Vos delirs (desirs) sont des ordres.

      «Я не знаю, что такое боль, но мне кажется, что это неприятно».       Ф.Бёрнетт «Маленький лорд Фаунтлерой».

      Сколько Дориан себя помнил, он всегда любил читать; а когда не помнил — он знал по рассказам родителей, что книги ему читала няня, или в редкие свободные моменты это были родители. Ребёнку показывали картинки в детских книгах, полагая, что ему это будет уже просто интересно, даже если он и просто забудет уже через минуту, что именно он видел и что ему показывали.        — Нельзя забывать, что детям постоянно нужно что-то интересное, — говорила мама Дориана, — сейчас он забудет, что ему читали, но зато, может, он вспомнит потом, и в голове в любом случае это всё откладывается.        — Смотри, сынок! — говорил папа, представляя маленькому и едва научившемуся сидеть Дориану новую книгу, как нового друга, который впервые пришёл к ним в гости и теперь робеет, в силу возраста и новшества места и всех присутствующих лиц — Это новая книга, теперь она всё время будет в твоей детской. Сначала мы будем читать её для тебя, а потом, когда ты подрастёшь, — почитаешь сам. А сначала посмотришь картинки.       Говорят, что дети, особенно совсем маленькие, очень любят, когда в их жизни присутствуют традиции, ритуалы и обычаи. Может на заре жизни они переживают заново зарождение и рассвет человеческой цивилизации, — в миниатюре. И они проводят некоторое время в роли первобытников, только-только увидивших зарю нового мира, который теперь будет населён людьми, в том числе и ими и их друзьями. Маленьким первобытникам и дикарям проще, чем цивилизованным людям: их мир совсем маленький, и всех, кто в нём живёт, они знают по имени. А Земля ещё слишком молодая и совсем не строгая.       Маленький Дориан заинтересованно рассматривал новую книгу и трогал маленькими пальчиками красивую твёрдую обложку. Мама сказала, что детям нужно дарить большые яркие книги в твёрдом переплёте, и теперь у мальчика был этот восхитительным подарок, твёрдый, красивый и блестящий, чем-то напоминающий камешек на берегу моря — и одновременно с этим мороженое. Потому что от книги тоже очень вкусно пахло; может, она рядом с мороженым когда-то лежала? С шоколадным мороженым, какое Дориан очень любит.       Что произошло потом, Дориан плохо помнит, — или он просто уверен в этом. Потому что полагать, что нельзя безоговорочно верить детской памяти, которая причудливая выдумщица, любящая сказки — проще простого, когда ты никак не можешь забыть какой-то совершенно нелепый момент из своего детства, странный, не похожий ни на что, — но при этом какой-то незабывающийся. А когда взрослый, давно переставший верить в эльфов и фей, в фавнов и единорогов, не может объяснить того, что он никак не может забыть — он начинает бояться того, что случилось с ним, пока он был ребёнком, и что-то непонятное и странное дотянется и до него теперешнего, уже взрослого, пребывающего в твёрдой уверенности, что он вырос, окреп, стал умным и справляется. И справится вообще со всем.       Он справляется со всем — его научили учителя сначала в школе, а потом в университете. Ему даже выдали диплом, подтверждающий то, что теперь он — полноправный хозяин жизни и может смотреть на неё на равных.       Он справлялся каждый раз, когда попадал в какую-то конфликтную или критическую ситуацию, он справлялся и тогда, когда ему казалось, что всё кончено, всё потеряно — но сейчас ведь всё несколько не так.       Всё совсем не так.       И Дориан достаточно вырос и поумнел, чтобы понять это. И понимать тоже.       Потому что он ясно видел самого себя, стоявшего где-то в лавке древностей и крепко сжимающего маленькими пальчиками обложку красивой книги, которую ему дали взрослые.       Место, куда он, должно быть, пришёл с родителями, ему совершенно не знакомо. Он никогда его не видел, — но это неточно. Маленькие дети вообще плохо помнят незнакомые места или могут спутать его с каким-нибудь другим.       На шкафу стоит игрушечная сова со стеклянными глазами; а может, там просто стояла лампа, или что-нибудь другое — не стоит безоговорочно доверять памяти маленьких детей.       Это место сразу же показалось маленькому Дориану странным, чудесным и волшебным, — да мало ли какое место могло показаться таким малышу, который пришёл в старую лавку древностей, такую же древнюю, как и продаваемый товар! Там вообще могло быть абсолютно всё, что угодно; квартира бывшей соседки, с чьм котом любил играть в детстве ещё папа, или старенькая учительница в пансионате, где воспитывался Дориан-старший, или просто старый магазин, который был приговорён под снос…       Вариантов возможного ответа могло быть много. Даже больше, чем было необходимо; уже выросший Дориан пытался объяснить для себя это странное место и те вещи, которые там происходили, и пытался объяснить все несостыковки тем, что он тогда просто был маленьким. Он неправильно понял. Он нафантазировал. Ему показалось.       У него в руках была красивая книга, и когда он хотел пойти сесть куда-то, дверь в стене отворилась и ему навстречу вышла чопорная старая леди в чепчике. На руках она держала большого кота.        — Вот, посмотри, Фил, — сказала она коту, — мальчик пришёл.        — Мяу. — поздоровался кот, внимательно глядя на Дориана. Потом решив, что протокол знакомства был соблюдён, начал равнодушно и медленно умываться.        — Здрвствуйте. — вежливо произнёс мальчик — Очень рад вас видеть. Приятно было познакомиться.       И он пошёл дальше. Оказалось, что там, за потайной стеной, был бесконечно-длинный коридор, разукрашенный разными цветами. На фоне повторящихся друг за другом бесконечных дверей восходило и садилось Солнце, где-то высоко в небе, находящимся на уровне потолка, шли дожди и проплывали тёмные тучи, шёл снег и вились лозы, пробегали олени и летали бабочки… За одной из них открывался лес, где между деревьев весело поблёскивала река, и мальчик не раздумывая бросился туда… ***       На вопрос «А почему же тогда я до сих пор всё это помню, раз это всё неправда — или почему никак не могу объяснить себе, откуда оно всё взялось?» Дориан не нашёл бы ответа. А потому и не задавал себе этого вопроса.       Постепенно он стал быстро утомляться, нервничать по пустякам, словно кто-то внезапно, бесшумно и незаметно подкрадывался к нему со спины, обжигая затылок до сжавшихся глазных яблок свом морозным могибльным дыханием. По ночам его мучали кошмары, — а в лучшем случае просто находила беспричинная бессонница, когда Дориан лежал всю ночь и прислушивался к своему отдыхающему и покоящемуся телу, которое в отсутствие внимания к себе жило своей жизнью, словно огромный дикий сад за окном. Ещё — случалось, что он проваливался в тяжёлый быстрый сон без сновидений, а потом просыпался, словно кто-то схватил его в темноте за плечи и резко встряхнул.       Тело мстило.       Тело Дориана Грея мстило ему же, — за невнимание к тому, что пробившаяся сквозь годы детская память пыталась напомнить ему, пусть изменившемуся, пусть уже взрослому, — но всё равно оставшемуся тем же самым человеком, каким он был ещё ребёнком.       Память, отгоняемая, как навязчивая посетительница отправляется восвояси с миллионом комплиментов, понимала на полпути, что её обманули — и возвращалась обратно. Днём, не покладая рук, она подсовывала ему разбитые и разрозненные кусочки яркой мозаики того далёкого времени, которое для всех нас рано или поздно назовётся «детством» — и кусочки, красивые, яркие, но не складывающиеся ни в одну из возможных для молодого человека картинок. Кусочки упорно лезли в руки, как живые, обнаруживались повсюду, и резали пальцы подобно мокрому стеклу.       А по ночам снились кошмары — про то, что хотела напомнить память из далёкого детства, или про что-то совершенно другое, ужасное, гортескное и бестолковое, вызывающее омерзение, но никак не прекращающееся, потому что в этих снах Дориан был не действующим лицом, а скорее просто наблюдателем. Сторонним наблюдателем он не был — потому что его стороны во сне как таковой не было.       Беловато-грязной, словно протёртой мелом, круглой площадкой открывалось то место, которое было в детстве, когда Дориан стоял посреди великолепия, казавшеося ему волшебным, и крепко, как самую большую ценность в своей жизни, сжимал в руках рассматриваемую или подаренную книгу. На старом шкафу снова сидела, нахохлившись, старая сова, сотканная из пыли, сумерек и воспоминаний.       «Ты мог бы всё -таки пойти туда и посмотреть, что там вообще за место было такое! — подсказал Дориану инстинкт самосохранения, пробившись к нему во сне и пока его не оттеснили в сторону кошмары — Во всём городе есть только одно место, похожее на то, что ты вспомнил и теперь никак не можешь забыть! Ну, иди туда и посмотри, что там было на самом деле, — если там теперь ресторан или кафе, ты можешь просто сказать себе, что раньше здесь была просто пыльная книжная лавка, а если магазинчик всё ещё открыт — зайти и спроси, чем они там торгуют. Невзначай, ненароком обмолвись о том, что ты помнишь это место с детства и что оно всё такое же очаровательное, как и его хозяйка… Скажи себе и другим любую чушь, обмани себя и других — и живи и дальше спокойно. Ведь тебе нужно только одного: чтобы тебя обманули.       Обмани себя — и тебе больше не будет больно.       Обмани себя — и тебе больше не будет страшно.       Обмани себя — и память успокоится, поймёт, что ты усвоил урок, что ты всё понял… и кому будет дело до того, что ты и память обманул тоже?       Просто послушайся меня, сделай так, как я хочу… или сделай вид. И я поверю тебе, когда ты меня обманешь.       Ты ведь очень способный… Я знаю, что ты способный. И на что ты способен, тоже.       Почему ты не веришь самому себе маленькому, в далёком детстве, когда ты не раздумывая взял данную тебе книгу, а потом ушёл куда-то в волшебную дверь?»       Во сне помещение старого магазина больше не было похоже на что-то интересное, таинственное или пугающее, каким оно было «по воспоминаниям детских воспоминаний». Сквозь высокие тусклые окна пробивались солнечные лучи; в воздухе медленной мошкарой летала пыль.       Пахло книгами и чем-то ещё, чем так завораживающе пахнет только в помещениях, в которых время всегда текло очень медленно и которое видело очень много разных событий, как захватывающих и восхитительных, так и пугающих и ужасных. И чувствуется, что там не просто (и не только) продаются предметы, книги и вещи, ставшие старьём, но и прожило долгую жизнь и состарилось не одно поколение, чья жизнь теперь тоже вплетена в жизнь этой антикварной лавочки.       Во сне в этом давным-давно позабытом месте сидели мертвецы.       Сидели за столом и… и не пили они ничью кровь и никого не ели тоже. Всё было куда обыденнее и страшнее, — они мило беседовали, словно на светском приёме, шутили и смеялись, причём их лица менялись только слегка, словно они были огромными куклами, выполненными в человеческий рост, — и время от времени упоминали его, Дориана.        — А ведь славный был мальчик, этот маленький Дориан! — сказал какой-то худощавый, даже худой старичок, на ком даже светлый костюм не скрывал торчащие и выпирающие кости. Он выглядел… почти как живой, только пергаментно-жёлтая кожа и стеклянные глаза, словно начинающие покрываться пылью, выдавали в нём кого-то, не вполне относящегося к миру живых — Я помню, он пришёл один раз со своим отцом, такой был добрый господин… Я тогда ещё был жив, только я лежал за ширмой, когда меня не мучали боли, и для меня это было всё-таки некоторое развлечение… А я так давно не видел и не обнимал детей…       Дориан, забыв, что он давным-давно уже вырос, и что он вообще спит, передёрнулся от жути и отвращения, которое все живые инстинктивно испытывают к покойникам. Тем более, к живым.        — Хватит, Вилсон! — оборвала его дама сорока-пятидесяти лет на вид, придерживающая кружевной воротник на груди, чтобы никто не видел сине-багровую полосу у неё на шее, но которая всё равно время от времени сквозила между тени и листиков её кружева — Дориан уже давно не маленький. Мне кажется, он уже давным-давно вырос. Посмотреть бы, какой он сейчас… но он к нам больше никогда не заходит.       … Усилием воли Дориан попытался проснуться.       Но вместо этого один сон сменился на другой, идущий словно прямиком из детства, а потому более мирный.        — Ты хочешь пойти со мной в магазинчик, где продаётся много всего интересного? — спросил его папа.       Во сне Дориан-старший всегда был улыбающимся здоровым и молодым, и Дориану-младшему это очень нравилось. А может, настоящее предназначение Грея было спать и видеть разноцветные, как бабочки, сны, в которых он всегда остаётся маленьким?        — Да, папа! Да! — Дориан-взрослый увидел, как радостно прыгает от радости его маленькая, так никогда и не выросшая копия. Интересно получается: когда дети спят — они растут; но те дети, которые навсегда остаются во сне, не вырастут уже никогда? — А куда мы пойдём?        — Это сюрприз, Дориан… — улыбаясь, ответил отец — Уверен, тебе понравится.       Во сне Дориан медленно следовал за отцом и сыном, причём самым адшим был он — а сам он, настоящий, был почти в том же возрасте, что и его отец. Ему так о многом хотелось бы с ним поговорить… а вместо этого нужно слушать глупости, которые безостановочно несёт маленькая копия его, неужели он в детстве был таким прилипчивым и надоедливым?       «Ах, да… — подумал спящий с внезапной грустью — Ведь я был маленьким, таким хорошеньким и хорошим, и меня любили… А когда кого-то любишь, он всегда становится для нас самым замечательным.»       За разговорами, — если, конечно, болтовню младшего, разбавляемую время от времени ответами старшего, можно было назвать обычной беседой, — условная троица зашла на тенистую улицу, укрытую среди вековых лип и акаций, с заросшими старыми цветниками, расползшимися повсюду. Они вошли в небольшой дом из старого кирпича, по которому карабкались ветки плюща, а за окнами казались деревья. Дом был выкрашен в канареечно-жёлтый, изначально ярковатый для этого цвета и с оттенком оранжевого, но теперь побледневший и выцветший от времени. С таким цветом казалось, что дом — это ещё одно проплывающее мимо облако сновидений.        — Посмотрите, кто к нам пришёл! — молодая женщина со свежим цветом лица, улыбаясь, вышла встреать посетителей — Фрэнсис, какой у тебя замечательный сынок!        — Здравствуй, Луиза. — поздоровался отец, пока мальчик зачарованно смотрел по сторонам.       Это и правда была старая книжная лавка, где продавали также всякие древности, вроде милого сердцу антиквариата. Сидящая на шкафу сова смотрела, как живая, и казалась мальчику очень доброй, милой и уютной.        — Я хотел навестить старика. — сказал отец — Как он себя чувствует?        — Плохо… — женщина вздохнула — Он уже почти ничего не ест, и почти не встаёт. Говорит, что не хочет в больницу, предпочитает умереть здесь, чтобы его душа после смерти тоже принадлежала магазину. Ты ведь знаешь, как для него это всегда было важно.        — Дориан, малыш, вот, возьми книжку, почитай где-нибудь! — приветливо произнеса Луиза, протягивая мальчику красивую новую книгу в твёрдом переплёте — А потом будет пить чай. Я сейчас только с твоим папой поговорю.       Со стороны взрослый Дориан видел сам себя, ещё маленького, с этой красивой и странной книгой в руках. Вот он стоит в своём старом и потёртом замшевом костюмчике и радостно смотрел на книгу, держа её обеими руками. А что было потом? Как это можно узнать?       На этом же сон и закончался, словно кто-то решил, что довольно воспоминаний, пора заняться и чем-то другим. Например, перейти к действию.        — К действию… Как же я сразу не догадался? — Дориан сел на постели. Весь сон словно рукой сняло. — Я ведь вспомнил, где находился тот магазин старьёвщиков! Утром обязательно туда схожу. А теперь надо записать адрес и все приметы этого магазина… да, давно надо было сходить туда.       Посмеявшись над самим собой, что теперь он путешественник по снам и ведёт сонные заметки, мужчина выкурил сигару, потушил свет и снова лёг спать.       И проспал очень крепко и спокойно до самого утра. ***       Хелен открыла магазин пораньше — и, как оказалось, не зря.       Вскоре открылась входная дверь и вошёл молодой и одетый и иголочки господин. Что-то подсказывало ей, что он пришёл сюда неспроста — и что, вероятно, много лет назад его предупреждали именно о его приходе. Хотя… да мало ли кто мается бессонницей и может прийти сюда с утра, подумала она. Может, она и ошиблась.        — Здравствуйте! — начал незнакомец.       Почему-то вошедший вспомнил, что ему не нравится запах свежепротёртой пыли, когда салфетка моется в горячей или тёплой воде, и к тому же и салфетка, и вода уже несвежие. Нет, ему было без разницы, грязно было в стареньком уютном магазинчике или чисто — очень чисто, на самом деле — просто после такой уборки ему казалось, что в помещении пахнет свежей обильной кровью. Ну, или похожий запах получается, если дышать разбитым носом, хотя это был уже взрослый солидный господин и такого рода вещей с ним уже давно не происходило.       Про себя Хелен ответила, что он не стал улыбаться вежливо-фальшиво, равно как и делать комплименты их старому магазину антиквариата, странностей и редкостей. Но при этом он вёл себя очень сдержанно — и вежливо. Про его характер ничего нельзя сказать, — но что он уже не тот маленький мальчик, который приходил в восторг от их лавки, называя их всех волшебниками, это было абсолютно точно.        — Много лет назад, когда я был маленьким, мой отец пришёл сюда со мной, — начал он совершенно спокойно, — и нас приняла женщина по имени Луиза. Она дала мне одну книгу, которая мне очень понравилась в детстве и которую я хотел бы найти сейчас, уже во взрослом возрасте.       Вот так. Всё кратко, но не резко, — именно что по делу. А с другой стороны, кто он ей, Хелен, и кто она ему, чтобы он делал ей комплименты и сыпал любезностями? И всё равно, почему-то было досадно. Может быть, потому, что маленький мальчик вырос, и больше никто не называет, да и не считает эту лавку волшебной?        — Забыл представиться. — добавил незнакомец — Меня зовут Дориан Грей.