правду, которую ты предпочел бы умолчать — совершенно недостойно. — А, по-моему, товарищ ХРАЗ всего лишь указывает на тот факт, что, если бы целью стрельбы и в самом деле было ваше устранение, то нападавший действовал бы совершенно иначе. И я с ним полностью согласен, — мирно возразил СЕДИС, и Захаров отчетливо услышал в его голосе скрытую, но такую Сеченовскую улыбку. Ту самую, с которой Дима позволял ему самому делать шаг назад, точно зная, что он непременно еще вернется по собственной воле. — Хоть кто-то в этой комнате способен правильно истолковывать сказанное, — презрительно донеслось из-за красной звездочки на Диминой ладони. — Не стоит переносить на полимеры те глупости, которыми страдаете сами. — Безусловно, — совершенно неискренне покаялся Сеченов и, не дав ХРАЗу развить тему, продолжил: — Собственно, самый здравый вывод, который напрашивается. Все это больше походит на ненавязчивое предупреждение. Мне дали понять, что я отнюдь не бессмертен, читая между строк — не настолько всемогущ, чтобы проявлять слишком много своеволия в некоторых вопросах. И, если я не буду внимательно прислушиваться к нужным людям, я могу лишиться всех своих разработок не только легитимным путем, но и, например, по чистой случайности — вместе с жизнью. В каком-то роде, это даже проще. — Но сами запустить ни «Коллектив», ни «Атомное сердце» они не могут, — выпрямляясь и поворачиваясь к Диме, напряженно возразил Захаров. Цепочка, которую выстраивал Сеченов ему категорически не нравилась. В первую очередь оттого, что была совершенно логична, вот только конечное ее звено Харитона не устраивало. Не теперь. — Второго специалиста твоего уровня, способного воплотить все эти разработки в жизнь, у них просто нет. — Сейчас, конечно, не могут. Но ведь сейчас и не нужно, — словно почувствовав направленный на него тяжелый холодно-сумрачный взгляд, Дмитрий открыл глаза, поворачивая голову так, чтобы смотреть на Захарова. — Они подождут, пока работа не окажется готова почти полностью, пока не останется только переключить нужные рычаги и нажать необходимые кнопки. Эта стрельба, Тоша — не более чем вешка, указывающая, что мы вышли на финишную прямую. Все планомерно движется к завершению. Чертежи созданы, идеи приняли законченные формы и все, что осталось — физическое воплощение. Два, максимум, три года. Я пообещаю им коннекторы с особыми полномочиями, они сделают вид, что верят, чтобы я продолжал работать. Но я убежден: они предпочтут не рисковать и, если я не отдам им проект перед запуском по своей воле, и они не сумеют отобрать его по закону, они не оставят меня в живых. — Спокойствие, с которым ты об этом говоришь, Дима, заставляет либо позавидовать твоей выдержке, либо ужаснуться твоей беспечности, — сквозь зубы процедил Харитон, однако тот самый отлаженный сейсмограф в Сеченове сработал незамедлительно, и он аккуратно, но крепко накрыл своей рукой Захаровскую, не позволяя ее вырвать, хоть тот и попытался. Большой палец принялся размеренно вычерчивать круги по ладони. — Пожалуй, парой телохранительниц тут не обойтись. — Я ведь не говорил, что собираюсь этим ограничиться, — терпеливо пояснил Дмитрий. Для циничного, всегда непробиваемо хладнокровного ученого Захаров в личных взаимоотношениях всегда отличался нетерпимостью и вспыльчивостью, которая, по мере их медленного, но неуклонного сближения, открывалась Сеченову с новых сторон. Например, волнение Харитона о Диме имело свойство вспыхивать сухостоем, грозящим спалить в первую очередь сам объект беспокойства. — У нас еще достаточно времени. Заменить меня на проекте на данный момент невозможно, поскольку никто, кроме меня, не обладает всей полнотой информации. Каждый владеет лишь нужной частью. Пускай себе беспокоятся о коннекторах. Пусть заранее делят ещё не пришедшую к ним власть, ослабляя друг друга в процессе. А я, тем временем, выведу нужные данные, — Сеченов едва заметно улыбнулся. — И нужных людей. Нам не помешал бы кто-нибудь, кому я могу всецело доверять. Кто-нибудь, кто мог бы действовать в наших интересах, не попадая при этом в поле зрения правительства, не находишь? — И, надо полагать, такие люди у тебя на примете уже есть, — догадываясь, о чем, или, точнее, о ком идет речь, протянул Харитон, переплетая Димины пальцы со своими. — «Восход» — новейшая, крайне сложная экспериментальная разработка, требующая тщательного тестирования и наблюдения за ходом опыта, не так ли, профессор Захаров? — Вы определенно правы, товарищ Сеченов. Могут неожиданно проявиться самые разнообразные побочные эффекты, не исключены сбои в работе расширителя или погрешности в отладке, которые проявят себя лишь на длинной дистанции. — Что ж, в таком случае, я прихожу к неутешительному выводу, что, в силу полученных на службе травм и озвученных вами обстоятельств, возвращение агентов Плутония и Блесны в состав «Аргентума» не представляется возможным. Однако, учитывая важность испытаний «Восхода», в том числе и в полевых условиях, полагаю, имеет смысл перевести агентов под мой личный контроль. Для всеобщего блага и дальнейшего развития науки, — Сеченов вздохнул и, подняв взгляд на Харитона, тихо, но твердо добавил. — Когда настанет время, мы будем готовы ко всему.