Иногда появляются они...

Яков Петрович медленно наводит дуло пистолета на свою цель, точно зная, что не промахнется. Стрелок из него хороший, да и оружие, сделанное под специальный заказ, в таких случаях не подводило. Конечно, если между дулом и целью не появилось препятствий. Гуро недовольно сжимает губы, чувствуя, что добычу уводят из-под носа. Впрочем, с этим препятствием ему необходимо разбираться не такими грубыми мерами. - Николай Васильевич, дорогой мой, посторонитесь немного, - голос вкрадчивый, с какими-то будто мурлыкающими нотками. Пока Гуро обращается мягко. С Темным вообще следует говорить мягко, а то он слишком ранимый. Потом прощения неделями выпрашивать приходится, а извиняться Яков совершенно не любит. - Яков Петрович, но это же ребенок! - как живо возмущен, залюбуешься. Только следователю не до любования, морщится недовольно. Так морщатся обычно, когда в виске противно колит. И причина у этой боли простая - придется юному писателю разжевывать истины, которые любой знает. - Послушайте, яхонтовый мой, - он все еще пытается говорить мягко, хоть и ощущает раздражение от ситуации. - Мы с Вами только что убили ведьму, которая, как мне помнится, едва не свернула Вашу тонкую шейку, - Гуро чуть усмехается, припоминая, что еще можно делать с этой шейкой. Впрочем, иногда Гоголь вызывает и у него желание ее сжать. Вот, как сейчас к примеру. - А вот это, - пистолет вновь указывает на лежащего на соломе младенца. - Не жертва, а ее дитя. И нам неизвестно какими способностями обладает это отродье. Если мы оставим его в живых, то это может весьма печально отразиться, если не на наших, то на будущих поколениях. Неужели, дорогой мой, Николай, Вы готовы на себя такую ответственность принять? Яков прекрасно знал, что давить нужно именно на чувство вины, если у его спутника некстати разыгралось чувство справедливости. И весьма необоснованное. Николай сглатывает, нервно сжимает губы. Его взгляд неуверенно бегает с ребенка на следователя и обратно. Вон уже и брови хмурит. Выход найти пытается, как успел выучить Гуро. - Я... Но это же неправильно! Он же лишь ребенок... Не натворил ничего... Да и, - а вот, кажется, спасительную соломинку нашел. - А если не натворит? Ведь от воспитания зависит. А мы его воспитаем, как надо. Обучим всему. А ведь и впрямь мысль хорошая. Пусть Гуро и завладел Темным. Во всех смыслах. Но и заиметь ручного колдуна... - Яшенька, - Гоголь подлетает, вцепляется дрожащими пальцами в лацканы пальто, смотрит умоляюще. - Пожалуйста. Он и не обременит Вас вовсе, я на себя все возьму. Что пожелаете, сделаю. Гуро опускает и убирает пистолет. Осторожно стирает с бледной щеки капли крови убиенной ведьмы, глядя, как щеки его Николаши от такого заливает румянцем. - Молоко подогреть велите, Николай Васильевич, нужно ж это чадо накормить.