infamous

Разве это плохо: жалеть о том, чего не произошло в 2000-м? Трей на самом деле не хотел, чтобы все умерли, но это избавило бы от грязной необходимости самому накладывать на себя руки. Он мечтал о смерти, но покончить с собой было тяжело. Может, приключись несчастный случай или какая-то неизлечимая болезнь, забравшая бы его жизнь, всё стало бы гораздо проще. Хотя для кого — он не знал. Почти все, кого Трей любил, и так отвернулись от него. Целых тридцать лет было дано для того, чтобы «сделать это». Создать своё телевизионное шоу, блестящую музыкальную карьеру, да что угодно, лишь бы достичь высот, о которых он мечтал, но Трей не смог. Наступил 2000-й год. После того, как он целых два месяца избегал очевидного, его время истекло. Трей Паркер, ты наконец-то «сделал это», подумалось ему, пока Трей делал солидный глоток виски. Ясно мыслить не получалось. Пальцы Трея дрожали, когда он докуривал последнюю сигарету. Позволить себе ещё одну пачку он не мог — цены за последние десять лет выросли почти вдвое, а эту он купил на последнюю горсть монет, найденную меж сиденьями машины. Трей прекрасно помнил: он обещал сделать хоть что-нибудь, но, как оказалось, мало пообещать, надо ещё и довести дело до конца. Не то чтобы Трей не хотел ехать в Японию — он не хотел там жить. Перспектива преподавать английский кучке случайных детишек на другом конце света звучала слишком пугающе. Пусть он и обещал. Совсем не похоже, что он — тот, кто умеет выполнять обещания. Трей пообещал Мэтту, что они покорят Лос-Анджелес, чтобы в конце концов Мэтт обанкротился и уехал обратно в Колорадо с последней сотней долларов в кармане, и то принадлежавшей его родителям. Он обещал Мэтту, что это того стоит, даже когда его друг настроился на возвращение в колледж и степень по математике. Он обещал своей семье стать учителем, если у него ничего не получится, однако всё, что делал Трей, это бродил вокруг да около, надеясь, что кто-нибудь заметит и возьмёт хоть один из его многочисленных фильмов. Но этого так и не произошло. Так или иначе, Мэтт оказался достаточно унижен, чтобы признать: он был немного не в себе и ему стоило сосредоточиться на своей степени. А вот Трею так и не хватило мужества смириться со своей неправотой. Он глотнул из бутылки напоследок, оставив ровно столько, чтобы можно было опрокинуть рюмку перед сном, и по привычке фыркнул, зная, что умереть от алкогольного отравления и на этот раз не получится. Трей сделал последнюю затяжку, когда в небе потух последний фейерверк, выбросил сигарету в окно и завёл машину. Калифорнийские горы прекрасны. Ему нравилось смотреть вниз, на город, осознавая, где он и что привело его сюда. Трей был чересчур взволнован кратковременным успехом мюзикла и убедил всех в том, что они сделают такой же успех и в Голливуде. И вот, он здесь: совершенно один, делает глоток из бутылки с виски, которую купил прежде, чем отогнать свою машину с парковки и поехать к спуску с горы, слушая далёкий шум и наблюдая за цветными пятнами в небе. Красиво. Не будь Трей на самом дне, он бы почувствовал себя счастливым. Он откинулся на спинку сиденья. Дорога перед глазами стала петлять и извиваться. Трей чертовски пьян. Это не впервые. Он включил радио, надеясь, что это поможет ему расслабиться, но вместо того разозлился, когда заиграл очередной поп-канал. Трею это не понравилось. И без того циничная натура Трея стала хуже за последние пару лет. На место шутливого недолюбливания многих вещей пришла искренняя ненависть почти ко всему. Он быстро прошёлся по каналам, надеясь наткнуться на что-то стоящее. Поп-канал, другой поп-канал, затем волна, называющая себя «рок-каналом», по которой крутили лишь надоедливый поп-панк, ещё один поп-канал… Господи, да сколько ещё этих поп-каналов в Лос-Анджелесе? Они ведь даже играют одни и те же песни большую часть врем- Трей резко поднял взгляд, когда его оглушил гудок. Он ехал по встречной полосе. На горе. Без возможности спастись. Круто свернув, Трей даже не подумал об отсутствии ограждений. Не успев опомниться, он стремительно полетел вниз с обрыва. Может быть, не так уж сильно он хотел умирать, ведь теперь, когда это происходило наяву, Трей был напуган. Он не кричал. Он не плакал. Он никак не реагировал. Шок взял над ним верх лишь тогда, когда земля оказалась совсем рядом. Машина перевернулась, заставив Трея упасть вниз головой, и ещё раз коснулась земли, прежде чем скатиться со следующего обрыва. Через пару секунд она приземлилась вновь, на этот раз с пассажирской стороны, и вскоре окончательно грохнулась на крышу. Удар был резким и громким, за ним послышались далёкие хлопки фейерверков и голос Кристины Агилеры, поющей о сексе. Трей ничего не ощутил. После падения с высоты в сотню футов он не чувствовал боли, будучи заточённым в разваливающейся машине. Он не мог пошевелиться. Тело, кажется, сдалось, да и мозг тоже. Трей не думал, лишь воспринимал происходящее. Возможно, будь у него чуть больше сил, он бы продолжал критиковать песню, под которую падал с обрыва, даже умирая. Его глаза не могли двигаться, но он ещё был способен видеть. Дышать получалось не особо, выходило только издавать хриплые вздохи каждые полминуты. Взгляд сфокусировался на потолке. Запах алкоголя стоял в носу, пока над Треем росла лужа виски. Вкус крови наполнил рот, и он беспомощно наблюдал за тем, как она капает сквозь приоткрытые губы на потолок машины. Кровь и алкоголь смешались на ворсистом покрытии. Его снова ослепили фары той самой машины, в которую он чуть не врезался ранее. Трей не мог двигаться, не мог думать, но ещё мог слышать. Слышать, как из машины с ошеломительным криком выпрыгнула девушка. — Пожалуйста, помогите! Он скатился с обрыва! — рыдала она. Трей отчётливо слышал это через разбитое лобовое стекло. Девушка была молода и, наверное, только-только получила права. Она плакала в свою маленькую нокиа. Трей разбирал её торопливые и беспорядочные шаги снаружи. Она не знала, что делать. Трей, вероятно, мёртв. Всё стихло, стало на удивление спокойно. Он ни капли не был против всего происходящего. Ему даже почти скучно, а девушка за разбитым стеклом продолжала ходить вокруг да около и причитать. Ему стали отвратительно скучны две вещи, подпитывающее его тело: его кровь и виски, их общее пятно на потолке. Кровь темнела, а алкоголь всё ещё был крепок. Разве не это чувствуют люди с полуживым мозгом? Лежат и пялятся в потолок, не умея критиковать (то, что так сильно любит Трей), запертые в самих себе навсегда? Не это ли хуже, чем ад? Трей моргнул. Это всё, что он успел сделать перед тем, как очнуться в карете скорой помощи. Медработники суетились вокруг него, кричали странные длинные слова и случайные числа, заставляя Трея чувствовать себя так, будто они говорят на чужом ему языке. Он возвёл глаза к потолку и наконец почувствовал боль: рёбра трещали, голова раскалывалась, каждый мускул напряжённо ныл. Трей снова моргнул. Неожиданно медики попытались заговорить с ним. Трей не смог им ничего сказать: он едва ли сумел разобрать то, что услышал. Отвечать на вопросы было выше его сил. Трей прикрыл глаза. Может быть, сейчас он заснёт и проснётся в своей постели. Трей не помнит, когда последний раз просыпался в собственной кровати. Он мог бы, наконец, проснуться в 1995-м, рядом с Мэттом, дремлющим на куче грязного белья, на своём собственном футоне, пусть это и нельзя было назвать кроватью. Он мечтал проснуться в середине дня, посмотреть в другой конец комнаты и увидеть там Мэтта, высунувшегося из окна с утренней сигаретой меж пальцев. Он мечтал об их обычных утрах в квартире-студии, о шуме уличного движения и сиренах, делавших тишину менее интимной, как раз о том времени, когда они задумывались о покупке большого футона на двоих. Только вот этого никогда не произойдёт. Мэтт продолжит спать на куче белья, пока ему не надоест и он не вернётся в Колорадо. Это всё, чего хотел Трей. Он хотел вернуться в то время, когда всё было проще. Когда они с Мэттом не спали ночами, работая над дерьмовыми анимациями, или когда он смеялся, снимая Мэтта, готовящегося к свиданию. Когда он засыпал в студии, что они арендовали вдвоём, сворачивался калачиком в кипе бумаг, якобы так теплее. Он хотел перевернуться, приоткрыть глаза и увидеть, как голова Мэтта безвольно падает на стол и тот наконец засыпает прямо во время работы над фильмом. Трей хотел бы вернуть всё это. Он снова открыл глаза, на этот раз — в больничной палате, полной врачей, обвешивающих его различными трубками. Страх Трея перед иглами, кажется, испарился, раз он спокойно наблюдал за тем, как у него берут кровь. Внезапно врач надел пластиковую маску на его рот и нос. Больше не дыша кислородом, Трей услышал отсчёт, знакомый ему и обещающий не существовать несколько минут, часов или даже дней: 10… 9… 8… …Трей снова вырубился.